Прежде чем самолет улетит на задание, нужно было добавить к пулеметам и пушкам патронов и снарядов, а в день было по нескольку вылетов. Для этого надо было залезть на крыло, открыть люк, втащить туда ящик со снарядами, а он весит 60 килограммов. Я не могла его одна втащить, залезала и кричала механику: подай мне конец ленты, со снарядами, конечно. И нужно было еще в лентах равнять снаряд за снарядом, а то пушку заклинит. А руки у нас еще непривычные, да и дело это опасное. Зоя Хашкина в первой эскадрилье ударила второпях деревянным молотком, вправляя снаряд в ленту, и снаряд у нее в руках разорвался. То есть нужно было все делать очень быстро, очень осторожно и очень тщательно. Вот добавила к пушкам снарядов, а их больше 400 штук, закрыла люк как следует, не дай Бог во время пикирования или крутого виража люк раскроется. Нам без конца техник по вооружению обо всем этом напоминал. Нужно также добавить патронов к пулеметам. С каждой стороны самолета в крыле – пушка и пулемет. Потом надо подвесить бомбы в четыре бомболюка. А бомба весом в сто килограммов, мы ее так и называли «сотка», в нее ввертывается специальный взрыватель. На аэродроме бомбы выгружались метрах в пятидесяти от самолета. Поэтому я вставала перед бомбой на колени и толкала вперед, а потом лебедками поднимали ее в бомболюк. Но у нас вечно не хватало лебедок. А под крылья штурмовика еще цепляли восемь реактивных снарядов.
Вот самолет улетел, и только об одном думаешь: дай Бог, чтобы он вернулся.
Вернулся, снова зарядили его оружие: так в день по два-три, иногда четыре вылета. А летчикам и воздушным стрелкам, конечно, приходилось очень тяжело: это же огромная физическая нагрузка, не говоря уже о постоянном ощущении опасности. Штурмовик Ил-2 – это машина для поля боя, для поддержки пехоты, для атаки наземных целей. Самый эффективный огонь с самолета - на бреющем полете. Поэтому иногда в обтекателях радиатора можно было найти ветки деревьев и кусочки земли: где-то, видно, чиркнул винтом по пригорку. Но для пехоты было очень важно, чтобы ее сопровождали Илы. Это был просто летающий танк. Конечно, он не такой маневренный, как истребитель. Когда кого-то собьют, ребята с горькой иронией говорили: ну, конечно, нас даже палкой собьешь. Но зато и урона врагу штурмовики наносили много.
Когда нужно было чистить пушки, их вытаскивали, счищали нагар, обрабатывали бензином. Один человек тут никак не мог справиться, крыло наклонное - и пушка катится по нему вниз, двое внизу ее ловят, ставят на ящик, а уж потом одна справляешься.
Когда кончался летный день, оружие уже подготовлено, бомбы подвешены, самолет готов, нужно его охранять. Это тоже возлагалось на техсостав. И мы все, девчата, ходили в караул к своим самолетам. Если холодно, через два часа два раза за ночь, если тепло, четыре часа подряд стоишь в карауле. А в Грозном такой туман был, руку вытянешь – пальцев своих не видишь, да и с гор постреливали. Тут уж не заснешь.
С января 43-го года началось долгожданное наступление, опять один за другим менялись аэродромы, и мы стремились уже на запад, а не на восток. Пехота шла вперед с нашей авиаподдержкой. Бои были тяжелые. Рядом с нами всегда стоял 46-й гвардейский Таманский полк – «девчачий». Девушки летали на ПО-2, проще говоря, на «кукурузниках», поэтому в воздух поднимались ночью.
