В июне 1941 года 5 парней (я, Б. Телешев, М. Стопа, В. Мартынов и В. Цыгальницкий) собрались отпраздновать окончание средней школы № 3 им. Маяковского (ныне школа № 4 по ул. Смолина) поездкой с ночевкой на острове. И вот, когда уже все собрались, услышали, что по радио передают какое-то важное сообщение. Мы прислушались. Это было выступление В.М. Молотова - ВОЙНА. Мы все-таки поехали и переночевали на острове а, вернувшись домой, обнаружили повестки из военкомата. На другой день, 24 июня все мы встретились в горвоенкомате (в то время райвоенкоматов в городе не было). Тогда нас в армию никого не взяли, а выдали справки “зачислен в кадры РККА, оставлен до особого распоряжения.”
С началом войны все школьники старших классов, в том числе и те, кто уже окончил школу, были отправлены на сельхозработы в колхозы. Я, в частности, работал на прополке овощей в колхозе им. Первого Мая в с. Гурульба. Окончившим школу задержали выдачу аттестатов.
В сентябре-октябре по направлению Обкома комсомола и военкомата я посещал курсы радистов без отрыва от производства. В начале ноября в военкомате набиралась команда радистов для отправки на фронт под Москву. Получил повестку и я. Несмотря на болезнь “инфекционная желтуха “ я явился, ночь переночевал на пересыльном пункте, днем, перед отправкой, грузил мешки с мукой на пристани. Тогда мой отец нашел главного врача медкомиссии военкомата и рассказал ему о моей болезни. На это врач сказал “немедленно найдите его и отправьте ко мне”. Отец нашел меня на пристани, передал слова врача и я отправился к нему. Врач предоставил мне отсрочку от призыва на 2 месяца, а вся команда радистов, в составе которой я должен был отправиться на фронт, полностью погибла в результате попадания авиабомбы в их вагон при немецкой бомбежке эшелона недалеко от Москвы (это ведь был период ожесточенной битвы за Москву). Я единственный член команды радистов остался живым благодаря болезни Боткина.
В январе 1942 года в военкомате был переучет военнообязанных и с меня потребовали кучу серьезных документов (подробную автобиографию, очень подробную анкету, характеристику от ОК комсомола, 3 рекомендации членов ВКП(б) с солидным партийным стажем), которые я и представил. В результате я был зачислен в группу кандидатов в Училище шифровально-штабной службы (ШШС).
Набор в это училище был в июне и с марта по июнь я на полуобщественных началах работал в военкомате. В конце июня нас отправили в Читу в Училище, но там мандатная комиссия меня забраковала (моя мама – дочь священника, отец - сын рабочего-переплетчика, во время гражданской войны дважды призывался в белую армию писарем, но оба раза через месяц-полтора, симулируя, уходил из белой армии, а по приходу Красной армии 2 года добросовестно отслужил там тоже писарем). Меня отправили обратно домой. Здесь 17 июля я был призван в Армию и отправлен в Учебный автополк в г. Иркутске. Через месяц всех, имеющих среднее и высшее образование, отправили на ст. Дивизионная (г. Улан-Удэ) в пехотное Училище.
Однако и здесь мандатная комиссия меня забраковала. Меня направили в саперную роту на ст. Мальта (Иркутская область). Видимо рассчитывали, что попав на фронт, живым и невредимым сапер домой не вернется. Здесь я прослужил до марта 1943 г., получив звание младшего сержанта. Служба здесь была очень тяжелая. В январе наш учебный взвод, оставаясь почти единственным на весь военный городок, через день ходил в наряд. И в суровые 40-50-градусные морозы я через день ходил в караул на пост № 1 (склад ВВ).
В марте 1943 г. в саперной роте формируется команда, которую направляют в местечко Досатуй (Читинская обл.) на формирование кавалерийского полка. Прибыв в Харанор, нас пересадили в вагоны узкоколейки и по рокадной дороге (идущей вдоль фронта) увезли за 180 км в Досатуй. Здесь нашу команду не приняли в полк, т.к. военнослужащих 1925 года рождения в кавалерию тогда не брали, а в нашей команде почти все были именно такими. Нужно было возвращаться, а поезд пришел только через несколько дней и мы несколько ночей ночевали вповалку на голом полу в сухой конюшне (даже арестантам так ночевать не приходится). Наконец поезд нас отвез обратно в Харанор.
Здесь я попал в 770–й стрелковый полк командиром отделения. Полк находился в условиях полной боевой готовности (в 10-20 км отсюда проходила граница с Манчжурией, за которой также в полной боевой готовности стояла знаменитая Квантунская армия Японии, готовая в любой момент начать боевые действия против нашей страны). Постоянные (через день-два) учения с ночными походами. Во фронтовых условиях передвигаться полк мог только ночью.
