Соколова Аграфена Никитична

Из воспоминаний Аграфены Никитичны:

- В пять лет я осталась сиротой, но судьба детдомовских детей обошла стороной. Меня взяла к себе мамина сестра – шестнадцатилетняя Анна; она жила в Москве, работала в прислугах. Ее жених Федор не возражал против приемной дочери. Они стали мне настоящими матерью и отцом. В семье я не чувствовала себя чужой, но долгое время никак не могла заставить себя произнести слова «мама» и «папа». Помню, Федор однажды принес коробку ландрина (леденцы), но не отдал мне, как обычно, а начал просить: «А вот назови меня папой, назови…».  

- В начале войны наша семья жила в Москве, я училась в планово‑экономическом техникуме. Но какие занятия во время войны?! Учебный материал мы прошли ускоренным курсом, и нас выпустили, выдав дипломы. Военная Москва зимой 1941/1942 года. Голод и холод. С вечера занимали очередь за хлебом, во время бомбежки разбегались кто куда, а после налета опять бежали к магазину занимать очередь.

- Меня призвали в армию в 1942 году. После двухнедельной учебы в Можайске и принятия присяги нас распределили на службу в полевую почту 132. Для перевозки груза выделили лошадь. Доставлять почту при любых условиях стало для нас законом.

- На войне высвечивается все самое хорошее и самое отвратительное, что есть в человеке. И на войне не место ни женщинам, ни девушкам. Нам повезло: нас оберегал сорокалетний командир, – мы считали его стариком. «Только скажите, кто будет приставать, – пристрелю!» – потрясал он револьвером. Мама писала «Приезжай любая, но только живая. Мы тебя всякую примем»-

 Ежедневные бомбежки. В окружении в болотах под Смоленском чуть не погибли от морозов и голода. Командир принял решение: забить лошадь и накормить солдат, а мог за уничтожение тягловой силы попасть под трибунал. Воду для питья черпали из болота, затянутого льдом. Когда же он растаял, увидели: на дне лежат убитые немцы. Лошадью мы потом разжились, но ненадолго. Вечером привязали к дереву, а ночью ее увели. На войне так – не зевай!

- Однажды во время бомбежки взрывной волной накрыло землянку, где мы проводили комсомольское собрание. Кто сейчас наверху: наши? немцы? – неизвестно. Но мы держались стойко, пели «Интернационал» и русские песни, а к концу вторых суток обменялись адресами: кто останется в живых, пусть напишет родным о нашей гибели. Нас откопали.

- В конце войны нас направили на помощь в Польшу. Помимо советских боевых наград у меня три награды войска Польского.

- Однажды, во время боев за Варшаву, везли мы письма в тыл. Сначала ехали спокойно. Вдруг появился немецкий самолет, заметил нас и стал обстреливать. Повозка с почтой перевернулась, меня отбросило в сторону и засыпало снегом. Когда очнулась, увидела, что мой спутник‑солдат убит, а лошадь придавило разбитой повозкой. Кругом ни души. Что делать? Собрала письма в мешок, взвалила его на плечи. Часа три добиралась до почтового вагона. Но как ни устала, надо идти обратно, доставить солдатам письма и свежие газеты.

- Как мы радовались, когда вручали им весточки из дома! Они преображались, были такими счастливыми!

- Мы собирали солдатские письма, сортировали их и по команде ротного везли на станцию к почтовому вагону, – обычно он находился в середине состава – сдавали почту и забирали письма для раздачи солдатам. Потом бежали в конец поезда, где обычно находилась кухня. Котелок всегда при нас, ложка за голенищем. Успеешь – плеснут горячего супа в котелок, не успеешь – останешься голодной.  

- Три с половиной года войны – бомбежки, ужас, голод! Вместе с войсками проходили освобожденные деревни, где торчали одни печные трубы. Названий не запоминала. И все же считаю себя счастливой: выжила всем смертям назло, хотя дважды была ранена, лечилась в госпиталях, вернулась в свой полк, дошла до Берлина, расписалась на Рейхстаге.

- Мне повезло и в личной жизни. После войны я встретила замечательного человека, расписались с ним в 1947 году. Вокруг бедность, нищета, а у нас с Мишей любовь! Надо идти в ЗАГС, да не в чем. Кто‑то из соседей дал свои ботинки. Я так хотела надеть фату, и соседка сняла с окна занавеску – фата была до самого пола.