В воскресенье 22 июня трое студенток второго курса механико-математического факультета МГУ: Ира Тюлина, Катя Рябова и Зина Шарова — на даче у Зины в Лобне готовились к очень «страшному» экзамену: через два дня предстояло сдавать физику. И тут известие — война. Решили было рвануть в МГУ, но физика страшнее... (кто знал, что экзаменаторы всем поставят пятерки по-быстрому).
Когда оказались на факультете — увидели общее смятение, народ бродил, не понимая, что делать дальше: продолжать сдавать сессию, учиться дальше или оставить дом и учебу и делать что-то для победы, конкретное и нужное. Бюро комсомольской организации мехмата помещалось в комнатке третьего этажа здания на Моховой, на «голубятне», единственное окно которой смотрело не на улицу, а внутрь здания, на галерею второго этажа, так называемую «балюстраду» (ходить по ней, выхватывая последние крохи знаний из конспектов или коллективно решая задачки перед экзаменами — называлось в народе «балюстрадать»). Над всем этим возвышался стеклянный купол крыши. Теперь тут бродили в ожидании, когда активисты с голубятни их куда-нибудь запишут. К Ире подошла активистка и спросила: — В колхоз поедешь? — А куда еще можно? — В медсестры могу записать. — Записывай. Так Ира на следующий день вышла на курсы медсестер на Моховой, все лето ходила туда с 9 утра до позднего вечера.
А Катя Рябова, Женя Руднева и Руфа Гашева, с которой Ира была знакома с детских лет в Перми, и вот судьба снова свела их на мехмате, Дуся Пасько и Надя Комогорцева записались на работы в колхоз. Осенью, по возвращении из колхоза, они узнали, что Герой Советского Союза летчица Марина Раскова создает женские летные части, и 9 студенток с мехмата записались на курсы штурманов, после которых все, кроме Тони Зубковой, попали в 588-й авиационный полк ночных бомбардировщиков (впоследствии знаменитый 46-й гвардейский Таманский женский авиационный полк). Тоню Марина Раскова взяла в свой полк дневных бомбардировщиков. В полку так называемых "ночных ведьм" Катя и другие девочки с мехмата пролетали всю войну штурманами на ПО-2, у каждой из вернувшихся более 800 боевых вылетов и звания Героев Советского Союза.
Дорогами войны. Примерно 14 сентября курсы медсестер закончились и Ира оказалась в огромной очереди на Новинском бульваре, где начальство санитарного управления записывало добровольцев в различные воинские части. Тюлина была старостой мехматовской группы добровольцев. Подруг, стоящих в этой группе, записывали во флот. Но именно перед Ирой этот список закончился. Ира была очень огорчена (флот ассоциировался с морем, романтикой): просилась ее туда же записать, но не получилось. В дальнейшем эти девушки «бросили якорь» далеко в тылу и от моря, в госпитале г. Киров (Вятка), прозванном «кировской флотилией»... А Ира и стоящие за ней студентки ГИТИСа (театрального института), в том числе Наташа Залка, дочь легендарного командира интербригады, погибшего в Испании, Матэ Залка («генерала Лукача»), были записаны санинструкторами в медсанбат в 330-ю стрелковую дивизию 10-й армии.
В той же очереди была и пятикурсница исторического факультета МГУ Лиза Шамшикова. К тому моменту у нее уже был готов диплом – о партизанке войны 1812 года Василисе Кожиной, и она уже успела вступить в партию. Поэтому сразу получила офицерские звания военфельдшера и в составе той же 330-й СД попала на передовую командиром санвзвода.
Итак, Иру и ее будущих подруг: прекрасно читающих стихи и поющих, ставящих спектакли, очень живых и артистичных девчонок из театрального института — записали рядовыми, младшими медсестрами, в 412 ОМСБ 330-й дивизии. ОМСБ – медсанбат, первая операционная и перевязочная в дивизии. Основное формирование этой дивизии происходило в Туле, так что большую часть красноармейцев составляли тульские колхозники. Первый бой дивизия приняла еще в ходе формирования в ноябре под Тулой. После отступления от Тулы всю дивизию отправили на переподготовку в Сызрань (под Пензой), где они и находились до декабря.
