В 1908 году из села Лаврики Киевской губернии в далёкие, неведомые края за Волгой отправилось в поисках лучшей доли несколько семей, в числе которых была и семья Степана Талахана. Ехали в Кожевку, где к тому времени уже осела большая группа украинских переселенцев. Здесь два года спустя и появился на свет Василий. Когда пришло время, отец отдал его в хуторскую земскую школу, где ему удалось окончить всего один класс. А потом наступили лихие времена: революции, гражданская бойня, голод. Какая уж тут учёба. Спасаясь от голода, семья бежала сначала в Самару, а оттуда к себе на родину, в Лаврики. Немало мытарств вынесли в дороге, но были счастливы тем, что выжили. В Лавриках тоже несладко пришлось, но главное – здесь не было голода. Однако осенью 1924 года Талаханы снова засобирались в Кожевку. Вернулись по сути дела на голое место, потому что жить было негде. Зимовали в каком-то подвале. Здорово помогал старший брат Василия Антон, который уже отслужил в армии и вёл своё хозяйство. Потихоньку начали обживаться. Построили землянку, купили лошадь, другую живность. Работы хватало всем, благо дело земли было много.

Василий к тому времен подрос, стал заправским работником. Успевал по своему хозяйству, бывало, для заработков нанимался в батраки к богатым крестьянам. Никакой работы не чурался. В 1928 году решил попытать счастье в совхозе «Октябрьский», куда устроился землеустроителем. Месячный оклад получал в 45 рублей, по тем временам немалые деньги. Однако его тянула к себе крестьянская работа, и уже на следующий год он вернулся в Кожевку. А здесь уже вовсю кипят страсти: решается вопрос о создании колхоза. В том же году он и появился. Дали ему имя Клима Ворошилова, входил он в состав Ивантеевского района. Василий вступил в артель, пошёл работать конюхом. В 1934 году женился на Анне Прокофьевне Воронко, с которой ему будет суждено прожить 70 лет. Год спустя пришла ему повестка из военкомата, и отправился Талахан на четырёхмесячные военные сборы в Татищевские лагеря. Попал в артиллерию, взвод разведчиков. Потом опять колхоз и курсы ветеринарных работников в Ивантеевке.

Жизнь налаживалась и в хуторе, и в семье Талахан, где уже подрастали дети. И тут грянула Великая Отечественная. В первую партию мобилизованных Василий не попал, но уже в июле получил повестку в армию. Дела на фронтах обстояли катастрофически, и очередную партию новобранцев сразу же эшелонами направили из Пугачёва на Смоленщину. Вместе с Талаханом ехали на фронт и его земляки-кожевцы И. Воронко, В. Свиридов, Чепенко и другие, всего 10 человек. Из них только Василию удастся уцелеть на войне…

На фронт пополнение гнали в большой спешке, новобранцев даже не успели обмундировать, сказали, что сделают это на месте. Эшелоны встали на станции Ельня, но разгрузиться не успели. Налетели немецкие пикировщики…

- Это был настоящий ад, - вспоминал потом Василий Степанович. – Всё горело и рушилось, крики, стоны, вопли, вой самолётов и взрывы бомб. Через два часа от станции почти ничего не осталось. Ну, а наши ряды поредели наполовину. Было много крови, кое-где целые лужи – по щиколотку. Но нас, тем не менее, командиры собрали, построили и пешим ходом отправили к линии фронта, в 100-ю дивизию, которая потом станет 1-й гвардейской, в 81-й стрелковый полк. Там нас обмундировали, дали винтовки, и я оказался в артиллерийской полковой батарее. 70 человек личного состава и 4 пушки. Через четыре дня боёв батарея фактически перестала существовать

Бои за Ельню были ожесточённые, однако именно там немцы потерпели первое серьёзное поражение, и одной из лучших в сражении была 100-я дивизия генерала Руссиянова. Её вскоре пополнили и бросили под Конотоп, куда уже прорывалась танковая армада Гудериана. Через десять дней всё было кончено. Часть попала в окружение, боеприпасы закончились, стали пробиваться на восток. И попали в лапы к фашистам… Тот день Василий Степанович вспоминал как самый чёрный в своей жизни. Как скотину, их согнали в громадный лагерь, кормили дохлой кониной, а тут начались холода. Пленных погнали на запад, и в одном из сёл Талахан, рискуя жизнью, исхитрился сбежать из колонны. Но куда идти? До своих уже сотни вёрст, и тогда он предпринимает отчаянный шаг – направляется пешком в родное отцовское село Лаврики по занятой врагом территории. Говорит, что 300 вёрст прошёл украдкой за месяц. Ну, а в Лавриках его приняли как земляка, немцам на него не донесли, поселился он у родственников. Село большое, скота много, а Талахан ветеринар по специальности. Словом, нашёл себе работу. Бывало, что и немцам помогал то лечить лошадей, то ковать. А куда под автоматом денешься?

