Дневник военно-полевого хирурга
В самом начале Великой Отечественной войны, 26 июня 1941 года я была призвана в Советскую Армию с присвоением звания военного врача 3-го ранга и назначена в авто-хирургический отряд "АХО", сформированный Военно-медицинской Академией им. С.М. Кирова.
Длительная работа в области акушерско-гинекологической хирургии позволила сравнительно быстро освоить и военно-полевую хирургию. В освоении общехирургической работы мне очень помогали более опытные в общей хирургии врачи и постоянное чтение учебников, с которыми не расставалась всю войну. С первых дней старалась записывать все основные события в Дневнике. Использованные сокращения привела в конце.
1941 год
21 июня Т941 года я была на товарищеской вечеринке по поводу успешной защиты кандидатской диссертации одним из наших преподавателей Военно-Медицинской Академии. Это был замечательный вечер. Настроение у всех было прекрасное. Учебный год - позади, впереди - время летних отпусков, сейчас - радость за нашего сияющего счастьем хозяина - виновника торжества, взаимное дружеское расположение между собравшимися - все это способствовало самому шумному веселью, Никто из нас не подозревал, что завтра, через несколько часов, страшная трагедия жестокой войны изменит так или иначе жизнь каждого из нас и повернет нас надолго в пучину горя, бедствий, разлуки с родными и друзьями, с некоторыми из них - навсегда.
Уже под утро, часа в 4, я возвращалась домой по пустынным улицам Ленинграда. Было тихо, тепло; небо было безоблачным. Все предвещало хороший летний день, а я должна была дежурить в Акушерско-Гинекологической Клинике, где работала.
Придя домой, я тихонько, чтобы не разбудить мирно спавших мужа и младшую дочь (старшая была в это время в Хабаровске, где ее муж проходил военную службу), прилегла на диван, чтобы поспать часа 2 - 3 до дежурства. В 8 часов вышла на улицу. Действительно день был чудесный и к тому же первый такой этим летом. Толпы людей в легких летних костюмах заполняли трамваи, автобусы, троллейбусы, увозившие их на вокзалы. Все стремились за город, на лоно природы.
В 9 часов я сменила дежурного врача и пошла на обход клиники. Все было тихо и спокойно. После обхода пошла в перевязочную и попросила санитарку привезти мне несколько больных для осмотра. Вкатывая на каталке первую больную, санитарка сказала: "Нина Сергеевна! Объявили по радио, что сейчас будет вы ступать Молотов!" "Ну, хорошо" - сказала я, "тогда следующую больную Вы привезете после выступления". Осмотрев больную, я пошла в Красный Уголок. Как только туда вошла все сразу поняла: увидела рыдающую медсестру и услышала громкие, грозно звучащие слова: "Враг неожиданно, предательски напал на нашу Родину...". Этого было совершенно достаточно, чтобы меня, как молния, пронзила мысль: "Война! С немцами!" Очевидно, беспокойные разговоры о войне в мае, стихшие в июне, но продолжавшиеся еще в кулуарах, хотя и не совсем уверенные, подготовили к этому сознание.
Я подошла к сестре. "Ох. Нина Сергеевна!"- сказала она, "у меня три брата!" И зарыдала еще громче. "Не плачь" - сказала я," значит есть у нас кому сразиться с врагом! И почему ты их уже хоронишь? Может они выйдут победителями из этой войны?" Но она, охваченная ужасом, продолжала рыдать. Не знаю, что сталось с ее братьями, но сама она была убита на фронте во время войны.
Не дожидаясь конца выступления Молотова, я бросилась в палаты. Ведь в нашей клинике Военно-Медицинской Академии большинство лежащих после операции женщин, а также родильниц, были жены военных. От того спокойствия и тишины, которые были час тому назад, не осталось и следа. Творилось что-то невообразимое! Все требовали выписки, свидания с мужьями, конечно все плакали. Как могла я их успокоила, сказала, что немедленно иду звонить профессору Фигурнову К.М. и тогда все решится. Константин Михайлович сказал, что он сию минуту выезжает в клинику, и чтобы я передала больным, что будет сделан обход и кого можно - выпишем, КОГО нельзя — тому дадим свидание с мужем. Кроме того, он сказал мне, чтобы я вызвала на дежурство военного из наших врачей - в клинике работали и не военные врачи. Тут же я позвонила и домой и сказала мужу, чтобы он вместе с дочерью приехал в КЛИНИКУ. Успокоив больных и сказав им, чтобы они все были на местах я спустилась в вестибюль. Там было полно военных. Им я тоже передала слова начальника клиники. Он прибыл немедленно и в это же время пришел врач из военных, как раз тот, которого я сменила.
После обхода и небольшого совещания в кабинете профессора, я была освобождена от дежурства. В вестибюле меня уже ждали муж и дочь. Разумеется, мы были взволнованы до предела. Дочь, студентка Политехнического Института, только что закончившая 3-й курс, побежала к своим товарищам, а мы с мужем отправились к нашим друзьям, сговорившись с ними по телефону.
Па улицах, особенно в районе Финляндского вокзала, были толпы народа. Воинские части уже шли на вокзал, переполненные поезда привозили уехавших за город. Можно сказать, что все жители Ленинграда были на улицах. Никто не мог сидеть дома. Все шли или ехали к своим родным, друзьям, всем хотелось быть вместе, "на людях", Война началась!
26 июня 1941 года меня мобилизовали, дали звание военврача 3-го ранга и направили в авто-хирургический отряд - «АХО», на базе Академии, чему я была очень рада. Отряд состоял из 59 человек. Нас разместили в одном из зданий Академии, где уже были приготовлены для нас койки. Таким образом очутилась я в казарменной обстановке. Мы там ночевали, утром с нами проводили всякого рода занятия наши академические военные, потом нас отпускали до вечера домой. Да и нельзя было не отпускать, так как выдали такое обмундирование, с которым пришлось возиться. Для одежды, у меня размер - 46, а выдали гимнастерку и брюки -50-го размера; обувь ношу 35-й размер, а дали сапоги - 38-ой. Пришлось брюки и гимнастерку укорачивать, ушивать, а это можно было сделать только дома, да еще с помощью дочери и мужа, так как время было ограничено.
С самого начала войны я, разумеется, даже не мыслила о том, чтобы не принять в ней самого деятельного участия. Я готова была на любую работу; от обработки раненых до мытья полов, все, все готова была делать‚ лишь бы мы победили врага. Возня с обмундированием была первой моей такой работой. "Ну что-же" - решила я, "нет для женщин обмундирования, надо значит приладить мужское!" Хуже всего было с сапогами, боялась натереть ими мозоли. У меня уже появилось чувство самосохранения; я должна себя сохранять, чтобы не выбыть из строя из-за каких-то мозолей.
А так и было потом с нашим завхозом, который только сидел из-за мозолей, даже выскочить из машины не мог во время обстрела. Нет! До этого я не долина была допустить. Мне ничто не должно было мешать выскакивать из машины и прятаться, чтобы сохранить себя для борьбы с врагом, перехитрить его, помогать его уничтожению. Даже при мысли о том, что меня убьют, думала: "а может я сначала убью”», поэтому с винтовкой, а потом с револьвером я не расставалась ни на минуту. Была уверена, что вот так "за зря” – свою жизнь не отдам. И удивительно то, что я не внушала себе эту уверенность, а она жила во мне сама собой так же, как жила уверенность в победе в течение всей войны. И это очень помогало мне, потому что благодаря этому я сохраняла спокойствие, хладнокровие и бодрость, которые передавались другим.
28 июня муж мой, агроном, заведующий подсобным хозяйством завода "Красный Треугольник", должен был туда уехать. Хозяйство это находилось на Карельском перешейке в 100 км от Ленинграда. Прощание наше было, конечно, тяжелым. Мы крепко обнялись, посмотрели в глаза друг другу и задали один и тот же вопрос: "увидимся ли?" Я и дочь проводили его с Финляндского вокзала. А 30-го я простилась со своей дочкой. Тревога за нее сжимала сердце. Вот я уезжаю, муж уже уехал, а она остается. Правда, я не могла сказать, что она остается одна. К этому времени у нее уже образовался круг друзей-однокурсников, человек десять. Они всегда вместе проводили время, собирались друг у друга, а сейчас сплотились еще больше, а с Таней, ее подругой она почти не расставалась, но ведь дело было не в этом, а в том, что над всеми нами нависла опасность и кто мог сказать, что будет. С таким же чувством тревоги за меня прощалась и она со мной.
Тут я должна записать слова одного полковника, который обучал нас обращению с компасом. Когда он кончил занятие, он пожелал нам вернуться с войны невредимыми с победой и наградами. Ему был задан вопрос: “А когда это может быть?" Он посмотрел на нас длительным взглядом и сказал: "Я должен огорчить вас, но лучше если вы будете к этому готовы. Война продлится года четыре, может быть пять, всего вам хорошего!" И ушел. А мы стояли ошеломленные. Этот вопрос возник вместе с началом войны, но большинство держалось мнения, что война продлится два-три, возможно шесть месяцев, и вдруг такой срок - четыре года! Мы, конечно, ему не поверили, но сто раз вспоминали его во время войны!
1-го июля мы уехали из Ленинграда и направились в Выборг. Наш отряд размещался в пяти машинах: в 1-й-легковой – ехали начальник АХО, его заместитель, комиссар и шофер, а в четырех грузовых, открытых машинах ехали врачи, сестры, санитары, зав. аптекой, завхоз, счетовод, шоферы.
С первых же дней формирования отряда я подружилась с доктором - хирургом Филипповой Евгенией Васильевной, очень хорошим человеком. Наша дружба крепла с каждым днем и очень много для меня значила. Я ведь была гинекологическим хирургом. Правда, в брюшной полости ориентировалась, но все же ограниченно; Евгения Васильевна мне очень помогала в овладении общехирургической работой.
В Терриоках - ныне Зеленогорск - мы заночевали. Утром в торжественной обстановке приняли присягу и поехали дальше. В Выборг приехали второго вечером, там мы переночевали в каких-то казармах на окраине города. Утром 3-го июля слушали выступление Сталина по радио. Потом погрузились на машины и поехали дальше. Направление имели на местечко, которое называлось Карпилля. На этом пути, от Выборга до Карпилли, мы получили первое боевое крещение. Ехали мы по шоссе, по обе стороны которого был густой лес. Нам было приказано следить за воздухом и, если появятся фашистские самолеты, стучать в кабину. Вскоре, навстречу нам, по левой стороне шоссе (мы ехали по правой) пошли воинские части, и вот тут показались самолеты. Без промедления я забарабанила по кабине. Машина (мы ехали в первой) остановилась, ехавшие на некотором расстоянии задние машины тоже остановились. Остановилась и легковая; очевидно, и они заметили немецкие самолеты. Бежавший к нам начальник скомандовал: «В лес, рассыпаться! Лечь!». Мы выскочили из машин. Помню, когда я перепрыгивала канаву у шоссе, на меня взглянула крупная, красная земляника и я не удержалась, сорвала ее и в рот. Лес был замечательный: густой, больше всего ели, да еще к тому же огромные камни и под ними мох. И вот я быстро выбрала один из таких камней с чуть приподнятым бочком и как мышь забилась под него. В голове моей стучала одна фраза: "Что будет? Что будет?!" и ни малейшего ощущения страха. Земля сотряслась раз, другой, были сброшены две бомбы, одна на левую сторону, где проходили воинские части, другая на нашу сторону, но не очень близко; затем все стихло. Уже раздалась команда: "Встать! По машинам!" и мы побежали, но самолеты вернулись и стали строчить из пулеметов "та-та-та", "та-та-та", снова в лес, снова легли. Самолеты сделали два захода и ушли.
Мы собрались к машинам; к счастью, все были целы и невредимы, но в воинских частях один боец был убит и два ранены. У них была своя санчасть. После этого, мы с Евгенией Васильевной обменялись адресами, это одно следствие налета, а другое - я оценила свои галифе, до чего было легко в них выскакивать, прыгать и влезать в машину. 3-го июля приехали в Карпиллю и влились в 168 МСБ (медсанбат, список сокращений в конце, на стр. 62). Наш отряд разместился в двух палатках. Спали на земле, подстелив плащ-палатку. Распределили дежурства, и работа началась.
За весь месяц, который мы там стояли, большой хирургической работы не было. Раненых поступало мало, а между тем отзвуки боев до нас доносились, и у меня сложилось впечатление, что мы находимся где-то в стороне от происходящих событий на фронте. Правда, благодаря этому, я могла спокойно, не торопясь, обдумывая и консультируясь, овладеть первичной обработкой ран, шинированием, а также разобралась с записями по формам того, что сделано, эвакуацией, в общем всеми видами медико-хирургической помощи в военных условиях. Раза 2-3 дежурила с одним из наших хирургов, а потом уже стала дежурить самостоятельно. Дни стояли жаркие, мы даже купались в какой-то там речушке, но ночи были холодные. Когда не было работы, дежурить было очень трудно, и не столько из-за холода, сколько из-за комаров. Несмотря на то, что мы были в сапогах, брюках, гимнастерках, длинных шинелях и голову тщательно закрывали, комары налетали тучами, с писком забирались под косынку, под воротник, в рукава и, разумеется, кусали. Днем же их было мало и совершенно не ощущались они во время работы. Вообще во время работы для меня существовал только раненый и рана, которую надо было тщательно обработать.
Однажды, во время обработки раненого, прямо над палаткой, чуть не задев ее, пролетел фашистский самолет, затем послышалась стрельба из пулемета. Помогавшая мне медсестра подняла на меня расширенные от страха глаза, безмолвно спрашивающие: "Что делать?". Я сказала: "Спокойно, спокойно! Делай свое дело!"
Потом все свыклись с обстрелами и бомбежками, и никто из нас во время операции (хирургической) не обращал на них внимания. В свободное от дежурства время что мы только не делали: изучали устав, разбирали и собирали винтовку, ходили на стрельбище, где и упражнялись в стрельбе, рыли окопы. Каждое утро после построения с нами вели политзанятия, на которых к нашему великому горю комиссар, говоря о положении на фронтах, каждый день в течение всего июля, называл нам все новые и новые города, оставленные нашей Армией.
Питали нас в Карпилле вот уж действительно "на убой". Помимо очень сытных, жирных завтраков, обедов и ужинов, мы еще на руки получали паек, содержавший масло, сало, сахар, консервы. Я очень удивлялась этому пайку "на руки". Да куда же нам все это деть? Съедать или возить с собой невозможно. Где уж там! Шинель, плащ-палатка, противогаз, каска, винтовка или револьвер, фляга - все это было более чем достаточным для нас грузом и вдруг еще продовольствие! И сколько его было брошено при отступлении! Мы сами, останавливаясь на ночёвку в лесу, видели валявшиеся буханки хлеба, куски сала, о чем не раз вспоминали потом во время блокады. А ведь оставлялись целые склады продовольствия. Ну что-ж! Война есть война!
Со 2-го августа началось и наше отступление. В течение месяца мы двигались к Ленинграду, по пути останавливаясь в госпиталях и медсанбатах (МСБ) для обработки раненых. Вот наш маршрут:
С 3-го августа по 6-ое - ВПГ 134 (ВПГ- Военный Полевой Госпиталь) - Янтенна.
7 и 8 августа – медсанбат (МСБ) №233 - Анселя.
8 - 11 августа тот же МСБ - Кирка Антреа. Здесь мы расположились в лесу, развернули палатки и ждали распоряжения, что делать дальше. И вот стоим мы у тамбура нашей палатки: начальник АХО, его заместитель, я, Филиппова и Панков. Смотрим, летят три самолета. Мы стали решать чьи? Тогда мы не разбирались в этом; кто говорил, что наши, кто, что немецкие. Вдруг самолеты снизились и застрекотали пулеметы. Мы все сразу бросились в палатку и тут же у тамбура повалились все друг на друга на землю. Когда самолеты ушли, и мы встали и посмотрели друг на друга, мы так все расхохотались, что долго не могли остановиться. И смешно нам было не только то, что мы все вымазались (в палатке было сыро и грязно), но и то, что мы подумали, что палатка может нас спасти от обстрела, а тем более от бомбежки, а может еще и потому, что все мы были живы. Мы снова вышли из палатки и сразу увидели проходящую мимо нас воинскую часть.
Так вот за кем охотились фашисты! Одни из этой части, очевидно командир ее, отделился, подошел к нам и с большим недоумением спросил: "Что Вы здесь делаете?" Начальник АХО ему ответил: «Мы медицинский авто-хирургический отряд. Расположились здесь для приема раненых". «Немедленно собирайтесь и уезжайте!» - сказал он строгим, нетерпящим возражения голосом «В 5-ти километрах финны!». По карте, которая была у начальника АХО, он показал, как нам надо ехать.
11-го августа утром мы уехали; весь день ехали под проливным дождем, промокли насквозь, остановились на ночь в Иля-Носкау, в лесу, развернули палатку, затопили нашу походную печь и сушились всю ночь; палатка наполнилась паром от нашей намокшей одежды.
12-го августа уехали из Иля-Носкау и приехали к ночи в Палиллу. Здесь тоже расположились в лесу в палатках. Утром все проснулись от страшного пушечного выстрела, который услышали впервые. Все выскочили, а я прежде всего надела на голову каску. В это время в палатку вбежал наш завхоз и крикнул: "Это наши стреляют, наши!" Мы сразу успокоились и второго выстрела никто уже не испугался, а, наоборот, все обрадовались. Потому мы и Палиллу запомнили, что там палили.
14-го августа уехали из Палиллы, 15-го приехали в Иханталу. Ехали мы по шоссе среди леса. Опять был приказ следить за воздухом. И вот, совершенно неожиданно, над нами очень низко со страшным гулом пролетели три фашистских самолета и скрылись. Я даже пошевельнуться не успела, а две наших медсестры успели все-таки выскочить даже на ходу, Машины остановились и нам предстало такое зрелище: одна из медсестер лежала распластанная на шоссе, винтовка ее валялась в одной стороне, противогаз - в другой, каска - в третьей, а другая поднималась из канавы, все лицо ее было исцарапано и из носа шла кровь. Эта картина меня рассмешила, а девушка, садясь в машину, сказала: "Вам хорошо, Нина Сергеевна, Вы не боитесь". "Да я и испугаться-то не успела" говорю, но Вы, молодцы. быстро сориентировались, вот только на шоссе распластываться не стоит, а в канаву прыгнуть хорошо, хотя и с повреждением, но небольшим. «Давай я тебя перевяжу». Тут рассмеялись и они.
21-го снялись из Иханталы и перебрались в Юля-Сяйние.
25-го уехали из Юля-Сяйние и остановились в Суаянте, где переночевали.
Все, не только мы, но и бойцы были очень напуганы "кукушками" - финскими снайперами. Финны, ловко замаскировываясь, сидели в густой листве деревьев и стреляли оттуда. К нашему великому горю нам пришлось самим убедиться в этом. Из Суаянте нам пришлось свертываться самым срочным образом. Кое-как были сложены палатки, продовольствие - мука, сахар, хлеб, масло, сало, все было брошено. Мы еле успели забраться на машины и отъехать, как послышался выстрел. Одна из машин медсанбата, которому мы были приданы, сначала остановилась, но тут же поехала. Когда мы проехали километров пять, и было уже все тихо, машины остановились и тут мы узнали, что одна женщина-врач из МСБ высунула голову из машины и тут же была ранена в сонную артерию кукушкой. Спасти ее было невозможно.
26-го приехали в Уси-Кирку. Там в санатории Патру, в ВПГ-10, работали 2 дня. Раненых было много, и мы работали без отдыха. Этот санаторий поразил меня своим благоустройством.
28-го уехали из Уси-Кирки, в этот день проехали Линомяки, Териоки, а 29 – Белоостров. Через Териоки мы проезжали, когда они горели. Немцы были совсем близко и нам был дан приказ быть в касках, с оружием в руках на случай встречи с какой-либо немецкой частью. Но ехали мы ночью и очевидно поэтому благополучно проскочили Териоки. На другой день там проехать было уже нельзя.
31-го приехали в Левашово, остановились в Новоселках.
5-го сентября перебрались в Юкки, где и находились до 13-го сентября.
Работы здесь не было. Из Юкков был виден с горы Ленинград и все мы в страшном смятении и тревоге наблюдали налеты фашистских самолетов на город и возникавшие там пожары. Над городом стояло зарево. Мы были настольно встревожены и взволнованы, что никто из нас не мог спать. К тому же немецкие самолеты летели на город как раз над нами. И мы ничего не могли сделать, а только смотреть, как то тут, то там взрываются, рушатся и горят здания. А ведь там в этом пекле были наши родные и каждый из нас со страхом пытался сориентироваться на тот район, где он жил. Нервы были напряжены до крайности.
13-го сентября мы уехали в Левашово, где остановились в здании школы и там ждали дальнейшего распоряжения.
14-го сентября ночью мы погрузились на машины и уехали в Ленинград.
В Ленинграде получили назначение в больницу им. Мечникова. Там нас разместили в одном из зданий, в котором жил персонал больницы. Нам с Филипповой дали отдельную комнату. Меня направили на работу в 18-й павильон; на дежурство я должна была вступить 16-го сентября в 3 часа дня, а на 15-ое нас отпустили домой.
С тревожно бьющимся сердцем ехала я на трамвае по улицам Ленинграда. С ужасом смотрела на разрушенные фашистскими бомбами здания. Что-то ждет меня дома? Я получала письма от мужа и дочери только пока была в Карпилле. После того, как мы оттуда уехали, известий от них не имела. Когда вышла из трамвая на Геслеровском пр., где мы жили, я прежде всего увидела на углу Зелениной разрушенный до основания дом. А наш дом стоял через один от него. К счастью, он был цел, только на парадной лестнице были выбиты все стекла из окон. Я поднялась на 2-й этаж и позвонила. Дверь мне открыла дочь, муж тоже был дома. Как мы обрадовались друг другу! Когда мы немного успокоились, начались рассказы о том, что случилось с каждым из нас за те 2 месяца, что мы не виделись. Мужу моему удалось благополучно эвакуировать его подсобное хозяйство. Пока он еще работал на заводе "Красный Треугольник". Что будет дальше неизвестно. Дочь моя в июле и августе ездила с товарищами по институту на оборонные работы под Ленинградом. Теперь вместе с Таней они собирались поступить в Госпиталь обслуживать раненых. В свою очередь, и я рассказала о моей походной жизни. Поделившись друг с другом теми событиями, которые произошли с нами за время, что мы не виделись, мы, естественно задумались над общим ходом войны и, в частности, над тем положением., в котором находились мы - ленинградцы. А положение было серьезным, очень серьезным! Немцы совсем близко подошли к Ленинграду, однако город не взяли, а блокировали, надеясь довести его до сдачи измором, обстрелами и бомбежками. Ходили слухи о том, что есть такие люди в Ленинграде, которые ждут вступления немцев в город и что немцы, проживавшие в Ленинграде, ракетами сигнализируют фашистам наиболее важные объекты города. Таким образом сгорели продовольственные склады (Бадаевские) и недостаток продуктов уже ощущался. Надвигался голод. Положение на других фронтах войны тоже не радовало.
Несмотря на это мы все трое были уверены как в том, что немцы не возьмут Ленинград, так и в том, что война обернется для них в плохую сторону. Ведь война только еще началась, к тому же началась для нас внезапно, неожиданно. Но ведь нас много, все мы включились в борьбу с захватчиками; мы соберем всю нашу силу, и фашисты эту силу еще почувствуют. Мы не сомневались в том, что прогоним немцев.
16-го сентября ровно в 3 часа дня вступила на дежурство. Раненых было очень много, ими были переполнены не только все палаты, но и коридоры, где они лежали кто на носилках, кто и на полу. Я работала в маленькой операционной с одним столом, мне помогали 2 медсестры и санитарка. Ранения были самые разнообразные: пулевые, осколочные, с повреждением мягких тканей, костей, суставов. Работа шла бесперебойно: одного уносили, другого приносили. За время дежурства, помимо первичной обработки ран, прооперировала 2 пневмоторакса. И тут впервые мне пришлось иметь дело с осколочными ранениями мышц, осложненными газовой инфекцией. Прошли сутки, а меня никто не сменил; оказывается некому было. Тогда я распорядилась сделать перерыв на 20 минут; новой смене сестер и санитарок привести в порядок операционную, мне дать отдохнуть, а потом принести горячего чая. После этого снова приступила к работе. Меня сменили только на следующий день в 9 часов утра. Когда вошла в дежурную комнату врачей, мне предложили позавтракать, но я отклонила это предложение. Все мое существо хотело только одного - спать. Увидев приготовленную для меня чьими-то заботливыми руками (потом узнала кем) постель, прямо к ней направилась, легла и сознание мое потухло; я выключилась из жизни.