В декабре дивизия участвовала в контрнаступлении, закончившимся разгромом немцев под Москвой. Примерно 6 декабря всех посадили в товарняки и отправили под город Михайлов Рязанской области, который был взят немцами (окружение с юго-запада). В этот момент шло его освобождение, и в медсанбат повалил большой поток раненых, в отдельные дни раненых привозили в медсанбат более тысячи. (В тот период еще не наработалось искусство ведения наступления, и практика «лобовых атак» приводила к очень большим потерям). Работать приходилось практически круглыми сутками. При таком потоке о тонких операциях и должной обработке ран не могло быть и речи: только наложение шин, остановка кровотечения, срочная ампутация в случае газовой гангрены, которая быстро развивалась в «грязных» ранах. Часть сестер выделялась на передовую, там не успевали перевязывать и отвозить от линии огня. Несмотря на свист пуль и разрывы снарядов, страху за собственную жизнь в голове не было места — думалось только о том, чтобы раненые не лежали на снегу, истекая кровью и замерзая в 40-градусный мороз. А потом — как бы эвакуировать их скорее в тыл. Облегчала ситуацию близость Москвы. Самых тяжелых и сложных отправляли сразу подводами в московские госпитали. Часть сестер сопровождала санные повозки с ранеными, по два тяжелых раненых на санях, запряженных лошадьми, постоянная угроза обстрела или бомбежки авиацией, поэтому передвигались в основном ночью, тогда и мороз сильнее схватывал снег и дороги становились раскатанные – скорость набиралась хорошая, только бы не вывалить на поворотах раненых.
Из-за контрнаступления немцы были несколько сломлены, и медсанбат стал двигаться быстрыми темпами. Двигались на тех же санных подводах, лошади, навьюченные медицинским оборудованием, очень уставали и медсестры их жалели, не садились, а шли рядом. От усталости и сна урывками — засыпали прямо на ходу, тут главное было крепче держаться за подводу, тогда удавалось на ходу поспать, и даже видеть сны. В небе иногда появлялись немецкие штурмовики и начинали расстреливать с воздуха колонну. Пулеметные очереди противно свистели где-то рядом и, казалось, сейчас прошьют. В один такой налет шли вдоль крутого берега, так что девочки бросились в глубокий снежный козырек склона и стали зарываться, как им казалось, «до центра Земли». Как только очереди стихали, они начинали выкапываться из сугроба, но тут штурмовик возвращался, как будто издеваясь, так что зарываться приходилось с новой силой. Лошади же стояли на месте, и после обнаружилось, что 48 лошадей убито.
Так пришли в Тульскую область, под Узловую. Очень кровопролитные бои были в конце декабря под Белевым, когда неделю оттуда вышибали немцев. В ходе этих боев героически погибла Лиза Шамшикова. Когда к деревне, где она стояла в избе с ранеными, подходили немецкие войска, началась срочная эвакуация, и она получила приказ отходить. Лиза отказалась, потому что не могла оставить 70 тяжелораненых, которых не смогли вывезти. Сама участвовала в неравном бою, защищая этот дом с ранеными. Немцы подожгли дом, а Лизу и всех раненых расстреляли. Награждена Орденом Красного Знамени посмертно.
