«…Так случилось и с Константином Шелякиным. Этот молодой пилот начал свой боевой путь в ту тяжелую пору, когда фашисты ломились в Крым. В небе Таврии сержант сбил первый самолет. Причем произошло это в довольно необычной обстановке.
На полевой аэродром Тагайлы, что в северо-западной части Крыма, прибыли девять летчиков 2-й эскадрильи на новейших истребителях ЯК-1 конструкции Александра Сергеевича Яковлева. Самолет был вооружен двумя пулеметами, одной 20-миллиметровой пушкой и по своим боевым качествам не уступал хваленным «мессершмиттам». Девятку возглавил заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Иван Калинин. Он и еще три летчика уже имели на личном счету сбитые самолеты. Остальные — новички, необстрелянная молодежь. Они только что закончили авиационное училище и научились самостоятельно летать. Их ждали жестокие схватки с сильным и наглым врагом. Среди этих юных бойцов находился и комсомолец Константин Шелякин.
В один из пасмурных октябрьских дней два звена ЯК-1, выполнив задачу вблизи линии фронта, возвращались на свой аэродром.
Вечерело. Сержант Шелякин, шедший крайним ведомым, отстал от своих. А на крымскую землю уже опустились сумерки.
Вдруг в потемневшем небе он заметил силуэты самолетов (по своей конфигурации ЯК-1 и МЕ-109 были схожи). Решив, что это однополчане, приблизился к ним, пристроился и облегченно вздохнул. Но тут же насторожился. Самолетов летело шесть, а их должно быть пять. Что за наваждение?
Шелякин оглянулся назад и увидел еще шестерку истребителей. Присмотревшись внимательно, сержант оторопел: то были «мессершмитты». Он поспешил предупредить об опасности впереди летящих, но, подойдя поближе к одному из них, вместо пятиконечных звезд увидел на самолете фашистские знаки.
Гитлеровцы из второй шестерки распознали ЯК-1. Приняв, вероятно, всю группу за советских истребителей, они открыли огонь. Сержант Шелякин не растерялся. Он прибавил газ, приблизился почти вплотную к одному фашисту и нажал на гашетку: Свинцовая нить прошила «мессершмитт». Он загорелся и рухнул вниз.
В воздухе началась неразбериха. Гитлеровцы стали бить друг друга. А советский летчик, поняв, что ему здесь делать больше нечего, юркнул в сторону и поспешил на свой аэродром. Но поскольку стало уже почти темно, а ночью сержант Шелякин летать еще не научился, да и к тому же бензобаки были почти пусты, то пришлось совершить вынужденную посадку на поле. Позже выяснилось, что фашисты сбили в потасовке еще три своих самолета.
Друзья пилота, томясь неизвестностью, волновались.
В это время из штаба позвонили по телефону и соообщили, что наземные войска видели, как ЯК-1 вступил в неравный бой с двенадцатью «мессерами» и одержал победу.
Шелякин на свой аэродром вернулся рано утром следующего дня. Его радостно встретили друзья. Начались расспросы.
— Скажи, Костя, страшно тебе было? — не удержался сержант Лев Ватолкин.
— Конечно, страшно. Особенно в первые минуты. Потом набрался храбрости.
— Надо записать Шелякину все четыре сбитых самолета! — раздались голоса.
— Нет, братцы. Я сбил один. И никаких подачек мне не нужно, — ответил сержант.
В такой необычной обстановке и начал свой боевой путь летчик Шелякин, продолжая его в небе осажденного Севастополя.»
.

В тот день Алексеев со своими изучал район, а Калинину разрешили еще два вылета. В четвертый раз из этой группы пошел лишь сержант Шелякин напарником Арсену Макиеву. Домой возвращались в сумерках, и Арсен не заметил, когда и куда делся его ведомый. Калининцы были грустные, подавленные, вместе с ними волновалась и вся эскадрилья. Ничто так не гнетет летчиков, как неизвестность, как судьба без вести пропавшего товарища. Ждали Шелякина до темноты, прислушивались к далеким звукам, хотя и знали: в воздухе он быть не может, кончился бензин. А глаза с надеждой смотрели на север, где небо у горизонта озарялось всполохами прифронтовых пожарищ.
Меня позвали к телефону.
- Что же вы не докладываете? - спросил полковник Страутман.
Хотел было извиниться и сообщить о невернувшемся с боевого задания, но полковник продолжал говорить сам:
- О подвигах своих летчиков штабу приходится узнавать окольными путями. Сейчас получено сообщение от наземных частей. Один истребитель "як" вступил в бой с большой группой "мессершмиттов", сбил четыре из них, и благополучно ушел. На "яках" в это время в воздухе была только ваша эскадрилья. Кто же этот храбрец, скажите?
Я доложил о случившемся.
Полковник сразу же сделал вывод:
- Значит, он. Молодчина. А вы не волнуйтесь - утро вечера мудренее.
Выйдя из землянки, и увидев своих ребят, а своими мы теперь считали уже и калининцев, я понял: каждому из них можно верить больше, чем самому себе. На каждого можно положиться - умрет, а задание выполнит. И мне очень захотелось, чтобы эти надежные люди воспрянули духом, поэтому, сам еще не веря, бодро сообщил:
- Шелякин жив-здоров, на вынужденной. По коням!
Все будто ожили, с шумом "оседлали" пикап и машину-стартер. В деревню ехали с песнями.
Шелякин прилетел на рассвете. Механики гоняли на разных оборотах моторы, готовили самолеты к вылету. Летчики сидели в землянке КП, ожидали задания. За гулом моторов никто и не слышал, как он приземлился. А когда увидели его на пороге землянки, все кинулись к нему. Обнимали, трясли за руку. А он смущенно улыбался, повторяя:
- Да пустите же, братцы, доложить надо.
Но хоть у нас и было принято докладывать чин по чину, по всем правилам воинского Устава, на сей раз слушать доклад Шелякина не хватало терпения:
- Что прибыли - вижу, что на вынужденной были - знаю, а теперь садитесь и рассказывайте по порядку. Тут всем интересно знать, как вам удалось одному четырех фрицев сбить и самому сухим из воды выйти.
Шелякин мотнул головой, усмехнулся.
- Да я их и не сбивал, товарищ старший лейтенант.
- А кто?
- Да они сами себя посбивали. А я только одного успел.
Шелякин сказал это так простодушно и комично, что все засмеялись.
- Честно говорю, - оправдывался Шелякин. - Мне и самому смешно, как все получилось. Как отстал от своих, не заметил. Потом догнал, пристроился. А сзади откуда-то взялась еще шестерка "яков". Армейские, подумал я. Только что это сухопутные летчики за нами жмут? