22–го июня 1941-го года в воскресенье мы с другом Борисом Бабиным купались в кристально чистом Комсомольском озере г. Фрунзе (ныне Бишкек) в Киргизии и были на середине водоёма, когда по радио услышали о начале Великой Отечественной войны. Мы вышли из воды и решили завтра подать заявление в Военкомат, добровольцами идти на фронт. Т.к. наш год рождения ещё не состоял на военном учёте, а мы не намерены были ждать, пока нас будут призывать в армию. 23-го июня, в полдень, мы с Борисом пришли к И.В. Панфилову с заявлениями. Он принять лично нас не мог, ему в то время было не до нас, и через своего дежурного офицера передал нам, что бы мы шли сейчас домой, т.к. он очень занят и принять нас не может. Офицер заявления  принял  и сказал - «ждите, мы вас вызовем». Далее события разворачивались, как предусматривалось военной обстановкой в стране - Военкоматы города проводили массовую мобилизацию в армию людей старших возрастов, поэтому нам с другом пришлось ожидать, пока пришли нам повестки. Через месяц Бориса вызвали в Военкомат раньше меня (он имел среднее образование 10 классов) и направили во Фрунзенское пехотное училище, только что открывшееся в бывшей школе № 1, где он учился с первого по десятый класс. Меня вызвали позже месяца  на два и направили в снайперскую школу города Чимкент, где формировалась102-я стрелковая пехотная дивизия. После окончания школы  снайперов я был зачислен в звании старшего сержанта в 410-ый стрелковый полк 3-ей пулемётной роты.

На фронт дивизия прибыла только весной 1942-го года и заняла оборону западнее Лисичанска в 45-и км. от города Харьков. К этому времени фашистами были заняты города  - Харьков, Ростов-на-Дону, Таганрог и другие города Харьковского направления. Расстояние между нашими и немецкими траншеями от 100 до 500-700 метров, оборона фашистов проходила вдоль высокой насыпи железнодорожной ветки Харьков – Ростов-на-Дону. В насыпи у них были заделаны доты, дзоты и даже артиллерийские установки, а за земельной высокой насыпью свободно и скрыто могли маневрировать танки, бронеходные машины службы обеспечения.          Я был закреплён, как снайпер, за 4-ым взводом 3-ей пулемётной роты. Командиром взвода был человек средних лет старший лейтенант Воскресенский – сын попа, которому закрепили в помощники людей из сержантского состава, состоящих из членов партии и комсомола с тем, чтобы укрепить партийной прослойкой взвод по моральной стойкости. Взвод наш занимал две огневых установки на расстоянии 500-600 метров по фронтальной огневой позиции: один ДОТ со станковым ручным пулемётом и два ДЗОТа на правом фланге с ручными системы Дегтярёва. Сами мы жили в землянках за пару десятков метров от огневых позиций. Протянутая из ДОТа проволока в землянку и закреплённая за пустые из под патронов металлические ящики, служила сигналом тревоги в случае, если неожиданно нагрянут немцы.

С наступлением весенних, тёплых дней под широким  дубом был у нас вкопан в землю стол, за которым каждым утром собирались бойцы позавтракать. Напротив стола в метрах в пяти в сторону передовой имелся вырытый узкий вход в землянку, верх которой был перекрыт тремя слоями наката из толстых дубовых брёвен, сверху засыпана крыша слоем земли и пластами дёрна, там, под надёжным укрытием, мы отсиживались во время артналёта вражеской артиллерии.

Однажды, по утру собралось нас человек 8 за столом попить чаю. Развели костёр, повесили над костром ведро с водой, сидим, беседуем, ждём, когда закипит вода. В это время над лесом пролетела «Рама» - самолёт разведчик итальянского производства с двумя физюляжами. Через пару минут за нашей землянкой раздался взрыв немецкого снаряда. Мы стремительно бросились внутрь спасительной землянки, бросив чаепитие. Над нашей крышей и рядом с землянкой минут 15-20 рвались снаряды. Когда кончился артобстрел, то мы не нашли ни стола, ни костра с ведром. Фрицы помешали нам почаёвничать, зато впредь мы вели себя поосмотрительнее - это первое наше фронтовое крещение случилось на второй день нашей фронтовой жизни.

Пару месяцев стояли в обороне без активных боевых действий с обеих сторон, если не считать отдельные попытки немцев проникнуть через нейтральную полосу в лес, откуда фрицы с деревьев вели огонь по нашим траншеям. Чаще всего они пользовались случаем, когда солнце склонялось к вечеру. Так, однажды под вечер, я, двигаясь к блиндажу по неглубокой траншее, услышал винтовочный выстрел со стороны леса, метров за 150 от себя, пуля прошла над моей каской. Я остановился у перекрытия блиндажа и хотел взглянуть, откуда немец стрелял. Едва успел высунуть голову из-за бруствера окопа, как пуля взвизгнула у моего уха - угодила в дуб перекрытия блиндажа, больно врезала мне по шее осколком щепы. Я успел заметить на дереве вспышку выстрела. У входа в блиндаж стоял заряженный диском ручной пулемет, не отрывая глаз от места выстрела, взял пулемет и дал длинную очередь по дереву. С начала с дерева посыпалась листва - дал вторую очередь, вниз полетели ветки, следом  свалился вниз головой немецкий снайпер. В этот день он стал моим третьим фрицем.

Этот эпизод смертельного поединка, запомнился мне потому, что он был последним в день 9-го июня 1942-го года, когда мы держали оборону, находясь почти что в полном немецком окружении, не подозревая об опасности попасть в плен.

Из газет политинформаторов мы знали общую обстановку на фронтах по всем направлениям и особенно следили за сложившейся ситуацией на Харьковском фронте. Я почти все дни апреля и мая месяца находился в пулемётном расчёте помкомвзвода моего фрунзенского земляка старшего сержанта Всяких. И  только в начале июня немецкая авиация стала совершать налёты и бомбить наши огневые позиции. А тут зашевелились фрицы и пытались через наши позиции прорваться к Лисичанску. На правом фланге нашего взвода завязался  бой с применением артиллерии.

Часа в 3 дня к нам в ДОТ прибегают два наших бойца и передают приказ комвзвода – немедленно отправить ручной пулемёт на правый фланг со всем расчётом для подкрепления, там один пулемёт вышел из строя, пулемётчик убит, двое бойцов ранены. Старший сержант Всяких, как помкомвзвода отдаёт распоряжение сержанту Пшеничкину - всем расчётом выдвинуться с ручным пулемётом на правый фланг, в том составе расчёта оказался и я. Сначала мы бежали по балке, укрываясь за деревьями, затем выскочили на открытую местность у самой опушки леса, где были наши траншеи и кинулись в окопы, как слева впереди нас возникло сразу несколько огненных разрывов мин и стрекотание автоматных очередей. Мы перелетели через брусвер траншеи и оказались в своих окопах, ребята без паники и лишней суеты заняли стрелковые ячейки, только у всех были какие-то огромные и белёсые глаза. В окопах стояла гарь порохового дыма, из-за траншеи тянуло запахом сырой земли, смешанного с каким-то липким слащевато-тошнотворным запахом. К  вечеру положение стабилизировалось на нашем участке, а утром пришёл к нам комсорг полка и взвод пехоты для подкрепления.

Тут же, в окопах, комсорг Иванов проводил новый приём в члены ВЛКСМ молодых бойцов и вручил мне комсомольский билет, высланный мне Первомайским Райкомом комсомола города Фрунзе. А дело было так: во время работы в МСД Фрунзестроя, в 1938-ом году я был принят в члены ВЛКСМ, а в 1939-ом меня по комсомольской путёвке направили на строительство железной дороги Кант-Рыбачье, которая осенью того же года была законсервирована, нас перебросили в Казахстан в Талды-Курган тоже на стройку железной дороги. В Талды-Кургане работать я отказался, а когда вернулся во Фрунзе временно не работал и не мог уплатить членские взносы. Меня вызвали в Райком комсомола на ковёр - начали «воспитывать», я вынул из кармана комсомольский билет и положил на стол секретарю Райкома, при этом сказал ему, что я был у вас дважды, просил погасить задолженность по членским взносам, вы мне отказали, а теперь меня же обвиняете! Когда ушёл на фронт, билет прислали в полк с аннотацией, что, мол, Зубахин оправдал высокое звание члена ВЛКСМ.

 В  это время на фронте произошли следующие события:   в мае месяце наши войска на Харьковском направлении предприняли наступление и прорвались на окраину города Харькова, но дальше не продвинулись, город остался в руках немцев. Противник, подтянув к фронту армаду бронетанковых войск в первых числах июня, прорвался в наш глубокий тыл, образовав, так называемый «Харьковский котёл», в котором оказалось 300 тысяч наших  войск, в том числе и наша 102-я дивизия. Об этой трагедии мы ничего не знали, пока сами, на собственной спине не испытали всей тягости отступления и выхода из вражеского окружения.