В медсанбате опять работали круглые сутки, поспать удавалось не более двух-трех часов. Под новый 1942 год оказались в городе Кирове (станция Фаянсовая). В районе Кирова в обороне простояли до осени 43-го. Город состоял из нескольких рядов одноэтажных частных домов. В горбольнице (двухэтажный дом) поместился медсанбат. Зимой 1941-2 гг. в г. Кирове линия фронта в результате наступления сильно вдавилась в расположение немецких войск, образовался в результате узкий коридор длиной до 20 км. Наши обескровленные батальоны, ставшие меньше обычных рот, не решились углубляться дальше, более того, возникла реальная угроза «отреза» этого «длинного носа». Враг делал попытки окружения и захвата г. Кирова и его окрестностей. И вот при одном таком наступлении на г. Киров в феврале 1942 г., когда в любой момент могли войти немцы, а медработников и раненых в живых они бы не оставили (в дивизии было хорошо известно про подвиг Лизы Шамшиковой), было приказано срочно эвакуировать медсанбат километров на 20 в тыл, в село Волое. Погрузили палатки, оборудование, из раненых взять сразу смогли только тех, кто мог сам передвигаться. Но оставалось примерно 200 тяжелых, лежачих и беспомощных раненых. Для их перевозки нужны были сани с лошадьми, которых не было. И вот комбат спрашивает: кто может остаться? Все молчат. Наконец Тюлина подала голос: «Ну, я могу».
Все уехали, остались с ранеными только трое: Ира, Миша, политрук, и Паладьев Андрюша — парень из тех, с которыми не пропадешь (настоящий Теркин). Слышно, что где-то рядом идут бои, стрельба все ближе. Но необходимо выполнить поставленную задачу — найти в окрестных деревнях сани и лошадей и вывезти оставшихся. Стали бродить, каждый в своем направлении, просить лошадей, сбрую, сани. Андрюша, сам деревенский и знающий к деревенским подходы, всегда приводил больше всех подвод – ну талант у него был, мог раздобыть всё, что угодно. Ире — интеллигентной девочке — стоило неимоверного труда уговорить селян отдать лошадей и сани. Некоторые прятали, некоторые жалобились: «Дочка, ну как я вам отдам последнюю лошадку, как выживать-то будем...» Требовалось проявить жесткость, но как — если очень жалко баб, оставшихся в такое время одних с малыми детьми. А с другой стороны: раненые, значит, будут расстреляны немцами? Ее учили опытные люди: доставай наган и жестко требуй, угрожая расстрелом. Рука не поднималась. "Ее метод" был только уговорами добыть несколько подвод: «Ну, миленькие, ну ведь солдатики погибают, ну ведь где-то твой муж может, будет лежать вот так же раненый...» Тогда до хозяйки доходило: может, и ее мужа так кто-то вывезет в свой черед. Достала наган только один раз от отчаяния, направила его на одного старшего по чину, майора. Когда он, откуда ни возьмись, приказал ей отдать ему все подводы, с таким трудом добытые. «Да я тебя под трибунал!» — заорал. Забрал, конечно, подводы, силы были не равны. Сказала только сквозь слезы отчаяния: «Вот однажды и Вы, товарищ майор, так будете лежать раненый, а лошадей для Вас кто-то уведет». Плакала после ужасно.
Ходили в темноте (зимой рано темнеет). И вот заходит И.А. в деревню Большие Савки и спрашивает в одном доме лошадей. А ей тетка: «Ты, милая, куда пришла? Здеся немцы". А мороз дикий, немцы где-то по избам попрятались. Не видно никого. Ей мама прислала толстую клетчатую шаль — поверх шинели. Может, кто и видел, да признал за бабу деревенскую в темноте. В общем, обошлось.
Нашли лошадей, несколько десятков саней (большая часть благодаря Андрею). Заканчивают втроем эвакуацию полным ходом. Лошади стоят полудохлые. Ира проходит рядом с одной, а та как возьми да ухвати ее за руку. Стоит, головой мотает и руку не выпускает из зубов. Что с ней делать? (Синяк черный в форме зубов долго не сходил.) Всех раненых вывезли, успели до немцев.
Вот как выглядят эти события в скупых строках наградного листа к медали «За боевые заслуги» от 18.07.1942 г. :
«Во время боевых действий тов. Тюлина выполняла ряд ответственных приказаний командования: так в боях под городом Сталиногорском она под обстрелом вражеских самолетов благополучно доставляла раненых на ДПМ.