Полтора года прожил Талахан в Лавриках, оставил здесь о себе добрую память делами и покладистым характером. А в январе сорок четвёртого в село вошли части Красной Армии. Василия, конечно, снова в неё призвали, но сначала направили в СМЕРШ для проверки. Зацепились за то, что, дескать, ветеринарил на немцев. Обвинение серьёзное, пахло трибуналом. Однако сельчане-свидетели заступились за своего земляка, и их послушались. Снова надел Талахан солдатскую шинель. Сначала служил в полковой разведке, а потом его перевели в обычную пехоту, дали в руки ручной пулемёт. В марте того же года во время атаки на один из населённых пунктов рванула впереди немецкая мина, и её осколки ударили в лицо. Изуродовало нос, повыбивало зубы. Три месяца провалялся он в госпитале, где ему сделали вставную челюсть, навели порядок на лице. И снова на фронт, снова пулемётчиком. Наши к тому времени уже вошли в Польшу. И снова тяжёлые бои. Однажды вместе со штрафниками участвовал во взятии ключевой высоты. И остался цел. Потом бои на Висле. Переправились, захватили небольшой плацдарм на левом берегу.

- Нас мало, а немцы буквально озверели, - рассказывал Василий Степанович. – Лупили по нас из орудий, миномётов «Ванюша», засыпали бомбами с самолётов, и танки по два-три раза шли на нас. Однажды даже сбросили листовки, в которых было написано: «Приготовьте бельё, мы вас в Висле купать будем». Последняя атака была самой свирепой. Средь бела дня от дыма и пыли на нашем пятачке ночь наступила. Солнца не было видно. Танки прорвались на наши позиции и завалили часть траншеи. Но мы снова устояли. Танки пожгли, немцев целые горы трупов навалили. Осталась нас горстка во главе с комбатом Романцовым. В ночь поступил приказ возвращаться на противоположный берег. Поплыли на пароме, немцы повесили ракеты и открыли по нам шквальный огонь. Паром разбили, но на самом причале, и мы выскочили на берег. Нас всего 7 человек от батальона осталось…

Доукомплектовали батальон пополнением и перебросили на Сандомирский плацдарм. Там тоже страшные бои кипели, но снова Талахан каким-то чудом остался жив. Хранила его судьба. От Сандомира пошли на Германию.

- Немцы драпали так, как мы в сорок первом, - с удовольствием рассказывал о том времени Василий Степанович. – У нас же такая силища была, а порыв какой! Хотели с фашистами за всё рассчитаться. Но не с гражданскими. Мы их не трогали, хотя шли в основном через хутора. Мне даже не верилось, что я уже в Германии, в которой мог быть рабом. Ну, а под самый конец войны меня снова ранило. Шли мы колонной, а тут вдруг выскочили самолёты немецкие и врезали из пулемётов. Одна пуля угодила мне в голову. Хорошо был в каске, и ударила она меня по касательной. Свалился, как сноп, ребята думали, что мне хана. Однако отделался только контузией, но 20 дней в госпитале пробыл. Это уже май 45-го был. А 9-го ночью слышим страшный шум и стрельбу на улице. Переполошились мы: что такое? А это, оказывается, Победа! Выскочил я на улицу и давай палить из пистолета (он у меня всегда был с собой на всякий случай). В тот день все плакали от счастья. Так для меня закончилась война.

Демобилизовали В. С. Талахана в ноябре сорок пятого. Вернулся он снова в Кожевку и опять стал работать ветеринаром. На пенсию ушёл в 1970 году. Здоровье его не подводило, и он ещё долго помогал родной Кожевке. Занимался своим хозяйством. До глубокой старости держал вместе с женой корову, свиней, а сад у Талаханов был одним из лучших в округе. Его уважали все, а особенно местные казахи. «Это потому, - смеялся он, - что моя фамилия по-казахски означает «хозяин степей». Вырастил троих сыновей, двух дочерей и целую уйму внуков, правнуков и праправнуков. Словом, заметный след оставил на земле. Про таких как он один поэт сказал: «Гвозди бы делать из этих людей, не было бы в мире крепче гвоздей». Потому, наверное, и прожил Василий Степанович 95 лет. И прах его покоится на кладбище родной Кожевки.