Потом мне рассказывали, что в дежурку набилось 14 человек врачей, все они шумели, кричали, стучали, гремели, затем завыла сирена, началась тревога, последовал приказ всем свободным от дежурства спуститься вниз (мы были на третьем этаже). Меня тщетно пробовали разбудить; тащить меня на себе вниз, а потом наверх всем показалось настолько неприемлемым, что решили рискнуть оставить меня в покое. Говорили, что очень обо мне беспокоились.
Вскоре меня перевели из 18-го павильона в 16-ый, где лежали выздоравливающие раненые. Их было человек 70 - 80. Каждый день утром я делала с сестрой обход, после обхода перевязки и записи в историях болезни. Так как раненых было много, то на эту работу уходил весь день. Иногда к нам направляли раненых и для первичной обработки ран.
В больнице им. Мечникова проработали до 5-го ноября, когда нас всех собрали и отправили на Понтонную. Там работали в помещении детских яслей, находившихся в двух километрах от Понтонной. Шли туда пустынным полем, которое все время обстреливалось немцами. Была уже осень, темнело рано, снега еще не было и иногда мы шли этим полем в полной темноте. Фонариков у нас тогда еще не было. Со мной работали две мед сестры и одна санитарка. Однажды, когда меня сменил доктор Панков, мы вышли в 11 часов вечера из яслей и как только захлопнулась за нами дверь, я вдруг очутилась в полной темноте; у меня появилось ощущение, что я ослепла. Я не могла сделать шага, ничего не видела. И тут охвативший меня страх от мысли, что я ослепла, как будто еще более сгустил эту темноту. Инстинктивно я вытянула вперед руки и закричала: «Я ничего не вижу! Ничего не вижу!» Ко мне подбежали, взяли меня под руки и повели. Я была в полном смятении. Постепенно поле стало вырисовываться перед моими глазами, и я успокоилась. Но пережитое ощущение полной слепоты было настолько сильным и отчетливым, что долго еще волновало меня. Впоследствии, и довольно скоро, со мной повторилось это еще раз, но больше не было. Думаю, что в этом явлении сыграло роль то напряжение нервного характера, которое мы испытывали в эти тяжелые для Ленинграда дни. В какой-то мере сказывался очевидно и недостаток в питании, особенно при напряженной хирургической работе по 18 часов в сутки.
Действие начавшегося в Ленинграде голода усиливалось с каждым днем. Для гражданского населения города была введена карточная система с учетом минимальной потребности человеческого организма в еде. Наш военный паек тоже, естественно, был урезан, но питались мы неплохо. Ощущался недостаток в витаминах. Я, признававшая лук только, как приправу к некоторым блюдам, вдруг ощутила, что он очень вкусный и с удовольствием ела его с хлебом.
Раненых было много, все время шли бои под Ленинградом. В тесном помещении яслей могла работать только одна смена. Как-то раз я сменила Панкова и пока его смена одевалась в закутке, отделенном простыней, мы готовились к началу работы нашей смены. В это время дверь открылась, и в операционную зашел ведущий хирург МСБ - Грекис и с ним Гофман, который был начсанармом 55-ой Армии. Увидев: одетых людей, Гофман спросил: "Куда это вы собрались?“ Панков ему ответил: "Мы идем отдыхать". "Отдыхать?! Вам что тут санаторий? Столько раненых, а вы идете отдыхать!" "Мы работали 18 часов”, сказал ему Панков, «и теперь нас сменили, чтобы мы отдохнули!» На вопрос, где и сколько времени будут они отдыхать, Панков сказал, что размещаемся мы на Понтонной, а отдых наш длится 6 часов. Тогда Гофман повернулся к Грекису и сказал ему: «Накормите их, дайте им вина и шоколаду, уложите спать, и чтобы через 2 часа они снова были на работе!" И вышел, за ним вышел и Грекис. Мы с Панковым посмотрели друг на друга широко открытыми от удивления глазами. Мы и сахар то почти не видели, а тут "шоколад!" и еще "вино!" и "уложить их поспать на 2 часа"; да где? где уложить -то! Кроме яслей, стоял еще один домик разрушенный и, естественно, пустой, а ясли переполнены ранеными. Ну, и ну! Неужели может так быть, что он не знает обстановки, или, чем черт не шутит, привез с собой все эти вкусные вещи! Мы стояли и смотрели друг на друга, но тут вошел Грекис и сказал Панкову: "Идите к себе, отдыхайте! Мы сейчас его накормим и дело это уладим!" И ушел, так этим и кончилось.
11-го декабря мы уехали из Понтонной в Ленинград. Привезли нас на Канал Грибоедова в здание школы, находящейся в глубине двора, и здесь нам объявили, что наш авто-хирургический отряд, уже достаточно уменьшившийся, окончательно расформировывается. У нашего завхоза еще оставались кое-какие продукты и было решено поделить их поровну. Никогда не забуду, как наш хирург Иванкович делил сахар. Нас было человек 15, весов не было. И вот на длинном, узком школьном столе он разложил сахар порциями, усиленно стараясь сделать их ровными. Уж он перекладывал, перекладывал, потом прошелся вдоль стола, потом отошел на некоторое расстояние, сделал из рук как бы бинокль, посмотрел, причем даже присел, и, наконец, спросил нас согласны ли мы начать раздачу. Мы выразили согласие. Тогда он поставил нашего счетовода Орлова лицом к стене и велел ему называть фамилии, а сам закрывал рукой порцию сахара. Названный подходил и брал. Ну, и смеялись мы! Какой молодец Иванкович. Своим веселым дележом сахара, он сумел отогнать совсем невеселые мысли о тяжелом положении в городе, о неизвестности нашей дальнейшей судьбы и поднял наше настроение.
Меня и Филиппову направили в госпиталь для легко раненых, который находился совсем рядом, на Казначейской и мы тут же туда отправились. Было уже темно и когда мы вышли из здания, вот тут опять, второй, и, к счастью, последний раз, у меня появилось ощущение слепоты, я ничего не видела и меня пришлось вести под руки.
В этом госпитале пробыли очень недолго. 16-го декабря, когда мы с Филипповой сидели в отведенной нам комнате и о чем-то философствовали, дверь открылась, вошел начальник госпиталя и с ним высокая, молодая, очень серьезная женщина. Вот тут и состоялось первое наше знакомство с Антониной Ивановной Брохович, ведущим хирургом 281-го МСБ. И мы все вместе уехали на машине на пр. Стачек, где этот МСБ размещался. Там мы проработали до 8-го января 1942 года.
Раненых было много. Тяжело раненых в брюшную полость и грудную клетку оперировали Брохович и Филиппова; мне была поручена обработка легко раненых. Положение в городе день ото дня становилось все тяжелее. Голод начал косить людей. Началась борьба с дистрофией. С наступлением зимы замерз в домах водопровод, и люди ходили с ведрами на Неву, вырубали там прорубь, брали воду и носили ее домой. Трамвайное движение прекратилось, все ходили пешком, что для истощенных недостатком питания людей, было очень тяжело. Дров не было, жгли все, что можно было. Но ленинградцы мужественно и стойко переносили все эти лишения. Поражение немцев под Москвой в декабре 1941-го года наполнило наши сердца великой радостью. С твердой верой в нашу победу мы встречали Новый 1942-й год.

1942 год
9-го января мы с Филипповой явились в Госпиталь, развернутый в школьном здании на 2-м Муринском. Там было 2 отделения: хирургическое, где лежали бойцы, лечившиеся от различного рода ранений и терапевтическое, где лежали бойцы, страдавшие дистрофией. Меня назначили в терапевтическое отделение, которым заведовал доктор Щерба. Обход больных, записи в истории болезни, выполнение назначений занимало почти весь день. Врачей было мало, а больных много и среди них были очень тяжелые, требовавшие самого тщательного ухода. Помню одного бойца средних лет, бодрого и даже веселого. Вернувшись однажды из рентгеновского кабинета, где ему сделали снимок, он лег на койку и попросил у соседа дать ему покурить. Курить в палате не разрешалось, но они втихомолку ухитрялись. Прошло какое-то время, он лежал тихо и все решили, что он спит. Когда наступило время обеда, его решили разбудить и тут обнаружили, что он мертв. Вот так умирали от истощения.
Январь 1942 года был самым тяжелым месяцев по высокой смертности населения от голода. Как часто мы видели на улицах ленинградцев, везущих на санках на кладбище просто завернутые во что попало труппы людей, умерших от истощения. В феврале и последующие месяцы хотя смертность была ниже, чем в январе, но все же продолжала оставаться довольно высокой.
Большое облегчение в отношении обеспечения населения и армии продуктами питания, наступившее с открытием ледовой дороги, прозванной "Дорогой жизни", конечно, начало давать свои результаты. Однако многие были настоль истощены, что им уже не могли помочь значительно увеличенные количественно и улучшенные качественно нормы пайка.
"Дорога жизни", проложенная через Ладожское Озеро и соединявшая Ленинград, как тогда говорили с Большой Землей, сыграла исключительную роль в спасении жизни ленинградцев, как в отношении эвакуации населения вглубь страны и завоза продовольствия, так и в отношении нужд Фронта в смысле обеспечения горючим, боеприпасами и людским пополнением. Эта титаническая работа большого слаженного коллектива людей была возможна благодаря правильной организации всего дела, руководству партийных органов, героизму и мужеству шоферов и беззаветной преданности всех работавших на трассе: дорожников, регулировщиков, технического и всего вспомогательного персонала. Из медиков, работающих на трассе "Дорога жизни" мне известна Щербина Мария Григорьевна, с которой мне пришлось много раз встречаться и работать вместе в течение войны.
В начале марта эвакуировалась моя дочь с Политехническим Институтом и мой муж, отчисленный из Армии, как специалист – агроном. И ему эта эвакуация спасла жизнь, потому что у него были все признаки тяжелого истощения, и если бы он остался, он погиб бы. После этого я увиделась с мужем в 1944-м году, когда он вернулся в Ленинград, а с дочерями увиделась уже когда кончилась война. Но мы все время войны по письмам знали все друг о друге.
В госпитале на Муринском мы пробыли с Филипповой (к этому времени я звала ее уже Женей) до 2-го марта. За это время мы очень сблизились с коллективом Госпиталя. Особенно подружились мы с врачами, чему способствовало одно довольно оригинальное обстоятельство. Когда мы пришли в Госпиталь и явились к начальнику Боголюбову, он нам сказал: "Ну вот что, товарищи! Комнат много, но все они такие холодные, что поместить вас в них нельзя. Имеется одна теплая комната и опять же "но": в ней живут одни мужчины, 6 человек. Мое предложение: комната большая, в ней можно отделить угол, поставить там кровать, столик, стул и отгородить его занавесками. Мужчины не возражают. Как вы? Согласны?” Ну что нам было делать? Мы согласились. Нас там встретили очень хорошо, а наш, отгороженный простынями угол, прозвали ”шатром Шехеразад”. Мужчины относились к нам покровительственно. С тремя из них: хирургом Фарберманом, рентгенологом Тимченко, терапевтом Поляковым мы встречались впоследствии в течение войны довольно часто и всегда очень радовались встрече, так сблизило нас это общежитие. Ведущим хирургом в Госпитале был Ковалевский - прекрасный хирург и приятный человек; ведущим терапевтом, как я уже упоминала, был Щерба.
Темным пятном в коллективе был, как это ни печально, комиссар. Каждое утро в 7 часов нас собирали на политинформацию, которая сводилась к тому, что он кричал на нас, ругался, что мы не следим за чистотой, что везде грязь и кончил эту ругань словами: «Где ваша совесть?» Как будто не знал, что в Госпитале темно, света нет, водопровод и канализация не работают, что и так люди выбиваются из сил, производя ежедневно уборку. Может быть и действительно не знал, потому что я его кроме как на политинформации нигде больше не видела: ни в палатах, ни среди персонала, ни в столовой, ни в кухне. Он занимал отдельную комнату, туда ему приносили завтрак, обед и ужин; там же он позволял себе, как потом выяснилось, всякие вольности, забывая о своей совести; его очевидно, беспокоила только наша совесть.
Но вскоре этому пришел конец. Нагрянула комиссия, обнаружила у него в комнате сундук с солидным запасом всевозможных продуктов вплоть до какао, шоколада, сахара и пр., и это тогда, когда рядом в палатах умирали от истощения бойцы. Тут же отобрали у него партбилет и увезли. Дальнейшая судьба его была такова: он был отправлен в штрафной батальон и вскоре в одном из боев был тяжело ранен в брюшную полость. Его доставили в 281 МСБ как раз тот, где я работала. Состояние его было неоперабельным, и он в течение часа умер. И тут меня поразила такая мысль: как это я, у которой каждый раз при виде смерти бойца болезненно сжимается сердце, так спокойно, без всяких ощущений, восприняла эту смерть. И тогда подумала: "Нет, надо жить так, чтобы, когда умрешь, люди пожалели бы о том, что ты умерла."
2-го марта мы с Женей были направлены на пр. Стачек, в районе парка им. Коняшина, где, начала сформировываться наша Отдельная Рота Медицинского Усиления - ОРМУ- №37 - 42-й Армии. Она состояла из нескольких групп по различным специальностям – ухо-горло, нос, глаз, череп и 4 группы общехирургические.
Задачей этой организации являлось усиление с помощью этих групп работы Медикосанитарных батальонов и Хирургических Полевых Подвижных госпиталей 1-й линии во время боевой операции. В районе парка им. Коняшина мы находились до 15-го июня. За это время нас несколько раз направляли, в зависимости от того, куда был поток раненых, в медсанбаты, расположенные на пр. Стачек. Каждый раз по окончании операции, мы возвращались в свое здание и тут мы проводили свое время, и с нами проводились различного рода занятия; особенно много занимались тогда противогазовой защитой. Командиром ОРМУ был тогда Суворов. В мае я получила звание майора медицинской службы и была этим очень довольна и счастлива.
Положение в городе все еще было тяжелым. Голод продолжал уносить людей. Однажды, прямо на лестнице, ведущей в нашу школу, умерла женщина, которая должна была эвакуироваться из Ленинграда с двумя своими сыновьями. Оказывается она, готовясь к эвакуации, не ела свой хлеб, берегла его в дорогу и вот довела себя до такого истощения, что дети повели ее по совету взрослых в больницу им. Коняшина, где лежали больные дистрофией, и она не дошла. Умирая, она все давала наказы стоявшим около нее сыновьям. Мальчики - старший лет 14, младший - лет 6, оба бледные, худенькие, угрюмо смотрели на умирающую мать. Старший все говорил: ты не беспокойся, мама, не беспокойся. Так она и умерла на наших глазах.
Мы прямо застыли все от скорби. Собрался народ, позвали ее соседей (муж ее был на фронте) и тут мы увидели, как крепко держались люди друг за друга. Они унесли ее, взяли мальчиков и заверили нас, что они их непременно эвакуируют. Долго мы не могли прийти в себя после этого.
В другой раз я занималась с сестрами во дворе школы. Был теплый солнечный день. Смотрю невдалеке, на бревнышке сидит ребенок, лет 3-х, бледненький, сморщенный, как старичок. Я оглянулась вокруг и увидела мать, которая собирала траву; голод и на нее наложил свои следы. У нас как раз должен был быть обед. Тогда я сказала матери, что возьму мальчика накормить. Она, конечно, обрадовалась. Я взяла его на руки, он был легкий, как перышко не делал никаких движений. Удивительно! Ел он без жадности, очень серьезно и немного. Когда я его спросила: "Хочешь еще? он также серьезно ответил: "Нет, накушался". После этого мать приносила его 3 раза в день: к завтраку, обеду и ужину. Ну, конечно, мы давали поесть и матери. Когда мы уезжали, она плакала.
15-го июня мы уехали на Охту, ближе к Санотделу, для окончательного сформирования групп ОРМУ. Там мы пробыли месяц. Весь этот месяц я штудировала по приобретенным книгам ранения в брюшную полость и кровеносных сосудов. С этими книгами я не расставалась всю войну, и они мне очень помогли в моей хирургической работе.
13-го июля 42 года я была назначена начальником одной из Групп хирургического усиления и в этой должности пробыла до конца войны в мае 1945-го года.
Первым пунктом нашего назначения был 281 МСБ, в котором я уже работала с 15-го декабря 41 года по 8-е января 42-го и который в это время находился в Автове,
Начиная с этого периода мои записи приобретают другой характер, а именно: я стала вести их время от времени, только тогда, когда представлялась малейшая возможность.
12/IХ-42 г. Вот уже почти 2 месяца мы работаем в МСБ 281 в Автово. Итак, мое место в медико-санитарной службе Армии как будто определилось. Я майор медицинской службы, начальник хирургической группы усиления ОРМУ №37 42 Армии. Помимо меня в группе имеется 5 человек: один врач - мой помощник, две старшие сестры, одна младшая и санитар. Отныне я отвечаю не только за свою работу, а и за работу всей вверенной мне группы.
Я очень рада, что попала в уже знакомый мне медсанбат. Встретили нас очень приветливо, коллектив здесь хороший, работать приятно. Ведущий хирург - Антонина Ивановна Брохович, с которой я уже знакома с декабря 41-во года, она прекрасный хирург и хороший человек. Что может быть лучше? По душе мне пришлась и врач-терапевт Анна Федоровна Сытая, знающий и добросовестный работник. Вообще мне здесь хорошо. Сегодня весь день занималась отчетом о работе моей группы. Итогом осталась довольна и недовольна. А в общем отчет о работе - полезная вещь, становятся ясными слабые места.
14/IХ. Вчера был поток раненых. Меня разбудили в 5.30, и я пробыла в операционной до 17.30. Потом был перерыв: обед, 2 часа отдыха и снова работа в операционной до 24-х часов. Весь день мы оперировали с Антониной Ивановной и только вечером уже я одна зашила пневмоторакс. Ранения были разные: и полостные-грудные, и брюшные, и сосудистые, и ранения конечностей. К счастью, ни одного смертельного исхода; так тяжело бывает, когда раненые умирают.
Сегодня до обеда была свободна. После обеда было совещание операционно-перевязочного блока. Вечером, после ужина пришли ко мне Антонина Ивановна и Анна Федоровна. Мы пили чай, вспоминали университетскую жизнь, экзамены, посмеялись над очередной остротой нашего врача-уролога. Оказывается, для того, чтобы сказать человеку приятное, надо сначала придумать что-нибудь для него неприятное, а потом сказать, что это неправда, вот ему и будет приятно.
16/IХ. Вчера работала в операционной до 17 часов. Потом пообедала и села за составление отчета. В 19 часов позвали на строевые занятия. После них пошла навестить оперированных раненых. Многих уже эвакуировали. Сегодня в 10 часов была конференция. До сих пор конференции у нас были от случая к случаю. В этот раз решили устраивать конференции ежедневно. По окончании конференции работала в операционной до 13.00. После обеда военком медсанбата фотографировал нашу группу, причем с нами снимались и комбат, и военком, в комроты, и начсандив, что было очень приятно, так как говорило о расположении к нам людей. Потом пошли смотреть постановку "Русские люди” в клубе им. Газа. Вернулись как раз к строевым занятиям. Вечером снова собрались у нас в комнате и разошлись только в I час ночи.
17/IХ. До обеда штудировала хирургию Вознесенского. Хорошее руководство! Так обстоятельно все написано; оно здорово мне помогает в работе. С 13 до 20 часов работала в операционной. После ужина опять в нашей комнате собрание и разговоры на самые разнообразные темы. Последние 2 дня изрядно стреляют и наши и немцы.
18/IХ. В 10 часов - конференция о "консервативных животах". После конференции пришла к себе и прилегла было отдохнуть, но тут явился наш начальник ОРМУ Григорий Яковлевич Крейзберг. Он объявил мне, что за август месяц я побила рекорд по работе и поэтому он привез мне подарки: духи, мыло, папиросы и спички. Мы с моим помощником - врачом угостили его обедом. Поговорили об одной из моих медсестер, которая подала заявление об откомандировании ее по болезни, я не возражала и Крейзберг решил отпустить ее. В 21 час. вступила на дежурство. Работала вся смена, так как было много раненых; освободилась в 9 часов утра.
Сегодня ровно 2 месяца, как я работаю в МСБ. Сегодня же выбыла из моей группы врач Нина Александровна Каретникова; моим помощником утверждена врач Захватнина Надежда Семеновна.
21/Х. Вот как долго не писала, не было возможности. До 2-гс октября было много раненых, и я все время работала в операционной, а с 3-го стала работать в шоковой палате. 5-го октября начали собираться переезжать и 17-го переехали в район Нарвских ворот.
22/ Х. ИСБ идет на отдых. Что будет с моей группой - неизвестно. Приезжали из Санотдела, сказали, что, по всей вероятности, группа будет оставлена при МСБ.
25/Х. С утра переезжали в новое помещение на Расстанной ул. Здание - прямо богадельня, но в общем устроились. Антонина Ивановна, Анна Федоровна и я - в одной комнате, что очень приятно. Итак, мы на отдыхе.
28/Х В связи с затишьем на фронте весь день конференция в госпитале. Уехали утром в 9 часов, приехали вечером в половине одиннадцатого. На повестке стоял вопрос о ранениях грудной клетки. Антонина Ивановна выступала с данными, накопленными за время боев.
Итог всему подвел фронтовой хирург – генерал-лейтенант мед службы Петр Андреевич Куприянов, удивительно обаятельный человек и большой души человек. Выступал он последним (не считая, конечно, председателя); понятно, не выслушав его, никто не ушел.
После конференции был концерт неинтересный, скучный. Домой приехали на машине, которая за нами специально пришла. Я сидела в кабине; была теплая лунная ночь.
30/Х. Сегодня, в 92-м Госпитале, была патолого-анатомическая конференция - "Судный день", как мы ее называем. Во время конференции 2 раза была воздушная тревога, били зенитки. Сейчас каждый день обстрелы города немцами и во всех уголках Ленинграда; никто уже не обращает на это внимания, так все привыкли к этому. Вчера мы поздравляли Антонину Ивановну - она награждена медалью "За боевые заслуги".
6/XI. - 2,3,4, 5-го - каждый день 2-3 воздушных тревоги, несмотря на дождь. До чего противно гудит сирена! 4-го ноября приезжал к нам доктор Левинсон, начальник нейрохирургической группы усиления. Он проводил с нами занятия. 5-го ноября, во время воздушной тревоги, где-то поблизости разорвалась бомба и наше здание заколебалось. В этот день было 3 тревоги, последняя в 12 часов ночи, мы уже легли и мне так хотелось спать, что я даже не реагировала и очень быстро заснула. Ко всему может человек привыкнуть.
Я купила две книги по хирургии и теперь их прорабатываю и еще зачитываюсь Достоевским. Когда-то я перечитала все его произведения, но это было давно, еще в студенческие годы и вот теперь читаю как будто заново. Удивительно он захватывает, прямо оторваться трудно; уходишь в жизнь его героев, забываешь об окружающем тебя.
7/ХІ. Вчера вечером было торжественное заседание. и Захваткиной вынесли в приказе благодарность за работу, там поздравляли Антонину Ивановну уже с полученной медалью, которая заблестела у нее на гимнастерке. Просидели до 3- часов ночи. Была тревога, которая продолжалась 2 часа 40 минут. Вчера же выступал Сталин; его речь передавали по радио, но трудно было разобрать. С нетерпением ждем газет, хочется прочитать. Сегодня были в кино, смотрели картину "Как закаляла сталь" понравилась.
8/ХІ. Сегодня было 3 воздушных тревоги, последняя в 12-м часу ночи - самая продолжительная – 3 часа. Стрельба была здоровая! Утром было совещание о научных работах. Мне и Надежде Семеновне даны 2 темы. После обеда я засела за работу. Потом ассистировала Антонине Ивановне на операции. Спать легла рано, но не могла уснуть до 2-х часов ночи. Всё - стрельба, да еще получила грустное известие о смерти от истощения в марте месяце Сережи Горюнова, брата мужа моей старшей дочери.
Сколько горя приносит эта война, затеянная проклятыми фашистами. Убитые, раненые, искалеченные, погибшие от истощения люди: наши братья, отцы, мужья. Но должно быть возмездие, и оно будет, не может не быть!
