1918 года. Отец - член исполкома Совета рабочих крестьянских и красноармейских депутатов Выборгского района Петрограда, а также член Штаба Красной Гвардии. Собственно, с этого и началась его военная служба, еще недавно деревенского паренька, подпаска, батрака. Отец родился в деревне Петино Любимского района Ярославской губернии. Там же окончил церковно-приходскую школу, а в 17 лет ушел на заработки в Питер. Начал он с извоза, а в 1917 году был уже токарем по металлу Путиловского, а затем Механического завода. Тогда же вступил в РСДРП(б), а вскоре избран секретарем ячейки завода. У нас дома сохранилась сиреневая папка «Личное дело № 1016 Туртанова Ивана Михайловича». Листаю и понимаю, что послужной список отца плотно связан с обострением положения в тех или иных районах страны. Борьба с Деникиным. Отец в Харькове, Херсоне, в Донбассе (1919 г.). 1920 г. - по распоряжению Приуральского штаба организует плавучий политпросветительный рейд на пароходе «Красный Урал» по рекам Белая и Кама. Здесь он нашел свою любовь, его жена – моя мать - Антонина Константиновна Туртанова стала ему верной подругой на всю оставшуюся жизнь. Позже был комиссаром 199-го, 200-го полков. В 100-м стрелковом - совмещал должность комиссара и командира. А в 67 бригаде 23-й дивизии часто замещал комбрига. В 1924 г. был отозван в Москву, поступил в военную академию им. М.В. Фрунзе и окончил ее в 1928 году, получив Свидетельство об окончании» за № 99. По распределению был направлен в Наркомат обороны. Там занимал должность начальника II отдела Управления делами в звании комдива (два ромба) до 1932 г. В 1932 г. по ложным доносам и неоправданным наветам отец был уволен из РККА, лишен звания и арестован. Это было ударом для него и для семьи. Нас переселили в подвал. Были уволены с работы родственники. Все было похоже на развязанные позднее репрессии. Через два года обвинения были сняты, но в армию отца не вернули. Он долго и тяжело болел – туберкулез, в результате получил инвалидность I группы. Был надломлен, но все же нашел в себе силы получить экономическое образование и до 1941 г. работал в инвалидной артели плановиком-экономистом. Мама тоже стала работать. Сначала это был Наркозем, а затем – Институт Коневодства, где проработала до пенсии. Я помню отца именно с этих времен. Это был умный, сдержанный, мужественный человек, любящий свою семью, продолжающий нести ответственность за нас, как и положено главе семейства. Я любила своих родителей, гордилась ими, берегла их тайну. И все же в глазах отца были затаенная тоска и тревога. И вполне естественно, когда началась война, он добровольно, несмотря на свои 45 лет, не притаившуюся болезнь, ушел на фронт. Его часть формировалась в Калуге. Аттестовали его майором. С оказией мы получали от него письма. Они были одновременно и нежными и бодрыми. В последнем письме были вырезки из газет об успехах «туртановцев», отец сообщал, что жив, здоров, писал, чтобы мы о нем не беспокоились… Больше писем не было никогда.