Во время подступа к г. Кирову фашистских захватчиков тов. Тюлиной как медработнику дается задание на местном транспорте в течение ночи эвакуировать в тыл 200 раненых, она с честью выполнила это задание.
25 апреля 1942 г. Во время боя под д. Николаевкой тов. Тюлина по заданию командования выехала на фронт и перевязывала раненых.»
Последнее в наградном листе – о событиях, которые также описывает капитан разведки С. Морев в заметке «Военфельдшер Ирина Тюлина» в газете «Знамя труда» от 28 июля 1984 г.: «24 апреля 1942 года батальон… вел бой за деревню Погост… немцы открыли огонь изо всех видов оружия. Пошел дождь. Снег раскис. С рассветом немецкая авиация стала бомбить наши боевые порядки. Появились раненые и убитые. Тюлина шла в боевых рядах батальона. Она развернула ПМП (передовой медпункт) и, несмотря на сильный огонь, спокойно перевязывала раненых. Когда мне прострелили руку, и я шел к ПМП, внезапно провалился в глубокую яму, заполненную снегом и водой. Откуда с одной рукой не мог выбраться. Вижу, бежит маленького роста худенькая девушка и кричит: «Капитанчик, давай руку, а то утонешь»».
Наступила, наконец, передышка. Фронт встал. Потянулись дни без особой напряженной работы. В одном из соседних мест, где стояли, был клуб — в него попала бомба и в крыше была дыра. Снег валит. Пианино стоит. Ирина попробовала – звук прекрасный. Тюлина и Лавягина бегут к политруку — Миша, давай возьмем пианино. Миша взял, и возили с собой до Белоруссии (на тот момент передвигались уже не на лошадях, появился автотранспорт). Там бросили в лесу, никакие уговоры не помогли. Ира играла в свободное время, кто мог ходить — приходили слушать, пели под ее аккомпанемент. Иногда устраивали танцы. В послевоенных письмах однополчане часто упоминают Ирину игру на пианино.
Весной 42-го года всё остановилось: бои местного значения, работы мало. Сидели и изнывали без работы, настроение тягостное — где-то люди воюют, а мы тут посиживаем. Ира и ее подруга Валя Лавягина написали заявления перевести их на передовую. Уже пришла за ними машина — и тут прибегает старший хирург, капитан медслужбы Анна Васильевна Полозова, и буквально стаскивает за шинель Иру с грузовика насильно: «На передовую захотели? А меня без последних толковых сестер решили оставить?». Анну Васильевну все очень уважали и боялись — это был уникальный мастер своего дела, хирург «от Бога", и бесконечно честный и самоотверженный человек. Ирину она с самого начала выделила, как очень старательную ученицу, внимательную к каждому раненому, и решила сделать из нее медика вместо математика: «Ты умеешь сострадать, для врача это главное». Под строгим руководством Полозовой И.А. быстро доросла до старшей операционной сестры. Только Ирину из медсестер Анна Васильевна звала себе ассистировать, а брала она самые сложные операции. Она не оставляла без внимания ни одного раненого, но каждую свободную минуту использовала, чтобы заниматься с врачами и медсестрами, и даже санитарами повышением их квалификации. Особенно трудно приходилось с санитарами — их набирали из оставшихся местных деревенских мужиков непризывного возраста, полуграмотных («Ируш, не ругайся, я ведь хорошо посмотрел – нет там никаких микробов» — говорил санитар Бабич на упреки И.А., что он положил замусоленный спичечный коробок на стерильный операционный стол). Полозова знала множество необычных приемов, позволяющих спасать жизни при нехватке лекарств и инструментов, поддерживать стерильность в полевых условиях. Например, научила медсестер следить, не развивается ли гангрена: надо наложить нитку на конечность и следить, не станет ли она врезаться — как только начинается — резать продольными полосами, чтобы вышли газы, иначе ампутация. Так же она научила их следить за ранениями в брюшную полость, которые без должного внимания быстро приводили к перитониту, сепсису и гибели. Даже санитар Голованов (тоже немолодой, полуграмотный тульский колхозник, при этом удивительно обучаемый и сердечный мужик) сам стал определять характер ранения, и И.А. не переставала удивляться, слыша от него: «Ира, иди, там эпигастрик привезли. Полозова зовет тебя на лапаротомию». Невероятно, как Анне Васильевне в этих условиях удавалось вытащить буквально с того света раненых тяжелейшим образом, с запущенными и грязными ранами, сохранить жизни огромному числу людей. При этом она всегда руководствовалась принципом: сохранить по возможности как можно больше. Никогда не отрезала раздробленные конечности, если был хоть какой-то шанс их собрать. Так она спасла ногу девушке, которой снаряд раздробил колено. Собрала по кусочкам — как ей, молодой, дальше без ноги? С этой девушкой Ира переписывалась до последнего времени, та — Аня Макаркина — всегда вспоминала Анну Васильевну как спасительницу.