10/XI Немцы каждый день обстреливают Ленинград и ведут воздушные налеты. Вчера днем было 5 тревог, ночью сегодня утром - 1. Когда идешь по городу, сердце сжимается от боли при виде ужасных разрушений. На Лиговке я видела несколько больших сгоревших домов; остались одни черные стены с зияющими окнами-глазницами. На Литейном дом с оторванной передней стеной; видны обнаженные квартиры с кое-какими уцелевшими вещами: трюмо, диван, портрет на стенах. Ужасное, гнетущее зрелище! А сколько людей погибло под развалинами домов! Ленинградцы ходят бледные, истощенные, но с твердо сжатыми губами и упорным взглядом, отражающим непреклонное намерение выстоять и уверенность в этом. Вчера была небольшая работа в операционной; всё остальное время сижу над докладом.
24/XI. 15-го ноября была в городе, обратно от Московского вокзала шла пешком, намёрзлась ужасно, в результате грипп. В моей жизни важное событие, я вступаю в партию. Тревоги и обстрелы продолжаются; фашисты бесятся, их дела швах!
23-го ноября Советские войска завершили окружение трехсот тридцати тысячной Армии немецко-фашистских войск под Сталинградом. Сталинград почти освобожден от них. Наши войска перешли в наступление и отогнали немцев на 10-20 км в северо- западном и южном направлениях. Как поднялось у всех настроение! Теперь на лицах ленинградцев можно увидеть улыбки. А какие молодцы наши артисты. Несмотря на тяжелую обстановку, обстрелы, воздушные налеты, они играют и, конечно, поднимают бодрость. Спектакли идут главным образом в Пушкинском театре, иногда и в Малом Оперном. Я была 3 раза на опереттах: "Сильва" "Баядера", "Раскинулось море", потом смотрела драму "Фронт" и оперу "Евгений Онегин".
30/ХІ. Сегодня была на фронтовой конференции. Встретила там моего сослуживца по клинике Романа Романовича Макарова. Очень обрадовались друг другу, даже расцеловались при всем честном народе. В перерыве наспех обменялись впечатлениями, вспомнили клинику, но, конечно, наговориться не успели; обещал приехать завтра к нам в МСБ.
7/ХII. Роман Романович не явился; зато мы вдвоем с Антониной Ивановной провели чудесный вечер. 5-го была на совещании хирургов у Белозора, нашего армхирурга. Потом было совещание в МСБ
24/ХII. Вчера, наконец, состоялся мой доклад о ранениях грудной клетки по материалам МСБ. Когда настало время ехать на машине за Белозором в Санотдел, оказалось, что никто не может ехать, кто занят, а кто свободен - те не знают, куда ехать и где его найти. Тогда вызвалась я. Когда Белозор увидал, что за ним приехала я, он удивленно и весело воскликнул: "Сам докладчик приехал! Ну, это может означать только одно из двух: или докладчик очень хорошо знает свой доклад и уверен в успехе, или, наоборот, плохо знает и решил по пути задобрить начальство". Я сказала, что быть уверенным в успехе очень трудно, а потому на всякий случай задобрить начальство не мешает. По пути мы прихватили Крейзберга.
Доклад прошел хорошо, был одобрен. Мое личное впечатление, которое я в таких случаях считаю самым верным, было тоже хорошее, но несколько испорчено вопросами, не потому, что на них трудно было ответить, а потому, что они были заданы как-то не по существу доклада, но в общем я не стала их обсуждать, а просто очень коротко и без интереса на них ответила.
После доклада собрались у нас в комнате, где был приготовлен скромный ужин, скрашенный каким-то веселящим зельем. Все были довольны и веселы. Крейзберг опрокинул на себя, тарелку с винегретом, а потом, во время танцев ( да, мы даже и танцевали под патефон), после вальса сел на стул с пластинками и раздавил их. Но это только развеселило и его самого, и нас всех. Когда все уже разошлись и оставался только Крейзберг, беседовал который о чем-то с Антониной Ивановной, я присела на кровать, прислонилась к подушке и счастливая и довольная тем, что всё прошло хорошо, заснула мертвецким сном.
30/ХII. Похоже на то, что отдых наш кончается. Приезжал Крейзберг, привез распоряжение быть готовым и при первой надобности сняться в полчаса.
27 и 28-го немцы всё время обстреливали город, а вчера днем было три тревоги и ночью две, продолжались очень долго и зенитки стреляли вовсю, а сегодня весь день стреляют наши.
31/ХII-22.00. Осталось 2 часа 1942 года. Тяжелый был год, оглянуться на него страшно, но и забыть его нельзя. У него два лика: один - горя и страданий, другой - мужества, беспредельного героизма, упорной борьбы, веры в победу над ненавистным врагом. С этой верой мы и встречаем наступающий 1943-й год.

1943 год
3/I. 43г. С 9-го января мы все время в движении и работе. 9-го уехали из 281 МСБ; вечером в ОРМУ, было совещание с Белозором до 2-х часов ночи, потом 4 часа сна, а затем на поезде до Всеволожской. Там пробыли 10, 11 и 12 января, 12-го в 12 часов ночи выехали в Сольцы, из Сольцов в Большое Манюшкино, куда и прибыли 13-го утром. Группа моя сформировалась окончательно: я - начальник хирургической группы, врач - Захваткина, сестры - Константинова, Сапикова, Ковалева и санитарка Барсукова.
Приехали мы в ППГ-737. Встретили нас очень радостно. Много раненых, врачей не хватает. Дорогой мы здорово промерзли, холод жуткий, а мы в шинелях и сапогах. Напоили нас горячим чаем, кое-чего перекусили и встали на работу. Я оперировала раненых в брюшную полость, Надежда Семеновна - грудную полость и другие ранения. Работали 20 часов. Я сделала всего 10 лапаротомий и так была счастлива, что они прошли хорошо. Один раненый, правда с очень тяжелыми ранениями, умер на 3-й день, остальные все чувствовали себя хорошо, и при мне были эвакуированы. Потом мы работали по 18 часов. Народ здесь хороший. С ведущим хирургом Кичаевым мы сразу нашли общий язык, с врачами: Смоллер, Гилевской – подружились. Я и Надежда Семеновна жили с ними в одной землянке. Проработали мы там до 30/1. К этому времени раненых стало меньше, но всем очень не хотелось с нами расставаться, когда 30 января приехала за нами машина и увезла нас в Морозовку в ППГ-634. Перед отъездом начальник госпиталя Мамойко лично выразил благодарность всей нашей группе и дал мне на руки письменную. Сейчас мы в Морозовке. Снова новые люди, кроме Вейсмана, которого я знала раньше, и опять работа и всё лапаротомии.
16/II. 8-го февраля уехали из Морозовки в Ленинград. В поезде мои девушки пели. Вагон был полон военными и гражданскими людьми. Девушки спели новую, очень понравившуюся всем песню "Бьется в тесной печурке огонь". Потом стали петь другое и тут мне передали записку, в которой было написано: "Тов. майор! Просим повторить песню "Бьется в тесной печурке огонь". Пришлось повторить.
В Ленинград приехали к вечеру, и мне удалось побывать у моей сотрудницы по Академии Татьяны Васильевны Семеновой. Очень неспокойно в Ленинграде, все время тревоги и обстрелы. В дом N 15 по Большому пр. на Петроградской попала бомба, разрушила его до основания, а у Татьяны Васильевны, проживающей в доме N 21, выбило все окна в комнате, сама она упала. С этого дня она стала бояться, и потому мы всю ночь не спали. Утром пришла ко мне медсестра из моей группы Сапикова, она тоже живет на Большом. Оказалось, что и их дом разрушен бомбой и она не знает, где ее родные.
Надо уже было ехать в ОРМУ. Как только мы туда приехали, почти тут же вызвали всех на совещание в Санотдел. Там получили распоряжение ехать в 55-ую Армию и в этот же день уехали на машине. Ночевали в ГОПЭП'е, а утром на автобусе нас привезли в 203 МСБ. Комбатом оказался Роман Романович Макаров, ведущий хирург - Алесковский, терапевт - Суровикин и другие, все люди хорошие. А вот с начсанармом Гофманом и с хирургом Армии Могучим я не нашла общего языка, в результате чего возникли некоторые неприятности, которые временно испортили мне настроение. Ну, ничего! Только бы мои хирургические дела шли хорошо, а остальное такого уж значения не имеет. Сегодня узнали, что наши взяли Ростов. Какое счастье! Как хорошо наши войска двигаются вперед. Как хочется, чтобы скорее кончилась война. Сколько страдания испытываешь, когда смотришь на раненых и оперируешь их. Принесут их в предоперационную палатку, где они ждут своей очереди, когда их возьмут на операционный стол и столько у них терпения при этом, только попросят у санитара: "дай покурить", Сердце сжимается от боли и хочется поклониться им до земли. Правда, наряду со страданиями испытываешь и радость, когда видишь, что наши раненые поправляются и сразу становятся такими веселыми, перебрасываются шутками. Сколько в этом величия! Я чувствую, как вся наша жизнь, наше состояние, настроение, ощущение горя, радости, все тесно связано с нашими бойцами. Им плохо и нам плохо, им хорошо и нам хорошо. Раненых было много в связи с операцией под Красным Бором.
9/III. Все сидим в 203 МСБ. С 27-го февраля работы нет. 29-го - Роман Романович отпустил нас в Ленинград, пробыли мы там до 3-го марта. Получила я от всех моих дорогих родных письма. 3-го марта вернулись поездом в МСБ.
Во время операции прямо надо сказать у нас не было жилья. Найти в поселке хоть какой-нибудь угол нам не удалось, потому что везде размещались воинские части. Наконец, какая-то гражданка довольно неохотно разрешила нам спать на полу в одной из ее комнат. Еще искать, просить кого-то нам было некогда, поэтому мы обрадовались и этому предложению. Мы, действительно, там только спали, питание мы устроили в палаточном тамбуре. Когда мы вернулись из Ленинграда оказалось, что нам опять негде жить. Тут уж я чуть истерику не закатила Роману Романовичу и вот, наконец, нам дали помещение, да еще хорошее, из двух комнат и обставленное. Хозяйка этой квартиры приветливая, и мы почувствовали себя замечательно. На радостях даже отпраздновали новоселье.
Вчера у меня была Женя, много рассказывала о своей работе. Я ее проводила до Понтонной, посмотрела, как они устроились и пришла в ужас. Они располагались в бывшей конюшне, которая представляла собой громадный сарай с прорезями в стенах вместо окон, там было холодно, сыро, да и грязновато. По сравнению с ними мы живем, как в раю. Работы пока нет. Читаю книги. Второй день ясное небо, тепло на солнце, но сильный и холодный ветер.
18/ІІІ. Вот мы и на новом месте - ППГ 2237. Из 203-го уехали вчера. 203-й - теперь 70 МСБ тоже грузился на машины. Вместе с нами уехал и МСБ, где работает Женя. Явились В ОРМУ. Крейзберг накричал на меня, что я много разговариваю и к тому же критикую (это, конечно, из-за Гофмана и Могучего) и, что никто из моей группы не представлен к награде. Но меня его крик ничуть не расстроил. Если бы я плохо работала, вот тогда бы расстроилась. А доказательств хорошей работы моей группы у меня много. Я показала ему на полученные из мест, где мы работали, письменные благодарности, написанные очень сильно. Что касается наград, то, очевидно, неизвестно, кто нас должен представлять к награде. Надо думать, что МСБ и ППГ, где мы работали, вручая нам благодарность, считают, что представить нас к награде надлежит начальнику ОРМУ. Ведь они одна организация, а мы другая. Мы уедем от них и возможно больше не приедем, поэтому они и представляют только своих к награде, а нас должна представлять наша организация на основании тех отзывов, которые дают с мест. Все это я ему высказала и выразила надежду, что он это дело уточнит.
В ППГ все хорошо; располагается в Мяглове. Мы устроились в землянке. Руководящий хирург - Грекис, с которым я уже знакома по Понтонной. Работы пока немного. Погода очень хорошая, весна. Солнце, тепло и кругом лес.
26/III. 19-го марта переехали в Усть-Славянку и 19-го началась работа. Здесь мы устроились тоже в землянке на берегу Невы. Фрицы каждый день налетают на Ленинград, их встречают зенитки. Ох, когда же все это кончится? Очень уж жестокая война! Вчера был у меня раненый: один глаз выбит совсем осколком, другой глаз, тоже осколочное ранение - цел, но не видит, к тому же еще ранение бедра с повреждением кости. Лежал, молчал и только тяжело, тяжело вздыхал. И мне тоже тяжело стало, словно сто пудов на сердце легло. А другой ранен в грудную клетку и в голову; лежит бледный и говорит: "Здорово меня садануло!" Через несколько часов он умер. И сколько их, скромных героев, прошло перед моими глазами! Вот на душе и растет тяжесть и ненависть к врагам. Вчера низко, низко, совсем над палатками, пролетел наш самолет. По звуку чувствовалось, что он падает; он и упал в Неву, разбил лёд и в один миг ушел под лёд только его и видели... Осталась лишь дыра во льду. Все это произошло очень быстро. И вот лежит теперь на дне человек, а может быть и два. Народ собрался, постоял, постоял у края проруби и разошелся. Вода всё покрыла ... Да, тяжело! Буду ли когда еще такой жизнерадостной, какой была до войны, подумала я. Может быть и буду, только никогда, никогда не забуду прошедших передо мною героев, жизнь свою отдавших за Родину, за свой народ!
3/IУ. 27-го марта переехали мы на Понтонную в 225 МСБ. В такой тяжелой обстановке, как здесь, я еще не была ни разу. МСБ стоит в грязи, комбат совершенно не обладает административными способностями, ведущий хирург Шишкин пьет запоем. Сменила я Александрова, который здесь дошел до того, что не мог больше работать, поругался со всеми. Госпитальное отделение здесь какая-то тюремная камера, уход за ранеными плохой. Сделала одну лапаротомию умер, сделала другую умер. Вчера ночью пришел во время моего дежурства пьяный Шишкин сказал, что вот у меня умирают, что надо консультироваться с ним. "Ладно", говорю, "пожалуйста". Утром ушла с дежурства с таким тяжелым сердцем, что ничего не могла ни есть, ни пить. Продумала свои операции, как будто сделала все, что надо; в чем же дело? Заснула тяжелым сном. В половине четвертого меня разбудили, попросили в операционную делать лапаротомию, потому что Шишкин был совсем невменяем. Вот и консультируйся! Пошла. Сделала. Наркоз давали отвратительно (не моя смена), так мучительно трудно было делать с таким наркозом. Пока все благополучно, парень чувствует себя хорошо и сразу мое настроение улучшилось. Вчера же приехал новый хирург Устюгов на место Шишкина, сегодня он сдает дела. Кажется, многие будут сменены.
6/ІУ. Переехали в другое помещение, тоже плохое. Работы пока большой нет. Устала здорово, хочется отсюда уехать.
14/IУ. Ну вот все изменилось. 9-го апреля я была в операционной, когда меня вызвали Гофман и Могучий. Как только я вышла Гофман мне объявил: "Едете домой". Хотя у меня и было такое ощущение, как будто гора с плеч свалилась, все же сердце было неспокойно из-за раненых, которые здесь остаются. Но оказывается, что и МСБ свертывается, тогда я успокоилась окончательно.
Могучий сказал, что работой моей очень довольны, никаких замечаний нет, и Гофман наговорил мне всяких приятных вещей. Уехали 10-го вечером, приехали в ОРМУ. 11-го было свидание с Белозором, удивительно приятный человек; а Крейзберг имеет против меня зуб, выразил это тем, что не дал мне хороших сапог по ноге. До сих пор ношу 38-ой номер, когда у меня 35-ый. Но меня это ничуть не трогает. Сапоги у меня будут.
12-го нас направили в Дом отдыха на Казначейской. Всё- таки какая-то логичность в жизни существует: после последнего места работы только и дорога в Дом отдыха. Немцы продолжают бомбить Ленинград. Сегодня ночью было 4 тревоги, а я спала, как убитая. Меня разбудили соседи, я услышала стрельбу, спросила: "Что это?" Мне сказали: "Зенитки, тревога", и я тут же опять заснула. Обстрелы каждый день, и я иногда удивляюсь, как еще мы живы.
23/IУ. Мы в МСБ 48, приехали сюда 21-го, встречены хорошо. В первый же день оперировала женщину-бойца по поводу внематочной беременности. Впервые за время войны делала операцию по своей прямой специальности; прошла хорошо. Меня от обычной обработки раненых освободили, назначили консультантом смены и ответственной за хирургическую часть. Ведущий хирург здесь Кац - Ерманок.
МСБ помещается в районе Нарвских ворот. Все время здесь обстрелы и тревоги и, как на зло, под самым окном громкоговоритель. Как завоет, как крепко ни спишь, все равно проснешься. В первый день я видела в окно, как с самолета падала бомба, разорвавшаяся поблизости. Все бегают в подвал, в бомбоубежище, а я после того, как видела шестиэтажные дома, пробитые бомбой до самого подвала, боюсь туда бегать. Лучше быть убитой наверху, чем заживо похороненной в подвале.
28/IУ. Вчера был исключительно редкий случай одновременного ранения: проникающего в живот и левой бедренной артерии, закончившийся благополучно. В МСБ был доставлен радист, прыгнувший с парашютом с горящего самолета с осколочными ранениями в живот и левое бедро. Состояние его было тяжелое. Он был положен в шоковую палату, и ему стали переливать кровь. После переливания крови я взяла его на операцию. Оказалось проникающее в брюшную полость осколочное ранение с повреждением кишечника. Закончив операцию в брюшной полости, я сказала, чтобы прекратили давать наркоз и занялась обработкой раны, небольшой 0,5 на 0,5 см., на внутренней поверхности бедра. Осколок был легко извлечен, рана была чистая, кровотечения не было, сосуды были закрыты жирком, бедренная артерия пульсировала. Я положила в рану марлевую салфеточку, смоченную хлорамином, и сказала, что можно забинтовывать. Но в этот момент раненый стал просыпаться и сделал сильное движение раненой ногой и в ту же секунду марлевая салфетка выпала и из раны хлынула кровь. Немедленно был наложен жгут на бедро, и оказавшаяся поврежденной бедренная артерия была перевязана. Надо полагать, что раневое отверстие в артерии было закупорено сгустком крови, который при движении выскочил. Я облегченно вздохнула. Хорошо, что я велела прекратить наркоз; ведь если бы его унесли с операционного стола в полном наркозе и все это случилось бы на койке, кто знает, чем бы это кончилось. Как я беспокоилась за ногу! Сегодня утром на обходе, когда подошла к раненому, он посмотрел на меня улыбаясь. "Как дела?" спрашиваю. "Нормально", говорит, "чувствую себя прекрасно, живот в порядке". "А нога?" "А-а!" беспечно сказал он, "о ноге, доктор, не беспокойтесь. У меня дядя знаменитый протезист. Если что отнимайте; он мне сделает ногу лучше этой, и я еще буду летать на самолете!"
9/У. Каждый день в 23-24 часа - воздушная тревога, бьют зенитки, прожекторы бороздят небо, над самой крышей гудит фашистский самолет, а днем - обстрелы. 6-го мая была на хирургическом обходе Белозора в ГЛР до 15 часов. В МСБ все идет нормально. 1-го мая получила подарки: селедку, печенье, урюк, табак, мыло и даже ВИНО! В моей смене прибавился еще врач Гильбо, совсем незнакомый с работой МСБ и, по-моему, у него нет и желания с ней знакомиться. На место Воздвиженского прислана врач-хирург и чего-то никак не может взяться за работу.
17/У. За эти дни нельзя было выбрать свободной минуты для записи. 13-го мая была конференция в Санотделе о работе групп ОРМУ. Мой доклад прошел хорошо, Добромыслов и Мочелаев явно свои доклады не отработали, а Филиппова выступила очень хорошо. Результаты работы групп ОРМУ, представленные на конференции, а также положительные отзывы, полученные ими из тех мест, где они работали, не только оправдывали существование этой организации в Армии, а прямо указывали на ее необходимость.
Конечно, условия работы групп усиления были нелегкими. В то время, как медицинский персонал МСБ и ХППГ, по окончании боевой операции. переходил на работу по темпу с меньшим нервным напряжением, группы усиления направлялись снова на работу в другое место. Часто группы ОРМУ делали в машинах большие переезды, зимой мерзли в шинелях и сапогах; бывало и так, что по прибытии на место операции, им негде было остановиться, приходилось самим искать помещение, а время было ограничено. Надо было скорее отдохнуть где попало и спешить в операционную. Но удивительное дело, работоспособность при этом нисколько не снижалась и как только мы вставали на свои места в операционной, где нас уже ожидали раненые, все неполадки нашей личной жизни вне этой работы, казались нам нестоящими внимания.
Необходимо сказать и о большой положительной стороне нашей работы. Бывая во многих МСБ и ХППГ, знакомясь с различными условиями работы и обстановкой в них мы отмечали как наилучшие стороны, так и недостатки и обогащались опытом, которым, попадая в новое место, делились с товарищами. Надо сказать, они всегда чутко прислушивались к нам, что давало нам большое моральное удовлетворение.
14-го мая вечером делала сообщение в МСБ, а 15-го на конференции сестер. 14-го мая утром делала лапаротомию мальчику Андрюше Павлову; был на границе неоперабельности, пульс был 126, подкупал общий вид. Сейчас поправляется, я счастлива. Мой летчик радист с ранением брюшной полости и бедренной артерии эвакуирован в хорошем состоянии в Госпиталь.
15-го мая эвакуировала по болезни одну из моих медсестер Сапикову. Немцы не дают покоя, днем и ночью все время налеты, сирена не перестает реветь, зенитки – бить. Главное, проклятые высоко летают и бросают бомбы повсеместно одну за другой. Вот звери! Сегодня так и думала – конец! Совсем рядом упала бомба с жутким свистом. Но странно, почему-то не испытываю никакого страха.
19/У. Вчера умер совсем молодой боец, лет 18-19, поступивший с тяжелым пневмотораксом. И как умер! Лежал тихо, спокойно; у него был вид человека, удовлетворенного сознанием, что он сделал дело - отдал свою жизнь за Родину. Ни жалоб, ни стонов, на лице выражение гордого спокойствия. Я долго на него смотрела, трудно было оторваться, хотелось заимствовать от него хотя бы часть этого невыразимо высокого мужества. У него значок снайпера и медаль за "Боевые заслуги". А сегодня умерли еще трое; у одного была среди его документов бумажка, на которой им было записано: Ярославль, Ленинград, Пушкин, Урицк, Красный Бор, опять Ленинград и вот запись оборвалась.
Бывают минуты, когда начинаешь думать о возмездии, и тогда никак не придумаешь такой кары, которая по жестокости соответствовала бы той ненависти, какую испытываешь к врагам.
25/У. За все эти дни была только одна спокойная ночь, а то всё время, днем и ночью, разрывы снарядов, вой сирены, гул моторов немецких самолетов. Очень смешно было слушать врача Игнатюкову, когда она возмущалась, что "пушку"(зенитки) поставили рядом с МСБ.
Вчера приезжал Крейзберг, привез мне сапоги наконец-то по размеру моей ноги и сообщил, что меня разыскивает генерал-майор из 737-го Госпиталя для консультации по поводу какой-то операции.
7/УІ. 31-го мая меня вызвал командир МСБ и объявил, что по приказу комдива я должна идти в трехдневный отпуск. Вот был переполох, так как никто не знал в чем дело. 1-го все выяснилось; за мной приехал на машине генерал-майор и увез меня в 737-ой. Стоят они в лесу, в палатках. На месте, к счастью, выяснилось, что необходимость в операции отпала. Вернулась в МСБ 3-го, как раз к работе. Вчера Кац - Ерманок улетела в Москву, и я осталась за ведущего хирурга. Вчера же была на заседании Пироговского общества, видела много знакомых.
Чудо из чудес! Немцы что-то примолкли: 3 дня и 3 ночи ни одной воздушной тревоги, ни обстрелов. Работы сейчас много, и она вся целиком лежит на мне.
29-го мая я принята в члены партии.