Поздно вечером 9-го июня пришел к нам в траншеи взводный, приказал срочно собрать боеприпасы, взять оружие и следовать за ним, сам взвалил на себя ящик боевых патрон, быстренько двинулись в балку. Там в лесу балки находился штаб нашей 3-й пулеметной роты, где должны были ожидать нас повозки для транспортировки оружия и боеприпасов. Уже темнело, когда пришли мы в расположение штаба, там стояли наши повозки. Вокруг них разбросаны ящики с патронами, пулемётные ленты, сумки с противогазами, сбруи, хомуты. Начальство роты отсутствовало, лошадей не было тоже. Увидев такую картину бегства, мы поняли - нас бросили, сами сбежали верхом  на лошадях.

Вскоре подошли и другие взвода, мы построились, захватив с собой оружие, часть боеприпасов, молча двинулись строем, выставив впереди боевое охранение. С нами из командиров были только два лейтенанта и наш комвзвода старший лейтенант Воскресенский. Он был командиром 4–го пулеметного взвода, его помощниками являлись члены партии, либо комсомольцы во всех пулемётных расчётах, так как Воскресенский был сын священника, доверия к нему, водимо, командование полка особо не испытывало. Кстати, наш участок фронта являлся очень опасным в смысле обстрела противником, нас часто бомбили самолёты, подвергали артобстрелу и миномётному налёту. Именно ст. лейтенант Воскресенский лично пришёл на окопный участок за нами, снял нас с позиций, тогда как на засекреченный ДОТ, где был установлен станковый пулеметный расчёт, был послан связной боец, который струсил, бросил 7-ых бойцов и пулемёт, а сам где-то исчез.

Нас в роте шло человек полтораста, когда мы вышли в открытую степь, уже наступила тёмная ночь. Неожиданно в небе стали взлетать осветительные ракеты, немецкие ракетчики сопровождали нашу колонну минут 30, рассчитывая посеять панику в наших рядах, но мы продолжали двигаться колонной, не обращая внимания ни на что усталые, увешанные грузом военного снаряжения. Впервые  в своей жизни я задремал на ходу и даже видел сон.  За ночь прошли мы километров 40-45 и к рассвету вышли к переправе через Северный Донец у посёлка Белая гора, южнее Лисичанска, где должны были догнать свой 410-ый полк, чтобы занять новую позицию обороны.

Речку  перешли по мосту, скрытого водой. На противоположном берегу реки был густой лес. Уже взошло солнце. Многие бойцы сняли ботинки, сушили портянки, обмотки, чистили оружие. В лесу скопилось много войск из разных полков, все искали место сбора своих частей, но бойцам некому было помочь, среди военных не видно было офицеров. 

Не успели солдаты просушить свою обувь, как в лесу стали рваться мины. Я взглянул на противоположенный  высокий берег, увидел сплошную колонну немецких машин, двигавшихся по дороге на юго–восток со стороны города Лисичанска. В тот момент я понял, что мы ночью выходили из окружения  и вот теперь нам снова предстоит не лёгкий путь и полная неизвестность нашей судьбы. Я тут же спросил своего комвзвода – «что будем делать?». «Надо уходить из леса»- сказал он.

Мы встали своим взводом, без команды, кто был в чём - кто в обуви, кто босым, но с оружием - вышли из леса. Перед нами открылась бескрайняя холмистая степь, а по всему пространству из леса и до самого горизонта двигалась масса людей, повозок и машин с ранеными солдатами.

Мы прошли озеро одно, другое и тут над нами на низкой высоте появился немецкий бомбардировщик  «Мессершмит». Я не выдержал, выстрелил из винтовки по  самолёту, немец, увидев меня, сделал крен в мою сторону, показал мне кулак. Я понял, что у фрица кончились патроны, я ответил ему тем же жестом.

Впереди простиралась ровная степь, изредка пересечённая редкими балками. Наша группа, человек 10 с командиром взвода, встретила среди степи тяжёлое орудие на тракторной тяге, у них кончилось горючее, орудийный расчёт занял оборону. Когда повстречались, командир орудия, увидел у нас два ручных  пулемёта, попросил нашего взводного отдать им для обороны орудия, один пулемёт. Время шло к полудню, припекало солнце, идти нам становилось труднее. Мы отдали артиллеристам под расписку один пулемёт, часть патрон, оставили сумки с противогазами и скатки шинелей, сами налегке шли дальше. Тут вскоре показалась первая деревня, куда вошли мы к колодцу утолить жажду. У колодца собралось несколько человек бойцов, черпали с помощью журавля прохладную влагу. Рядом с колодцем располагался большой сарай-рига, где отдыхало более сотни солдат внутри сарая. Большинство из них сняли с себя обувь, улеглись, лежали вдоль риги, посередине стояли в козлах винтовки. Я, напившись воды, заглянул в сарай, где случайно увидел знакомого по снайперской школе сержанта.

    - Ты чего здесь разлёгся? - спрашиваю его - Немцы входят в село!

    - А, хрен с ними, для меня война кончилась. -  Я не понял сразу, спрашиваю, -  Как так?

    -А так, как и для этих вот всех, - кивнул головой он в сторону отдыхающих.

 У меня по спине побежали мурашки - ПЛЕН?! Добровольно решились сдаться в плен немцам! В конце концов, люди измученные боями, оказались брошенными нашим командованием на произвол судьбы, сами имеют право решать свои судьбы, но сдаться врагу в плен с оружием в руках – это пострашнее войны! Это предательство! Сам я не мог себе представить, как можно будет жить с этим.

   Поэтому, я примкнул опять к своей группе и мы ринулись, прямо через огороды от колодца к возвышенности за селом, где виднелись ячейки запасной линии обороны, С севера села входили вражеские танки, с юга – мотопехота. Мы спустились к горе, где за огородами проходила грунтовая дорога, по которой галопом удирала лёгкая артиллерия от немецких танков. Впереди верхом на коне скакал комиссар, заметив нашу группу с оружием, комиссар на секунду остановил лошадь, приказал нам занять оборону у огородной канавы, сам ускакал следом за пушкарями. За ними следом два ЗИСа везли в открытом кузове раненых солдат. На встречу ЗИСам шёл порожняком  Газик, шофер передней машины, притормозив, крикнул встречному водителю: « Куда прёшь?  Там немцы. Забирай вот этих - указывая на нас,-  и жми назад!»

     Водитель грузовика круто развернул машину и лишь успел крикнуть: «Давай ребята в кузов !». В одно мгновение мы вскочили на машину  и помчались по дороге вдоль села, а позади нас шла рота наших солдат строем, в ногу с песней (вероятно резервисты), не поняли, что в их село пришла война. Слева, в стороне, шёл гусеничный трактор и громыхал на всё село, как вдруг раздалась автоматная очередь по колонне солдат, несколько человек упали замертво, вся колонна кинулась врассыпную.

    У меня, в тот момент словно в немом кино, увиденные кадры, беззвучно сменяли друг друга – как мы почти под дулами немецких автоматов прыгали в кузов машины, как немцы в упор расстреливали колонну наших солдат, как неожиданно, почти лоб в лоб встретились на большой скорости с немецкой машиной. Нас было человек 10 в кузове, мчавшейся с бешеной скоростью машины. Одновременно, немецкая мотопехота входила с южной стороны села. Я стоял с правой стороны кузова, одной рукой держась за кабину, в другой сжимал винтовку. Жители села метались по улице в панике кто с чем – кто с подушкой, кто с кастрюлями, кто с вёдрами, не находя спасения. В небе над селом кружили немецкие бомбардировщики. Горели избы, крытые соломой, вздымая ввысь искрящийся пепел.

На повороте улицы, из-за угла дома, навстречу нашей машине, неожиданно выскочила крытая немецкая машина с пехотой. Наш водитель, не сбавляя скорости и не сворачивая с дороги – прёт ей в лоб!  В кабине немецкой машины, рядом с водителем, сидел офицер, у которого не выдержали нервы, он ухватился за руль, машина их с ходу, через тын, влетела во двор низкой хаты, вздыбив потемневшую соломенную крышу, Из кузова, словно зелёная саранча, панически выпрыгивала и пряталась за хатой немецкая солдатня.

Проскочив мимо немцев, наша машина свернула за селом влево, проезжая через небольшой деревянный мост, шофер нечаянно задел повозку, которая уже въехала на мост и была сброшена с моста вместе с лошадью и возчиком. Я, даже толком не успел разглядеть - чья была повозка, немецкая или наша, потому как после случая на мосту, шофер дал газу – машина выскочила на грейдерную дорогу, угодив под бомбёжку, фашистская авиация бомбила всю трассу, связывающую Лисичанск – Миллерово.

     На закате дня 10 июня нашей группе удалось без потерь вырваться  из немецкого окружения. Прибыли мы в какой-то совхоз, где располагалась военная комендатура. Получили сухой паёк и маршрут отхода на  Миллерово, после кратковременного отдыха мы всей группой шли всю ночь по маршруту, пришли в село Александровку, где при комендатуре, на питательном пункте получили дополнительный паёк продуктов и пошли дальше на Волошено. По дороге к Волошено удалось на попутке скоротать несколько десятков вёрст, на закате солнца, достигли окраин райцентра. Уже наступали вечерние сумерки, мы сошли в сторону с дороги отдохнуть и перекусить. Лишь только расположились у кромки жнивья, как позади нас в несколько десятков метров послышалась на дороге немецкая речь и топот лошадей. Не доходя до полосы посева ржи, колонна немецкой пехоты- человек в 200 с двумя орудиями в конной упряжке, остановилась на окраине Волошина, что-то начали обсуждать. Через пару минут раздался пушечный выстрел, трассирующий снаряд, описав в ночном небе полудугу, взорвался на заправочной станции, ярко осветив площадь, где два наших танка заправлялись горючим. Наши танки взревели моторами, мгновенно скрылись в ночной мгле. Немцы были хорошо осведомлены о расположении  стратегических объектов райцентра, не встретив сопротивления вошли в Волошино, а мы обошли стороной по балке. Это была третья ночь без сна.

