Мой дедушка, Воронцов Василий Петрович, родился 28.02.1923 г. в с. Бочкарево Черепановского района Новосибирской области. 

Когда началась война, дедушке исполнилось только 19 лет, он получил повестку, прошел полгода подготовку в Барнауле, потом был направлен на фронт. В составе 31 отдельной гвардейской истребительной противотанковой дивизии он прошел войну до Берлина, и шел победным маршем в составе Первого Парада Победы на Красной Площади. 

Мой дедушка умер, когда мне исполнилось 5 лет, я не заполнила его рассказы о войне. Со слов мамы, он шел в самое пекло, это сейчас техника выпускает гранаты и снаряды, тогда нужно было подползти с гранатой в руках и вручную её бросить, он никогда этого не боялся, за это его руководство высоко ценило. Он попал сразу под Сталинград, его первое тяжелое сражение, дрались за каждый метр земли, он вспоминает, как их окружили немцы в доме, и, казалось, уже нет шансов выбраться, но, видимо, есть судьба, и никогда не нужно расставаться с надеждой. Когда почти не оставалось шансов и вот-вот немцы прорвутся, им привезли обед, немцы остановили наступление и ушли на обед. И тут их командир увидел небольшое отверстие, через которое он смог отвезти всю свою команду. Потом было освобождение Севастополя, Кенигсберга, городов Прибалтика. Пройдя всю войну, под Берлином дедушку ранило, и он встретил известия о победе и капитуляции Германии в госпитале под Берлином. Дедушка рассказывал, что не видел даже на войне, как плакали мужчины, а тут они заплакали. Во время военных действий, когда кто-то скажет «За Сталина», все, действительно, шли без остановки побеждать врага, это были не пустые слова.  

Интересно, как с госпитале определяли раненого бойца, выздоровел он или нет - дедушке принесли на обед целую курицу: если солдат съедал целую курицу – значит выздоровел. Ну представьте: всю войну голодали, а тут одному сразу целую курицу, редко кто мог остаться равнодушным. 

9 мая для моего деда всегда был тяжелым днем, каждый год тяжелые воспоминания о войне… 

С фронтовыми друзьями они продолжали дружить, даже ездили друг к другу в гости. 

Он был старшим братом в семье, после него родился брат Иван, две сестры – Зинаида и Валентина, прабабушка их воспитывала одна. Семья жила тяжело, мой дедушка смог учиться только до 4 класса, потом пошел работать, чтобы помочь прабабушке прокормить семью. Отсутствие оконченного образования ему не помешало в жизни, он прошел всю войну, и потом работал долго до пенсии, был прорабом, уважаемым человеком, на строительство новых домов в селе его всегда приглашали, чтобы он контролировал процесс и строительство было завершено правильно. Ему прочили хорошую военную карьеру, но так сложились обстоятельства, ему пришлось уехать, чтобы помогать семье после войны выжить, не умереть от голода. 

 У нас в селе был самый лучший и просторный дом, когда была свадьба в деревне, просили разрешение гулять ее именно в нашем доме. И праздники были самыми интересными в нашем доме, красиво танцевали и пели. Он прожил хорошую, достойную жизнь, всегда много работал, помогал людям, умел дружить, любить, воспитал прекрасную дочь – мою маму, дал ей хорошее образование и воспитал хорошим человеком – всё это, являясь деревенским человеком в оконченным начальным школьным образованием. 

Моя мама работала учителем русского языка и литературы, к празднику Победы она написала стихотворение о своём отце и сочинение-эссе, привожу их ниже: 

Солдат 362-го стрелкового полка.

Ему исполнилось лишь восемнадцать,

Когда нагрянула война.

И он ушёл с врагами драться, 

Чтоб мир настал и счастливо жила страна.

На фронте многое пришлось ему увидеть

 И  много вёрст пройти нелёгкого пути.

Но кто же это время мог предвидеть?

Как враг посмел на землю русскую прийти?..

И вот настал тот час. 

И враг был уничтожен.

И снова ожила страна.

Вернулись все, кто уцелел.

И ты вернулся тоже, 

Солдат 362-го стрелкового полка.

А после ежегодно в День Победы, 

В  знак памяти о днях суровой той войны

Он нам, простым советским детям,  

Читал на митингах свои стихи.

И помнил он, как своим телом

 Укрыл комбата от взрывной волны,

И тяжело сам ранен был там среди тел он

Но выжил он, солдат своей страны.

Ещё он  помнил то, как немцы окружили

Всю разведгруппу их сплошным кольцом.