В мае месяце в полку формируется команда численностью 600-700 человек и нас направляют на с/х работы на Забайкальский военный конный завод в местечко Булун.
Осенью по возвращению оттуда, я, как и большинство других солдат, попадаю на медкомиссию. У меня признают дистрофию и направляют в батальон выздоравливающих 67-го запасного стрелкового полка (недалеко от ж-д станции Оловянная) на усиленное питание и щадящий режим службы.
В начале 1944 г. здесь формируется маршевая команда на запад в г. Мелитополь. Этот город находится рядом с Крымом, в Крыму немцы. И мы так и думали что “Будем немца из Крыма выбивать”.
Так закончилась моя служба в крайне суровом Забайкалье. Служба здесь была хуже тюрьмы, полуголодное питание, плохие одеяние и обувь в зимних условиях делают службу здесь особенно тяжелой. Поэтому солдаты, попавшие сюда после ранения и госпиталя, усиленно рвались на фронт.
Теперь нас везут на станцию Наушки. Сюда подают эшелон с монгольскими лошадьми и нам поручают сопровождать лошадей на Запад. Две недели шел эшелон. Проехали г. Куйбышев (ныне Самара), Сызрань и тут по приказу сверху наш эшелон резко повернул на север и мы прибыли в г. Горький (ныне Нижний Новгород). Здесь мы сдали лошадей и нас, солдат, сдали на пересыльный пункт. К тому времени выяснилось, что немцев из Крыма наши войска уже давно выбили и отогнали далеко на запад.
С пересыльного пункта меня сначала направили в танковый полк, но там меня не приняли (мой рост оказался чрезмерным для танкиста). И наконец меня направляют в 12-й Отдельный учебный радиополк. Полк располагался в 3-этажном здании (видимо, бывшая школа). Здесь ежедневно по 10 часов занятий по СЭС (станционно-эксплуатационная служба, а фактически морзянка) и 2 часа так называемой самоподготовки. Иногда были выходы на 2-3 дня на радиополигон практически учиться работе на радиостанциях. В конце 1944 года я уже начал работал на РАФе (мощная радиостанция армии и фронта), держал радиосвязь с другими учебными радиочастями.
И вот однажды я лег спать, а ко мне прибегает дежурная по штабу (в полку были не только мужчины, но и много женщин) и говорит «К начальнику штаба, срочно». Я быстро одеваюсь, прихожу к нач. штаба и докладываю «Младший сержант Старков по вашему приказанию прибыл». Полковник спрашивает «Желаешь в заполярье ехать?». Я отвечаю «Желаю» (хотя не представлял, что это значит). Затем мне задали еще несколько вопросов и отправили спать. На утро собралась группа – человек 12-13 таких «желающих неизвестно куда». И нас направляют в г. Мытищи (Москва) в Московскую школу старших радиоспециалистов. Там нас усиленно тренируют на прием открытого текста (Армейские радисты открытый текст принимать не могли, только шифровки). Месяца через 1,5 –2 приезжает Начальник Главсевморпути Шепелев (он в свое время летал на Северный полюс при высадке там Папанинцев) и собственноручно принимает у нас экзамен по приему и передаче на ключе открытого текста. Большинство радистов экзамен провалили, сдали его только те, кто стал радистом еще на гражданке. Их сразу демобилизовали, зачислили в штат Главсевморпути и, при первой возможности, отправили на полярные зимовки. Мы остались в Мытищах, где 8 мая и узнали о Победе, об окончании войны с Германией...
В начале лета меня направляют на приемный Радиоцентр Узла связи Народного Комиссариата Обороны (ныне Министерство Обороны) старшим радиотелеграфистом с присвоением мне звания Сержант и награждения медалью «За Победу над Германией». Здесь я впервые после 17 июля 1942 года лег спать, как человек, на обычной кровати. Да и вообще служба здесь несравнима с тем, что мне пришлось перенести до этого, особенно в Забайкалье.
Осенью на приемный Радиоцентр прибыло молодое пополнение 1927 года рождения. И нас, стариков, кого демобилизовали, а кого отправили по другим частям, видимо передавать опыт. Меня направили в Горьковскую школу старших радиоспециалистов начальником радиостанций на учебном радиополигоне.
Сама ГШСР находилась в центре Горького (Нижнего Новгорода) в Нижегородском Кремле. А наш радиополигон «Печера» находился за пределами городской черты, на территории пригородного овощеводческого колхоза. Здесь по краю высокого приволжского обрыва на протяжении 150-200 метров располагались попарно 6 радиостанций РСБ-Ф в фургонах и наш жилой блиндаж. Здесь на 2 двухярусных кроватях спали мы, 6 сержантов и младших сержантов. Вдоль полигона тянулись огороды колхозников, а внизу, под обрывом находилась улица с домами и церковью вдалеке. За ними дальше была Волга.