На рассвете вышли к безымянному хутору в три избы, там обитали одни старики. Один из хозяев держал пасеку, у которого мы остановились на короткий отдых, попросили его, на всякий случай, через пару часов, если все уснём, разбудить нас. Пробудились мы ближе к обеду, хозяин занимался своими хозяйственными делами, мы перед дорогой решили подкрепиться. Я достал из вещмешка пару нижнего белья, предложил хозяину дома в обмен на миску мёда, сделка состоялась, кроме мёда старик вынес большую чашу крутого борща с мясом и буханку хлеба, Расположились пообедать на завалинке за домом, не успели покончить с едой, как за косогором услышали гул моторов. Я вышел из дома взглянуть – что за гул, с севера по косогору к балке двигалась колонна немецких танков штук 30. Нам пришлось оставить обед, прихватив с собой хлеба, быстро ушли в глубь балки, поросшей кустарником.

Остаток дня и всю ночь вновь шагали по степным тропам и наконец в пасмурное утро вышли на асфальтированное шоссе Ворошиловград – Миллерово, по которому двигалось много колонн машин, повозок в сторону  Миллерово. На попутной машине приехали в город. К сожалению, в последнем переходе не всем бойцам нашей группы удалось достичь конца тяжёлого похода, выдержали только 20-и летние и кадровики, нёсшие службу в армии солдаты, несколько человек наших старших товарищей не выдержали такой нагрузки, некоторые в походе бросили свою обувь из-за потёртых ног, некоторое время шли в обмотках, но по дороге отстали. Нас, молодых бойцов было четверо и старший лейтенант Воскресенский вместе с нами. Мы заявились в Миллерово на пересыльный пункт со своим оружием и уже через несколько часов мы находились в действующей части. Наша рота занимала  линию обороны севернее Миллерово, уже шли бои за город и 15 июня я был ранен в левую руку, в завязавшейся перестрелке с немцами.

Я был доставлен в госпиталь на железнодорожной станции Зимовники, куда мы добирались в кузове санитарной машины целые сутки. По пути следования в госпиталь образовалась колонна санитарных машин с ранеными бойцами, которую дорожно-комендантские службы стремились пропустить в первую очередь без задержек по дорогам и переправе через реку Дон, забитым огромным потоком беженцев с Украины и эвакуированной техникой, станками, стадами скота, а также отступающими за Дон воинскими частями.                                                                                                          

Утром рано, следующего дня колонна машин с ранеными переправлялась по понтонному  мосту через Дон. На западном берегу Дона скопилось огромное множество людей, сельхозтехники, повозок, на которых уходили за Дон целыми семьями с детьми и стариками. За повозками на привязи шли коровы, козы, везли с собой домашний скарб – вся эта масса народа стремилась до рассвета перебраться за реку, чтобы успеть рассредоточиться по донской степи до налёта вражеских бомбардировщиков.

К вечеру  мы прибыли в Зимовники, в госпиталь, который находился в стороне от станции в двух–трёх километрах в двухэтажном здании общеобразовательной школы. На территории школы, в деревянном домике был вещевой склад, куда мы сдали на время лечения своё военное обмундирование. Нас очень заботливо принял врачебный персонал, помыли в душе, одели в чистое бельё, накормили и уложили в чистую постель отдыхать. После окопной пыли, непрерывных обстрелов и пороховой гари на передовой, госпитальная тишина показалась мне раем с миловидными ангелами сестёр милосердия и санитарками.

Однако, не долго пришлось мне задержаться в этом раю, так как на рассвете следующего дня, немецкая авиация разбомбила железнодорожную станцию, загорелся угольный склад. В госпитале, по тревоге, приступили к эвакуации всех раненых из палат, ходячие раненые вышли на территорию госпиталя. Предвидя следующий налёт бомбардировщиков на госпиталь, я удалился за квартал от здания госпиталя и случайно зашёл в соседний двор, как тут же с запада послышался тяжёлый гул самолётов. Фашисты держали курс прямо на госпиталь, на низкой высоте немцы хорошо видели на площади школы людей в белых халатах и не секунды не мешкая, приступили засыпать раненых мелкими бомбами, более крупными разбомбили госпиталь, где остались в палатах лежачие тяжело раненые. Подожгли вещевой склад, там, в огне, сгорела моя фронтовая гимнастёрка вместе с наградой и спортивными значками. Во время бомбёжки госпиталя, я зашёл за стожок сена, стоявшего во дворе и наблюдал за падением бомб, летящих с визгом на головы людей, неся смерть и горе.

После бомбёжки, несколько человек из числа раненых, были убиты и тяжело изувечены, здание школы стояло с выбитыми окнами и развороченной крышей. Главный врач – начальник госпиталя собрал уцелевших ходячих раненых, выдал нам на руки документы, покормили обедом и отправили нас своим ходом в ближайшие госпитали.

А в эти трагические военные дни, война приближалась к Сталинградским степям. Харьков, Ростов, Ворошиловоград  (ныне Луганск – прим.ред.) захватили немцы и рвались у Дона. Из Зимовников была одна дорога на Сталинград – 120 км. и вторая на Астрахань – 800 км., через Калмыцкую пустыню. Я, лично, решил добираться в Сталинград, а группа человек 8 ходячих раненых, отправилась в Астрахань. После обеда, в тот же день, получив на руки госпитальные бумаги, я вышел на дорогу, одетый в белый больничный халат, шедшая первая машина- полуторка, подобрала меня и доставила до станции Ремонтная, затем, к вечеру, меня подвезла военная машина с радиоустановкой, до станции Котельниково. Я зашёл на вокзал, разыскал продовольственный склад, в надежде найти что-либо на ужин съестного. Вхожу в каптёрку, сидит при керосиновой лампе за столом интендант, что-то записывает в журнал, около интенданта стоял старшина. Обращаюсь к начальнику интенданта с просьбой о харчах, он бросил короткий взгляд, - спросил : « Где сейчас отсюда находятся немцы?» Я  ответил, что вчера был ранен под Миллерово, где сейчас фронт я не знаю. Наступило молчание… Я снова повторил просьбу. Старшина, кивком головы подал мне знак, чтобы я вышел из каптёрки, а минут через 10-15 старшина вынес хлеб, сливочное масло и жирную селёдку мне на ужин, взобравшись на тамбур грузового вагона, подкрепился едой, пошёл искать себе ночлег. Набрёл в абсолютной темноте на воинский состав, в котором ехали курсанты из Ростовского военного училища в Сталинград. Я попросил их взять меня до станции Сталинград, но курсанты адресовали меня за разрешением ехать с ними к начальнику поезда. К моему удивлению начальник сам появился у дверей вагона и я получил разрешение. Ребята помогли взобраться в вагон, где я  вскоре от усталости крепко заснул. На заре просыпаюсь, поезд как стоял - так и стоит без движения, я поинтересовался у ребят, где мы стоим? На разъезде, в 11 км. от Котельниково, услышал я в ответ, весь день будем стоять без движения из-за налётов немецких самолётов, поедем только ночью. Ну, братцы говорю я им, я благодарен вам за приём, но пойду своим ходом.

     Вышел из вагона, зашагал по степной дорожке вдоль линии железной дороги, к обеденному времени, не спеша, прибыл на следующий разъезд, стоящий среди голой степи.     На путях, без признаков жизни, стоял бездыханный паровоз с санитарными вагонами, около вагонов бегали молоденькие санитарки, разносили обеды тяжело раненым солдатам. Увидели меня в больничном халате, санитарки окружили меня, стали расспрашивать, откуда я иду, что случилось, они в один голос упрашивали меня ехать в Сталинград вместе с ними, затем накормили горячим, вкусным обедом и я было согласился ехать на санитарном поезде. Когда вошёл внутрь вагона, меня поразила духота и тяжёлый запах гниющих ран стонущих людей, которые лежали на полках вагона, перебинтованные не свежими марлевыми бинтами, облепленных жужжащим роем мух. Я тут же покинул вагон, поблагодарив девочек, вышел на дорогу, где первая попутная машина подвезла до станции Пригородная, откуда электричкой прибыл в Сталинград на пассажирский вокзал.

На выходе из вагона, меня встретили две санитарки, взяли под руки и усадили в санитарную машину, доставили в госпиталь. Я был нимало удивлён такой почётной встречей. Госпиталь находился на привокзальной площади, рядом с железнодорожным вокзалом, возможно из Зимовников поступила информация о том, что после бомбардировки госпиталя, все ходячие раненые отправлены своим ходом в Сталинград. Кроме того, был приказ Главнокомандующего задерживать всех раненых красноармейцев, едущих с фронта и госпитализировать их, так как многие из них стремились добраться до своего места жительства, а это очень опасно, рана, ввиду длительного пути следования, может вызвать заражение крови и человек погибал.