Март 1942 г. У подруг И.А. — будущих «ночных ведьм» — учеба (в г. Энгельс) еще не закончилась, но все ждали с нетерпением вылета на фронт. 8 марта Марина Раскова зачитала приказ о вылете. Вылетели в приподнятом настроении. Но погода резко начала портиться, легкие бипланы ПО-2 бросало во все стороны. В ту ночь 9 марта разбились несколько экипажей, два из них погибли. Среди них была подруга И.А. Надя Комогорцева, а экипаж Руфы Гашевой врезался в землю, но остались живы. Из письма Кати Рябовой от 28 марта 1942 г.: «Дорогая моя Иринка! Получила от тебя открытку и письмо. Знала бы ты, как они поднимают настроение, которое за последнее время у меня стало плохим. Иринка, как захотелось мне быть с тобой, помогать раненым, перевозить их, в общем, что-то делать. Конечно, это не значит, что мне не нравится штурманское дело. Нет, наоборот, я люблю его. Но ведь у нас работа очень зависит от погоды. Ведь летный состав 1/3 своей жизни летает, а 2/3 ожидает погоды. Это все-таки больше относится к летчикам тыла. На фронте не то. Там не смотрят на погоду, там летают по нескольку раз в день. Вот представь себе: нахожусь я здесь 5-й месяц, летаю уже 3-й месяц, а налетала всего 20 часов. Представляешь? Правда, мы не сидим без дела, изучаем матчасть вооружений. Так что времени свободного – ни минуты. Но хочется мне к вам…»
После Сталинграда началось движение. В августе 43-го погнали мимо огромные стволы, разную артиллерию. Всё это громыхающим потоком двигалось на запад в направлении Могилева. Быстро миновали Рославль, Кричев. Медсанбат передвигался в таких автобусах — пунях. На стене надпись "За проезд без билета штраф три рубля". Все пространство было занято до потолка столами и оборудованием для стерилизации и переливания крови, сестры забивались в узкие щели между всем этим. Началось освобождение Белоруссии, и 330-я дивизия участвовала в нем в составе уже 2-го Белорусского фронта на Могилевском направлении. Со 2 октября 1943 г. и до конца июня 1944 г. дивизия застряла под г. Чаусы, который был освобожден при ее участии только 25 июня 1944 года (Могилевская операция). За это 330-й стрелковой дивизии присвоено почётное название «Могилевская» С передовой подвозили раненых, она была рядом. Медсанбат располагался в прекрасных белорусских лесах, сестры жили в землянках и за полгода приспособились сносно устраивать там быт. Даже фортепиано нашлось место в одной из землянок, правда, в этот раз на комиссара не подействовали уговоры и слезы, и пианино осталось в белорусском лесу. Операционной же служила большая палатка, в ней располагалось 6 операционных столов, к этому времени их уже научились рубить из окрестного леса сами. После освобождения г. Чаусы движение возобновилось: за июль прошли Могилев, Минск, Гродно и в августе были в Польше, под Белостоком, который предстояло освобождать. Там же оказался и полк Кати Рябовой.