И как в подвале все они решили:

Отстреливаться будем. А потом…

Стрельба затихла, немцы оживились - 

Им ужин принесли тогда.

Вот тут-то сквозь огонь и дым пробились

Солдаты  362-го стрелкового полка.

 И снова предо мною 

Твой образ в раме на стене.

И я горжусь, горжусь тобою, 

Хоть ты и предан уж земле.

Теперь и я молю, чтоб на планете 

Подобной не было войны.

И не хочу, чтобы страдали дети 

И погибали их отцы.

Сочинение-эссе на городской конкурс журналистских материалов «Ни дня без строчки» 

Друг моего детства.

-Дедушка, с кем ты на этой фотографии? Это твой фронтовой товарищ?- рассматривая старые, пожелтевшие от времени фотографии, спрашиваю я у деда. 

- И не только фронтовой и не просто товарищ, а самый настоящий друг. Друг моего детства, почти брат,- перегнувшись через стол и заглядывая в альбом, отвечает мне дед.

- А где же он сейчас и почему ты раньше о нём не рассказывал?

-Погиб он, погиб из-за моей глупой затеи.

-Как это, дедушка, расскажи.

-Не могу, внученька, как-нибудь в другой раз. Тяжело мне вновь всё это пережить, хоть и в воспоминаниях.

Но я не унималась: «Расскажи да расскажи». Тогда дедушка достал из шкафа старенький плед, укутал им свою больную поясницу, уселся поудобнее в кресло и, превозмогая своё нежелание вспоминать давно ушедшее в прошлое, то и дело останавливаясь на полуслове, о чём-то задумываясь, стал рассказывать о своём друге, о войне и о жизни после войны.

-В начале мая 1945 года мы с Ленькой оказались в медсанчасти с одинаковыми ранениями. Оба мы были ранены в голову. Но только мне повезло больше, потому что я выжил, пуля задела правое ухо и прошла по косой, а Лёньке совсем не повезло, он погиб. А всё из-за меня.

-Как это?

-Не мешай, коль хочешь знать, и слушай. Перед смертью он взял с меня обещание дожить до конца войны и обязательно передать дяде Ване, что он, Лёнька, погиб от вражеской пули при выполнении боевого задания. И я поклялся, что выполню это обещание. Потом меня отправили в госпиталь. А через неделю после Лёнькиной кончины в госпитале праздновали победу.  В палатах, в коридорах, в перевязочной – всюду только и было разговоров об окончании войны. Многие плакали, жалели о том, что им пришлось встретить победу на больничных койках, а не в строю, и тем более не в освобождённой Германии, заветное «Ура!» не прокричать, а просто со вздохом сожаления произнести: «Война закончилась». Мне, как и всем здесь находящимся на излечении, также было досадно, что не я поднимался на Рейхстаг и крепил наше боевое красное знамя в знак победы над фашистской Германией, не я кричал вместе со всеми: «Гитлер, капут!», но я не плакал, не скулил, как это делали другие. Я молча получил «Выписку» и отправился домой.

С любой станции теперь все поезда шли на Восток, как-то намеренно важно замедляя ход перед каждым попадающимся на пути полустанком и останавливаясь на станциях. И везде сквозь хмельной угар и дымный туман слышалось это душераздирающее слово «Победа!» На душе у меня была какая- то пустота, чувствовалась незавершённость чего-то начатого и всё из-за того, что угораздило ж меня попасть под шальную пулю да ещё и Лёньку потянуть за собой. И сдались бы нам эти трофеи, что ли мы ни разу не видали немецкого ножа для масла с костяной ручкой или их походного стакана? А всё я: «Давай да давай возьмём что-нибудь от немцев, привезём домой, будет что после войны не только рассказать, но и показать односельчанам». Да, видать, нехороша была эта затея, трофея не взяли, а вот Лёнька жизнью своей поплатился, и я теперь буду до самой своей кончины себя и только себя винить в его смерти. Эх, глупая ты головушка, что же ты наделала, да перед самым концом войны! Какая уж теперь мне радость от такого бесславного подвига? Как у кого, а у меня на сердце никакого ликования в ту пору не было… 