  Я прибыл из госпиталя в госпиталь через двое суток с загипсованной рукой и то, когда хирург снял гипс, сказал, что ещё бы сутки пути, пришлось бы ампутировать кисть, так как началось заражение, да я и сам почувствовал к концу вторых суток ноющую боль раны. В Сталинграде мне долго не пришлось быть, я ещё на передовой получил от друга Бориса письмо, где он сообщал мне, что после окончания пехотного училища, его отправили в Сталинград, больше писем от него не было. Находясь в госпитале Сталинграда, я хотел разыскать его часть, встретиться с ним, но на третий день после прибытия в госпиталь, нас эвакуировали в город Астрахань, в связи с тем, что немецкая авиация по ночам совершала налёты на Сталинград, а так же всё ближе слышалась артиллерийская канонада на фронте. О судьбе Бориса я узнал позже, когда закончилась Сталинградская битва, Борис командовал взводом в конце 1942 го года в разгар боёв за Сталинград, был тяжело ранен в живот, он погиб.  

   В госпитале я пролежал почти 2 месяца, рана затянулась, двусплетная кость левой кисти – покалечена, но все пальцы левой руки действовали. Со временем мы, молодые парни, при содействии медицинских сестёр милосердия, имели возможность, при необходимости, заменить больничный халат на гражданские брюки с рубашкой для того, чтобы сходить в город, посмотреть Астраханский кремль, а вечером в городской парк на танцплощадку. Ах молодость, она и в лихолетье остаётся молодостью! Я, так же был молодым, чёрным ходом уходил и приходил в палату госпиталя. Зашёл как-то в магазин канцтоваров, где на витрине лежали кисти, карандаши, акварельные краски, чистые блокноты - мне страсть как захотелось рисовать. Я больших денег при себе не имел, поэтому купил только блокнот  для рисования и пару простых грифельных карандашей, в палате рисовал, делал наброски со своих товарищей по несчастью. Дошёл слух до начальника госпиталя, что среди раненых есть художник, меня пригласил к себе в кабинет майор медслужбы (фамилии не помню), попросил оформить стенгазету.  Я сделал как мог без халтуры, газета ему  свободное перемещение по городу и за пределы оного.

Таких придурков нас оказалось немного, но мы объединились, нас было человек 5-6, вместе по вечерам посещали парк, ездили на трамвае с ночевьём за  город в Исаевские сады за фруктами и помидорами. Сады «Большие исаи» находились на юге от Астрахани километрах в 15, охранялись военизированной охраной с автоматами, территория садов обнесена вокруг колючей проволокой в два ряда, охрана нас знала, что мы раненые солдаты – фронтовики и не препятствовала нам, благо астраханское лето позволяло ночевать в саду, на свежем воздухе. О, какие росли вкусные яблоки, а помидоры! Крупные красавцы!  Когда ходили с ночевкой, запасались хлебом, а потом и горючим…. Но горючее покупали на рынке, как и хлеб за деньги. А, где их брать? Пришлось часть трофейных овощей реализовать гражданским жителям, которые встречали нас с трофеями на конечной трамвайной остановке, оптом закупали, а мы на вырученные деньги приобретали хлеб, астраханскую сельдь, немного спиртного для храбрости, а дури и своей хватало!

    Закончилась коту масленица, нас выписали из госпиталя, отписали на пересыльный пункт для продолжения  военной службы. Начальник госпиталя, ставя подпись на моих документах, огорчённо сказал, что оставил бы меня при госпитале художником, если бы не была такая тяжелая военная обстановка. Мне тогда было всё равно куда идти, я ничуть не переживал. На пересыльном пункте целый месяц меня держали, пока не явился капитан Тихомиров - начальник школы снайперов. За этот месяц на пересыльном пункте у меня появились друзья – сержанты: старший сержант, танкист из Рязани родом, старший сержант, артиллерист из Грузии и я, тоже старший сержант – снайпер из Киргизии, все одного года рождения, опалённые в боях, после ранений, пришли из госпиталей, чтобы вновь вернуться на фронт по своей военной специальности. Именно поэтому целый месяц не могли договориться между собой, в какую часть вместе пойдём на фронт. Верховодил у нас грузин- высокий, стройный красавец, вёл себя с достоинством, говорил убедительно, с начальством находил общий язык. На пересыльном выдавали продукты питания нам сухим пайком, наш друг – грузин договорился с начальником открыть солдатскую столовую, что бы бойцы могли питаться горячей пищей. Среди состава солдат нашлись повара, мы установили деловой контакт с мясокомбинатом, меняя остававшееся растительное масло на головное мясо и варили превосходный борщ с мясом, жарили котлеты – все были довольны. Я  выполнял роль завхоза, танкист – диспетчера, руководил всем продовольственным хозяйством – артиллерист. У  нас появились остатки продуктов  от сухого пайка, без махинаций- куда деть остатки? Не возвращать же на  армейский склад! Люди засмеют - время военное, продукты питания в большой цене, поэтому было решено  остатки менять на другие нужные нам продукты.

Зубахин Федор Ильич, военные годы

В августе 1942 года к пристани причалили баржу с медикаментами, на которую потребовалась бригада рабочих для разгрузки. На пересыльном пункте сформировали роту солдат, командиром роты назначили нашего грузина, а он взял себе в помощники танкиста, я у него опять был начхозом. Две недели разгружали всякий медицинский инвентарь, аппаратуру и дошла очередь до лекарственных  препаратов и медицинского спирта. Вот тут-то началась катавасия, каждый день, к вечеру, половина роты – пьяные. Я не употреблял спиртное и даже не курил и мне надоело до чёртиков видеть эти пьяные рожи.

Вот тут-то на пересыльный пункт пришёл начальник школы снайперов - Тихомиров, который показался мне менее солдафоном, на вопрос капитана Тихомирова,- есть ли тут снайпера, я вышел из стоя и честно признался. При моём обитании на пересыльном пункте- понял, что это был набор в различные части по специальностям – связистов, минёров, сапёров, разведчиков, кроме артиллеристов и танкистов, оставшимся объявили, что остальные направляются в маршевые роты пехоты. Друзья мои кинулись к Тихомирову с просьбой взять их к себе, но он ответил, что ему нужен только один снайпер.

   Снайперская школа находилась на окраине Астрахани и солдаты занимались в помещении овощехранилища, так как в городе не было свободных помещений, всюду было забито военными, даже на территории Кремля стояла танковая часть и военная комендатура города. Военная обстановка сложилась очень серьёзная, фронт приблизился к Астрахани на расстоянии 60и километров, гитлеровцы заняли Элисту, Блише-Утту, Хал-Хутту, Яшкуль. В городе приступили укреплять оборонные сооружения, стоить по всему периметру вдоль набережной баррикады, заграждения на улицах и т.д.

   Немецкие бомбардировщики во всю бомбили город, подожгли хранилище с горючим, грохот боёв на передовой чётко доносился до окраин города, а за Сталинград шло решающее сражение, пожарище которого можно было наблюдать за сотни километров от Астрахани. В  этих тяжелейших условиях в школу снайперов набрали в буквальном смысле – мальчишек 17-18 лет для месячной подготовки снайперов. В школе обучалось 120 человек новобранцев, занятия вели люди зрелого возраста, сами ещё никогда не нюхавшие пороха. Тихомиров взял двух сержантов – фронтовиков на пересыльном пункте - меня и ещё одного сержанта, также раненого в левую руку, и поручил нам учить снайперов по огневой подготовке. Я занимался со взводом  60 человек, тот со вторым – 60.

Через месяц учёбы, все 120 человек вместе с нами двумя сержантами, были направлены в маршевые роты. При передаче курсантов по списочному составу начальник школы подошёл ко мне и шёпотом на ухо спросил: «Хочешь остаться в школе работать? Будут вызывать тебя по списку не отзывайся – молчи».  Я бы хотел поработать по снайперскому делу и поступил так, как просил меня капитан- начальник, когда назвали мою фамилию, я не откликнулся и тот час услышал, как начальник школы наклонился к списку и сообщил офицеру, проверяющему наличие солдат, что якобы меня взял особый отдел. Офицер рядом с моей фамилией в списке  поставил условный знак, таким же образом был оставлен при школе второй сержант – фронтовик. Молодых снайперов-ребятишек разобрали по маршевым ротам.

Мы вернулись с начальником школы и тут откуда-то повылазили старики–преподаватели снайперской «науки», начали нас расспрашивать, как прошла передача курсантов. Оказывается можно так всю войну перекантоваться в тылу, ради своего живота, спасая собственную шкуру.

И тут получен приказ: упаковать снайперское оружие и приготовиться для эвакуации школы в город Свердловск для дальнейшего функционирования школы по подготовке снайперов. За неделю всё было упаковано и ждали вагоны для погрузки со дня на день. Прошла ещё неделя, вагонов не было, затем пришёл другой приказ: снайперская школа, со всем имуществом и личным составом, передаётся в 128й запасной стрелковый полк, который переходит в действующий в составе южного фронта.

