Не могу забыть фронтовую фотографию своего деда. На ней он со своим фронтовым товарищем. Товарищ тот стоит подбоченясь, гордо выпятив грудь с медалью, и смотрит этаким орлом, и чёрт ему - не брат. А вот дед сидит на повозке и вид у него не парадный. В выгоревшей гимнастёрке, пилотке по уставу и вид его не боевой. Скорее так выглядит смертельно уставший, измотанный тяжким трудом человек. Согбенная спина, тяжёлые кисти рук на коленях, и взгляд утомлённый, "в себя". На обороте надпись:"Жене и детям на память". Ниже:" Лида. 1944 август". Обескураженный сухостью послания (почему не "любимой жене" не "дорогим моим детям"?), переворачиваю фото и вглядываюсь в глаза деда... И вдруг фото увеличивается, становится объёмным, будто это я стою вместо фотографа. И начинаю понимать. Лида, Белоруссия, август 1944, затишье перед боем, операция "Багратион", бросок в Пруссию... Деду, начавшему воевать ещё с туркестанскими басмачами, мобилизованному в 1942 году, на той фотографии 50 лет от роду. В Сибири остались жена и пятеро детей. А впереди нескончаемые дни войны. И каждая минута на фронте может стать последней в жизни. Ведь служил он в артиллерии, на передовой. Оттого и скупая надпись на фото. Чтоб в случае чего не лили горькие слёзы над ней. Берёг он чувства своих родных, как мог, сам душой истерзанной мучаясь думами за семью, заслоняясь нарочитой сухостью, отрекаясь во имя любви. Библейская философия: смертью смерть попирая во имя жизни. И любви. Так коротко и ясно рассказала мне это старая фронтовая фотография.