За такими невесёлыми мыслями, перебрасываясь редкими словами с попутчиками, доехал я до нужной мне станции. Сойдя с поезда, увидел я до боли знакомые мне места: по одну сторону от железной дороги у самого края небольшой рощицы стояла сторожка обходчика дяди Вани, которого знала вся деревня, по другую – тянулись посадки сосёнок, образующих лесопосадки. Вдыхая родные запахи гари вперемешку с терпким запахом полыни, побрел я к одинокому домику. Еще до войны здесь почти каждый день собирались мы, чтобы послушать интересные рассказы дяди Вани об охоте на сибирского медведя, о берёзах в два-три обхвата, о рыбе, водившейся в озёрах и сибирских реках, и даже о том, как он сватался к Лёнькиной матери, доброй и всегда улыбающейся тетке Прасковье. Умерла она от ревматизма, когда Лёньке без малого исполнилось тринадцать лет. Ещё в молодости ей пришлось батрачить за два куля муки в год у Ефима Ермолаева, строгого и зажиточного мужика, настоящего хозяина, но жмута страшного. Помню, хворая тётка Прасковья, сидя на кровати в старых подшитых валенках, рассказывала нам, как в самую стужу увозили её за деревню на реку полоскать корзины стираного белья задолго до рассвета, а поздно вечером приезжал за ней конюх, помогал грузить корзины с бельём и увозил в усадьбу. И только успевала она войти в избу, как хозяйка совала ей два ведра и отправляла доить коров. Вот так-то ей доставался кусок хлеба. Теперь около сторожки было тихо и пусто. Всегда ухоженный огородик,  порос густыми зарослями сорняка, и не было любимицы всей ребятни собаки Аськи. Чудная кличка, а уж отзывалась на неё собака исправно. Бывало, спросит Лёнька у дяди Вани что-нибудь по хозяйству, а тот не расслышит и переспросит: «Ась?» - Аська уж тут как тут, и виляет хвостом, мол: «Чего изволили беспокоить?» Неужели Иван Петрович ещё не вернулся с войны? А может его, как и Лёньки, уже нет в живых? Не верю…точнее, не хочу верить! Неужели я больше не увижу этого доброго и веселого человека с лукавыми морщинками вокруг небесно-голубых глаз, не увижу его приветливой улыбки? Сердце сжалось до боли… Нет, такого не может быть, чтобы вот так Лёнька и сразу ОН, к кому я ехал, чтобы покаяться, что не уберёг единственного кормилица, опору и надёжу его старости! А может он переехал поближе к людям, может хворый вернулся домой, может… как хотелось бы, чтобы это было так. Господи! Помоги мне!- ускоряя шаг, обращался я к Богу. - Спаси моё вырывающееся из-под гимнастёрки сердце, мою грешную душу! Стараясь отогнать от себя плохие мысли, я перешёл железнодорожное полотно и вошел в небольшую берёзовую рощу, которая близко подходила к домику дяди Вани и была самым любимым местом детских забав Леньки, да и моих тоже. Я помнил здесь каждую березу, каждый кустик затерявшейся среди березняка калины и черёмухи. Черёмуха, как помню, уже отцвела и наливала мелкие крупинки будущей ягоды. Идя по узкой тропинке, знакомой еще с детства, я вспоминал веселые довоенные дни, когда Ленька был жив и когда я еще не знал настоящих потерь. Легкий ветерок шевелил ветви деревьев и перебирал траву у моих ног, доносил родные запахи земли-матушки. А на небе облака, беззаботно плывущие вдаль, солнце в зените. Вот бы сейчас вместе с Лёнькой, как в детстве, полазить по деревьям, поспускаться с берёз как на парашютиках. Лёнька, а Лёнька!- чуть было не крикнул я и даже ощутил движение раскрытого рта. Но из него не вылетело ни единого звука. Не было Лёньки, не было и звука. И это погружало меня в раздумья. В памяти вставали целые баталии мальчишеских боёв с губным треском автоматов и тут же всплывали картины настоящего боя и с настоящим грохотом орудий. И особенно памятен последний бой, где мы с Лёнькой под непрекращающийся треск вражеских автоматов и пулемётов ползком перемещались в такой же рощице от одной берёзки к другой, поочерёдно давая автоматные очереди по вражеским огневым точкам, вводя в заблуждение противника. И когда нам удавалось немцев провести (они стреляли туда, где нас уже не было), мы ликовали, вытягивали правую руку вперёд, тем самым показывая, что путь свободен, можно двигаться дальше. Дальше – это значит сделать небольшой изгиб и уже оттуда вновь дать короткую автоматную очередь, заманивая врага вглубь березняка. Тогда мы с Лёнькой, как в детстве, считали себя героями, радовались, как мальчишки, что обманули фрицев, заманили в ловушку, где в окопах, вырытых на скорую руку, встречали их наши товарищи-однополчане огнём из двух уцелевших пулемётов и солдатских винтовок. Может быть, мы и стали бы героями и на то были все основания, если бы не моя дурная голова, окрылённая успехом короткого боя, не потащила лучшего друга за валявшейся рядом с фрицем походной сумкой…  Затем две пули, не знаю, откуда прилетевшие, шальные, а может целевые, специально выпущенные по нас. На этом и кончилось наше «геройство». Лёньки нет, а я-то на что остался? Как и с кем буду жизнь доживать? Без Лёньки я как бы осиротел. 