Уже в декабре месяце мы оказались в калмыцких песках под посёлком  Яшкулем, в песчаных траншеях, спали в глубоко вырытых квадратных ямах, сверху закрывали лаз палатками, а спали на камышовых матах. На юге морозов сильных не было, у нас тёплое зимнее обмундирование - валенки с тёплыми портянками, стёганые штаны, ватник, сверху шинель, шапка – ушанка, на руках однопалые рукавицы.

27го декабря, под Новый Год, на подступах столицы Калмыкии подошли наши бронетанковые части и несколько «Катюш»,  после двухчасовой артподготовки, на рассвете 28го декабря полк наш перешёл в наступление.

1943-ий год

 1го января 1943го года освобождали Элисту город, сказать, не город, и деревней не назовёшь, сплошь глинобитные домишки с плоскими глиняными крышами. На восточной окраине было дома 3-4 в четыре этажа и те немцы при отступлении спалили, гитлеровцы почти без боя ушли из Элисты.

За зиму 1943го года наш полк прошёл с боями от Яшкуля, столицы Калмыкии – Элисты до Ростова, через казачьи станицы – Сальска, Целины, Игорлыкская, переходили вброд канал Маныч–Батайск. У  Ростова Дон форсировали по льду, входили в город при сильном тумане с юго–восточной окраины города при сильном тумане набережными улицами, центр города немцы успели сжечь при уходе.

Из Ростова наш батальон был передан  5ой Ударной Армии в феврале месяце, когда Советская Армия надела погоны. Наш 39ый батальон прибыл в город Шахты, затем размещался в Новошахтинске до весны, Сталинградский и Южный фронты перешли в 3ий Украинский фронт.

5я Ударная Армия занимала участок фронта западнее г. Шахты по линии небольшой речки – Миус, в последствии именовался как  Миус-фронт. Командующий  Армии был генерал Цветаев, который принял командование Армией в Сталинградском сражении.

Миус–фронт занимал небольшой участок, но очень труднодоступный и сильно укреплённый, пролегал он вдоль балки, западная сторона которой вздымалась крутой горой на подступах к центу Донбасса. На самой высокой точке, уходящего крутого косогора, возвышался древний курган, оставшийся  ещё от татаро-монгольского набега по имени Саурмогила, где гитлеровцы укрепили сопку тройным рядом траншей и врыли в землю десятка полтора тяжелых танков. С   кургана  Саурмогилы был широкий обзор на расстояние до ста вёрст в сторону Ростова на  восток и на юг до Таганрога. Внизу, под горой, за речкой Миус лежало в развалинах село Дьяково, вокруг которого сосредоточились части нашей  5ой Ударной Армии для прорыва фронта у Саурмогилы.

     5го июля началось танковое сражение на Курской дуге, а 18 го июля, на рассвете, взорвался Миус-фронт, главный удар был направлен на сопку, где наши танки пылали, как коробки спичек, по всему  косогору Саурмогилы, лежали сотни убитых солдат. Над курганом вздыбилась земля, застилая пылью небо, сквозь которую гасло солнце. Десятки крылатых штурмовиков  с обеих сторон утюжили лощины балок и селение. В этой адской  катавасии у некоторой части наших воинов не выдерживали нервы – начали отходить назад, но повсеместно натыкались  на посты заградительных отрядов, у которых был  приказ командования не пускать в тыл никого, какого бы он не был звания и чина.

     Наступление и прорыв Миус-фронта не удался, часть нашей  Армии отошли на пополнение свежих сил. Потребовался целый месяц, чтобы восстановить потери и 18 го августа, левее Саурмогилы километров за 20, одним ударом был успешно прорван фронт, гитлеровцы бросили оборонять Миус, покатились по всему фронту за Днепр. Батальон наш проходил мимо кургана, я видел те траншеи на подступах к сопке, заваленные  трупами, разбухших от жары, ужасно жуткое зрелище.

1944 год, УКРАИНА

    К Днепру дошли к ноябрьским дням, шли от Миуса через Маевку, Горловку, Донецк (центр шахтёрского Донбасса), вышли к Днепру к переправе у посёлка Золотой Балки, стояли в селе  Большая Белозёрка до февраля 1944-го года.

Во время празднования  7-го ноября командующий Армии Цветаев собрал у себя командиров дивизий и корпусов на торжества. У немцев в руках оставался небольшой плацдарм на восточном берегу Днепра, они прознали про то, что генерал Цветаев отозвал  к себе командиров и в ночь на 8-е ноября нанесли бронетанковый удар по нашей передовой, захватили несколько квадратных километров плацдарма. Цветаев был отстранён от  командованием Армией, на смену ему пришёл боевой генерал-лейтенант Николай Эрастович Берзарин. Летом 1944-го года Николай Берзарин лично ознакомился со всеми частями и подразделениями своей Армии, вплоть до отдельных рот и батальонов. Он прибыл в расположение нашего 39-го батальона, мы построились на фоне военной техники, начищенной до блеска, выстроенной в ряд на дорожке, посыпанной свежим, чистым песком. Генерал с чисто русским лицом, с умными, добрыми глазами, мягким  и в то же время звучным голосом поприветствовал нас, на что мы стройно прогорланили: «Здравия желаем товарищ генерал- лейтенант!!». В это время стояли на отдыхе в селе Осиповка Одесской области за Днестром, жили на территории монастыря.

 Командующий лично знакомился с условиями солдатского быта, снимал пробу солдатских щей на походной кухне прямо из котла, а в заключении беседы сказал: «У вас всё нормально, только почему-то мало вижу боевых наград», - и тут же серьёзно добавил – «Ну, товарищи бойцы, у вас всё ещё впереди».

Возвращаясь назад, к весне 1944-го года, когда готовились к весеннему наступлению, запомнился мне Заднепровский чернозём. Как уже говорил, Днепр форсировали в конце февраля у хутора Золотой балки, с ходу захватили хутор, на утро подошла артиллерия, из «Катюш» дали несколько залпов по немцам, а к полудню все механические  наступательные средства дальше двигаться не могли –  талый чернозём превратился в жидкое месиво, образовались лужи, танки застревали в грязи, погружаясь в почву. Двигаться было трудно т.к. выкопать даже мелкий окоп невозможно было в раскисшем грунте, приходилось бойцам под огнём противника руками разгребать жижу, чтобы создать себе мало-мальский брусвер для защиты.

Немецкие войска, отступая с днепровских рубежей, бросали свои вездеходы, грузные тягачи на гусеницах порожними, погрязшие в грязи до кузова. За Днепром немцы уносили ноги по колено в жидкой земле, оставляя штабелями снаряды фау-патроны, тяжёлые миномёты и орудия.

 Наше тяжёлое вооружение и доставка на передовую линию фронта поступало с большим трудом, было мобилизовано всё население близлежащих сёл, которые на своих плечах подносили снаряды к фронту. Весь месяц март пришлось месить грязь пока шли к Днестру. В Николаевской области были немецкие поселения в виде небольших посёлков, добротные кирпичные дома, окна которых обращены на запад, а бетонные подвалы, с узкими амбразурами окон, на восток, которые использовались гитлеровцами как доты, служили бойницами.

 28 -29-го марта вошли в Херсон, был форсирован Днестр под городом Николаевым, а 10-го апреля, в бою на окраине Одессы, я был контужен средней тяжести взрывом снаряда в правое плечо, попал в свой армейский полевой госпиталь Княжитского. Через пару недель меня выписали из лазарета, я благополучно догнал свою часть в селе Осиповке, где нас посетил командующий Армии генерал Берзарин. С  мая месяца по август 1944-го года стояли в Осповке, куда передислоцирован был госпиталь Княжитского на территорию монастыря.

Во второй половине августа наша 5-я Ударная Армия с ходу форсировала Днестр, 22-го августа освободила город Кишенёв, в самом конце месяца, форсировав пограничную реку Прут, мы ступили на территорию Румынии, дошли до железнодорожной станции Хуши.

Из станции Хуши нас вернули в Кишенёв, где почти месяц готовились к дальней поездке в Белоруссию. Из Кишенёва нас дислоцировали поездом до станции Ковель, к осени 1944-го года 1-ый Белорусский фронт продвинулся к реке Висле. 5-я Ударная Армия прибыла в состав 1-го Белорусского, которую от станции Ковель направили под  Варшаву. Стояли тёплые, погожие, осенние дни, весь марш-бросок до Вислы мы шли колоннами через открытую степь параллельными маршрутами, но в одном месте образовалась большая пробка двух дивизий на перекрёстке двух дорог, по недоразумению командования.

Командиры дивизий затеяли разборку, кто первым должен проходить перекрёсток. У перекрёстка дорог скопилось огромное количество людей, техники, повозок. Наш батальон оказался у самого перекрёстка, где два генерала с маршрутными схемами в руках, усердно доказывали друг другу время прохождения данного места, как в этот момент подкатил джип, из которого вышел командующий фронтом Г.К. ЖУКОВ  с плетью в руках и быстрым шагом направился к спорящим генералам. Жуков, не говоря ни слова, первым огрел рыжего генерала сзади, который резко обернулся, увидев командующего, мгновенно исчез в толпе, второй, не  дожидаясь объяснений, также скрылся в толпе. Жуков отдал распоряжение заместителям командиров, сам направился к своей машине, увидел рядом карету в упряжке тройкой лошадей, по пути огрел плетью старшину, сидящего на козлах кареты, который со страху нырнул с козлов, словно в воду, вниз головой. Командующий на секунду приостановился у кареты, чтобы взглянуть на сидящую в карете компанию, немного подумав, сплюнул сел в свою машину и уехал.