Из письма Кати Рябовой матери И.А. (Польша, сентябрь 1944 г.): «…Только что написала Ире письмо. Вы знаете, что по дороге в полк я не смогла заехать к ней, а выбралась только спустя два дня. Приехала, а они перебазировались в другой район… Погода у нас здесь несколько лучше, чем в Москве, во всяком случае, намного теплее, а это хорошо. Ведь в холод нам очень приходится мучиться с моторами, подогревая их. Хоть и тепло, но обморозиться в воздухе уже можно. Ира находится сейчас где-то в районе г. Кнышин. От меня напрямую км 110, а по дорогам и все 150, но добраться на попутных машинах возможно часов за 7–8. Как хотелось бы с ней встретиться! … Привет от Руфы…» (Руфа Гашева — неведомыми переплетениями судеб – училась в классе Веры Павловны, мамы Ирины, вместе с Ирой). И эта встреча двух подруг на дорогах войны состоялась: Ира во время очередного 3-дневного отпуска на попутках добралась до места базирования 46-го Гвардейского таманского полка «ночных ведьм» в пос. Замбрув. (Читающие могут удивиться: ведь всем известно, что по полевой почте работала цензура, и нельзя было писать свой адрес, всё такое вымарывали. Но – имелись простые хитрости: писать названия маленькими буквами, и тогда не замечали.) Туда добралась относительно легко. Приехала – и видит: красивый домик двухэтажный, выходит в меховых унтах, шлеме летчица с корытом подмышкой. Позвали Катю, та от удивления остолбенела. Три дня Ира наслаждалась в их дружной компании и удивлялась – девочки и на фронте оставались девочками: кружевные салфеточки, вышитые наволочки, уют и красота. Конечно, в землянках это было недостижимо. Вечером начался ветер и все пошли привязывать фанерные самолеты ПО-2, чтобы не улетели. В столовой прекрасный ужин, салфетки, чайные ложки, компот из сухофруктов – роскошь! Девочки проводят политсеминары – такие умные все! Пришло время возвращаться в медсанбат. Выехала до обеда, ехать больше 100 км. И как назло: попуток нет, все подвезут чуть и сворачивают. Уже темнело – а Ира всё еще далеко от своего поворота на Кнышин. Отпуск сегодня вечером заканчивается – ужас! Наконец добралась до шоссе на Кнышин, когда совсем стемнело. И вдруг видит – стоит трофейная синяя машина с красной полосой, второй такой нет. Наш, медсанбатовский автобус! В 11-м часу ночи! Откуда он здесь? Чудо не иначе! Ирина (что, если он ее не заметит и уедет?) – кричит изо всех сил: «Иван Иванович!» Ему, видно, сказали: вышел в изумлении: «Тюля, ты-то тут откуда?»
Окончание войны. От Белостока на Быдгощ, затем на север под Гданьск (где оказались 5 апреля 45-го), двигались быстро, и уже 8 апреля добрались до Щецина, а к 5 мая были уже северо-западнее Берлина, в местечке Дёмиц (в окрестностях Виттенберге), на Эльбе. По другую сторону Эльбы стояли американцы. Перейдут реку и пытаются дружить, белозубые верзилы, жующие жвачку. Весна, всё цветет, особенно поразили в садах поляны небывало крупных ландышей. В красивом особняке, где остановились, хрустальная ваза, полная свежих тюльпанов – как будто хозяева (которых и след простыл) только что их срезали. Вдруг прибегает санитар Голованов и кричит: «Тюлина, к тебе полковник». Стоит кто-то очень знакомый, но такой изможденный и худой, что сразу не узнала брата. Юра! «Две ночи не спал, но не мог к тебе не заехать». Уложили поспать, а потом все вместе пошли по ночному Дёмицу гулять и нашли зал, где бывший военопленный, русский, виртуозно играл на фортепиано классику. Но упросили его сыграть фокстрот и отплясывали до утра. Утром Юра отправился в путь (он нашел время заехать к сестре на пути из Пенемюнде в Берлин) – обратно в Пенемюнде, где ему было поручено разобраться с немецкой трофейной ракетной техникой. А в скором времени предстояло возглавить Советскую техническую комиссию, ставшую ядром создателей нашей ракетно-космической отрасли, и именно в тот период было положено начало ее стремительного развития.