10/УI. Все эти дни работа, работа и работа с утра до вечера. Сегодня Тимченко обнаружил рентгеном у одного бойца металлический осколок в мягких тканях предплечья, показал его мне и Хлебниковой. Я поручила ей извлечь его. Вскоpe, однако, меня позвали в операционную, оказалось, что она не может его найти. Помыла руки, стала искать, тут уж было дело чести. К счастью, нашла, хотя и не так уж просто; маленький осколочек лежал на нервном стволе, почему и причинял все время боль. Я была удовлетворена, а то, когда пустяк не удается, бывает очень обидно. Получила письмо от моего летчика-радиста из Госпиталя; пишет, что он уже ходит, на днях выписывается и возвращается в часть. Здорово было приятно.
6/УІІ. Ох, и черная полоса была у меня за это время, даже писать не хотелось. Такая была тяжесть в душе, много раз хотелось поплакать вволю, но где же будешь плакать - негде! Вот и приходилось все время большими усилиями себя сдерживать, а от этого еще тяжелее бывало. За это время было у меня 3 тяжелых случая, хотя и оправданных на патологоанатомической конференции, но мне все равно было тяжело. Пережить это мне помогли мои боевые друзья, меня убедившие и успокоившие. И только тщательный и беспристрастный разбор этих операций убедил меня, что я действовала правильно, и что печальный исход был результатом тяжелого ранения. Но тяжелый груз горя и печали не отпускал меня. Я поняла, что это ощущение исходит из сознания того огромного количества жертв, которые мы приносим в этой войне, затеянной проклятыми фашистами. Из-за этих хищных зверей, не имеющих ничего человеческого, мы теряем таких прекрасных, стойких, мужественных людей.
19/УІІ. 15-го все мы были взволнованы сообщением по радио об успешном наступлении наших войск на Орловско-Курском направлении, которое продолжается до сих пор. Конечно, мы с болью в сердце сознаем, что это наступление стоит нам больших людских жертв; однако при мысли, что враг откатывается назад, а это приближает конец войны, рядом с горем возникает радость. 16-го получила партийный билет. Секретарь партийной организации, вручивший нам билеты, очень интересно с нами беседовал, и мы возвращались в МСБ празднично настроенные.
17-го утром был жуткий обстрел, продолжавшийся 3 часа. В этот день я была направлена на хирургическую конференцию о ранениях суставов, но она не состоялась. А вчера не состоялось заседание Пироговского общества всё из-за упорных и длительных обстрелов. Видимо фашисты злятся, чуют свой конец. Вчера дежурила, и опять был раненый с повреждением бедренной артерии и вены, которые пришлось перевязать. Сегодня его эвакуировали, нога в хорошем состоянии. Оказывается, такое ранение встречается не так уж редко, появляется мысль, что эта артерия плохо защищена тканями.
4/УІІІ. Вот уже 2 недели, как мы уехали из 48 МСБ, 21-го июля в 3 часа ночи меня разбудила Ася Барсукова и сказала, что приехал Крейзберг и требует меня. Я, конечно, сразу поняла значит, едем. Так и было. В 6 часов утра приехала машина и мы поехали в Санитарный отдел на Охту, где собрались все группы ОРМУ. Все мы снова увиделись. Поехали на Финляндский вокзал. Как хорошо было ехать в поезде, вдыхать запах полей и лесов и думать о том, как приятно будет пользоваться всей этой благодатью после войны. Увы! Не всем это будет дано и от этой мысли становилось грустно.
Приехали в Морозовку и просидели там весь день в ожидании места назначения. Вечером нас повезли в ГОПЭП, а оттуда должны были доставить в МСБ 94 67-ой Армии. По дороге выяснилось, что шофер не знает, где находится ГОПЭП, хотя на месте он мне сказал, что знает. Приехали в ГОПЭП только в нас ночи, пришлось там переночевать. В половине пятого проснулись все от канонады, шла артподготовка, несмолкаемая стрельба. Мы оказались на берегу нового Ладожского канала, и я смотрела, как одна из наших групп погружалась на маленький пароходик. Только в 8 часов нам дали лошадь, мы погрузили вещи, а сами пошли пешком. МСБ пришлось искать, так как никто не знал, где он находится. Наконец, нашли! Итак, опять 67-ая.
Приняли нас очень хорошо, оказалось, в этом МСБ еще ни разу не было группы усиления. До 25-го июля жили спокойно, знакомилась с людьми, с обстановкой. Приехал Постников, дал нам установки. 25-го ночью, началась артподготовка: загремели орудия, полетели трассирующие пули, оставляя светящийся след, а потом - самолеты в таком большом количестве, какого я еще не видела, сильный гул стоял в воздухе.
25-го днем начали прибывать раненые. Я и хирург МСБ работали в операционной, делая исключительно лапаротомии. До 2-го августа работали по 18 часов в сутки. Результатами своей работы здесь осталась довольна и народ здесь хороший. Раненых было много. Вначале стали приходить сами легко раненые, они порадовали нас удачным наступлением, но потом наступление осложнилось, и стали прибывать тяжело раненые в брюшную и грудную полости. Радость наша померкла. Правда наступление окончилось поражением врага, но с какими жертвами! Когда же кончится война? События развертываются быстро. 25-го июля Муссолини подал в отставку, теперь в Италии брожение умов. Несомненно, будет конец и другому "дуче". Но когда?
7/УІІІ. 5-го августа распростились с 94 МСБ очень тепло. Договорились, что, если у них еще будет операция, мы и они будем хлопотать о том, чтобы нас к ним направили. Дали хороший отзыв о работе и представили к награде меня и мою старшую хирургическую сестру Константинову. Поехали в ЭП, просидели там сутки, получили назначение ехать в 248 МСБ, где мы сейчас и находимся. МСБ расположен неудачно, рядом с артиллерийскими частями, которые все время обстреливаются немцами. Но артиллеристы засели глубоко в землянках, мы же в палатках, а снаряды нет-нет да вдруг и начинают рваться совсем рядом.
Вчера здесь было собрание, зачитывали сообщение: наши взяли Орел и Белгород. Ход войны явно изменился. После поражения немцев под Сталинградом, мы взяли инициативу в свои руки, стали наступать и наступление это успешно продолжается. Немцы отступают и их отступление похоже на бегство. Враг дезорганизован и откатывается.
8/УІІІ. Вчера вечером пришел к нам в палатку ведущий хирург Симонов. Мы с ним долго разговаривали, в течение 4 - 5 часов. Составили план работы на время операции. Под операционную они отвели небольшой бревенчатый домик, но там очень тесно, и я сказала, что считаю необходимым развернуть большую хирургическую палатку и показала ему крестообразную схему операционно-перевязочного блока. Он согласился со мной. Кроме этого вопроса мы решили и вопросы распределения взводов и смен работы: по 18 часов в сутки каждая смена. Пока, до начала операции, он решил нас не беспокоить, дать нам отдохнуть.
12/УІІІ. Вчера был страшный день. Я сидела в своей палатке у окна и готовила выступление на партсобрании. Было это около 15 часов. Вдруг совсем рядом раздался разрыв снаряда. В окно я увидела поднявшийся столб земли, падающее дерево, а потом раздались крики. Они неслись из маленького бревенчатого домика, где жили 2 врача и военфельдшер, я бросилась туда, открыла дверь и прежде всего увидела белокурую голову врача Гурвича, которая лежала на его пятках; еще блестящие, но уже неподвижные, голубые глаза его смотрели прямо на меня. Оказалось, что он лежал на кровати, у стены. Осколок снаряда пробил стену, разорвал Гурвича пополам и сбросил его с койки. Рядом на полу лежал врач-терапевт с травматической ампутацией голени. К нему приехал из Санотдела армтерапевт посмотреть, как все приготовлено к операции. Они вместе вышли из домика, но, пройдя несколько метров, наш врач-терапевт вспомнил, что забыл папиросы и вернулся, в это время его и ранило. Военфельдшер тоже был в домике и был ранен осколком в коленный сустав; вот он и кричал. Всё кругом было залито кровью.
А ведь Гурвич должен был прийти ко мне в 15 часов сыграть со мной в шахматы, как мы условились накануне. Как мне рассказали, он уже собрался идти ко мне, но в это время ему принесли письмо от матери, и он решил сначала его прочитать. Лег на койку и вот тут произошло несчастье. А ушел, был бы жив. Вот какие страшные случайности войны и разве можно их предвидеть. Военфельдшеру обработали рану и зашинировали, а врач-терапевт был в шоковом состоянии отправлен в шоковую палату. Сегодня утром пришли ко мне Симонов и Шапошников и просили меня его прооперировать сделать уже хирургическую ампутацию голени, ссылаясь на то, что им тяжело оперировать товарища. Меня это немного удивило, но я, разумеется, согласилась. Жалела только, что они долго колебались и решали. Было уже 15 часов, из шока он уже давно вышел, утром я к нему заходила, а к этому времени у него поднялась температура до 38 ,и я боялась газовой гангрены. Операция прошла благополучно.
1З/УІІІ. С утра прошла в шоковую палату. Мой пациент чувствует себя хорошо, температура нормальная, пьет какао и улыбнулся мне в доказательство своего хорошего самочувствия. Не столько скорбит о том, что остался без голени, сколько о том, что выбыл из строя и должен уехать в тыл в то время, как все товарищи пойдут вперед. Да, я его понимаю. Похоронили Гурвича. Тяжело очень было. А тут еще немцы все посылают снаряды на нашу территорию. Я уже стала уводить своих девчат в землянку во время обстрела. Идут, но неохотно, предпочитают оставаться в палатке, прячут голову, говорят: "главное, чтобы голова была цела, а остальное Нина Сергеевна прооперирует, останемся живы". Приезжал Постников, старался нас подбодрить, но тяжелое настроение не рассеялось.
14/УІІІ. Работа во всю, писать некогда. Пока все идет хорошо.
23/УІІІ. Пользуюсь небольшой передышкой, чтобы записать события. Работы все время было очень много, раненые - исключительно тяжелые. Но вот как получается: сделала 11 лапаротомий во всех случаях сделала все, что надо, в этом я уж никогда себя не обману, поэтому чувствовала полное удовлетворение. А вот поступил раненый в живот политрук в явно неоперабельном состоянии, но как трудно было отказаться от операции. У меня уже был опыт в таких случаях и результат был печальный.
Когда я работала в 203 МСБ, я прооперировала несколько раненых в брюшную полость с очень тяжелыми ранениями. Мне казалось невозможным отказаться от операции, признать их состояние неоперабельным и оставить их умирать тогда, когда они ждут этой операции и надеются на нее. Операцию, произведенную после применения противошоковых мероприятий, они перенесли, но послеоперационный период не выдержали, как ни старался их выходить, не жалея сил, весь персонал послеоперационной палаты. Но в 203 МСБ была такая обстановка, которая позволяла попытаться спасти этих раненых, так как были другие хирурги, которые делали операции при ранениях в брюшной полости, поэтому и ведущий хирург, делавший со мной обход в шоковой палате, дал свое согласие на операцию этих раненых. Здесь же обстановка сложилась очень тяжелая: один из хирургов заболел воспалением легких. Симонов почти не работал в операционной, так что некоторое время мне одной приходилось делать операции в брюшной полости раненым, находящимся в состоянии операбельности, а их было немало. И все-таки я оставила себе маленькую надежду на операцию раненому политруку. Сказала врачу шоковой палаты, чтобы он применил все возможные противошоковые мероприятия, и при улучшении состояния, дал бы мне его в операционную. Через 3 часа мне сказали, что он умер. И вот тут такая тяжесть навалилась, померкли все чувства удовлетворенности от работы, ощущалась беспомощность, и понадобилась упорная внутренняя борьба с собой, чтобы не опустились руки.
Отношение ко мне здесь исключительно хорошее. Однажды, когда мы работали чуть ли ни целые сутки, меня вызвали, в сортировку. Я, как освободилась немного, побежала туда. И что же? Там меня схватил врач сортировки и потащил в какой-то закуток, где стоял столик, а на нем горячее какао, булка с маслом. Усадил и заставил поесть. Один раз утром устроили 10-минутную конференцию, на которой говорили об устранении недостатков в работе, а именно: 1) о несвоевременной подаче в операционную раненых, выведенных из шока; 2) о планомерной и непрерывной работе санитаров, подающих раненых в операционную и уносящих их после операции; 3) об увеличении обслуживающего персонала в госпитальном отделении. Приезжал Постников, сказал, что на мою группу большой спрос. Коробов, командир 94 МСБ, телефон оборвал. Это очень приятно, хочется к ним поехать, народ там хороший и работа хорошо налажена.
А немцы все обстреливают и обстреливают нас. Удивительно, когда оперируешь, абсолютно никакого внимания не обращаешь на рвущиеся кругом снаряды, даже ничего не слышишь, настолько поглощен операцией.
26/УІІІ. Вот мы опять в Морозовке, приехали вчера. С МСБ простились очень тепло. Комбат со мной поговорил, дал блестящую характеристику работы, которую направил в Отдел Кадров и на руки - благодарность. На дорогу одарили нас маслом и 3-мя коробками с колбасными консервами. Приезжал за нами Щербаков - бухгалтер ОРМУ, привезший медали за оборону Ленинграда. Лично мне он вручил, а девушкам своей группы я вручила.
В Морозовку приехали в 20 часов. Недоливка, начальник ГОПЭПа, объявил, что к 28-му должны здесь собраться все группы, будет торжественное прощанье, и мы уедем в Ленинград. Устроились в эвакопалатке. Погода очень хорошая. Немцы и здесь обстреливают. Говорят, в Ленинграде последние дни тихо, а перед этим творилось что-то ужасное. Одно воскресенье даже называют кровавым. Немцы выпустили по Международному и Загородному проспектам 800 снарядов. Немцы бесятся, чувствуют конец. Наши войска взяли Харьков, подвигаются к Брянску, это сейчас, а зимой им совсем будет крышка.
30/УІІІ. Мы в Ленинграде. 28-го после торжественного прощанья, нас отвезли на машинах на станцию, мы сели в поезд и поехали в Ленинград. Перед отъездом Недоливка мне сказал, что меня представили к награде.
29-го в 12 часов в ОРМУ было совещание с Белозором. Моя группа получила направление в 100 МСБ.
31/УІІІ. Радостные сообщения с фронта: вчера наши войска взяли Таганрог и очистили от немцев всю Ростовскую область, а сегодня взяли Ельню. Мы все получили отпуск на 3 дня, до 4-го сентября.
7/ІХ. Вот уже 4-й день мы в 100-м МСБ. Работы немного. Вчера первый раз дежурили, было 6 раненых.
Вечером торжественно отмечалась Годовщина МСБ. Был хороший концерт, выступали Скопа-Родионова, Сорочинский и др. Очень хорошо был сыгран "Медведь" Чехова. Потом был ужин, после - танцы, но мы с Надеждой Семеновной ушли спать. Я чувствую себя нездоровой, гриппую, все время познабливает и болит голова. Завтра мне предстоит выступить на конференции, поделиться опытом работы. Здесь нам отвели очень уютную комнату, светлую, с печкой. В общем я пока довольна, но все-таки с удовольствием вспоминаю нашу жизнь и работу в палатках в 67-й Армии.
9/ІХ. Ну как не записать такого события: Италия капитулировала!! Кроме того, наши войска полностью освободили Донбасс, взяли Сталино, Горловку, Макеевку. Все радуются поздравляют друг друга.
11/IХ. Вчера получился первый мой здесь дебют. Прибыл тяжело раненый с эвентерацией селезенки под кожу. Операция прошла хорошо, но состояние тяжелое, возможна пневмония. Как безумно хочется, чтобы он жил.
Наша Красная Армия продолжает продвигаться. Взят Мариуполь. Немцы почти бегут. В Италии идет война с немцами; заняли Рим, но англичане и американцы их оттуда выкурят. Сегодня Надежда Семеновна ушла на месяц работать в Госпиталь. Я все еще гриппую. Ведущий хирург МСБ - Золотухин дал мне почитать его работу о ранениях брюшной полости. Работа интересная, хотя она еще не отделана.
23/ IХ. Прошло 12 дней, как я не писала. За это время мы уже побывали опять в 67-й Армии и вернулись обратно в 100-Й МСБ.
16-го утром позвонил. Крейзберг, поздравил меня с награждением медалью "За боевые заслуги" и сказал, что еще награждена хирургическая сестра моей группы Сапикова. Это было для меня неожиданностью, потому что я представляла к награждению старшую хирургическую сестру Константинову, исполнительную и знающую свое дело. Очевидно, тут сыграли роль какие-то неизвестные мне обстоятельства. В этот же день вечером в 22 часа опять позвонил Крейзберг и сказал, чтобы никто без его разрешения никуда не уходил и, наконец, позвонил еще в 24 часа и распорядился, чтобы все были готовы к 5-ти часам утра поедем в операцию. 17-го в 7 часов утра приехала машина, мы погрузились и поехали за группой Добромыслова; ждали их 1 час 15 мин. из-за чего получился скандал с Крейзбергом, который встретился нам на своем пикапе на Литейном. Он выскочил из пикапа и тут же на улице на всех нас накричал.
В ОРМУ нас ждал автобус, в который мы пересели и поехали опять в 67-ю. Привезли нас в ГОПЭП 226 и тут распределили по Госпиталям. В ГОПЭПе со всеми познакомились, устроили совещание, распределили смены, отдежурили ночь, а утром, после конференции, получили новое назначение в 68-й МСБ. Приехали туда, опять знакомство, устройство, дежурство. 68-й МСБ оказался рядом с 94-м; оттуда прибежали к нам наши товарищи, и мы радостно друг друга приветствовали. Отдежурили мы в 68-м МСБ 2 ночи, а на 3-й день за нами приехали и снова увезли нас в Ленинград. И вот мы опять в 100-м МСБ. Тут по-прежнему тихо, спокойно. Оперированный мною раненый (с эвентерацией селезенки) эвакуирован в хорошем состоянии. В дежурство вступаем завтра - 30 сентября.
Вчера наши войска взяли Кременчуг, Рудню и Ветку. Кроме того, Красная Армия дошла до Днепра и стоит напротив Киева. Вот здорово будет, когда возьмут Киев! А возьмут, обязательно возьмут!!! Очевидно озлобленные, немцы опять обстреливают Ленинград. Проклятые фашисты!
19/Х. Опять долго не писала. Как трудно урвать даже 10-15 минут, чтобы сделать запись. Приготовилась уже делать операцию, позвонил Крейзберг, приказал немедленно все бросить и собираться, через час, сказал, приедет за нами. Ну мы, конечно, действительно все бросили, передали дежурство, собрались, но машина приехала только через 3 часа, свезла нас в ОРМУ, где мы и просидели до 12-го. 11-го получили распоряжение ехать в 926 ЭГ и 12-го нас сюда привезли. ЭГ очень большой, народу сюда направили тьму-тьмущую. Из всего количества врачей образованы 4 бригады; одной из них командую я, остальными тремя - мужчины: Полубояринов, Корбман и Поляков. Пока идет все хорошо. Сделала 4 лапаротомии, трое поправляются, один погиб, но он был исключительно тяжело ранен, и к тому же присоединилась газовая инфекция.
Народ здесь хороший, живем дружно, Большой работы пока нет. Немцы продолжают обстреливать Ленинград, и за это время было 2 воздушных тревоги. Наступление наше идет сейчас медленнее, это и понятно: не так-то просто форсировать Днепр и взять Киев. Вот уже несколько дней идут бои на улицах Мелитополя.
6/ХII. Вот это да! Не писала полтора месяца. Постараюсь по порядку. Я опять заболела: озноб, головная боль так же, как в 100 МСБ, где это было впервые, и вот опять повторилось. Оказалось, что у меня малярия. Вот удивительная болезнь. С ней я познакомилась в Оренбурге очень давно, 20 лет тому назад. Там у меня было 3 приступа, я их ликвидировала хинином, придется его принимать и сейчас. К счастью, это не мешает мне работать.
Самые замечательные, радостные события произошли 6-го ноября. Первое - наши войска взяли Киев!!! Вот было торжество! Второе - в этот же день я получила медаль "За боевые заслуги".
11-го ноября устроила здесь концерт для раненых. Моя поездка за артистами – это тысяча и одна ночь! Были Преображенская, Сорочинский, Дулов и знаменитый наш виртуоз-балалаечник Трояновский. Чтобы заполучить Сорочинского, мне пришлось поехать в Малый Оперный театр на "Пиковую даму", он пел Германа. Я узнала, что он год, как женат, что у них только что родился ребенок, и они голодают, поэтому взяла с собой консервы, хлеб, масло и все это вручила ему в последнем антракте за кулисами. Так смешно было вручить эти продукты Герману в полной форме.
11-го ноября, в день концерта, было очень холодно, Трояновский замерз в машине, пришлось по приезде в ЭГ поить его горячим чаем и посадить у батареи, чтобы согреть руки. Концерт прошел очень хорошо, все были очень довольны. После концерта артистам было устроено угощение.
За это время у нас сменилось начальство. Была Рапопорт, она откомандирована, вместо нее назначен Ковалевский. Теперь у нас 6 бригад - прибавились бригады Ковалевского, Фарбермана, дежурить приходится редко. Работы немного, но почти каждое дежурство операция, и идет полоса тяжело раненых. Один из оперированных мною умер после операции, не вынес. У него было тяжелое ранение желудка и кишечника. Совсем еще молодой боец. Такая тоска меня взяла.
Очень расстроила меня Елена Акимовна Попова, наш патологоанатом и мой большой друг. У нее такое мрачное настроение, что она не хочет жить. Я ее понимаю, у нее такая тяжелая работа - все время видеть перед собой мертвых бойцов, большинство из которых молодые, жить бы жить, а они мертвые. А еще ей приходится и выявлять наши недостатки, указывать нам на них на конференциях; ведь она знает, каким камнем ложится это на нас, но ведь иначе нельзя! Недаром мы эти конференции зовем "судным днем".
8/XІІ. 6-го устраивалась отвальная - проводы моей помощницы Надежды Семеновны Захваткиной. Теперь она уже не Захваткина, а Петрова. Вышла замуж за артиллериста, с которым познакомилась осенью 42-го года в Автове. С тех пор он всегда нас разыскивал, привозил нам письма и всегда бодрый, веселый, он вносил оживление в нашу маленькую семью; очень хороший человек. С Надей мне расставаться очень жаль; она была дельной помощницей, очень хорошо и добросовестно оперировала, мы подружились с ней и с Петром Фомичом (ее муж) навек. Она уходит от нас потому, что ждет ребенка. Кто-то теперь у меня будет?
31/ХІІ. Последний день уходящего 43-го года. Сегодня я уже должна делать запись. Помню, как я записывала последний день 41-го и 42-го года в 281 МСБ. И вот теперь провожаю 43-й. А война все идет! Неужели в этом году еще не кончится?! Не может быть! Наша Армия победоносно и быстро продвигается вперед. Хочется думать, что в 44-м году кончится эта ужасная война. Вчера об этом Вера Инбер очень хорошо сказала по радио: "Он наступает, он идет - Великий Год Побед! Навеки будет этот год прославлен и воспет!"
За это время ничего особенного не произошло, если не считать того, что я попала в Комендатуру за туфли, галоши и шарф. Это уже второй раз попадаю в Комендатуру. Первый раз отпустили сразу, а во второй раз просидела целый час. Развлекал всех собравшихся в Комендатуре один рассказчик, да так, что уходить не хотелось, когда отпустили.
10-го вместе с Поповой была в 287 МСБ. 4-го декабря на патолого-анатомической конференции Антонина Ивановна и Женя, которая там (в 281-м) работает со своей группой, взяли с нас обещание, что мы придем к ним 10-го. Как хорошо мы провели этот вечер! Как нам было уютно, с какой любовью мы смотрели друг на друга. Хорошая вещь дружба! Мы не говорили о ней, но она присутствовала среди нас.

1944 ГОД
23/I-1944. Опять большой перерыв, опять надо стараться очень кратко записать все происшедшее за это время.
44-й год встретили очень хорошо, с радостными надеждами на окончание войны, встречи с родными, друзьями и сослуживцами.
Начался этот год для меня совершенно неожиданно с назначения на должность арм-гинеколога, и мне пришлось уехать из ЭГ 926-го на Охту в Госпиталь (ГЛР), где лежали больные различными заболеваниями женщины. Хотя это соответствовало моей прямой специальности, но я, откровенно говоря, была разочарована. Я считала, что сейчас, во время войны, мое место должно быть среди раненых бойцов, а потому прилагала все усилия к тому, чтобы освободиться от этой должности. Замучила всех санотдельцев, а когда началась боевая операция, прямо места себе не находила и, наконец, дождалась, и даже за мной приехала машина и увезла в ЭГ 926. Как приехала, обошла весь Госпиталь, всех увидела и была встречена всеми с радостью. Раненых было очень много. Сразу встала к операционному столу и почувствовала себя на своем месте.