Концлагерь Скробов    В концлагерь Скробов (или, по-польски, Скробово) прибыл наш эшелон с больными и медработниками туберкулезного отделения Варшавского лазарета в середине мая 1943 г. Общее количество прибывших было немногим меньше двухсот человек. Туртанов . Откуда он, долго ли находился в этом лагере - никто не знал. Называли его майором, но говорили, что в действительности он генерал-майор, но скрывал это от лагерных нацистов. Вскоре я убедился в том, что его популярность в лагере исключительно велика. И неудивительно: этот человек каждый день совершал подвиг, открыто рассказывая военно­пленным о причинах временных успехов оккупантов в 1941-1942 гг., о том, что Красная Армия вступила в новый этап войны, она не только остановила немцев под Москвой, но и перешла в наступление, что победа Красной Армии и крах немецких захватчиков - неминуемы.    Нельзя сказать, что  Туртанов  был единственным, проводившим политико-воспитательную работу с военнопленными. Такая работа проводилась во всех лагерях, но велась втайне от немцев, с большой осторожностью. Поэтому вызывало удивление то, что немцы могли терпеть агита­цию антифашиста. Лишь несколько позже я узнал, что начальником этого лагеря был австриец, а главный немецкий врач (фамилию его не помню) и его помощник - Рихард Харвалъд, также австриец из г. Вены. Вот эти двое заступались за  Туртанова , как за больного туберкулезом. Когда они ушли в отпуск,  Туртанова  перевели в какой-то другой лагерь. В день, когда прибыл наш транспорт из Варшавы,  Туртанов  сообщил своим слушателям об этом и, между прочим, сказал: "С транспортом прибыли два врача, один из них - наш парень, с ним надо наладить связь". Об этом я узнал на второй день, от разных то­варищей, которые говорили, что  Туртанов  знает меня, но откуда - я так и не смог припомнить. Возможно, по штабу нашей 19-й армии, но твердо сказать нельзя, это лишь предположение. В этот же, второй день нашего прибытия в лагерь, я прохаживался по аллеям вдоль проволоки и вдруг заметил мужчину высокого роста, с умными черными глазами, глубоко сидящими в глазницах. Он был одет в длинную красноармейскую шинель, на нем были сапоги, вымазанные грязью (военнопленные, у которых чудом сохранились сапоги, вымазывали их, чтобы они не бросались в глаза немцам, и они не заменяли их деревянными колодками; исключение представляли врачи, у которых сапоги не отбирали). Заложив руки в карманы, он тоже прохаживался по аллеям лагеря, но в противоположную сторону. Когда мы поравнялись, наши глаза встретились и пронзили друг друга. Он показался мне знакомым, меня потянуло к нему, но я решил пока не спешить со сближением, получше узнать о нем. Как же потом я ругал себя за свою осторожность! Через день, когда австрийские врачи ушли в отпуск,  Туртанова  одели в тряпье и деревянные колодки и под усиленным конвоем увели в сторону г. Любартово. Куда делся  Туртанов ? Жив ли теперь, ведь он был на 10 лет старше меня! Но в моей памяти он сохранился как мужественный борец за дело нашей Родины.    Коршун. После  Туртанова  наша работа в лагере полностью ушла в подполье. Этой работой руководил инженер  Иван  Яковлевич Коршун, кото­рому в то время было около 45-50 лет. С ним познакомил меня Артавазд. Поскольку вместе со мной прибыли военнопленные, участвовавшие в подпольной антифашистской работе, наша группа была объединена с местной группой подпольщиков.  Иван  Яковлевич был истин­ным большевиком, преданным делу нашей партии и страны. В условиях жестокого режима нацистского лагеря он группировал вок­руг себя преданных Родине людей, раскрывал ложь фашис­тской агитации, постоянно искал пути бегства из плена, рассказывал и вселял своими рассказами уверенность в близкой победе нашей армии и разгроме фашистской Германии. Он никогда не падал духом, своим оптимизмом и верой в победу подбадривал товари­щей, очутившихся в плену. Короче, можно сказать, что И.Я. Коршун был образцом мужественного коммуниста и политработника, каким был до попадания в плен.    Алавердов. Как уже говорил, с Артаваздом (или, сокращенно, Арто) я познакомился в первые минуты прибытия в Скробовский лагерь. Он родом был из Армении, из городка Алаверды, Алавердинских медных рудников. До пленения был офицером, кажется, капитаном. Это был скромный и тихий, но какой-то неспокойный, вечно передвигающийся, ищущий, имел свой круг подпольщиков. Близость с  Туртановым  оставила у него черты смелости и бесстрашия, но, к сожалению, ему было свойственно и фантазировать, принимать желаемое за действительность.