Подойдя к покривившемуся крылечку, заросшему травой, достал я вещь мешок своего друга, аккуратно притулил его к двери и, даже не присев, быстрыми шагами пошёл прочь от дорогого моему сердцу места, с которым теперь уже навеки связаны воспоминания и вся жизнь. Ты думаешь, почему я стал составы водить? – Хотел хоть как-то продолжить дело дорогих моему сердцу людей. Стать машинистом было Лёнькиной мечтой. Не суждено было с войны вернуться и Ивану Петровичу. Пал смертью храбрых, дорогой мой дядя Ваня. Как будто бы пошёл Лёньку догонять, чтобы там, на небесах, было легче им вместе идти дорогой в Царствие Небесное. 

Передвигаясь интуитивно между деревьями, - продолжил свой рассказ дедушка, - я вышел на небольшую полянку. Вот и знакомый холм, за которым родное село. Ещё сто метров, и я увижу крыши домов. Но, несмотря на то, что мой дом был так близок, идти к нему мне становилось все тяжелее. В голове прокручивался один и тот же вопрос: кто ещё из односельчан жив и вернулся с войны, а кто остался там, далеко от дома, лежать в сырой земле, как Лёнька? Ещё в поезде я мысленно представлял, как спросят меня, как же это случилось, что Лёньку-то я потерял, не уберёг, и что я отвечу… Эти вопросы вновь терзали мою душу. И тут вновь я осознал весь ужас войны. Силы покинули меня, я упал на колени и закрыл лицо руками. Было тяжело дышать. Эмоции побороли разум. Я зарыдал, рвал дёрн руками, кидал вырванные комки земли в стороны, бился о землю, как рыба об лёд … Не знаю, сколько прошло времени, но, взяв себя в руки, я поднял глаза и увидел перед собой белоснежный ствол березы. Прямое стройное деревце будто просило меня долго не задерживаться в воспоминаниях и идти навстречу с родными. Я поднялся и обнял березу, словно старого друга. Я узнал её. Это она, именно эта берёза, была любимым деревцем Леньки, он даже ей имя дал – Красавица и нарочно называл невестушкой. Вот и зарубинки на ней, что делали мы весной, чтобы напиться соку. Теперь они заросли чагой. Но где вторая берёза, её подруга, которую Лёнька именовал уже моей невестой? Ан нет её, чьей-то неосторожной пилой спилена. Пропала моя невестушка. Теперь я и у берёзы просил прощение за то, что Лёньку не сберёг, что матери не часто писал, что любимую не обнял, уходя на фронт.

Любимая берёзонька, Красавица моя!- выговаривал я, поглаживая корявый ствол берёзы, - спасительница ты моя! Теперь у меня есть, кому душу излить, с кем наболевшим поделиться, а может и порадоваться будущему счастью. Мне стало легче дышать, ко мне снова вернулись силы. Я посмотрел в ту сторону, откуда пришел, и понял, что все плохое осталось там, далеко. Потом обернулся и увидел крыши домов, за которыми простиралось чистое гладкое поле, а за ним – лес. Непонятное чувство охватило меня, но это чувство было светлым и добрым. Я понял, что вернулся домой, на родину. Вот и до старости дожил. А друга своего я не забывал, не раз проезжал те места, где мы с Лёнькой пешком хаживали. Но могилку Лёнькину не находил, заросла видно. Может ты, внученька, выучишься на археолога да поедешь по местам боевых сражений, откопаешь Лёнькину могилку и похоронишь его останки рядом с моей могилой. 

-Что это ты, дед, раньше срока умирать-то собрался?

-А я сейчас и не собираюсь, придёт пора, не удержишь. А пока мне хочется ещё на белый свет посмотреть, вон ребятам про войну рассказать, про Лёньку, про нашу с ним дружбу.

Тут дед обнял меня, поцеловал, потрепал мои завитушки на висках и сказал: 

-Теперь ступай, устал я немного, отдохнуть мне надо.