На другой день мы с Ковалевским осматривали всех поступивших раненых, отбирая нуждавшихся в срочной операции. В одной из палат на койке лежал в крайне тяжелом состоянии смертельно раненый боец, совсем еще юноша. Он был очень беспокоен. Лицо его выражало гнев, досаду, недоумение. Он все говорил и говорил. Из его слов стало ясно, что у него была схватка с фашистом и он мучительно старался понять, как произошло, что фашист его одолел, а не он фашиста. Он рассуждал, сердился, искал свою ошибку, горько сожалел, что враг остался жив. Он так волновался, что даже сел и взглянул на окружавших его, притихших раненых бойцов. Они его очень хорошо поняли и один из них сказал: "Успокойся, браток, мы его прикончим, будь уверен!" Какое-то мгновение он смотрел на них, потом эти слова дошли до его сознания, он успокоился, лег и даже улыбнулся. Через несколько минут он умер. Мы все были потрясены этой смертью. Наше продвижение на фронте идет быстрым темпом. Взяли Красное Село, Петергоф, Лигово, Стрельну, Новгород, Мгу! Но сколько погибших из-за этих фашистских зверей. Будь они прокляты на вечные времена!
29/I. Вот и мы уехали из Ленинграда по следам нашей Армии, двинувшейся вперед. В Ленинграде перед отъездом из ЭГ отъезжающим была устроена маленькая отвальная.
С 24-го по 28-е работали в Красном Селе, сегодня едем дальше. Работы здесь было порядочно. Был у меня один раненый с осколочным ранением, проникающим в брюшную полость. Когда мне его положили на стол, я стала его осматривать и оценивать его состояние. И вот тут он мне сказал: "Доктор, оперируйте меня, все равно я один на свете, родных у меня нет. Пожалуйста, оперируйте!" Эти слова говорили о том, какая великая надежда имеется у раненых на операцию. Они отдают себе отчет в том, что могут умереть и после операции, и даже во время ее, но считают ее обязательной во всех случаях. К счастью, состояние моего раненого было удовлетворительным, и я его прооперировала. Осколок застрял в восходящей толстой кишке в месте перехода ее в поперечную и был легко извлечен. Было одно неожиданное осложнение: испортился движок, электричество потухло; пришлось заканчивать операцию с помощью "летучей мыши". На 4-й день после операции раненый был эвакуирован в Ленинград в удовлетворительном состоянии.
Находимся мы в 634 ХППГ; ведущий хирург здесь Шапиро, врач Смирнов, мой начальник Бухман. У меня новый помощник молодой, только что окончивший Институт, но видно человек знающий свое дело. 27-го января в Ленинграде было всеобщее ликование по поводу освобождения от немцев Ленинградской области полный прорыв блокады. Был салют.
-
1/II. Вот уже 2-й день мы в Волосове, приехали 30-го вечером. в Красном Селе работа кончилась 28-го, и с 28 на 29 ночью были эвакуированы все ранены. А утром уехал Госпиталь со всем составом, мы задержались из-за отсутствия машин. В ожидании, когда за нами приедут, мы ходили по Красному Селу, смотрели немецкую пушку, из которой немцы обстреливали Ленинград. Здоровая штука! Один ствол 12 метров и вес его 20350 кг. Смотрели немецкое кладбище, много фрицев нашли там себе могилу. Не лезь, куда не следует! Много всяких немецких надписей. Вообще на каждом шагу следы немцев. К моей группе примкнули еще 2 человека: врач Канторович патологоанатом и с ним его санитар Лаптев, так что наша семья состоит сейчас из 8-ми человек. Живем дружно. Помощник мой мне очень нравится. Он хорошо оперирует, кроме того, человек он разносторонне развитый, в некоторой степени заражен сарказмом. Его остроты бывают иногда злы, но их меткость и добродушный смешок, которым он их сопровождает, всё сглаживает. Ко мне он относится очень хорошо, именно так, как мне хотелось бы. Это свидетельствует о том, что он человек чуткий. Мне думается, что, несмотря на разницу в возрасте, мы будем с ним товарищами.
Уехали из красного 30-го января в 18 часов и то не все, Смирнов приехал на другой день. Встретили нас с шумной радостью, даже с "ура". Шапиро сказал, что до него дошел слух, что Борейша (наш начсанарм) хочет передислоцировать группы, и он очень опасался, что нас заберут и добавил, в будущем нас оставлять не будет, а отправит в первую очередь. Ночь мы отдохнули, а с утра начали работать и продолжали до утра сегодняшнего дня. Работы было много. Вчера вечером неожиданно ввалился к нам 92-й ХППГ. Была радостная встреча. Узнала, что Женя в ХПП 2230. Тимченко (рентгенолог) путешествует с нами. Сегодня всю ночь с ним просвечивали раненых. Устала я за вчерашнее дежурство здорово.
Шапиро мне нравится, и у нас с ним полный контакт; уезжать от него не хочу. Ходили гулять по Волосову, смотрели немецкие танки "тигры", но Шапиро говорит, что это "пантеры"; в одном из них лежит фриц с оторванной головой. Когда вернулись, обошла раненых, потом до обеда немного поспала. Помещаемся мы в школе, бывшей немецким госпиталем. После обеда Смирнов затеял разговор о том, что античной культуры никогда не существовало, что всё это выдумано, что никаких памятников и произведений искусства не могло остаться, причем в споре проявил солидную эрудицию, но согласиться с ним все-таки было трудно. Шапиро прочитал нам сводку Совинформбюро. Дела наши на фронте идут хорошо. Скоро мы наверно опять двинемся. Устроились мы хорошо, в комнате тепло, светло; вот только с мытьем и стиркой плохо. Но война нас ко всему приучила.
3/II. Утром 2-го появился Шереметьев - начальник ХППГ 2230, а часов в 14 прибежала Ася Барсукова и сказала, что меня вызывают к воротам - приехал "2230". Как приятно было встретиться с Женей. Я всегда высоко ставила чувство дружбы, но никогда его так сильно не ощущала, как во время войны, самую настоящую, великую дружбу. Перед нашим отъездом из Ленинграда меня до слез растрогала Елена Акимовна Попова. Дала мне машину специально для моей группы; это, конечно, очень облегчало нам переезд, и я была ей так благодарна за это, а она сказала: "Это ведь общее дело, а потом это ведь ты!" А в другой раз, когда мы стояли в Подъездном пер. в ЭГ 926, около Витебского вокзала, я была у нее на вскрытии в военно- Медицинской Морской Академии. Вдруг меня вызвали по телефону, так как прибыли раненые, а я была в этот день дежурной. Как раз в это время немцы обстреливали Загородный. Я только пробежала по саду, как сзади меня раздался разрыв снаряда. Когда я прибежала в Госпиталь, меня сразу позвали к телефону. Оказывается, звонила Попова: она справлялась, вернулась ли я. Ей сказали, что вернулась, однако она попросила позвать меня к телефону и только, когда услышала мой голос, успокоилась. Да мало ли таких примеров можно привести, и какое большое значение имела для нас эта дружба в тяжелые дни Войны. ХППГ 2230 был проездом, я пробыла с ними до самого их отъезда, наверно часа 2-3.
Прихожу, а меня Шапиро ищет. Как встретились, увел меня к себе и стал делиться событиями. Приехало сюда все командование и все специализированные группы; он опасался, что произойдут какие-либо перегруппировки и мою группу отзовут. День прошел спокойно. Вечером у нас в комнате опять наша "тройка" - Смирнов, Канторович и я устроили диспут. Смирнов сказал, что не любит математику, не может понять, как это получается, что, если половину умножить на половину, получается четверть, а если половину разделить на половину получается единица. Это уму непостижимо! Я была с ним полностью согласна. Смеялись ужасно. Канторович вспомнил теорию относительности Эйнштейна, его поправки на ошибки и сказал: "поэтому следует, что у человека 12 ребер плюс еще поправка на маленькое ребро". Говорили о Фрейде, снах, гипнотизме, спиритизме. Только собрались спать меня вызвали, попросили обойти эвакоотделение, а потом прибыли 4 раненых, провозились с ними от 2-х до 5-ти часов. Сегодня отдыхаем. Что будет с нашим Госпиталем (ХППГ 634) - неизвестно: поедет дальше или еще останется. Взят уже Кингисепп.
7/II. 8-й день сидим в Волосове, но сегодня наконец был решен вопрос об отъезде, и "половина" Госпиталя только что уехала за 123 км. Уехала и часть моей группы: Смирнов, Женя Константинова и Ася Ковалева. Погода стала холоднее. Они здорово промерзнут, машина почти открытая. Хорошо все-таки быть майором, да еще начальником группы, всегда посадят в кабину и вообще оказывают почет и уважение.
3/ІІ Моя группа была свободна от дежурства, но вечером пришел дежуривший Шапиро и сказал, что прибыл раненый в брюшную полость, и что его состояние тяжелое настолько, что он колеблется в оценке операбельности, и пригласил меня на консультацию. Мы вместе посмотрели раненого и решили оперировать его; тогда я сказала Шапиро, что, если он не возражает, я сделаю эту операцию. Он согласился. Конечно, я взяла своих помощников: Канторович давал наркоз, а Смирнов делал переливание крови. Ассистировал мне наш терапевт. Зрителей собралось очень много. Как раз проездом из Академии зашел к нам хирург Гамов; он захотел посмотреть на операцию и пришел вместе с Шапиро в операционную. Пришла и врач сортировочного отделения Мария Григорьевна Щербина, принимавшая раненого. Она была рада, что его оперируют.
Ранение оказалось очень интересным: слепое, осколочное, проникающее в правую подвздошную область. Я сделала параректальный разрез, пошла по ходу раневого канала и что-же обнаружила: осколок, проникнувший в брюшную полость, прямехонько направился к аппендиксу, почти оторвал его и остановился. Мое дело оказалось очень маленьким: я убрала осколок, закончила за него аппендектомию, произвела ревизию, никаких ранений больше не обнаружила и зашила брюшную стенку. Все обошлось благополучно, операцию раненый перенес удовлетворительно и сейчас чувствует себя хорошо. Он будет жить.
Все эти 3 дня работы было немного. Вечерами мы, пользуясь временной передышкой, всячески развлекались: устраивали диспуты и викторины на самые разнообразные темы, даже занимались фокусами. У меня болит левое ухо - какое-то кожное заболевание, похожее на мокнущую экзему. Вчера была у меня Леля Попова (мы с ней перешли на "ты"), она ужаснулась, увидев мое ухо, но дерматолога искать негде, и я лечусь по собственному разумению.
9/ІІ - У нас большое несчастье! 51-й МСБ подвергся бомбежке. Дежурила группа Мочелаева. Налетела эскадрилья самолетов, начали строчить из пулеметов и бросать бомбы. Две бомбы разорвались около операционной палатки. Убиты врач Лалаян Софья Львовна и раненый, которого она обрабатывала. Медсестра Громова, раненая в брюшную полость, умерла через несколько минут, другая медсестра - Латышева, с травматической ампутацией бедра в верхней трети, умерла через час, третья медсестра и санитар получили ранение конечностей с повреждением костей. И только Мочелаев, работавший тут же вместе со всеми, чудом остался цел и невредим. У Лалаян есть сестра, Рузанна, тоже врач, она работает в группе Жени в ХППГ 2330. Бедная! Что с ней будет, когда она узнает о гибели сестры; раненая в лицо Лалаян С., умерла сразу. Сегодня приехал сюда Мочелаев и обо всей катастрофе нам рассказал. Он в жутком состоянии, все задумывается и мучается ужасно. Это и понятно, ведь он - начальник группы, так внезапно и страшно лишился всех своих помощников. К тому же прошел слух, что они не должны были там работать, их давно отзывали, но они что-то замешкались. Но дело, конечно, не в этом, на войне не угадаешь, где тебя ждет опасность. Его состояние несомненно объясняется тяжелой психической травмой, вызванной зверским налетом, смертью товарищей, похоронами их. Понятно, тут скоро в себя не придешь. Ох, война, война, когда же она кончится?! Все считают, что к маю, но мне что-то не верится, чтобы это было так. Правда, немцы бегут и, конечно, будут биты и побеждены, но еще будут сопротивляться. А мы сидим в Волосове, нет машин, но сегодня обещали нас отправить.
18/II. С 10-го числа сидим в деревне с забавным названием "Хрель". Конечно, по поводу этого названия много всяких шуток, вплоть до нового выражения, пущенного, как говорят, начсанармом, "ни хреля". Ехали очень хорошо, погода была замечательная, ясный, солнечный день. Проезжали Старополье, где госпиталь 2230. Там ненадолго остановились. Я бросилась разыскивать Женю; она ходит заплаканная. Рузанна Лалаян совершенно невменяема, собирается ехать искать могилу сестры.
Работы в Хрели немного и главным образом перевязки, так как эвакуация раненых, в связи с продвижением войск и начавшейся распутицей, затруднена. Живем мы со специализированными группами 14 чело век в одной комнате, спим на полу, поэтому соблюдение чистоты дело очень трудное.
К моему великому огорчению мое заболевание распространяется. Теперь уж болит и другое ухо, и кожа головы; всё-таки что-то вроде мокнущей экземы: зуд, боль, на голове корки, волосы склеиваются. Пью рыбий жир, мажусь всякими мазями. Сегодня Бухман снабдил меня витамином "С", потом час гуляла с открытой головой на солнышке, пока ничего не помогает. Очень неприятная вещь. Однако, бодрости духа я не теряю, Две ночи у нас ночевала Попова. Мы так с ней подружились, что я зову ее Лелей, а она меня Ниной. Мы были рады друг другу, развеселились, болтали и смеялись всякому пустяку. Особенно смеялась она одному моему анекдоту: "Едет барыня на извозчике, ей скучно, и она говорит: "Извозчик, давай играть в рифмы", он говорит: "Да я не знаю, что это такое", она: "Это очень просто, я тебя научу; скажи "рак"! Он говорит: "рак". Она: "Ну вот и вышло, что ты дурак! Ну, а теперь ты скажи какое-нибудь слово". Он молчал, молчал, потом говорит: "Барыня, а барыня, скажи "колесо". Она очень довольная, весело говорит: "колесо". А он ей говорит: "Ну вот и вышло, что ты дура!" Мы так с ней смеялись, что все кругом начали смеяться.
На другой день, после отъезда Поповой, заехала Рузанна Лалаян. Она, бедняжка, проделала очень трудный путь: где с машины на машину, где шла пешком, а тут еще метель все время, а могилы так и не нашла. Возвращается в госпиталь 2230. Винит во всем Мочелаева. Если и можно в чем его винить так это в том, что он должен был как-то отметить могилу убитых и хоть какие-то вещи их взять, говорят у Лалаян был дневник. С другой стороны, мы не знаем, какое у него было состояние, наверное, близкое к шоку. Он, я думаю, и сам потом из-за этого мучился так, как никому не пожелаешь. Сегодня я его видела, проехал с 179-м госпиталем. Еще заезжал Крейзберг тоже по пути. Мы уже начинаем сворачиваться; после завтра должен уехать первый эшелон. Госпиталь уже проехал мимо, но я никого не видела, работала в операционной.
7/ІІІ. Сколько всяких испытаний я пережила за это время. Моя болезнь разыгралась вовсю. Еще в Хрели в ночь на 20 февраля я почувствовала зуд на правой стопе, а проснувшись утром увидела на месте зуда пузырь, величиною со сливу, наполненный желтоватой жидкостью. Призвали Шапиро. Я предложила вскрыть пузырь и перевязать, но он запротестовал, сказал, что это проявление моего какого-то общего заболевания, и что меня надо немедленно эвакуировать в Волосово. Пришлось согласиться, но как это было трудно! Так тяжело было расставаться со всеми, что я губы себе искусала, чтобы не разреветься.
В Волосове явилась к Ковалевскому. Про пузырь на ноге он сказал, что это пустяк, но когда увидал мое ухо и голову, то, весьма, озабоченный, сказал: "Нужно ехать в Ленинград". Как раз на рельсах стоял эшелон. Но я категорически отказалась и возмущенно воскликнула: " Неужели у Вас тут нет дерматолога?" Оказалось есть, да еще высококвалифицированный Травин (ЭГ-923), к тому же я его знала. Вот я обрадовалась! Осмотрев меня, он поставил диагноз "стрептодермит". Тоже стал уговаривать ехать в Ленинград, стараясь убедить меня, что лечение длительное, сложное и пр. и пр. Но я ни за что не соглашалась и, в свою очередь, убеждала его, что такое заболевание можно лечить на месте и обещала все его назначения точно выполнять. Меня как раз больше всего беспокоила нога, мне было трудно ходить, а голова ведь ничему не мешала. В общем вскрыли пузырь на ноге. Травин выписал все необходимое для лечения уха и головы, и я сразу приступила к лечению. Ночевать осталась в госпитале у Травина. Грустная сидела я в комнате врача-инфекциониста Ильяшевич, которая очень заботливо ко мне отнеслась, и вдруг открывается дверь и входит Попова! Ну до чего же я обрадовалась! Утром она забрала меня к себе; жила она в очень чистеньком домике, где я и прожила 4 дня. Она была в Ленинграде, зашла там к моей приятельнице, на адрес которой мне присылали письма мои родные и привезла массу писем. Мне хотелось, как говорится «молиться» на нее! Все эти дни с 21по 25-е я усердно лечилась: делала ванны ноге, ухо мазала ляписом, оно у меня стало от этого черным, голову мазала стрептоцидовой мазью и мыла горячей водой. Но вот 25-го Леля должна была уезжать, а у меня еще все болело. Теперь она стала уговаривать меня ехать в Ленинград. Но кругом все уезжали из Волосова вперед, вперед! Ну как же я-то могла поступить? И вот, после мучительных раздумий решила вернуться к себе в госпиталь.
25-го вернулась в Хрель и как раз вовремя. Госпиталь (634) уже уехал накануне, осталось всего несколько человек, в том числе Канторович, которому я очень обрадовалась. Он должен был уехать, но испортилась машина. Машину исправили уже поздно вечером, и я уговорила его остаться и поехать вместе на другой день. Он согласился видя, что я чувствую себя неважно. Машина уехала без него. Мы очень уютно переночевали последнюю ночку в Хрели и на другой день в 11 часов уехали. Ехали весь день, приехали в 20 часов вечера.
Встретил нас Бухман. Набросился на Канторовича за то, что он не приехал накануне с машиной, а меня сразу направил в операционную, так как раненых много, а Шапиро свалился от усталости. Ох, и помучилась я эту ночь: нога болела, уши болели. С большим трудом выдержала я свое дежурство. Дежурила как раз моя группа и они радостно меня приветствовали. Отдыхать пришлось в ужасных условиях, в деревне Замежничье, в избе, где было 21 человек. Спали мы все на каких-то нарах. После следующего дежурства я решила искать новое место для отдыха. Ведь мне необходимо было лечиться: мазать уши, голову, класть на ногу компресс, а в тех условиях, в которых мы находились, это было совершенно невозможно.
И вот, когда я шла по деревне и ломала себе голову куда бы обратиться, я встретила Корозеева, врача госпитального отделения. Он ко мне исключительно хорошо относился и все просил меня брать его ассистентом на операции. Увидев меня, он воскликнул: "Нина Сергеевна! Что с Вами? Почему Вы такая грустная? " Когда я ему рассказала в чем дело, он даже руками всплеснул: "Да что же вы раньше мне не сказали? Да я Вам сейчас же предоставлю лучшую свободную избу!" И действительно предоставил хорошую избу с двумя большими комнатами, причем в одной из них был еще закуток, в котором была чудесная лежанка от кухонной печи: ее я сразу забронировала себе. И тут же, в этом закутке, была еще кровать, на которой расположилась Константинова. Остальные, включая и Смирнова с Канторовичем и его санитаром, расположились в другой большой комнате, Хозяйка, тетя Катя, очень симпатичная женщина и ее дочь, лет 16, встретили нас приветливо. Моя группа заупрямилась было, не хотели уходить из той избы - компания там была веселая, да и ближе к госпиталю, расположенному в лесу. Но приказ есть приказ, и они подчинились и теперь уже благодарны мне.
Работаем главным образом в перевязочной; перевязок очень много. С нами работают все специальные группы. Раненых полно, а с эвакуацией затор из-за распутицы. Я все еще не поправилась, хотя и чувствую себя лучше. Тетя Катя за мной любовно ухаживает, готовит мне воду для мытья головы и благодаря этому голова моя зажила; уши тоже почти уже нормальные, а нога все болит, потому что " нет ей покоя". Со мной неизменно работает Канторович. Со Смирновым мы разделились, он работает в другой смене.
Погода стоит отличная, тает, настоящая весна. Возвращаясь с дежурства, я каждый раз смотрю вдаль, на простирающиеся за деревней поля, еще покрытые снегом и заканчивающиеся на горизонте синеватой кромкой леса, и глаз не хочется оторвать от этой картины. И сливаясь с этой красотой, встают передо мной лица только что прошедших раненых, и так понятна становится борьба всего нашего народа за эту красоту и за свободу, которых мы врагу не отдадим.
Попова получила орден "Красной Звезды".
10/ІІІ. Сегодня хочу записать 4 происшедших за последние дни эпизода в нашей среде.
1. Истерика Файнштейна, врача эвкоотделения. Он вдруг стал проситься в отпуск в Ленинград. Ему было в этом отказано, и он закатил истерику такую, что кажется, его все-таки, от- пустят.
2. Начальником специальной "глазной группы", как мы ее называем, является в настоящее время врач Барская. Она заменяет врача Маркизову, заболевшую еще в Хрели в мое отсутствие. У нее появились сильные боли в животе, и она была срочно эвакуирована в Ленинград. Барская - хороший специалист и человек хороший, но с задатками чудачества. Вчера, например, у нее в операционной был такой разговор с Канторовичем: Б-ая: «Скажите, кто здесь старший?» К-ч: «Майор Уточникова». Б-ая: «А где она?» К-ч: «В рентгеновском кабинете». Б-ая: «Очень жаль! А кто ее заменяет?» К-н: «Ну, мы с Вами, Вы, Я». Б-ня: «Так вот, я обращаюсь к вам - прикажите Барсуковой замолчать!». Неожиданный конец разговора всех только рассмешил.
3. Один из раненых сказал Бухману, что у него пропали часы и деньги, и что раздевал его санитар с трубкой во рту. Бухман пришел в перевязочную и сразу наткнулся на Лаптева, который курил трубку, ну и тут получился скандал. Лаптев, конечно, ни у кого ничего не брал и вообще скоро в этом деле разобрались, все нашлось.
4. Трейгер собрался в гости к жене, Гибнер, его начальство дало свое согласие. Он уже собрался ехать, а Бухман его не отпустил. Он обиделся и отказался вести хирургических больных.
Все эти эпизоды свидетельствуют о том, что наш народ немного распустился. Вчера вечером сошлись все мы за чаем. Это здесь только 2-й раз, потому что работаем в разных сменах. Ну, а раз сошлись вместе, то, конечно, начался спор о том, что хуже: сифилис или гонорея, чем жить - чувством или рассудком, дошли до идеализма и материализма. Причем Смирнов и Канторович все время посылали друг друга к чертям и каждый говорил другому, что он несет чушь.
Война затягивается. Псков никак не могут взять - затор с горючим. Все из-за распутицы. Как все это грустно.
13/ІІІ. Все мы ходим потрясенные случившимся. Умерла Маркизова. 11-го марта я получила письмо от Крейзберга, в котором он мне и сообщил о смерти Маркизовой от гнойного перитонита. Я уже упоминала, что она заболела в Хрели и ее эвакуировали в Ленинград. В хирургической клинике Военно- Медицинской Академии ее оперировали, подозревая аппендицит. При вскрытии брюшной полости там был обнаружен гной, но аппендикс, а также матка и придатки ее были в норме. Гнойного очага так и не нашли и только на вскрытии был выявлен абсцесс Гартнеровского канала. Это известие произвело на меня гнетущее впечатление. Я подружилась с Маркизовой еще в Ленинграде, когда мы стояли в школе на пр. Стачек, где формировалось ОРМУ. Это был редкой души человек, очень скромная и прекрасно знающая свое дело. У нее был сынишка, о котором она говорила с большой любовью, и вот теперь он остался без матери. Очень жаль.