Порядок в движении наших колонн был восстановлен мы снова шли своим маршрутом к Варшаве, к вечеру прибыли в город Гайворон, где расквартировались на отдых. Вот так в первый раз я увидел Георгия Константиновича Жукова вблизи.

В Гайвороне (возможно правильное название было Гавролин – прим.ред.), где стояли до Нового года на отдыхе, жили мы в польских семьях, старшее поколение поляков владели русским языком, у нас с ними установились добрые взаимоотношения, мы по вечерам часто беседовали с ними и иногда за общим столом нас угощали польской кухней со стопочкой Бимбера ( водка 30 градусов).

1945-ый год

Во второй роте нашего батальона служил рядовой Слава Баратынский, призванный на  фронт из Москвы, он перед войной учился в художественном училище, он имел блокнот с фронтовыми зарисовками. Мы познакомились с ним по пути следования из Кишенёва. В польском городе Гайвороне находился наш армейский госпиталь – майора Княжитского. Слава Баратынский имел в этом госпитале знакомую девушку - медврача, бывал у неё, делал зарисовки в альбом. Об этом знал начальник госпиталя Княжитский, попросил Славу, к Новому году нарисовать портрет Сталина для комнаты отдыха госпиталя, где сотрудники будут встречать Новый год. Баратынский пригласил меня к себе в помощники. Мы оформили помещение к Новому году и были оба приглашены с разрешения  наших командиров на вечер. Вечер получился великолепным – накрыты были столы, танцы под музыку, молоденькие медицинские сестрички, всё как положено. До часу ночи гуляли – дым коромыслом! В первом часу подошёл грузовик, нас со Славой погрузили в кузов машины и повезли прямиком за Вислу на плацдарм, где мы пару недель сидели в окопах, ночевали в землянках, углубляли траншеи.

 14-го января, часа за два до рассвета, полыхнуло небо заревом «Катюш», загрохотали пушки по всему фронту. Утро было пасмурным и туманным, стояла сырая изморозь, после двухчасовой артподготовки, залязгали гусеницами по серому от гари снегу наши тяжёлые танки «ИС», и «КВ», в прорыв немецкой обороны ринулись тридцатичетвёрки (Т -34) 12-ой танковой бригады, самоходки – пушки и матушка – пехота. Вся эта армада с боями двигалась а северном направлении в сторону Варшавы четверо суток, на пятые достигли окраины Варшавы, затем бронетанковые части 2-го танкового корпуса устремились на запад, образовав глубокий прорыв в тыл немцев и 26-го января 1945-го года, форсировав по льду речку Нитце (возможно река Нотець – прим.ред.), мы вступили на территорию Германии. Такому форсированному передвижению наших частей, заранее запланированному  командованием 5-ой Ударной армии и был создан передовой отряд прорыва, где задействованы были несколько дивизий мотопехоты, артиллерии, полторы сотни танков 12-ой танковой бригады, а также службы подвижных частей, обеспечивающие отряд боепитанием, санитарными и техническими службами.

Войска отряда 5-ой Ударной армии продвигались так стремительно, что немецкое командование не могло своевременно из глубокого тыла перебросить свои войска на заранее укреплённые свои позиции. Так, например, на границе, на реке  Нитце стояли мощные железобетонные доты опутанные колючей проволокой, мы прошли беспрепятственно. За сутки передовой отряд продвигался от 25 до 50-60- километров в глубь, в начале февраля фронт шириной в 20-30 километров продвинулся на запад до 700 километров, а 2-го февраля мы вышли на Одер вблизи города Кюстрин (сейчас польский город Костшин-на-Одере в Любушском воеводстве – прим.ред.). Несколько дивизий отряда заняли небольшой плацдарм за Одером, в тяжёлых боях с гитлеровцами удерживали его до подхода основных сил фронта. Только через две-три недели войска 1-го Белорусского фронта подошли к Одеру, был взят город крепость Кюстрин – стратегический оборонный центр на подступах к столице фашистского  Рейха – Берлина.

Тылы фронта отставали от передового отряда на сотни километров, что создавало проблему с обеспечением горючим наши танковые части. Были случаи, когда кто-либо из бойцов находил бочку трофейного бензина, получал в награду орден «Красной Звезды». Танковые колонны двигались по дорогам днём и ночью, немецкое население запуганное пропагандой Геббельса, уходило вместе со своей армией за Одер, оставляло пустые хутора и сёла, иногда, ночами, двигаясь по дороге со скарбом гражданское население, заслышав гул, настигающих их танков, принимали за своих, гибли под гусеницами, оставляя на мокром асфальте лужи крови и раздавленные тела. По кюветам дороги валялась разбитая хозяйственная утварь, ящики и сундуки с добром, смятые фуры и прочие повозки валялись вдоль дорог. Во время продвижения на запад мы заходили в пустые хутора и поселения, где брошенный жителями скот бродил по улицам в поисках корма, а не успевшие уйти люди прятались в стогах соломы на полях в надежде остаться живыми. Нам, в силу необходимости, приходилось прочёсывать дома и производственные помещения в городах, так при досмотре в городе Лансберге, после бегства немцев я с двумя бойцами проверял фабричную территорию, где на втором этаже в здании управления обнаружил открытый сейф с 38-ю тысячами марок. Деньги после просмотра я  принёс в свою финансовую часть, за что получил от своего командования – благодарность.

На Одере, вблизи  Кюстрина, в селе Ноендорфе, расположился штаб 5ой Ударной армии. Наш отдельный батальон  стоял около этого села и мы были свидетелями попыток немцев разбомбить штаб нашей армии, налёты совершались ночью и в светлые сутки дня и всякий раз попытки оставались безуспешными. Зенитное заграждение было плотное и немцы несли большой урон лётного состава и техники, тогда они стали применять самолёты – снаряды, которые не долетали до цели, падали в болото разорванными на куски.

От Кюстрина до Берлина расстояние не более 70 – 75 километров, но самых трудных и печальных, так как все сознавали близость конца войны и никто не хотел умирать, а впереди предстояли тяжёлые бои за Берлин.

В течении двух месяцев, в тёмное время суток на плацдарм за Одер подходили всё новые подразделения, пополняя фронт танками, тяжёлой артиллерией, пехотой. В ночь на 16е апреля за Одером наступила непрерывная, тревожная тишина и в 3 часа по берлинскому времени, вздрогнула земля от удара сотен батарей, над плацдармом возник огненный шквал. В эту ночь никто из наших бойцов не спал, чего-то ждали, сидели в обнимку с оружием в своих окопах. По ходам сообщения траншей забегали в касках одетыми до глаз связные, передавая приказ повзводно приготовиться к бою.

После артналёта над обороной немцев вспыхнул яркий, слепящий свет десятков наших прожекторов, куда грозно двинулась армада наших тяжёлых танков, стреляя на ходу из длинных стволов своих орудий. В этом ночном аду смешалось с землёй и огнём всё мыслимое и не мыслимое восприятие живой действительности, превращаясь в мираж, изрыгающий металл. На ярком, освещённом горизонте, казалось, горела земля, где двигались тёмные силуэты танков, извергая белёсые клубы облака выхлопных газов. Реактивные снаряды «Катюш» беспрерывно грохотали, вздымая землю над первой линией обороны врага.

Теперь, после более чем полувекового периода тех событий, участником которых я был, мне трудно представить и описать всё, что пережил и увидел я этой ночью. С восходом солнца наша штурмовая авиация обрушила на головы фрицев свой смертельный груз, немцы перешли на вторую линию обороны. Вторую и третью полосы обороны наш батальон проходил лесными участками, где бои проходили не столь затяжными, как при прорыве первой.

На четвёртые сутки боёв мы вышли к пригородной станции Биздорф, где встретили три сожжённых наших танка, обросших вокруг свежей весенней травой – это подтвердило то, что при зимнем прорыве нашего передового отряда, танки второго корпуса достигли пригорода Берлина и находились от немецкой столицы в 19и километрах.

21-го апреля, к исходу дня, достигли восточной окраины Берлина, наш взвод занял выход конечной станции берлинского метро - Лихтенберг.  Утром, 22-го апреля, рядом с метро у стены четырёхэтажного универсального магазина, артиллеристы установили крупнокалиберное орудие 308-го калибра, из которого прямой наводкой били по гитлеровцам, засевшим в домах вдоль центральной улицы Фридрихштрассе. Это орудие часто показывалось нашей фотохроникой в сражении за Берлин.

