Право, не пойму, как я выжил?! Тонул, горел, землей был засыпан. Ранения, операции перенес… - спрашивал и удивлялся Иван Петрович Старшов, оказавшийся моим соратником по Ленинградскому фронту. Вспомнили мы с ним знакомые места, пути-дороги и будто снова побывали в Пушкино, Царском Селе, Гатчине…

Вспоминая те далекие события, мой собеседник заметно волнуется, силясь восстановить подробности пережитого. Участник прорыва блокады Ленинграда под той самой Невской Дубровкой, он сполна хлебнул военного лиха на легендарном «пятачке», где решался успех всей операции небывалой стойкостью и ценой жизни многих людей.

Вспоминал: миг - и перед ним рваное облако пахучего взрыва мины, и провал в небытие. Перевязывая голову раненому, медсестра посчитала его уже безнадежным.  Но сознание вернулось к Ванюше Старшову, и, превозмогая адскую боль, он в каком-то полузабытьи сам дополз до медсанбата.

- Ни жене, ни матери из госпиталя не писал, что глаза лишился, не хотел расстраивать. Рад был, что второй врачи спасли. А потом я в стройбате служил как ограниченно годный. «Дорогу жизни» на Ладожском озере строили по льду. Морозы жуткие. Фашисты бомбят. Однажды наша машина в полынью от бомбы провалилась. Еле-еле спаслись и обледенели сразу. Одежду не снимешь. Вот где было невмоготу! 

Иван Петрович, словно вспомнив о самом важном, не без гордости продолжал:

- А Шура-то моя, Александра Никаноровна, тоже фронтовик. Да-а, 1-й Украинский, Японский. Вернулась домой пораньше меня. Жаль, умерла вот. Тоже настрадалась там. Помню, вернулся и я в 46-м году, как раз под Новый год. Думаю: как это я покажусь ей, пойду по улице без глаза. Стыдился, чудак, по молодости…

Мой рассказчик чуть отвернулся, сглотнув подступивший к горлу комок.

- До весны тянул связь телефонную до Белого озера, а весной в МТС пошел. Я ведь до службы трактористом был, да и в послевоенные годы работал на всяких тракторах…