А самые тяжелые бои были в Краснодаре. Я потом прочла воспоминания одного военачальника-авиатора, который писал, что за всю войну не было таких тяжелых воздушных боев, как в небе Кубани. А мы и шли, наступая, через Кубань. Там тяжело ранили Зину Фролову, Люсю Петрову, Тосю Жидовинову. Никто из них в полк потом уже не вернулся. Вот Людмила, моя подруга, год и два месяца по госпиталям скиталась. После войны мы нашли Зину и Люсю, а Тосю так и потеряли из виду. Жива ли осталась, не знаем. При бомбежке у нее оторвало руку, и кровь долго не могли остановить. У меня есть фотография, где наши девчата в день 8 марта 1943 года сфотографировались у гвардейского знамени полка - еще все были живы…
Очень долго стояли под Керчью, почти полгода - такие изнурительные бои шли в Крыму. Немецкая артиллерия сосредоточилась на горе Митридат. Город как на ладони, весь простреливался. Тогда решили высадить десант морской пехоты южнее рыбацкого поселка Эльтиген. А высадка основного десанта задерживалась из-за шторма, наш полк также десантников поддерживал. А «девчачий» полк стоял через лиман на бугре и тоже по ночам бомбил немцев. Очень много погибло там моряков и летчиков.
Потом был Севастополь. Часть немецких транспортов успела уйти в море с личным составом и вооружением. В полк приехал командующий 4-й воздушной армии, обратился к летчикам: прошу добить эти транспорты, потому что сейчас гитлеровцы причалят в Румынии и опять будут против нас воевать. И ребята полетели. Повел эти экипажи Костя Аверьянов, Герой Советского Союза, мой командир. И потопили несколько транспортов. К счастью, все самолеты вернулись. А ведь море - это не земля. Если что случится с самолетом в море, все, не спастись. А транспорты были буквально напичканы оружием. Севастополь взяли 9 мая 1944 года. После этого полк стал именоваться 7-й гвардейский Севастопольский ордена Ленина Краснознаменный штурмовой авиаполк.
А потом самолеты перелетели на 2-й Белорусский фронт, часть техсостава тоже полетела – в бомболюках или в фюзеляжах, а мы поехали эшелоном – из Крыма через Украину в Белоруссию. Запомнилась станция Поныри. Еще все горело. Наших солдат схоронили, а кругом немецкие трупы, жара еще, и запах такой в воздухе… А эшелон никак не мог оттуда уйти, путь был разобран, и техники сами чинили этот путь. И еще запомнилось, вокруг очень много цветов – и ромашки, и васильки, и еще какие-то необыкновенные цветы, которым мы названия даже не знали, трава в рост человека. И трупы…
Уже в сорок третьем в небе почувствовался наш перевес – и истребителей стало побольше, и штурмовиков. Уже легче стало. Запомнилась еще Тумановка - тем, как выходили партизаны, целые сутки выходили из леса. И такая деталь: у нас в полку была собачонка Бобик, так ребята ей навешали немецких наград, она бегала по улице с этими побрякушками.
Дальше Польша и Пруссия, вот там я первый раз увидела живых немцев. На берегу Вислы город Грауденц, крепость с высоченными стенами, и там стоял немецкий гарнизон. Немцы спустились из крепости, а идти некуда, дальше столетний лес и огромные замшелые валуны. Вот они этим лесом прямо на наш аэродром вышли. Из штаба дивизии приказали вооружить весь техсостав и выйти цепью в лес. Еще воздушные стрелки с нами были. Начало марта сорок пятого, снег, под ним вода. Мы цепочкой выстроились, с ружьем наизготовку, и пошли. Уже не стреляли, немцы сдавались сами. А дальше, где эсэсовцы шли, там была стрельба. Мы выводили немцев на проезжую дорогу к штабу дивизии, оттуда их отправляли в лагеря.
Дальше уже была Германия - аэродромы немецкие, капитальные, с бетонными взлетными полосами. Настроение уже победное. Наконец, звонок из штаба дивизии: победа! Нас всех собрали на общее построение, гвардейское знамя нес Николай Сергеевич Смурыгов, старший лейтенант, харьковчанин, с первого дня участвующий в боевых действиях полка. Был тяжело ранен, но опять вернулся в строй. Из всех летчиков, кто начинал войну, только он один в живых остался. Потом торжественный обед, девчата сами все готовили, столы накрывали. Этот день - всем праздникам праздник! Мы вспоминали всех, кого уже не было с нами, вспоминали Донбасс, Кубань, Крым.