Сегодня было партийное собрание. Я была выбрана в президиум, секретарствовала, выступала в прениях. Говорили о дисциплине. ХППГ 2230, размещающийся недалеко от нас, уходит дальше, а мы еще остаемся. Я начинаю оживать, сегодня утром вымыла голову и уже ничем не мазала.
22/ІІІ. Вот уже 2 дня, как свернулся наш госпиталь. Остались только нетранспортабельные раненые в деревне под наблюдением Игнатюковой, а мы ничего не делаем. Группы ОРМУ, кроме моей, все уехали. Барская перед отъездом меня еще посмешила, не разрешив делопроизводителю Штаба к ней обратиться. 17-го марта после обеда к окнам нашей избы подъехала машина; оказывается приехал Белозор и прислал за мной. Я отправилась, просидела с ним весь вечер. Пока еще будем сидеть здесь и ждать распоряжения в отношении дальнейшей нашей судьбы. Сегодня хорошая сводка: мы взяли Винницу.
Вчера я подняла шум из-за питания и даже отнесла показать образец каш, которые нам дают. После этого получила разрешение на сухой паек, который мы и получили сразу на 3 дня. Интересно, что получится. Я выделяю "поваров" - сегодня Смирнова и Барсукову. Константинова уехала получать правительственную награду - медаль "За боевые заслуги". Как я рада. Я давно этого добивалась, она хороший работник.
25/III. Сегодня мы расстались с Канторовичем. Уехал в Э-923. Очень жалко было расставаться. Работали вместе ровно 2 месяца и за это время пережили много и грустных и веселых минут. Шапиро ездил в Ленинград, вчера вернулся, сказал, что возвращается Академия и с 1-го августа должны начаться занятия.
28/III. Продолжаем сидеть в Замежничье. Работы нет. У меня опять разболелась нога. Смирнов сделал мне новокаиновую блокаду, после чего стало еще хуже: нога отекла и боли усилились. Два дня лежала, сегодня вышла подышать свежим воздухом. Перечитала всего Лермонтова, читаю Ибсена, а в общем - тоска. Но пока и ехать не хочу, пусть "пройдет нога". Вчера меня развеселила тетя Катя: уронила ведро и сказала «смерть мухам» - поговорку Смирнова.
Наши войска на Украине продвигаются вперед, дошли до реки Прут, у нас пока затишье.
3/IУ. Вот мы и двинулись. Прощай Замежничье! Тетя Катя плакала, прощаясь с нами, даже жалко ее стало. Вот как она к нам привыкла. С этим отъездом пришлось нам со Смирновым поволноваться. Дело в том, что 30-го марта утром обе Аси ушли в Сельцо, в Военторг, за 27 км, их обещали подвезти туда на машине. Шапиро накануне дал им командировку. Только они ушли, явилась сестра из госпиталя и сказала, чтобы мы укладывали вещи - уезжаем. Я послала Смирнова выяснить все и узнать, нельзя ли нам поехать завтра, но Смирнов, вернувшись, объявил, что едем сегодня же. Мы собрали вещи, сидим, ждем, а у меня ни шапки, ни перчаток все надели Аси. Сидели до 5-ти часов. Опять посылаю Смирнова, приходит и объявляет, что едем завтра. Вот мы обрадовались, а тут и Аси заявились. Оказывается, их довезли до "ям", а там не было машин, и они пешком пришли обратно. Замерзли, устали и без толку.
31-го приехали в госпиталь, который расположился в лесу, в окрестностях селения, называемого "Сельцо". Живем в палатках: я с Марией Григорьевной Щербиной, Смирнов с Файнштейном и Корозеевым, Аси и Саликова рядом в палатке, а Константинова с ними поссорилась и живет с "головастиками" так Смирнов прозвал группу головы: глазников, ушников и нейрохирургов. Они опять с нами. Погода замечательная: теплые, солнечные дни. Я чувствую себя хорошо, нога наконец заживает совсем не болит. Работы почти нет. Вчера привезли троих ребятишек, пострадавших от разорвавшейся мины. Один, 8-ми лет, умер сразу очень большие повреждения: оторвана правая ножка, ранена голова; два других подают надежду на выздоровление. Смотреть на них было мукой! Но они вели себя героически, даже не плакали. Ох, эти ребята: все-то им нужно рассмотреть, и за ними не уследишь.
Получила письмо от Шапошникова из 248 МСБ 67-й Армии. Пишет, что Симонов ранен, врач Бутнева погибла. Когда же прекратятся эти смерти?! Наши Армии на Юге продолжают продвигаться, взяли Черновицы и находятся в предгорьях Карпат.
10/IУ. Только что сообщили о взятии Одессы, что, конечно, вызвало всеобщее ликование. Как замечательно продвигается наша Армия на юге. Все-таки такое впечатление, что дело идет к концу. А в Румынии наши войска подошли к границе с Чехословакией. События развертываются.
Крейзберг сказал мне, что госпиталь представил меня к награде, а сегодня Бухман сказал, что имеется уже подпись Военного Совета.
15/IУ. Заболел Смирнов. 13-го апреля поднялась температура – 38.0 - и держалась 2 дня. Придумали всяких диагнозов, смотрел Дембо, решили, что обострение туберкулеза желез, а он сегодня ночью пропотел и температура снизилась до нормальной.
Вчера было партийное собрание. Наши скоро заберут весь Крым; уже взяты Симферополь, Феодосия, Керчь, Евпатория.
16/IУ. Ася Барсукова уехала в Ленинград. Шапиро тоже собирается в Ленинград на фронтовую хирургическую конференцию, которая должна состояться 20/1У, едет по назначению.
Смирнову опять стало хуже, вчера температура поднялась до 37,60. Я временно замещаю всех. Правда раненых немного, больше ранения минного характера, тем не менее за каждого переживаешь.
18/IУ. Шапиро уехал, у Смирнова температура 38,80. Сегодня мы его просвечивали, стукали, слушали - ничего! Головная боль, температура, слегка увеличенная селезенка; что за заболевание неизвестно! До чего мы мало знаем. Решили сделать исследование крови. Приехали два новых врача, один на место Кожурова, другой на место Файнштейна. Этот второй ничего особенного собой не представляет, ну а первый - Миловский нечто особенное. Многое пережил за войну, был в плену у немцев, работал там, а при отступлении немцев сумел сбежать. Сидел со мной сегодня в перевязочной и все рассказывал. Однако его рассказ не произвел на меня сильного впечатления, чего-то в нем не хватало, да и не всему верилось.
В перевязочной из хирургов я работаю одна и всех хирургических больных веду я. Живем мы со Щербиной в палатке и живем очень дружно. Шапиро перед отъездом в Ленинград сбрил усы. Это было целое событие; такая мелочь, а так здорово меняет лицо человека.
20/IУ. Вчера был очень тяжелый день. Работы было много: обход, перевязки, а потом поступили 3 раненых девочки и одна женщина. К счастью, ранения были легкими, но все равно очень тяжело оперировать детей. Лежат эти девочки на операционных столах бледненькие, тихие; их колешь, режешь, а они даже не пикнут. Прямо стопудовая тяжесть ложится на сердце. А потом привезли еще женщину с переломом бедренной кости - упала в подвал. Весь день я провела в операционной и в палатках. Наконец, вечером уже, пришла к себе, села кушать и с удовольствием съела картошку с маслом, но как только кончила, подступила такая тошнота и все вырвало. Это со мной уже второй раз так происходит, очевидно от нервных переживаний.
Миловский, наш врач "партизан", как его называют, вступил в дежурство, и я ему перевела 11 человек раненых мужчин и еще 5 женщин.
27/IУ. Никак не могу ужиться с этим Миловским. Он, видите ли, любит мудрить, ну и пусть мудрил бы над собой, а не над ранеными. Опять наложил швы на кожу после ампутации пальцев, когда это запрещается делать из-за возможной инфекции, а главное сделал разрез без анестезии. Я даже не выдержала и сказала: "Вы что у немцев в плену выучились этому?" Оперирует он как-то показательно не торопясь, как бы рисуясь; аппендэктомию делал 2 часа. 25-го вызвал меня на консультацию. У одного больного, поступившего с жалобой на боли в области печени, он заподозрил камни желчного пузыря. При расспросе больного выяснилось, что в августе 1943 года у него было проникающее в брюшную полость ранение осколками разорвавшейся мины. В связи с этим я подумала, что боль возможно причиняет не извлеченный при лапаротомии осколок. Больного взяли на рентген и действительно был обнаружен осколок, который и пришлось удалить. Вечером позвала Миловского к себе в палатку и разъяснила ему установки армхирурга, которым он должен следовать в отношении анестезии и наложении швов.
Смирнов все еще болен. Совсем уже было поправился, даже приступил к работе и опять поднялась температура. Одно из двух или туберкулез или малярия, вернее первое, потому что это заболевание наблюдалось у него в детстве.
3/УI. В этот раз длительный перерыв в записи из-за всякого рода событий, которые сейчас изложу по пунктам.
1. 30-го апреля было у нас торжественное заседание, потом концерт и танцы и... немецкий самолет, который сбросил несколько бомб, разорвавшихся с треском поблизости госпиталя. Конечно, празднество сразу прекратилось.
2. 1-го мая утром был зачитан приказ по госпиталю, мне вынесена благодарность. Особенно приятна мне была помещенная в стенгазете статья моих раненых, в которой они высказывали мне благодарность за лечение и уход. Поместили даже мою фотографию. В 16 часов был коллективный обед, а в 22 - офицерский ужин, оба прошли очень хорошо, весело.
3. 2-го мая после обеда пришел в палатку ко мне Бухман и поздравил меня с наградой орденом "Красная Звезда!" Это было очень приятно. Этот день будет для меня замечательным на всю жизнь!
4. Рано утром 5-го мая приехал из Ленинграда Шапиро. Разговоров, рассказов было много. Вечером я, с помощью Марии Григорьевны, устроила торжество по поводу моего награждения. Бухман подарил мне планочку для орденов и медалей, а Смирнов произнес речь и говорил обо мне очень хорошо. Он, наконец, окончательно выздоровел.
5. 6-го утром был получен приказ о назначении меня в ВВК хирургом с 6-го по 20-е мая. Я была потрясена этим, потому что собиралась ехать в Ленинград с Бухманом 11-12 мая. Пошла с ним посоветоваться. И вот Шапиро и я обдумали план действий, по которому я должна была работать в комиссии до 13-го мая, а потом меня сменит Смирнов. Комиссия состояла из 3-х человек: Я - хирург, Корозеев - терапевт и председатель Денисенко тоже терапевт. Попутешествовали мы порядком, прошли км 70-80 пешком, были в полках. 10-го весь день шли под дождем, промокли основательно, а 12-го, наоборот, шли все время под ярким солнцем.
Работа была, надо сказать, нервная. Мы должны были в командах выздоравливающих отобрать людей годных для отправки на фронт. Мне, как хирургу, было это делать легче: отсутствие пальцев на руках, деформация конечностей и другие такого рода повреждения все это входило в статьи о непригодности. Но вот у Корозеева не раз возникали распри с Денисенко. Корозеев определял непригодность по состоянию здоровья, Денисенко пересматривал и давал обратное заключение. Тут возникали тяжелые сцены. Помню, как осмотрев одного больного, Корозеев нашел у него легочный процесс, заподозрил туберкулезное происхождение и признал его непригодным для отправки на фронт, а Денисенко выслушал его и отменил решение Корозеева, признав его годным. Больной, который сначала успокоился, страшно разволновался, закашлялся, вышел из палатки и тут же сел на землю, схватившись руками за голову. Был он, действительно, худой, бледный, и я поверила Корозееву. Вообще я не вмешивалась, конечно, в их заключения. Денисенко тоже, по вполне понятным причинам, не вмешивался в мои, но тут, один-единственный раз, не выдержала. Я как-то почувствовала, что слово третьего лица в данном случае прямо необходимо, а право на это у меня, как у члена комиссии, было. В палатке как раз, кроме Денисенко, никого не было. Я подошла к нему и сказала, что даже внешний вид этого спорного больного говорит за то, что он действительно болен; стоит ли отправлять его сейчас на фронт, откуда его пришлют обратно еще более отяжелевшего. Поэтому предлагаю такое компромиссное решение: считать его непригодным для отправки на фронт "временно, до восстановления здоровья». Уверена, сказала я что, поправившись, он сам попросит отправить его на фронт. Ведь он и сейчас не возражает против его отправки на фронт; он мучается тем, что боится оказаться неполноценным, что он не выдержит, будучи в таком состоянии. Денисенко согласился, и я почувствовала облегчение, думаю, что и он тоже.
12-го мы вернулись в госпиталь на 2-3 дня отдыха, а затем снова должны были отправиться в полки. 14-го я ездила на машине в Санотдел просить у Борейши командировку в Ленинград и получила его согласие. Потом съездила к Денисенко в ГЛР. Он согласился на замену меня Смирновым и таким образом я освободилась.
6. 15-го уехали в Торошино, куда должен был переехать наш госпиталь. В Торошине остановилась в ХППГ 2230 у Жени. Свидание было очень трогательное. Пробыла там 15-е и 16-0, а 17-го мы уехали на машине в Ленинград.
7. с 18-го по 28-е была в Ленинграде. Повидалась там со всеми друзьями и знакомыми. Была в Академии, узнала, что я в списке работников клиники, но вызова пока врачам не делается.
Была в театре с Бухманом и еще с одним академическим работником, смотрели "Обрыв" Гончарова. Несколько раз была в кино. Один из моих друзей работает в киностудии. Там я смотрела показ фильма " Не забывай меня", а затем показали "Петродворец, Пушкин и Павловск" ужасные, колоссальные разрушения.
Останавливалась я у моей приятельницы, на Большом пр. Петроградской стороны. Геслеровский пр., где мы живем рядом. Конечно, забежала домой. Там всё в порядке, только никого нет, но всё напоминало о мирной счастливой жизни довоенных лет. Включила радио и вдруг из репродуктора понеслись звуки вальса "Амурские волны". Я сочла это хорошим предзнаменованием и мысль о том, что победа над уже подыхающим врагом близка, что вернется снова к людям мирная жизнь, что встретятся они со своими родными и друзьями, наполнила все мое существо такой радостью, что я даже провальсировала вокруг стола.
28-го мая мы уехали из Ленинграда и 29-го уже приехали в Торошино. И вот мы живем на новом месте. Устроились хорошо, кто в палатках, кто в землянках. Мой приезд всех обрадовал. Я живу опять со Щербиной в палатке. Погода все еще холодная, и мы спим все еще под ватными одеялами.
6/УІ. Наконец-то открыт второй фронт! Долгожданное событие совершилось! Вчера союзники взяли Рим, а сегодня в Северной Франции высадились войска союзников под прикрытием 11.000 самолетов и 4.000 кораблей и первые действия их успешны. По случаю этого события у нас был митинг. 6-е июня 1944 года будет теперь исторической датой. Несомненно, открытие второго фронта приблизит конец войны с фашистами, потому и радость всеобщая и большая. Наверно скоро и у нас начнутся действия. А пока в нашем госпитале будет Дом отдыха для офицерского состава.
Сегодня первый теплый день, настоящий летний. Женя Константинова, Смирнов и я ходили на речку. Она протекает по замечательному лугу с массой цветов - анютины глазки, желтые кувшинки и другие. Женя собирала цветы, а я и Смирнов болтали, конечно, о высоких материях. Я говорила о том, что красота природы наряду с чувством восторга вызывает во мне мучительное ощущение неудовлетворенности наверно потому, что люди и жизнь их слишком далеки от этой красоты.
23/УI. Три года войны! Как только мы выдержали эти три года! В тот день, когда война началась, почти все думали, что она продлится недолго. И собственно, с мыслью, что война вот-вот кончится мы не расставались всё время и в это в какой- то степени помогало нам жить и бороться. Тем не менее я вспоминаю и не раз того полковника, который в начале войны сказал нам, что война продлится 4-5 лет, и которому никто из нас не поверил. А вот уже минуло 3 года! Сколько за это время у нас убито, попало в плен и пропало без вести людей! Каждый из них чей-то муж, брат, сын, отец. Также погибло много и женщин. Ну, а теперь можно ли сказать, когда же, вернее, скоро ли кончится война? Никто из окружающих меня не может ответить на этот вопрос, и я уж теперь ориентируюсь только на слова того полковника. Значит - еще год, но это ужасно! Ну что же толкает людей на войну? Экономика - экономикой, это, конечно, верно, ну и другие того же характера всякие соображения правильны. Но есть еще что-то неуловимое и непостижимое, потому что со всеми остальными причинами, надо думать, разум мог бы справиться другой ценой, а не жизнью миллионов людей.
Дом отдыха в нашем госпитале развернулся, и уже отдыхает первая смена. Все они прошли через мой осмотр. Каждый день у нас кино. Я уже просмотрела 7 фильмов; больше не пойду, сыта по горло. Союзники укрепились в Северной Франции, а мы двигаемся к Финляндии, взяты Терриоки и Выборг.
С 20-го по 23-е я была на хирургической армконференции, которая происходила в 54-й Армии. Встретила там Чечулина и Кац-Ерманок. Какого-нибудь особенного впечатления конференция не оставила, просто маленькое развлечение.
26/УI. Вечером 24-го застрелился один из отдыхающих офицеров. Сидел в палатке у медсестер и разговаривал с ним о самоубийствах. Когда они сказали, что видели самоубийство только в кино, он сказал: "А вот сейчас увидите в жизни". Приставил пистолет к области сердца и выстрелил. Сестры говорят, что разговор шел в шутливой форме и свершилось это чрезвычайно неожиданно и быстро. Прооперировать не успели, смерть наступила через несколько минут. Он был командиром роты, 7 раз ранен и когда я его осматривала, я заподозрила наличие осколка в правом легком, так как он говорил, что временами при кашле мокрота бывает окрашена кровью. Я решила сделать ему рентгеновский снимок, после чего отправить его в тыл. Рентген был в ХППГ 2230, и я пошла туда договориться, и вот пока я туда ходила, все это и произошло. Вот еще одна жертва войны, но такие жертвы очень редки, а теперь особенно, когда наше продвижение вперед пошло быстро. Началось наступление на Витебском направлении.
23/УII. Почти месяц не писала, произошло много. Главные события - на фронте. Успехи блестящие, потрясающие. Витебск взят давно, после этого уже взяты Минск, Вильно, Гродно, Барановичи, Пинск. Наша Армия подошла к границам Восточной Пруссии. На юге идет успешное наступление на Львовском направлении. Начал действовать и наш Прибалтийский фронт. Только что сообщили, что бои идут на улицах Пскова. 92-й Госпиталь уезжает, а мы сворачиваемся. У союзников наступление тоже идет успешно, только уж очень медленно.
Я чуть не уехала со своей группой в 54-ю Армию, но удалось устроить так, что вместо меня поехала группа Мочелаева, 20-го к нам стали поступать раненые. Вчера делала лапаротомию, ранение было очень тяжелым. Операцию я сделала, но раненый умер к великой моей печали. Шапиро ездил в Ленинград, привез мне письмо от профессора Фигурнова, где он пишет, что место мое свободно и он надеется вернуть меня в клинику.
28/УІІ. Мы уже на новом месте, под Псковом. Псков взят. Мы приехали сюда 23-го июля, и сразу же началась горячая работа, которая продолжалась 3 дня, потом немного стихла. Очень много людей нарываются на мины, которые насажены здесь немцами на каждом шагу. Один раненый-минер сказал мне, что ранила его 105-я мина и все эти мины помещались на таком участке, какой занимает, наша палатка.
Сделала три лапаротомии; пока все живы. В тяжелом шоке приносят раненых, нарвавшихся на мины; умирают на глазах, почти сразу. Принесли одного раненого в брюшную полость. Состояние тяжелое, неоперабельное, а он лежит на столе, ждет операции. Я ему сказала: "Сейчас Вас перенесем в палатку, сделаем сначала переливание крови, потом возьмем на операцию". Он посмотрел на меня и попросил: "Глоток воды". Знают они, что пить до операции нельзя. Я велела сестре дать ему попить. Он взял в рот воды, пополоскал и выплюнул. Значит поверил бедняга, что будет операция, а он и часу не прожил. Как мне захотелось за его жизнь отдать свою. С какой бы радостью я это сделала! И если бы у меня было 100 жизней, все отдала бы. А другой раненый с многочисленными ранениями, в тяжелейшем состоянии, сказал только одно слово: "Пропал". Ну просто невыносимо было тяжело. Всё как-то замирало внутри от боли, к горлу подступал комок, а плакать уж никак нельзя было. И, конечно, все себя чувствовали так же, как я, побледнели все и смотрели друг на друга настороженно, даже сердито, точно приказывая: "Только не распускаться!"
Вчера по просьбе зав. Горздравотделом Пскова ездила с Бухманом в городскую больницу для осмотра раненых. Немцы угнали хирургов, а больные все хирургические. В больнице нас встретил врач-терапевт, только что туда назначенный. Сделали мы с Бухманом обход. Это было что-то ужасное. На койках лежали изувеченные люди, жители Пскова, мужчины и женщины, раненые во время обстрела и бомбежек. Переломанные конечности, не подвергшиеся хирургической обработке, зажили как попало. Страшно было смотреть на уродливые руки и ноги. У многих были гноящиеся раны. И всё: койки, лежащие на них больные, столики с посудой, окна, потолки - всё было густо покрыто мухами. Трудно было разговаривать, потому что все время надо было отгонять мух.
После обхода Бухман уехал, а я занялась перевязками. Какие ужасные увидела я раны, повреждения. Сколько мук и горя было в глазах этих изувеченных людей! Ясно было, что им не оказывалось никакой врачебной помощи. Когда Бухман за мной заехал, и я стала собираться, врач-терапевт прямо за голову схватился; оказывается он думал, что я назначена туда хирургом на все время. Несмотря на то, что он знал о бесполезности, он стал умолять меня и Бухмана, чтобы я осталась. Но это было невозможно. Я обещала приехать на следующий день. Город сильно разрушен на 2/3, если не больше; населения, как нам сказали, осталось всего сто человек. На другой день поехать в Псков в больницу мне не пришлось, было не до этого. Новости такие: говорят, что 42-я Армия якобы уже не существует, ХППГ 92-й и 2230 уже грузятся на поезд, а за ними будем грузиться и мы. Куда поедем неизвестно. Все должно выясниться сегодня-завтра.
Сводка сегодня замечательная: взяты Львов, Белосток, Двинск, Станислав, Режицы, Шауляй. В Германии явные беспорядки. Было покушение на Гитлера, в связи с чем там идут повальные аресты и расстрелы.
30/УІІ. Новостей много, а в общем пока еще ничего неизвестно. 634-Й ХППГ как будто остается в 67-й Армии, а мы уезжаем неизвестно куда, причем измышления у людей на этот счет изумительны: кто говорит, что в Москву, кто во Львов, кто в Минск, кто в Румынию, а Канторовичу даже приснился сон, что в Нормандию. Вообще говорят столько что, действительно, становится смешно. Какие тут военные тайны! Работы немного; ждем с минуты на минуту Крейзберга.
8/УІІІ. Случилось то, о чем я даже думать боялась, и о чем в то же время все свидетельствовало. Отсутствие писем в течение вот уже 4-х месяцев, а я знаю, что не может быть того, чтобы Витя за такой долгий срок не написал бы мне ни строчки, полные тревоги письма сестры, кровопролитные наступательные бои. В последнем письме Витя писал, что повидал Киев, значит он был на 3-м Украинском фронте, все это говорило о том, что он погиб. Еще будучи в Торошине, я не выдержала и написала запрос в его часть. И вот сегодня я получила сразу письмо от сестры, в котором каждое слово звучало отчаянием и горем, и ответ от командира части, извещающий меня о том, что Витя, верный присяге и нашей Родине, бесстрашно сражаясь, погиб в бою 14-го марта за город Скалат Тернопольской области. Похоронен в г. Скалат с отданием воинских почестей. Значит есть его могила; обязательно, если буду жива, поеду туда по окончании войны. А ведь ему было всего 19 лет! Он был старшим сыном моей сестры, которого мы вырастили вместе. Я очень его любила, и он меня тоже, называл меня мамой- Ниной и в письмах с фронта подписывался "твой сын Виктор". Это был удивительно добрый мальчик, с чуткой, отзывчивой душой. Когда началась война, он кончил школу и вот вместе со своими товарищами по классу сразу же пошел сражаться за свою Родину и отдал за нее свою жизнь. Глубокая тоска давит меня. Передо мной встают те юные, 19-ти летние бойцы, которые умерли у меня на глазах и вот теперь среди них Витя.