Итак, война закончилась, и, несмотря на весну, победу, цветение и ликование, Ира мечтала вернуться домой и приступить к прерванной на 4 года учебе. И вот, наконец, она снова оказалась на родном мехмате, вместе с Катей, которая вернулась уже Героем Советского Союза. Не все их подруги, ушедшие с мехмата, вернулись. Не вернулась страстно влюбленная в небо астроном Женя Руднева, вместе с Катей летавшая на ПО-2 в 46-м Гвардейском женском полку. Ее самолет был сбит и сгорел в небе над Керчью в 44-м году, это был ее 645-й боевой вылет.
О другой подруге Иры с мехмата — Ларисе Ратушной — можно прочитать в книге "На берегах Южного Буга" командира партизанского отряда, писателя Дмитрия Медведева. Эта отважная девушка, еще до войны поражавшая подруг упорством в учебе и одновременно изматывающими тренировками в стрельбе, прыжках с парашютом и других военно-спортивных искусствах, как будто знала о своей будущей необычной судьбе. Вместе с Ирой она окончила курсы медсестер, после которых записалась добровольцем в 8-ю Краснопресненскую стрелковую дивизию народного ополчения. В первых числах октября 41-го участвовала в кровопролитных боях под Уварово вблизи Ельни, где дивизия попала в окружение. При попытке прорваться была среди тех, кто попал в плен. Лариса совершает побег. Решает пробираться на родину, в Винницу, ранней зимой, без зимней одежды и еды. Снова попадает в плен, снова побег. Наконец под новый 1942-й год добирается к маме в оккупированную Винницу. С трудом ей удается вступить в подпольную организацию – ее, побывавшую в плену, долго проверяют. Наконец ей удается доказать свою способность выполнять самые трудные задания. Из этого мог бы получиться захватывающий боевик. Например, она отсидела в тюрьме гестапо, разыграв деревенскую простушку и никого не выдав. Потом снова попала в концлагерь, и невероятными хитростями опять сбежала. Именно ей доверили установить связь с партизанским отрядом, и там она участвовала в бою, заменив раненого пулеметчика. И вот в день освобождения Винницы 18 марта 1944 года Ларису находят зверски убитой.
Посмертно Жене Рудневой и Ларисе Ратушной было присвоено звание Героя Советского Союза.
Не вернулся и Давид Шклярский. Фанатично преданный математике, он еще в школе начал серьезную работу над книгой о свойствах окружностей в неевклидовой геометрии, а студентом за научную работу «О покрытиях сферы» (в январе 1941 г.) был удостоен премии Московского математического общества, всё свободное от науки время вел математические кружки для школьников. Он также записался добровольцем на фронт, мотивируя это тем, что знает немецкий язык и будет полезен в борьбе с оккупантами. Среди однополчан Давид заслужил репутацию чудака, безупречно честного и безотказно исполнительного. Один из них вспоминал, что каждую свободную минуту, находясь в партизанском отряде в тылу врага, он что-то записывал, а потом закапывал свои записки в землю. Это были его математические исследования. Некоторые работы он успел переправить на Большую землю друзьям. Они были опубликованы посмертно, среди них «О разбиении двумерной сферы», «Об условно сходящихся рядах векторов», задачи для школьников.