На рассвете 30-го апреля штурмовыми группами частей третьей и восьмой армии, был взят Рейхстаг. Об этом стало известно во всех частях, штурмующих Берлин. К Рейхстагу устремились очень многие солдаты, офицеры из частей, которые  ближе всех находились к Рейху. Мы втроём из нашего взвода  первыми прибыли к Бранднденбургской арке, где за аркой, на широкой площади, изрытой сплошными воронками от снарядов, стояло громадное, серое, с ободранным и исковерканным куполом, здание Рейхстага. Над площадью стоял густой туман, сквозь который еле просачивалась утренняя заря, да маячили размытые тени людей. Вход с южной стороны Рейхстага находился со стороны парка был изрешечен осколками снарядов, откуда штурмовые группы врывались во внутрь Рейстага. Все окна первого этажа были заблокированы со встроенными амбразурами, батальон эсесовцев оборонял здание. Когда мы оказались в вестибюле Рейхстага, то уже все стены были исписаны автографами наших воинов и продолжали писать, кто чем мог - на стенах, колоннах, кто горелой головёшкой, углем, мелом, штыком, оставляли на память арийским потомкам, кто и откуда дошёл до Берлина. Поднимаемся по широкой мраморной лестнице на второй этаж, усеянном осколками гранат и пустыми автоматными гильзами, мы оказались в огромном зале со стеклоблочным полом, на полу всюду вразброс валялась отбитая со стен штукатурка, мраморная крошка, сумки, ручки от немецких гранат и прочие предметы - следы недавнего боя, местами в полу зияли пробоины от гранат.

Внизу, слева от лестницы, в полуподвальном помещении, где ещё не угас дымящий смрад подпалённого немцами архива, находилась группа 35-40  пленных гитлеровцев под охраной двух автоматчиков, которые понуро, искоса взирали на нас. Из зала наверх лестничный ход был разрушен, который сапёры восстанавливали в нашем присутствии, в зале скопилось много воинов, все ждали, когда сапёры закончат строить трап, чтобы подняться наверх крыши Рейхстага к куполу, где реет наш красный флаг – Знамя Победы!

Первым вступил на трап среднего роста, хорошо упитанный, симпатичной внешности генерал, за ним следом поднимались мы. От купола Рейхстага, высотой метра четыре и диаметром метров около десяти, уцелел лишь один остов, вся металлическая кровля была снесена снарядами. На верху купола был закреплён флаг древком на каркасе верёвкой. На полотне, с лицевой стороны флага символ Советского Союза – серп и молот изображён был с права на лево, то есть наоборот (схема нарисована автором в черновике).

Фашистский гарнизон Берлина находился на западной стороне реки Шпрее. К  Рейстагу подходило всё больше наших бойцов, в результате на площади скопилось много машин, мотоциклов, людей. К одиннадцати часам туман рассеялся, немцы увидели скопище людей вокруг Рейстага, открыли плотный миномётный огонь, погибло немало наших солдат, из нашего батальона привезли трёх убитых и четырёх раненых солдат. Один из убитых пожилой солдат, всякий раз говорил после передачи сводок на фронтах – «…Слава героям, павшим за Родину!» - Во цэ нам!

С 21го апреля и до падения Берлина мы занимали выход из метро с целью перекрыть выход немцам, пытавшимся зайти в тыл к нам по путям берлинского метро. В период штурма немецкой столицы на улицах города появился приказ командования фронта о назначении военным комендантом города Берлина нашего командарма генерал-полковника  Н. БЕРЗАРИНА. 5я Ударная  армия до конца войны оставалась в Берлине, штаб армии обосновался в пригородном Карлсхорсте в 3-х километрах  от станции метро Лихтенберг, где был расквартирован наш 39-ый отдельный батальон.

Второго мая берлинский военный гарнизон капитулировал, все наши военные, участвовавшие в штурме фашистской столицы, были награждены медалями  «За взятие Берлина».

В  Карлсхорст прибыл штаб 1-го Белорусского фронта, а после взятия нашими войсками Берлина, в Карлсхорсте был подписан ПАКТ О БЕЗОГОВОРОЧНОЙ КАПИТУЛЯЦИИ ГЕРМАНСКИХ ВООРУЖЁННЫХ СИЛ.

Для подписания пакта о капитуляции Германии на встрече Главнокомандующих войсками Союзнических войск Англии, США и Франции, прибывших в Берлин, я лично был свидетелем от начала до конца встречи, на церемонии торжественного приёма союзников.

Вот как это было: ранним утром 8-го мая, наш батальон, поднятый по тревоге, был срочно отправлен на территорию берлинского аэропорта Темпельгоф. По прибытию на место, батальон взял под охрану центральную площадь аэропорта, где проходят церемониальные встречи. Мой расчёт из 3-х человек, на мотоцикле с коляской, оснащённый двумя автоматами, занял пост у выхода  с центральной площади, откуда было хорошо видно весь процесс церемониальной встречи. Вся территория аэропорта была оцеплена охраной, прибывшей из воинских частей. На взлётной полосе стояло готовых к полёту с десяток наших истребителей.

К 10-и часам утра на центральную площадь аэропорта начали прибывать группы военных чинов в генеральских погонах, военные корреспонденты с фотокамерами, военный духовой оркестр. На площадь вышел наш командарм Берзарин вместе с членом военного совета Фёдором Боковым, все друг друга тепло поздравляли, видно было у всех хорошее настроение, приподнятый дух.

В небе послышался гул моторов пассажирского самолёта, привлёкший внимание всех собравшихся на площади, самолёт приземлился  и подрулил к площади, из самолёта вышел со своей свитой Министр иностранных дел СССР  Вышинский, его тепло приветствовали встречающие. Вышинский вскоре отбывает в сопровождении военной охраны в Карлсхорст.

Через некоторое время, в небо взмывают две красные ракеты, в тот же час взлетают четыре истребителя встречать прибывающий самолёт с военной делегацией во главе  командующих английской и американской армиями. Их встречает заместитель командующего 1-го Белорусского фронта генерал Соколовский (Жуков находился в это время в Карлсхорсте).

Спустя некоторое время над аэропортом появился, в сопровождении трёх советских истребителей, транспортный самолёт, в котором под конвоем англичан, прибыла немецкая делегация во главе с главнокомандующим немецко-фашистской армии генерал – фельдмаршалом Кейтелем. Выходя из самолёта, Кейтель со своей свитой, направился было к площади, но под охраной конвоя, немецкую делегацию тут же посадили в машину и отправили к месту подписания договора  - Карлсхорст.

Нам ещё предстояло пару часов ожидать прибытия в аэропорт французской делегации, встречать её было поручено генералу Бокову. Встреча состоялась с французской делегацией так же торжественно, под духовой оркестр, с тёплым рукопожатием. Затем, все делегации, в сопровождении наших генералов встречающих союзников, эскортом легковых машин мы проводили до шлагбаума штаба фронта. В кинохронике того времени был кадр, где я, показан со спины, в кожаной куртке, на удаляющемся мотоцикле следом за эскортом.

После обеда, по улицам города ходили машины с армейскими радиоустановками, которые передавали сообщение на русском  и немецком языках о подписании союзниками и германским военным командованием пакта о безоговорочной капитуляции германских вооружённых сил. Я наблюдал, как воспринимали жители Берлина сообщение о капитуляции своих войск. У некоторых людей на лицах читалось, если не радость, так облегчение, у многих явное пораженческое  унынье и беспокойство за своё будущее. Берлинцы в тот вечер испытали на себе шокирующий шок, когда над городом в небе разразился грохот тысяч рвущихся снарядов, заработали пулемёты, автоматы, осветительные ракеты повисли над крышами уцелевших зданий, высвечивая зловещие развалины улиц города. Многие жители кинулись по подвалам в убежища, приняв наш салют в честь Победы за возобновление военных действий. Советские воины салютовали  со всех видов оружия боевыми снарядами а честь нашей Победы над фашистской Германией!!! Каждый советский солдат, дошедший до Берлина, в эти минуты чувствовал свою причастность к торжеству Победы, у всех было праздничное настроение, горячо поздравляли друг друга с Победой.

Вечером состоялся торжественный ужин с солдатскими 100 граммами, на котором давали товарищам-однополчанам клятвенные заверения не забывать друг друга, обменивались адресами, делились воспоминаниями о друзьях – товарищах не дошедших до Берлина.

На следующее утро 9-го мая радио Москвы передавало сообщение о капитуляции Германии и в честь Победы постановление - считать 9-е Мая День Победы- праздничным днём и в ознаменование Победы произвести, в столице нашей родины Москве, салют 30-ю залпами из 1000 орудий.

Наступили мирные дни, на западе война окончена. Уже в последние месяцы войны многие воинские подразделения, принимавшие участие в боях, были отозваны с фронтов и эшелонированы по железной дороге на восточные рубежи нашей страны. После окончания войны с фашистской Германией на западе, большинство дивизий были переброшены к восточным границам, война с японцами была ещё не закончена.

4 октября 1945 года, Берлин

5-я Ударная армия осталась в Берлине так как её командующий Н.Берзарин являлся военным комендантом города. Наш батальон находился недалеко от штаба армии, мы имели возможность посещать кинофильмы, концерты, которые проходили в клубе пригородном Карлсхорте. Там мы часто виделись со Славой Баратынским, которого перевели из батальона в клуб художником. Я начал делать наброски, писал этюды акварелью. Командир роты узнал, что я занимаюсь художеством, попросил меня оформить Ленинскую комнату, обеспечив всеми необходимыми материалами. Я постарался выполнить эту работу, как умел, и вот к нам в роту пожаловал майор из штаба, посмотрел оформление Ленинской комнаты, решил познакомиться со мной. Меня вызвал командир роты, я прибыл к нему и доложил по форме, незнакомый мне майор спросил: «Вы оформляли комнату?» - «Так точно» - доложил я и в тот же вечер пришёл приказ – откомандировать в распоряжение политотдела армии старшего сержанта Зубахина со всеми документами. Я прибыл в политотдел, где уже находилось несколько солдат с вещмешками, нас погрузили в кузов студебекера, отправили в деревню Олимпишендорф, западнее Потсдама.