Как утешение моего горя получила письмо от мужа уже из Ленинграда, куда его вызвал Облземотдел. Так захотелось увидеться. И Борейша отпускает меня при условии, что будет возвращен ящик с инструментами, который я оставила в 634-м. Но мне повезло. В Санотделе я встретила Шапиро, и он обещал этот ящик прислать. Со мной ходили проситься в Ленинград Женя и Самохвалова, но им было отказано. Из 634-го уехали 1-го августа. Простились со всеми сердечно. Приехал за нами Крейзберг и отвез нас в Торошино на станцию, где стоял ХППГ 2230. Но немцы так начали бомбить станцию, что нам пришлось оттуда уехать. Расположились км в 2-х от станции.
15/УIII. Все пропало пока с поездкой в Ленинград. Ящик был доставлен, но отпуска отменены, так как началось движение. 12-го августа мы уехали из Торошина и вот мы уже в Латвии, около Режицы. Приехали сюда 13-го. Вчера была в Режице. Городок очень неплохой, но порядком разрушен.
22/УІІІ. Ну, пошли сплошные переезды. 18-го уехали из Режицы, ночь провели в машинах и наблюдали воздушный бой. Из Режицы приехали в Апоги, в ХППГ 2230. 19-го я дежурила, сделала ампутацию голени и лапаротомию. 21-го нас перебросили в ГОПЭП с какой целью непонятно. Здесь совсем нет условий для работы, и сегодня ночью я пережила неприятные минуты. Привезли раненого с разбитым коленным суставом и поврежденным бедром, в шоке. И невозможно было ни вести борьбу с шоком за отсутствием растворов и крови, ни сделать ампутацию за отсутствием инструментов. Перевязала, зашинировала и отправила в 2230. Пришла к заключению, что ГОПЭП совершенно ненужное учреждение, особенно с тех пор, как существует СЭГ.
25/УІІІ. Еще переезд! 23-го приехали в Мадону. До обеда успела побывать в 2230, а после обеда опять уехали. Место здесь живописное, но беспокойное. Часов в 23- 24 начинается обстрел, снаряды рвутся совсем рядом; обстреливается дорога, около которой мы расположились. Сюда съехались все госпитали Армии. Судьба моей группы еще неизвестна. Позавчера Белозор сказал, что я - его резерв. Пока продолжаем находиться в ГОПЭП'е. Два дня сидим на сухом пайке и готовим сами. Выручает баран, раздобытый Трейгером.
29/УІІІ. Итак, меня назначили ведущим хирургом в 855-й госпиталь, бывший инфекционный, теперь хирургический. Пока это только еще стационар, сюда доставляют обработанных раненых. Окончательно перебрались сюда 27-го августа, но начали оборудование перевязочной 26-го, а вчера вечером полился поток. До утра была на ногах. Сегодня с 11-ти до 2-х отдыхала; спать больше не хочу, но усталость еще ощущается во всем теле. Надежда, что война скоро кончится крепнет. Румыния капитулировала, и немцы теперь бомбят Бухарест. Вот так, союзники стали врагами. Наши Армии продвигаются на всех направлениях.
В моей группе, наконец, совершилось долго ожидаемое событие: младшая сестра Ковалева стала старшей, а Барсукова бывшая санитаркой, стала младшей медсестрой. Я очень рада. Коллектив госпиталя неплохой.
6/IX. Ну, и денечки были! Из хирургического стационара мы превратились в ГЛР (Госпиталь легко раненых). 1-го сентября нас перевезли на новое место - в Медзяны. Заняли мы здесь трехэтажный дом, но пришлось еще развернуть и палатки, так как был такой момент, когда у нас было около 500 раненых. Все эти дни работали с рассвета до темноты: обход, работа в перевязочной, эвакуация, сортировка, все это приходилось совмещать. Так что Юлий Цезарь мне и в подметки не годился со своим уменьем делать сразу 4 дела, сидя на одном месте: читать, писать, слушать и говорить.
Дом оказался неудобным: узкие коридоры и лестницы, по которым невозможно пронести носилки; поэтому я, как Христос, «творила чудеса» в перевязочной, говоря раненым: "возьми костыль твой и ходи".
Приезжало всякое начальство, требовало, критиковало, вообще делало все, что полагается начальству. Суматоха была здоровая! Начальник госпиталя оказался весьма симпатичным и меня почти не беспокоил. В общем каждый из нас делал свое дело. Сегодня вся эта кутерьма закончилась. Все раненые эвакуированы, госпиталь снова превращается в инфекционный, а меня с группой направляют в 817-й ХППГ. Это - новый в нашей Армии, и никто не знает, что там за народ. Вчера получила от Бухмана письмо очень сердечное, пишет, что будет драться за меня, но Белозор сказал, что 634-й в резерве, всё у него в резерве.
События за эти дни произошли большие - союзники уже вошли в Брюссель, занята ими почти вся Франция. Финляндия решила выйти из Войны и приняла предварительные условия мира с Советским Союзом; в Москву уже выехала делегация для переговоров о мире. Болгария объявила нейтралитет, но мы послали ей ноту, требуя объявления ею войны Германии. Сегодня мы едем дальше на 40 км. Скоро будем в Риге.
13/ІХ. Начиная с 7-го были мрачные дни. 7-го мы расстались с 855-м, очень тепло простились с Васильевым и приехали в госпиталь 2503 в местечко, которое называется Аугстыни. Нас встретил начальник госпиталя Дубровин - очень симпатичный человек. Поместили нас всех в одну большую палатку. Знакомство с ведущим хирургом Яхменко состоялось только через полтора дня, причем довольно нелепо. Где он скрывался до этой нашей встречи, я не знаю, но заявился он к нам в палатку, когда было уже темно, и мы легли спать. Это уже произвело неприятное впечатление, но особенно я расстроилась, когда мне пришлось на другой день прооперировать раненого в брюшную полость. Все было очень плохо оборудовано, а главное не было света. Ранение было толстой кишки в селезеночном углу и шить почти в темноте было очень трудно. Раненый умер на 4-й день. Невозможно никакими словами выразить мое тяжкое состояние, так как у меня не было уверенности в том, что я как следует зашила. Вчера было вскрытие. Оказалось, что все зашито на совесть, а причиной смерти явился ангио-спастический некроз тонкой кишки. Но мне все равно легче не стало. А что же будет во время боевой операции? Шоковая палата не оборудована, со светом плохо, персонал не в боевой готовности. Я все это высказала Яхменко и Дубровину. Они мне ответили, что госпиталь как будто должен свернуться и уехать отсюда, так как кругом расположены артиллерийские части. Немцы все время сюда бьют, а госпиталь предназначен для полостных ранений и ясно, что ему здесь не место. Но они меня заверили, что в случае, если останемся, то все будет в порядке.
Обстановка вообще неприятная: холодно, обстрелы. Две ночи мы прятались под топчанами, а потом надоело и стали спать на топчанах. Приезжала комиссия в главе с Борейшей, и он приказал нам прятаться в вырытые щели, но они так далеко от нас расположены, что у нас нет никакого желания бегать туда. Конечно, мы сказали, что будем прятаться в щели. Ходит ко мне Леля Попова и утешает меня, сейчас она "единственный луч в темном царстве".
События на фронтах войны таковы: Болгария объявила войну Германии. Мы вошли в Югославию. Союзники взяли Люксембург. Финляндия вышла из войны.
28/ІХ. Никуда мы не уехали и то, что пришлось пережить с 14-го по 24-е не поддается никакому описанию. Так было тяжко, так тяжко! 14-го началась операция. Всё вокруг загромыхало. Была такая артподготовка, что человеческого голоса рядом не было слышно. Три дня каждое утро повторялась эта канонада. Без конца летели бомбардировщики. А потом начался поток раненых и с ним мучение! Шоковая палата так и не была как следует оборудована, со светом по-прежнему не ладилось. Как на зло заболела Пернова, ее заменила Маленок, но она только и делала, что плакала. Я открыто ругала всех, жаловалась Белозору. Кое-что было сделано, но чего это стоило! И все равно обстановка до конца была ужасной. К счастью, операции мои прошли благополучно. Потом появилась газовая гангрена. Какая эта страшная вещь.
В один из этих дней, полных страдания за раненых, когда я мыла руки после законченной операции, мне сказали, что меня кто-то вызывает. Я вышла из палатки и увидела стоящих рядом и улыбающихся мне Бухмана и Шапиро. Как я им обрадовалась, как родным людям! Сразу все им высказала. Они сказали, что приехали меня уведомить, что они в ближайшие дни, по договоренности с Белозором, мою группу забирают к себе в госпиталь. Надо сказать, что несмотря на тяжелую обстановку, а вернее именно поэтому, я не хотела уезжать из ХППГ 2503. Ведь работа моей группы там была очень нужна, как же можно было уехать? Все раненые стояли перед глазами. Но Бухман сказал, что еще пройдет несколько дней, прежде чем они приедут за нами, и у меня отлегло от сердца. И вот, когда операция закончилась, многих раненых уже эвакуировали и их осталось столько, что коллектив госпиталя сам мог справиться с работой, мы расстались с 2503 и приехали в 634-й в местечко Вильбас. Там мы проработали два дня и переехали на новое место, еще не знаю, как оно называется. Сюда приехали 27-го утром. Я чувствую страшную усталость! Приходится заставлять себя двигаться, работать. И чего немцы тянут? Все равно они проиграли войну. Мы уже скоро освободим от них всю Прибалтику. Взят Таллин, и мы в 80 км от Риги.
13/X. Вот уже три дня, как госпиталь в свернутом состоянии. Сидим в ожидании новой передислокации. Наверное, двинемся 15-го.
Бухман отозван в Ленинград, и 10-го ему были устроены проводы, которые прошли очень весело. Мне и жаль было, что он уезжает, и в то же время я радовалась за него. Являясь начальником Госпиталя, он провел большую работу, сделал свое дело в самые тяжелые годы войны и теперь, когда наши Армии победоносно двигаются вперед, может со спокойной совестью уехать. 12-го мы с ним расстались до встречи в Ленинграде.
23/X. С 15-го по 22-е работали в ХППГ 2230. Повезли нас, собственно, в ГОПЭП, но Шеремьев, начальник госпиталя 2230, "купил" нас прямо с машины. Место это называется "Мыза у озера Ауце". А приехали мы из Таурупе. В 2230 я работала впервые. Ведущим хирургом там был Корбман, с которым я познакомилась еще, когда работала в ЭГ 926 в Ленинграде. В этом госпитале очень много работала Женя со своей группой и я, когда мы были близко друг от друга, забегала туда повидаться и поболтать с Женей, а с Корбманом сыграть в шахматы, которыми мы оба очень увлекались. Но в этот раз нам не удалось сыграть в шахматы, было очень много работы. Устала я там здорово. На другой день нашего сюда приезда, расположился по соседству мой 634-й и Шапиро сразу пришел и заявил, что как только они двинутся, он нас заберет. Так и вышло. Сейчас мы в "Урби". Приехала я сюда совсем больная, с явлениями гриппа, да еще на почве усталости.
Анна Яковлевна, наша заведующая аптекой, уложила меня у себя в аптеке, напоила всякими снадобьями и никого ко мне не допускала. Пролежала я у нее целые сутки. За это время приехала Щербина, и я переселилась в палатку, которую она уже оборудовала. И вот опять мы живем с ней вместе, чему я очень рада. Миловский уехал, но все отнеслись к этому отъезду равнодушно. Получила письмо от мужа из Кикерина, где он работает в какой-то сельскохозяйственной школе. Я даже не представляю себе, где это Кикерино, как будто недалеко от Ленинграда, кажется где-то за Волосово.
В Москву прилетел Черчилль, был десять дней. Будем ждать теперь результатов его свидания со Сталиным.
26/Х. За последнее время на меня сыплются тяжелые удары. 24-го ездила в 2230 и там мне сказали, что умер один из оперированных мною раненых. Это было для меня полной неожиданностью. Настроение сильно упало. Хочется исчезнуть самой. Я понимала, что невозможно себе представить, чтобы в течение двух с половиной лет суровых условий войны всё было бы гладко и ровно. Даже в мирное время, при благоприятных условиях работы, смерть больного - тяжелое переживание для врача. Такие рассуждения не только не помогали, но даже утяжеляли состояние. Вот так и мучаешься и, конечно, не одна я так мучаюсь, но и от этого также не легче. Скорей бы, скорей бы конец этой жестокой войне, конец этому потоку ее жертв.
24-го был приказ войскам Черняховского, которые, прорвав оборону немцев, вошли в Восточную Пруссию фронтом в125 км и прошли в глубину 30 км.
Вчера переехали опять на новое место, еще не знаю, как оно называется.
30/X. Это место называется "Петервальде». 27-го и 28-го отмечали дни рождения двух наших медсестер, а 29-го е день комсомола. Выпили немного, все веселились или старались веселиться, но мне было далеко не весело.
Сегодня ночью работала, была одна лапаротомия и пневмоторакс. Пока все хорошо, я уже теперь пишу "пока". Вот уже 5 дней, как мы сидим здесь. Все время гул самолетов и стрельба. Наши наступают, двигаются вперед, но медленно - немцы здорово сопротивляются.
4/ХІ. Сегодня приехали на новое место, называется "Маскуди". Переезд был неудачный: 2 дня был дождь, дороги развезло и машины буксовали. Начали переезжать 2-го, и до сих пор все еще переезжаем. Сегодня была артподготовка, но в наступление пошла не наша Армия, а потому пока тихо. Поступило всего четверо легко раненых.
13/ХІ. Отпраздновали скромно 7-е ноября. Было торжественное заседание, коллективный ужин. Очень приятным для меня был приезд Поповой, она ночевала у меня с 7-го на 8-е. Так радостно было мне с ней увидеться.
20/XI. Вчера развернула газету и на последней странице увидела маленькую заметку, которая меня потрясла: "Слухи о смерти Гитлера". Перед этим была заметка опять же о слухах о его болезни. Говорят, нет дыма без огня. Посмотрим, что будет дальше? Неужели этот зверь сдох?
Военных действий сейчас больших нет. Погода скверная: слякоть, дождь. Несколько дней стоял морозец, а теперь опять развезло. В Ленинграде 6-го во время доклада Сталина была тревога, а 7-го немцы бомбили Ленинград.
3/XІІ. Где я нахожусь?! Где я нахожусь! В поезде! Еду в Ленинград! Сейчас в поезде Рига-Москва. Вместе со мной едет Ася Барсукова. Отпуск удалось получить довольно легко. Шапиро, конечно, не возражал, и я поехала В ОРМУ. Сначала заехала в ГОПЭП и говорила с Белозором; он сказал: "ни за что!", но потом все же согласился и примирился с моим двухнедельным отсутствием. В ОРМУ я уговорила Крейзберга похлопотать за меня перед Борейшей. Крейзберг отнесся к моей поездке в Ленинград очень хорошо, сам поговорил с Борейшей и получил его согласие; мне даже и не пришлось самой говорить с ним.
30-го я и Ася поехали в машине Лапо до Риги. Посылок набрали уйму! Ничего не поделаешь; все так просили, что отказать было невозможно. Лапо и Мисевич тоже едут в Ленинград. В Ригу приехали вечером, было уже темно; мы только побывали на вокзале, а потом вечер и ночь провели в ЭГ 926. 1-го декабря погуляли по Риге, причем Лапо и Мисевич довольно некрасиво отделались от меня и Аси. Утром ушли без нас и даже не сказали. Ну и "черт с ними", как сказал бы Смирнов. Рига мне понравилась, но Ленинград лучше. Прежде всего мы пошли на вокзал. По мостовой шли нескончаемой колонной пленные немцы, вид у них был жалкий: оборванные, худые, с ничего не выражавшими лицами, они плелись, ни на кого не глядя. На вокзале оказалось, что существует запись на очередь в билетную кассу. Я посмотрела список и увидела фамилии Лапо и Мисевич ; нас они не записали. Записав свои фамилии, мы пошли сделать кое-какие покупки, и я послала мужу телеграмму. А так как телеграммы принимались только служебного характера, то пришлось написать: "Хирург Уточникова выехала в Кикерино". Потом муж мне сказал, что он был уверен в том, что я так написала шутя.
К моменту открытия кассы, около нее образовалось пять очередей (по званиям) и все в одно маленькое окошечко. Как только оно открылось, произошла страшная давка. Я была пятнадцатая в майорской очереди; Мисевич была вторая и быстро получила билеты для себя и Лапо, мне она даже не предложила, хотя давали по 6-8 билетов. Я получила чудом, мне помогли два майора, правда я и сама поработала несмотря на то, что очень легко могла быть раздавленной. Эти майоры даже и не подозревают, что есть на свете человек, который будет вспоминать их с благодарностью. Я еще боялась, что мне не дадут билет на Асю, ведь она - сержант. Но в этой суматохе никто в кассе и не подумал проверять документы. Зная, что очередь майорская, каждому выдавали столько билетов, сколько он спрашивал. Ну, а потом, конечно, здорово мы помучились при посадке в бесплацкартный вагон, да еще со всеми нашими посылками. Но все это пустяки, главное едем, правда очень медленно. Из Риги выехали 1-го декабря в 23.30, сейчас 3-е декабря, 14 часов, а мы еще далеко от Москвы; наверно приедем только завтра утром.
1945 год
1/I. 1945 года. Вот опять Новый Год! Это уже 4-й во время войны. Страшно даже подумать об этих военных годах. Сколько наших бойцов-героев погибло за эти годы. Сражаясь за Родину, они отдали свою жизнь. Память о них наш народ будет хранить вечно. Благодаря им наши Армии сейчас победоносно идут вперед, насмерть разя врага. Победа уже близка!
Я снова в лесу, в палатках, среди своих фронтовых товарищей. Приехала, как в родную семью, где меня тепло встретили.
Всё еще полна воспоминаниями о днях, проведенных в Ленинграде. С мужем встретилась 5-го декабря, в день приезда. Из Москвы я дала ему телеграмму, что приеду в Кикерино 5-го вечером. Когда я туда приехала, меня уже поджидала лошадь с санями, посланная из хозяйства Калитино, где муж работал агрономом. Когда подъехали к 2-ух этажному дому, я выскочила из саней и так как передо мной был фасад без входа, побежала вокруг дома, а муж выбежал с другой стороны и тоже побежал вокруг дома. Так, оба по колено в снегу, мы и обнялись. Потом вошли в дом и там уже при свете жадно стали разглядывать друг друга. У меня сердце сжалось, когда я на него глядела. Мне еще в Ленинграде сказали, что он болен, он даже не мог приехать встретить меня на станции. Его знобило, глаза воспаленные, веки в болячках, над верхней губой и на подбородке - тоже болячки. Похудел, три года тяжелой жизни отразились на нем. Ну я немедленно за него принялась. Все свои медицинские знания и опыт пустила в ход, привлекла к этому делу своих друзей-врачей, и к моему отъезду, 17-го декабря, он выглядел совсем уже хорошо. Я уехала успокоенная. Три дня мы с ним были в Калитино, а остальные девять дней в Ленинграде. Побывали у всех своих знакомых. Была я у Фигурнова два раза. Он сказал, что будет хлопотать через Москву о возвращении меня в клинику, что, по его мнению, произойдет в январе или в феврале.
17-го я уехала с Поповой на ее машине прямым сообщением Ленинград-Маскуди (ГОПЭП). Приехали туда 19-го. В этот день попутных машин в госпиталь не было и мне пришлось переночевать у Поповой. 20-го вернулась в госпиталь. 21-го с утра началась артподготовка и вскоре стали поступать раненые. Ранения были средней тяжести и очень скоро поступление раненых прекратилось. К сожалению, успех наступления очень слабый.
26-го приехал Шапиро из Ленинграда. В его отсутствие приезжал Милостанов, нашел массу дефектов в нашей работе и ругал нас так, что всем тошно стало. А по-настоящему, ничего страшного не было. У нас новый начальник госпиталя Данилевич. Она еще не акклиматизировалась, но уже начинает привыкать.
7/I. Работа здесь закончилась. Мы свертываемся и переезжаем на новое место, впрочем, не совсем новое, опять на правый фланг, где мы уже были. Топчемся в общем, на одном месте и эта последняя операция не сдвинула нас. Дело с наступлением что-то застопорилось. Между союзниками возникли недоразумения, на что немцы и надеются. В Греции творится безобразие, англичане воюют с греческими патриотами, лучше бы уж воевали с немцами. А немцы, наоборот, несколько потеснили англичан, с Польшей тоже еще не все наладилось. И тем не менее каким-то чувством ощущается, что конец войны близок. Об этом особенно говорит наступление наших войск на Западе.
13/I. 10-го переехали на новое место - на правый фланг. Называется это место «Маури». Расположились в глухом лесу, по вечерам и ночам кричат филины совсем человеческим голосом, и Данилевич даже хотела устроить тревогу, думая, что это люди, но ее разубедили.
Началась какая-то "эпидемия" зубной боли. у Смирнова был здоровый флюс, сейчас прошел. У Марии Григорьевны тоже заболели зубы да так, что она не могла терпеть и поехала в ГОПЭП, но безрезультатно.
У Шеремьева сгорели две палатки: ДПМ и ППМ. Все злые, все усталые и ищут выхода в перепалках, совсем как в Замежничье. Смирнов поскандалил в столовой, Шапиро поругался с девицами из группы Добромыслова, и теперь заварилась каша: они написали на него (Шапиро) в Политотдел за то, что он здорово ругался. По правде сказать, Колодина была с ним безобразно дерзка. Теперь он не хочет видеть их в перевязочной.
Жить стало что-то беспокойно. Начальник госпиталя во избежание каких-либо ЧП назначила тьму-тьмущую дежурных: и по части, и "карнач" и "начкар", и пожарники, одним словом, помимо часовых, еще шесть человек дежурит в Штабе. И потом занятия! Вчера занимался с нами Батраков по диалектическому материализму. Когда Смирнов узнал об этом намечающемся занятии, он ухмыльнулся и усомнился в том, что Батраков может сказать что-либо путное по этому вопросу. Откровенно говоря, я была с ним согласна. Я, например, ни за что бы за эту тему не взялась. Ну, и конечно, было очень забавно, как и следовало ожидать. Я задала Батракову в общем невинный вопрос, собственно, для оживления собеседования, он ответил что-то невразумительное, тогда вступил Смирнов, а потом к нам присоединился Высоцкий и пошло, и пошло. Батраков начал ругаться, но все кончилось всеобщим смехом.
17/I. Опять уезжаем! Всего пробыли здесь неделю, работы не было. Едем на берег Балтийского моря - 100 км отсюда. Выехать должны завтра в 15 часов.
Новости: вернулся Белозор из Ленинграда, ничего у него с уходом отсюда, о чем он хлопотал, не вышло. Все, кто едут в Ленинград, видят Фигурнова и всем он говорит, что хлопочет о моем возвращении в клинику и все мне это передают, в том числе и Белозор. Шереметьев уходит из 2330, кто будет вместо него еще неизвестно.
22/I. Итак, мы на новом месте - всё в той же Латвии, место называется "Керули". Приехали сюда 19-го и только сегодня устроились в палатке. За эти дни произошли потрясающие события на фронте: 18-го взята Варшава, 19,20 и 21 -го взяты Лодзь, Радом, Млава, Тильзит в Восточной Пруссии, где наши войска продвинулись еще на 40 км. Каждый день по 3, по 5 приказов, а сегодня трем нашим маршалам - следовательно, три фронта вошли в Германию. Похоже на то, что война скоро кончится. Какое это будет счастье!
Вчера у меня была Попова; она в каком-то приподнятом настроении, рассказала массу всяких приключений, происшедших с ней за это время. Была и маленькая неприятность из-за поездки в Ленинград на машине, но все благополучно кончилось.
31/I. Продолжаем пока находиться в Керули. С 24-го началась работа и продолжается все время, а продвижения никакого. Зато на других фронтах наши Армии успешно продвигаются вперед, уже в 160 км от Берлина. Ну вот, наконец, и слово "Берлин!" Даже мурашки по спине побежали. Ох, скорей бы! Берлин! Берлин!
29-го появился, наконец, Белозор, обедал у нас в палатке; были также Шапиро и Смирнов. За обедом выпили шампанское. Тост один - "За скорейшую победу над Германией!" В связи с радостными событиями на фронте, настроение у всех было хорошее. И как мы все одинаково себя чувствовали, мыслили, переживали и понимали друг друга. Да! Дружба, особенно в тяжелой, полной опасностей обстановке, великое дело! А вчера меня позвала к себе Попова, отмечалось трехлетие их работы.