Ох эти девушки...
Появились они у нас в полку в июне сорок второго. Был как-то звонок из штаба дивизии:
- Отправьте своего представителя на сборный пункт, пусть отберет для зачисления в штат полка шестнадцать девушек. Кожуховский думал, что ослышался, переспросил:
- Девушек, говорите?
- Да, девушек...
- А что мы с ними делать будем?
- Они будут делать все, что положено оружейнику.
Начальник штаба всполошился. Невиданное дело! До сего времени женщины попадались только в штабах на должности машинисток или связисток, а чтоб техниками или оружейниками работать - такого в авиации еще не бывало. Разве у слабого пола хватит сил подвешивать на самолет стокилограммовые бомбы или снимать, разбирать для чистки и вновь устанавливать пушки по 70 килограммов весом?
Кожуховский выделил грузовик ЗИС-5, представителем послал комиссара третьей эскадрильи Якова Квактуна.
- Отбирай там девчат покрупнее... покрупнее... сам понимаешь...
Квактун намеревался выполнить в точности инструкцию нашего Эн-Ша, но ничего из этого у него не получилось. Начал выстраивать в одну шеренгу самых высоких, а вслед за ними без всякой команды потянулись и низкорослые. Все астраханки твердо заявили:
- Поедем только в один полк, разлучаться не желаем!
Шестнадцатой стала в строй Тося Табачная - от горшка три вершка. Ее-то Квактун хотел начисто забраковать, но у той по щекам покатились крупные слезы, а остальные в пятнадцать голосов застрекотали как сороки. И Квактун сдался.
Все летчики и техники исподтишка поглядывали на прибывший грузовик. Около сарая, куда уже натаскали сена вместо постелей, шла разгрузка.
Девушки были и хромовых ботиночках, и подогнанных по фигуре гимнастерках, в юбочках до коленей. Они быстро скрылись со своими пожитками в сарай. Наш "профессор" Максим Иванович Шум тогда не удержался и выразился вслух:
- Девчатки фигуристые...
В сарай к новоявленным оружейникам наведался Кожуховский. Там сержант Шергин уже потчевал их ужином: приволок из кухни большую кастрюлю с пшенной кашей, поставил ее на середину пола и скомандовал:
- Налетай!
Сам вытащил ложку из-за голенища - показал пример, - а девушки с непривычки жеманничали. Посмотрел на все это Кожуховский, не сдержался и буркнул:
- Детский сад... - с тем и вышел. Командиру полка он доложил:
- С такими талиями... не смогут... не смогут они работать.
Наш Эн-Ша, однако, с выводами поспешил. Представители "детского сада" не только быстро научились справляться со своими прямыми обязанностями, но и заметно подняли моральный дух летного состава. Это подметил сам Борис Евдокимович Рябов.
А как резко возросла бдительность при несении караульной службы! Если девушек посылали охранять самолеты, то от добровольцев на роль подчаска отбоя не было. Так что бдительность на постах возросла ровно вдвое, количество нарушений в несении наряда резко сократилось.
...А как с приездом девушек изменился внешний облик летчиков! Да и не только летчиков; наша "темная сила" вдруг преобразилась. У всех, не исключая и самого Максима Ивановича Шума, появились белые подворотнички. Зато простыни катастрофически уменьшались в размерах.
Уменьшилось количество телогреек. Злые языки говорили, что это дело рук наших девушек, которые потрошили эту амуницию и добывали вату... чтобы пудриться... Мой комиссар эскадрильи Яша Квактун даже философскую базу подвел: "Это, - говорит, - переход количества в качество".