В деревне располагался спортивный городок, в центре стояло здание клуба, где политуправление штаба 5-ой Ударной армии решило устроить выставку боевого пути 5ой Ударной армии от  Сталинграда до Берлина, здесь предполагалось провести слёт комсомола 1го Белорусского фронта. Нас встретил в клубе политрук майор Шухмин, которому плитотдел штаба армии поручил руководство по оформлению выставки по тематическому плану.

Нам роздали каждому по планшету, где мы должны выполнить художественное оформление согласно темы, для ознакомления с нашей профессиональной пригодностью.     После просмотра наших работ главным художником выставки капитаном Архиповым, оставили из всей группы троих: меня, Зимина и ещё одного молодого солдата, остальных отправили по своим подразделениям.

Над оформлением выставки я проработал художником с августа 1945-го по апрель 1946-го года. К комсомольскому слёту фронтовиков, который состоялся осенью 1945-го года по   поводу награждения орденом Отечественной  войны ВЛКСМ, мне было поручено сделать художественное оформление зала, где будет проходить торжественное заседание участников слёта. Оформление было выполнено в срок.

Маршал Жуков Г.К. прибыл на слёт, он выразил удовлетворение начальнику клуба по части художественного оформления клуба, а я в этот раз, имел возможность увидеть вблизи великого полководца. После слёта, начальник клуба собрал нас всех оформителей и вручил мне памятный подарок за добросовестное выполнение задания – аккордион, пришлось мне на слух осваивать игру на аккордеоне.

В марте 1946-го года приехал в Олимпишдорф наш командир роты и забрал меня в Шверин, куда была передислоцирована 5-я Ударная армия, там же находился и наш 39-й батальон. Обстоятельства сложились так, что вскоре после войны, наш командарм, он же военный комендант Берлина – Берзарин, имел привычку ранним утром совершать прогулки на пару со своим аъютантом, когда  верхом на лошадях, когда на Виллисе, а было и пешком, всегда садился сам за руль.16-го июля  сел на мотоцикл за руль,  усадил в коляску адъютанта и выехал в сторону Карлсхорста на восходе солнца в город. На перекрёстке  Фридрихштрассе стояла девушка- регулировщица, пропускала колонну военных грузов, двигающихся из города по Фридрихштрассе. Во время появления новой партии, приближавшихся машин, регулировщица просигналила флажками – свободный проезд, в этот момент командарм, не сбавляя скорости, выехал на дорогу и ударился о борт грузовика – разбился насмерть.

Командармом 5-ой Ударной армии был назначен дважды герой Советского Союза генерал Горбатов, армию перевели из Берлина  в Шверин. В Шверине 39-ый отдельный батальон разместился на берегу большого озера, в большом здании, на территории которого стояло отдельное помещение, его оборудовали под клуб. Наш комбат, через политотдел штаба армии, затребовал вернуть меня в свою часть.

Я прибыл в свою родную роту, где комбат пригласил меня к себе, поставил условие: если я оформлю клуб и арку въезда на территорию нашей части к 1-му мая, то он предоставит мне месячный отпуск. За материалами и помощниками дело не станет.

Я конечно был рад, что представляется случай – съездить в отпуск на побывку, встретиться с мамой, повидаться с сестрой, узнать о друзьях. Взялся я с большой энергией за дело, к сроку работу закончил и 1-го мая в клубе у нас состоялся вечер, а на утро я поехал поездом в отпуск по чужому воинскому билету.

Когда приехал в Шверин узнал, что наш батальон был расформирован, оставалось на месте только техотделение. Вечером того же дня, как только я вернулся в свою часть, приходил из политотдела штаба армии подполковник, узнал, что я явился из отпуска, приказал старшине техотделения, что бы я явился утром в штаб. Но я решил, пока все мои документы у меня на руках, утренним поездом отправился в Берлин, в Карлсхорст. В Карлсхорсте находилась полувоенная хозяйственная структура СВА (Советская военная администрация), куда обратился к коменданту СВА, доложил ему, что прибыл из отпуска в свою часть, а она расформирована. Я до отпуска выполнял задание по художественному оформлению Выставки боевой петь 5-ой Ударной армии в качестве художника. У меня приняли мои аттестаты и дали мне отдельную квартиру, я был вполне доволен приёмом.

Перед вечером вышел погулять, на улице случайно встретил знакомого солдата из своей части, который мне рассказал про нашу роту. Командир части, майор Семёнов, в городе Подсдаме принял новую часть, которая находится рядом с парком Сан-Суси, где проходила в августе месяце 1945- го года «Подсдамская конференция».

Мне безумно захотелось встретиться со своими ребятами, ведь сколько было пройдено фронтовых дорог вместе! Я тот час же пришёл к коменданту, объяснил ему всю ситуацию и он вернул мне документы, к концу дня я электричкой приехал в Подсдам. 

     В Подсдаме в течение полугода мне довелось служить в военно-инженерной части по эксплуатации автомобильных  дорог Берлинского гарнизона. В моём распоряжении была мастерская, где работали солдаты по изготовлению дорожных знаков и предписаний маршрутов движения автотранспортных средств. В группе работал рядовой солдат Саша Умеренков, закончивший Ростовское художественное училище. С ним мы выполняли ответственные поручения командования, делали портреты членов бюро ЦК КПСС, политические плакаты, художественное оформление стендовых установок по наглядной агитации

Наша воинская часть располагалась рядом с Подсдамским парком у озера. На берегу которого стоял небольшой деревянный домик, где часто по вечерам собиралась группа военных художников- профессионалов, проводились творческие интересные беседы по искусству. В этом доме временно проживал со своей женой французский подданный, русский художник Радченко – ученик Репина, который в начале революции эмигрировал из России во Францию и теперь проживал в Подсдаме без права выезда. Радченко прибыл в Берлин с творческой целью, зарисовать серию листов горящего города, в результате оказался в Советской зоне Берлина, у Брандербургских ворот его взяла наша  комендантская служба. После Подсдамской конференции, художник Радченко решил написать большое полотно, посвященное этой конференции. Ему, для работы, был представлен один из залов Подсдамского дворца, а для проживания домик на берегу озера. В этом доме, за кружкой пива, собирались художники, чтобы послушать воспоминания старого русского художника. В то время, не имея профессиональных знаний по истории искусства, как западно-европейского, так и русского для меня многое из того сказанного художником было незнакомо и не всё понятным, но судя по высказываниям  и отзывам художника Ф.Волошко, который окончил Московский художественный институт по монументальной живописи у Дейнеко. Волошко сказал, что он готов чистить у Радченко палитру, что бы поработать года два у него в мастерской. А нам с Умеренко старый художник сказал, что если бы мы, года три поработали у него в мастерской, то не было бы нам надобности поступать учиться в институт.

Такие встречи и беседы не могли ни воздействовать на мысли мои и стремление получить со временем профессиональные знания, хотя бы в художественном училище, не говоря уже об институте.

В конце декабря 1946-го года я демобилизовался, прослужив Отечеству полных пять лет, из них три с половиной года шёл по фронтовым дорогам, потерял двух старших братьев и своего лучшего друга Бориса, сам два раза получил ранение и контузию в правое плечо. Но никогда не пользовался льготами, как участник Великой отечественной войны, не имел об этих льготах ни малейшего представления

Судьба

Федор Ильич Зубахин -   награжден медалями «За боевые заслуги», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», «25 лет победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», «30 лет победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». После ВОВ - заслуженный деятель культуры Кыргызской Республики. Работал в станковой графике и в области монументально-декоративного искусства. С 1960 года – член Союза художников СССР. Участник республиканских и всесоюзных выставок. Лучшие работы художника находятся в Кыргызском национальном музее изобразительных искусств им. Г.Айтиева, а также в музеях стран СНГ.

Федор Ильич от Художественного фонда республики в 60-х годах прошлого века получил большую трехкомнатную квартиру в центре Фрунзе, гараж, дачный участок в 12 км от города, где он построил добротных кирпичный двухэтажный дом, разбил огород и сад. У деда была служебная волга, свой кабинет, личные жигули, студию-мастерскую, командировки в Москву.

Работал ответственным секретарём  Союза Художников (СХ) Киргизии, после - Председателем правления художественного фонда. До избрания съездами художников на руководящие должности, был председателем ревизионной комиссии СХ Киргизии, председателем квалификационной комиссии . Награжден Почетной Грамотой Президиумом Верховного Совета Киргизской ССР, получил Почётное звание заслуженного работника культуры Киргизской ССР.

Зубахин Ф.И. умер в 2009 году в Бишкеке дома в окружении своих жены и детей в возрасте в 87 лет.