14/II. Все время работа, работа и работа! Некогда хоть на часок отвлечься. С 24-го января по настоящий день я сделала 20 лапаротомий; к великому моему огорчению 6 раненых из оперированных мною умерли. Каждая смерть переживается очень тяжело. К этой тяжести присоединяется еще и чувство обиды: операция сделана правильно, с надеждой на выздоровление направляешь прооперированного в госпитальную палату, а он в последующие дни умирает. И как умирают! Стойко, даже спокойно, без страха и ропота! И все ведь так, точно сговорились! И возникает вопрос: почему они так спокойно умирают? Откуда, из каких источников черпают они это спокойствие? И чтобы ответить на этот вопрос, я ставлю себя на их место и действительно чувствую, что я, в мирное время всегда со страхом думающая о смерти, здесь, на войне умерла бы спокойно. Почему? Наверно потому, что рядом тоже товарищ умирает, и что умираем мы с ним за общее великое дело, за спасение всех людей своей Родины от врага. И я чувствую, что эта цена и мне придала бы спокойствие. 12-го февраля у нас было ЧП - сгорела материальная. Естественно, была суматоха.
Смирнов настроен по-прежнему, всё посылает к чертям и пессимистически смотрит на будущее, говорит мы едем воевать с японцами. Наши Армии взяли Будапешт, так что с Венгрией будет покончено. До Берлина осталось 70 км. Уже форсировали Одер. В Крыму состоялась конференция 3-х союзных держав. Опубликовано сообщение о принятых там решениях, из которых главным является окончательный разгром Германии.
15/ІІІ. Прошел месяц после моей предыдущей записи. Писать было некогда, все время поступали раненые. Мы их оперировали, выхаживали, радовались, когда они поправлялись, а когда умирали, мы страдали так, как страдают люди, теряя своих близких, родных. Они, наши защитники, и были для нас родными, близкими, дорогими. Особенно потрясла меня смерть одного из них. Он поступил к нам в последних числах января с проникающим в брюшную полость ранением. И я его оперировала. Операция прошла хорошо, и раненый начал быстро поправляться. Когда я делала в палатке обход, он каждый раз весело на меня поглядывал и тепло улыбался. Ему было 28 лет. И вдруг на второй неделе после операции, когда он уже начал садиться, возникло совершенно неожиданное осложнение: воспаление правого легкого, осложнившееся гнойным плевритом. Произошло это, возможно, оттого что в детстве он болел туберкулезом, а ранение и операция ослабили сопротивляемость организма. Кроме того, в январе было очень холодно и несмотря на то, что палатки отапливались круглые сутки, холод все-таки проникал в них. Были приняты все меры: проводился курс лечения сульфамидными препаратами, была произведена резекция ребра с удалением гноя из плевры, но ничего не помогло. Когда ему стало плохо, он стал просить сестру позвать меня. Она не решалась, зная, что я занята в операционной, но я пришла сама. Было 5 часов утра. Когда вошла в палатку, я сразу увидела его лицо, обращенное ко мне. А когда я подошла к нему, он сказал: "Как хорошо, что Вы пришли! Я умираю и так хочется видеть около себя родного человека. Такой человек для меня - Вы. Вы заботились обо мне не только, как врач, а и как мать! Не уходите!" Со сжавшимся от страшного горя сердцем, я стала его успокаивать, обнадеживать, сделала ему инъекции камфоры и кофеина. Он успокоился, закрыл глаза, а я села около него, взяла его за руку и держала ее до тех пор, пока он не перестал дышать. Тогда я осторожно положила его руку и тихо вышла из палатки, потому что не могла больше выдержать и боялась растревожить раненых. Да, в этот раз я не выдержала. Бросилась к себе в палатку и там разрыдалась. Вот и сейчас, пишу и плачу. Я его никогда не забуду, он ведь дал мне почувствовать, что и наши раненые бойцы видят в нас не только врачей, сестер, санитаров, но и своих родных, заботящихся о них людей. А как они все терпеливы! И опять я вспоминаю, как тихо и терпеливо лежат они в предоперационной палатке, ожидая своей очереди, только обратятся к санитару, скажут: "браток, дай покурить!" И тот тут же бросается к ним и удовлетворяет их просьбу, они сразу и повеселеют. И нельзя тут не видеть самого настоящего героизма!
22-го февраля было проведено торжественное заседание, посвященное 27-й годовщине Красной Армии, а 23-го был коллективный ужин, на котором я не была, так как дежурила и как раз привезли раненого с подозрением на проникающее в брюшную полость ранение. К счастью, этого не оказалось, но провозилась я с ним порядочно, а потом привезли фельдшера из 216-го МСБ с ранением в грудную клетку. Это ранение произошло по "пьяной лавочке", что, конечно, было очень обидно. Таких ЧП в эти дни само собой надо было ожидать, потому что все были пьяны, а пить у нас не умеют.
5-го марта мы уехали из Керулей и расположились в 1,5 километрах от Силаини. Стояли рядом с ГОПЭПом и ХППГ 2230. Там мы отпраздновали 8-е марта. Было торжественное заседание самодеятельность и танцы. Я получила благодарность за работу, и в стенгазете была помещена статья раненых под заголовком "Заботливый врач". Данилевич назначила меня председателем комиссии по устройству праздника, и я весь день была в хлопотах. Потом вечером пришлось мне выполнять роль конферансье и поэтому остаться до конца вечера - до 2-х часов ночи.
В Силаини мы пробыли 5 дней и снова передислоцировались. Сейчас мы приехали ближе к передовой, и опять нас оглушают разрывы снарядов, жужжание немецких самолетов. Когда же, наконец, это кончится?
28/ІІІ. Мы уже опять на новом месте. То называлось «Руйяс», это – «Медни». Приехали сюда 19-го марта и сразу же началась работа. Опять поток наших многострадальных раненых бойцов, опять операции, операции. Все устали. Мужчины, чтобы согнать сон, накачиваются водкой, а я не могу пить во время работы, потому что тогда и вовсе хочу спать. Поэтому, пью фенамин; сон он снимает, но становишься возбужденной и раздражительной, а потом наступает состояние полного равнодушия. Вместо того, чтобы подумать о том, как надо поступить в том или ином случае, я действую по первому импульсу как выйдет, так и ладно. Мне лень подумать. Но, разумеется, такое мое состояние отражалось, вернее, проявлялось, только в происходящем в нашем коллективе.
Работа, раненые, операции это, как и всегда осталось моим "святая святых", и там все должно было быть на высоте, независимо от моего состояния. Такое мое состояние незамедлительно вызвало осложнения в наших отношениях, я дежурила вместе с Батраковым и Ногтевой - нашим новым врачом, прибывшим на место уехавшего Авербуха. И вот в одно из моих дежурств Шапиро вызвал меня ночью на обработку прибывших легко раненых. Меня задело, что он вызвал меня, а не Батракова - ему видите-ли надо отдохнуть. Мог он вызвать и Ногтеву. Она - молодой врач, ей только такую работу и надо поручать, но он постеснялся ее беспокоить, и она спала всю ночь, и днем была все время свободна. Разозлилась я ужасно, но говорить и торговаться с Шапиро мне было противно, и я решила, что буду отрабатывать положенные мне часы и всё. Поэтому, когда он предложил мне идти спать после того, как мы закончили работу и сказал, что, если будет поступление, он вызовет Батракова, я категорически отказалась. Заявила, что буду свои часы отрабатывать, чтобы меня никто не мог попрекнуть, что мало работаю, много сплю, даром хлеб ем и деньги получаю. Он, разумеется, понял, чем вызвано такое мое заявление. На следующий день он освободил меня от работы. Тогда ему закатили истерику мужчины - Батраков и Смирнов. Но меня это ничуть не тронуло.
Сейчас мы обслуживаем эстонский корпус; раненые исключительно эстонцы и мы уже много слов знаем по-эстонски. Но все-таки с Прибалтикой никак не можем покончить. Наши русские раненые рассказывают, что воевать приходится и с русскими власовцами и с эстонцами. Вот ведь что творится! В Германии мы продвигаемся успешно. Пленные немцы говорят, что Германия продержится еще недели 3, максимум.
Теперь в палатке нас трое, третья это Ногтева, о которой я уже упоминала. В Руйясе я отказалась жить втроем из-за тесноты и ушла в землянку, но там мне пришлось переночевать только два раза, а потом мы переехали в Медни. Здесь землянок нет и волей-неволей приходится жить втроем. Ну, ничего, мы вроде нашли общий язык и живем можно сказать дружно.
30/ІІІ. Прошлый раз пришлось прервать запись - погас свет. А вчера я дежурила сутки и было некогда. Теперь в операционной и в палатках нам помогают работать эстонцы; работают они хорошо.
Погода стоит пасмурная, "великопостная", дороги испортились вконец, и потому у нас задерживается эвакуация. Ногтева позавчера уехала в СЭГ к мужу, должна была вчера вернуться и вот до сих пор ее нет. Преподнесла мне подарок: пистолет "Вальтер", так что я теперь с оружием. Сейчас у нас здесь собрались чуть не все госпитали: 179, 2230, 95, наш, ГОПЭП. Попова живет у нас. Она и Корбман заключили договор о прекращении курения, кто не выдержит ставит бутылку шампанского и две бутылки вина. С Корбманом играем в шахматы. Мое настроение улучшилось, наверно потому, что фенамин больше не пью.
8/IУ. Всё говорит за то, что войне скоро конец. Наша Красная Армия ворвалась уже в Вену. На днях в газетах было напечатано заявление Белого дома, в котором Рузвельт говорит, что все дипломатические представители должны быть на местах на случай немедленной победы над Германией. Мы перешли опять в Ленфронт. Получила письмо от Фигурнова, очень теплое; пишет, что в апреле едет в Москву и будет хлопотать об отзыве меня из Армии.
У Поповой ужасное несчастье умерла дочь, проживающая в Улан-Удэ. Она потрясена настолько, что мы сговорились не оставлять ее одну. Позавчера я даже собрала у нее маленькую компанию, и мы посидели за чаем.
11/ІУ. Вчера получила письмо из Ульяновской области от одного оперированного мною раненого в брюшную полость и грудную клетку. Обращается ко всему персоналу госпиталя с благодарностью за спасение его от смерти и передает пожелание всем нам счастья от его детей, среди которых он сейчас находится живой и здоровый. Письмо это меня очень растрогало. Ведь значит он, эвакуируясь из госпиталя, записал номер нашей полевой почты. Очень мне хотелось ему ответить, но к великому моему сожалению, невозможно было разобрать обратный адрес, написанный на конверте карандашом. Я уж и через лупу рассматривала, и показывала всем в надежде, что кто-нибудь разберет, и думала о том, как бы все-таки узнать его адрес, но это оказалось невозможным. А тут еще мы переезжали, правда недалеко, все около тех же Медни. Пришлось примириться с тем, что ответить не удастся; наверно, он подумает, что я убита. Ну буду радоваться тому, что он жив.
Погода стала лучше, солнце начинает пригревать. Наши войска взяли Кенигсберг. Попова уезжает в Улан-Удэ, ей дали месячный отпуск.
15/ІУ. Прошло немного дней после последней записи. Событий за это время произошло порядочно. 12-го апреля умер Рузвельт - очень жаль! Умер от кровоизлияния в мозг. Его заменил Трумэн. Как это отразится на войне американцев мы не знаем; мы воюем сами за себя. Надо думать, изменить положение близкого поражения Германии ничто не в силах. Наши войска 13-го апреля взяли Вену. Заключен договор о ненападении и дружбе с Югославией на 20 лет. Что касается нашего маленького мирка, то главным событием последних дней был отъезд в Ригу Шапиро, Смирнова и Ногтевой просто в виде небольшого отпуска. Всех их забрала на свою машину Попова, которая уехала в Улан-Удэ.
Каждый вечер приходят к нам из соседних эстонских частей эстонцы со своими музыкантами и начинаются танцы, причем все это проходит очень культурно: подходят, делают поклон, танцуют и по окончании танца отводят даму на ее место.
16/IУ. Вчера мы, ОРМУ-вцы, ездили в Санотдел на организационное партсобрание совместно с санотдельцами. Я выбрана в бюро, и мне поручена работа с комсомольцами. Когда вернулись, меня вызвали в операционную; поступил больной с непроходимостью кишечника. Оперировали с Батраковым; операция кончилась в 2 часа ночи, а в 5 часов меня опять разбудили, оперировала открытый пневмоторакс. В 12 часов дня прилегла, но поспать не удалось. Батракова вызвали в Штаб Армии, с ним уехали Данилевич и Лаптев наш замполит. Вот я и осталась за всех. Сказали, что в эстонской газете есть сообщение, что союзники в 20 километрах от Берлина.
25/IУ. Какая радость! Какое ликование! Наши войска вчера ворвались в Берлин! Сообщение об этом имеется в газете: Жуков и Конев - 1-й Белорусский и 1-й Украинский вошли в Берлин. А мы сидим в нашей Прибалтике.
Смирнов мой уходит в СЭГ; расстаемся по-хорошему. Я уже «сторговала» себе нового помощника - Канторовича; пришлось поговорить об этом с Белозором, с трудом, но удалось уговорить. Возражал он потому, что нет Поповой, но потом согласился с тем, чтобы при надобности отпускать Канторовича до приезда Поповой. 18-го мои Аси устроили вечеринку; обе они награждены медалями "За боевые заслуги".
23-го был шахматный турнир с эстонцами. Смех это был и только! Эстонцы почти все играют в шахматы и выбрали на этот турнир самых лучших игроков, а у нас Шапиро бегал по всему госпиталю, искал людей, умеющих хоть как-нибудь играть. В общем из тех, кого он включил в этот турнир, только он и играл хорошо. Я никак не хотела участвовать, но он меня уговорил. Сказал, что, если я откажусь, он отменит этот турнир, а это будет позор. Лучше проиграть, чем отказаться. Пришлось согласиться при условии, что я начну играть белыми. Он меня спросил, какое начало я хочу выбрать, я ответила, что гамбит Эванса; он подумал и говорит: "Я, пожалуй, тоже". Играли 6 человек протии шести. Обставлено все было очень торжественно: приготовили палатку, поставили стол, покрыли красной скатертью, пол уложили елками, все – чин чином.
Провели жеребьевку, расселись и началась игра. Я, конечно, была единственной женщиной в турнире. Результат, как и следовало ожидать, был плачевный: 3 - 8 в их пользу. Выиграли Шапиро, Высоцкий и я, причем я сыграла одну партию, так как она очень затянулась, но не по моей вине. Мой партнер сначала играл довольно небрежно, заглядывал к соседям, а когда увидел, что положение его становится неблестящим, стал задумываться. Все уже кончили, кстати очень быстро, а мы играем. Конечно, все стали наблюдать за нашей игрой, но я чувствовала себя спокойно, потому что исход был уже мне ясен. И вот, наконец, мой партнер свалил своего короля. На другой день пришедшие на танцы эстонцы говорили, что он всю ночь сидел над шахматами, искал свою ошибку. В общем - посмеялись. Эстонцы заставили меня задуматься над тем, какое все-таки глубокое различие существует между людьми различной национальности. Конечно, есть сходство, но главное - в несходстве. Ведут себя эстонцы культурно. Раненые, при хирургической их обработке, держатся стойко и мужественно, но народ этот замкнутый, скрытный, думающий про себя, что-то отличное от нас.
Как-то наша аптекарша, Анна Яковлевна, попросила меня пойти с ней в соседнюю эстонскую часть, которая уезжала. Аптекарь оттуда прислал связного сказать ей, что все медикаменты захватить не могут, и пусть она придет, посмотрит может ей что-либо подойдет, она и попросила меня пойти с ней. Встретил он нас очень хорошо, усадил на топчан, и мы разговорились. На столе я увидела справочник фармацевта и взяла его посмотреть. На первой странице был эпиграф из "Фауста" Гете на немецком языке. Анна Яковлевна заинтересовалась, и я ей перевела этот эпиграф. На следующий день она мне сказала, что аптекарь был очень удивлен, что я так хорошо знаю немецкий язык. Вот какое у них о нас представление. Это уронило их в моих глазах; ведь, наверное, не один он так думает. Однако, я отвлеклась. За эти дни у меня 5 раз были всякого рода занятия с комсомольцами. Два раза было кино "Минин и Пожарский" и "Иван Грозный", картины хорошие, особенно "Иван Грозный", а 23-го был концерт эстонского ансамбля - понравился.
28/IУ. Сегодня был митинг, на котором было сообщено следующее:
1 - наши войска соединились с союзными войсками в Германии, в Дессау;
2 - в Италии прекращены военные действия;
3 - Муссолини взят в плен;
4 - Геринг отказался от власти.
События нарастают, война вот-вот кончится. Все возбуждены. У меня смутно на душе: к огромной радости примешивается страшное горе. Витя убит и сколько таких Витей не вернутся домой! Что может делаться в человеческой душе независимо от совершающихся событий в данный момент.
4/У. 2-го мая, в 15.00, взят Берлин! Имеется также сообщение в газете о том, что Гитлер, Геббельс и Кребс покончили жизнь самоубийством. И еще было сообщение, что Гиммлер согласился на капитуляцию перед Англией и США, на что ему ответили, что с Германией воюют три державы.
В связи с блестящими событиями и несомненно скорым окончанием войны, дни 1-го и 2-го мая провели весело. 1-го мая был коллективный обед, а вечером - офицерский ужин, на котором присутствовал и Белозор. Разошлись в половине 5-го утра. Выпили как следует.
2-го была в гостях в 2230. Там меня угостил Крюков. Туда же приехали меня поздравить с 1 мая новый командир ОРМУ - Баруздин и Щербаков. Они сообщили, что по приказу Ленфронта сейчас собирают сведения о докторах и кандидатах мед. наук. По этому случаю написала сегодня письмо Фигурнову. Вчера было у нас кино две картины: 1) "42-я Армия боях за Родину" и 2) "Серенада Солнечной Долины.
8/У. Война кончилась!!! Она продолжалась 4 года без 1,5 месяцев. Как был прав тот полковник, который предрек это в самые первые дни войны, и которому никто из нас не поверил. Радость настолько велика, что она не умещается в сердце.
Вчера было сообщение, что в Германии прекратилось организованное сопротивление, а сегодня, час тому назад, нам объявили, что Курляндская группировка сдалась, по всему фронту выброшены белые флаги. Все время сегодня на нашей дороге оживление. Едут, едут машины с нашими дорогими, живыми и здоровыми бойцами; все веселые, поют песни. От счастья их видеть такими навертываются слезы на глаза. Сколько радости, счастья, улыбок, приветственных криков. Мы стоим все на краю шоссе, протягиваем к ним руки, бросаем цветы кричим: "ура", "Молодцы!" и улыбаемся, улыбаемся.
Наступают радостные, счастливые дни. Получила письмо от Фигурнова. Пишет, что он был у Верховского с отношением от Орбели по поводу моего возвращения в клинику, но оказалось, что я не в его подчинении. Так и есть, к сожалению. Пишет, что будет хлопотать обо мне через московское начальство, которое сейчас в Ленинграде.
9/У. Великий праздник - День Победы! Все кричат "ура", стреляют, целуются. Рано утром мы, как и все эти дни, побежали на шоссе встречать и приветствовать бойцов, возвращавшихся на машинах с фронта. Потом нас построили, и наше начальство поздравило нас с Победой. В ответ на это у всех нас само собой вырвалось дружное "ура". А потом наступила тишина и в ней прозвучали слова: "Вечная Слава Героям, отдавшим свою жизнь в боях за Родину!". И все мы опустили головы и в течение трех минут молчания перед нашими глазами прошел ряд бойцов, наших товарищей, мужественно погибших на наших руках и сделалось так горько, так горько! Да, Вечная Слава им. Мы никогда их не забудем и будем рассказывать о них нашим детям.
10/У. Вчера весь день было веселье. Днем было кино "Новости дня" - два фильма и кинокартина "Зоя Космодемьянская"- тяжелая картина.
Вечером праздновали день рождения Шапиро, который пришелся очень кстати. Ногтева предложила мне и Марии Григорьевне сепаратный тост, довольно остроумный: "За нашу квартиру и за наш стул!" Дело в том, что этот стул, стоявший в нашей палатке между тремя койками и с четвертой стороны столом, постоянно мешал нам и каждый из нас, когда приходил или уходил, должен был переставлять его; в то же время он был нам необходим. Днем мы все сфотографировались на память о Великом Дне Победы.
Командиру нашему вчера сделали аппендэктомию острый приступ, вот угодил в День Победы.
18/У. 10 часов вечера. О счастливейший день. Сегодня утром в 10.00 я в полном бездействии валялась на койке в палатке и думала, что же будет дальше? Упорно ходят слухи, что нам придется ехать на Курильские острова воевать с японцами. Смирнов, пожалуй, окажется прав. Но я была так счастлива тем, что кончилась война с немцами, что не вникала в эти слухи. Мною овладело какое-то, выражаясь словами Локка, "великолепное равнодушие". И вдруг в палатку буквально влетел Шапиро. Лицо его сияло бурной радостью. "Ниночка!" закричал он, "вставайте, получен приказ об откомандировании Вас в Академию!". Я вскочила. На радостях мы обнялись и крепко расцеловались. "Идите немедленно к начальнику", сказал он, "и оформляйте документы". Я привела себя в порядок и отправилась в палатку Данилевич. И тут произошло знаменательное событие. Когда шла по территории госпиталя, вдруг услышала женские крики. Я повернула голову туда, откуда неслись эти крики и увидела лошадь с телегой и шагавшего рядом мужчину, державшего в руках вожжи. С этой то телеги и неслись крики. Меня сразу, как молнией пронзила мысль: "Роженица!" Я бросилась к телеге, которая как раз остановилась около операционной палатки, из которой выскочили медсестры. Подбежав к телеге, откинула одеяло и увидела торчащую головку ребенка с посиневшим личиком. "Обвитие пуповины" - сразу решила я и крикнула: "скорее лигатуры и ножницы!" В один момент перевязала и разрезала обвившуюся вокруг шеи ребенка пуповину, и он сразу выскочил. Несколько секунд он молчал, потом хватил свежего воздуха и закричал. Это был мальчик. Я облегченно вздохнула, а женщина и мужчина, это был ее муж, радостно заулыбались. Ну, подумала я, и завершилась моя работа военно-полевого хирурга и снова, без перерыва, началась работа акушера-гинеколога.
Оформив все документы, я пошла сначала проститься с Белозором, который в это время находился недалеко от нас. Он искренне порадовался моему возвращению в Академию. Проводил меня до госпиталя и, расставаясь со мной, сказал: "Нина Сергеевна! Вы были замечательным во всех отношениях военно-полевым хирургом, и я всегда был спокоен за тот участок, где Вы работали с Вашей группой!" И он крепко пожал мне руку. Эти слова наполнили меня радостью, я поблагодарила его и выразила надежду, что мы с ним еще не раз встретимся в жизни.
Вечером были устроены пои проводы. "Милые мои, дорогие, верные друзья тяжелых лет войны! Вы мне помогали жить и работать в эти суровые годы и навсегда у меня останется к Вам самое теплое чувство самой истинной дружбы". Это слова из моей прощальной речи. Полная этих впечатлений, ложусь спать.
21/У. Я в поезде. Еду в Москву. С войной покончено! Какое счастье! Скоро, скоро я увижу всех моих любимых родных и заживу мирной жизнью вместе со всем Советским народом, вынесшим на своих плечах все тяготы военного времени. Вечная Слава всем тем, кто не дожил до этого светлого дня - 9 мая 1945 года.

Сокращения в тексте.
АХО – Авто-хирургический отряд.
ОРМУ – Отдельная Рота Медицинского усиления
МСБ или Медсанбат --Медико-санитарный Батальон.
ХППГ или ППГ-Хирургический Полевой Подвижной Госпиталь.
ВПГ-Военный Полевой Госпиталь.
ГОПЭП-Головной Полевой Эвакопункт.
ГЛР-Госпиталь Легкораненых.
ЭП-Эвакоприемник.
СЭГ-Сортировочный Эвакогоспиталь.
ЭГ-Эвакогоспиталь.
ДПМ-Дивизионный Пункт Медпомощи.
ПАМ-Полковой Пункт Медпомощи.
ВВК-Военная Врачебная Комиссия.