Наша задача была охрана и содержание всей техники в рабочем состоянии, а при приходе курсантов помогать и учить их работе на радиостанции. Хотя бытовые условия здесь были далеки до идеала, но служба здесь была значительно легче. Вот здесь и закончилась моя действительная военная служба. В марте 1947 года я демобилизовался и через полмесяца 5 апреля эшелон с демобилизованными солдатами прибыл в Улан-Удэ и я вернулся домой спустя 4 года, 8 месяцев и 19 дней после ухода в Армию, не получив ни одного отпуска за время службы.

16 апреля 2010 года И.А. Старков

Мой отец, Иннокентий Алексеевич Старков, для меня был настоящим главой семьи, мудрым, иногда и строгим (что ж это утаивать) наставником, которого надо было нам, детям, слушаться, он был признанным биологом-натуралистом в нашей республике и за ее пределами, зачинателем ряда направлений в науке (он был единственным в 60-80-е гг. в Восточной Сибири специалистом по пчеловодству, воспитавшим и поддержавшим много последователей, давшим мне очень много информации о нашей природе, о наших животных. Он был и интересным собеседником, эрудированным во многих вопросах жизни, природы, истории, был и добродушным товарищем, даже иногда мог и подурачиться, посмеяться с нами вместе. Никогда не забуду наши путешествия на машине по разным уголкам нашей Бурятии, через которые мы начинали познавать окружающий нас мир. Уезжая в дальние командировки по нашей Родине (Москва, Новосибирск, Краснодар, Новороссийск, Казань и др.), он всегда о нас вспоминал и присылал оттуда какие-нибудь вещи вроде игр, бобин с фильмами и др. (один раз даже прислал 8 стульев, все из которых и сейчас стоят в квартире как новенькие) и деликатесы, которые мы, будучи в Сибири, иногда даже не знали, а о других мы в конце 70-х годов, когда начались трудности с продуктами, только могли мечтать. И, естественно, писал письма и звонил.
Конечно, война оставила на нем отпечаток. Он был честным, даже прямолинейным, что не всем нравилось, в частности, на его работе (он в то время, когда я рос, работал доцентом и парторгом в Бурятском государственном сельскохозяйственном институте). Но его очень уважали и любили студенты, за его эрудированность, преданность науке и любовь к природе, слушали его лекции, буквально затаив дыхание, и в анкетах на вопрос, кто из преподавателей больше всего им нравится, называли "И.А. Старков". Регулярно участвовал в дежурствах добровольных народных дружин института, бывало, большую часть ночи при таких дежурствах его не было дома.
С мамой, Кларой Николаевной, Иннокентий Алексеевич всегда был не разлей вода, жили они в мире и согласии, что так было важно для меня с братом; он всегда заботился он нас, помогал в решении задач, в других вопросах и т.д., по жизни всемерно помогал своим старым родителям и другим родственникам, соседям, сослуживцам по работе, любил охоту, сборы грибов, ягод, куда брал всех нас и даже приглашал наших семейных знакомых, с которыми сводила судьба нашу семью. Никогда я его не видел опьяневшим после праздничных застолий, а вне их он совсем не прикасался к рюмке (также как и мой дед, его отец); за исключением короткого периода молодости, который я, естественно, не застал, он совершенно не курил. Судя по фотографиям и рассказам, папа в холостяцкие годы пользовался успехом у женщин, был балагуром, весельчаком. И впоследствии, когда годы остепенили его, в семейном кругу и кругу друзей он был рассказчиком таким, что можно было обо всем остальном забыть, слушая его. Когда дедушка и бабушка по старости уже не могли ухаживать за дачей в коллективном саду, папа с мамой, заняв их место, поддерживали состояние участка еще более двадцати лет в образцовом виде, пока могли до своей старости ухаживать за садом. Водил папа машину до почти 80 лет и лишь с началом нулевых годов, когда резко возросло движение и число машин на городских дорогах, он вынужден был оставить вождение. Любил небольших собак и стремился заводить их в доме, где они, можно сказать, становились членами семьи и их мы тоже любили. Конечно, годы брали свое, в последние годы стали обостряться болезни, госпитализации. Но и в это время папа оставался еще достаточно бодрым человеком, сам ходил в магазины и ездил на рынок за продуктами. Все это благодаря и военной закалке, и его любви к природе, и, конечно, наследственности (среди его родни не было никого, кто бы умер от туберкулеза, диабета или рака). Однако оставались и другие причины... Что случилось, то и случилось. Но он оставил очень большой след в нашей жизни. И сейчас я о нем вспоминаю с грустью и одновременно с большой благодарностью за все то, что папа мне дал.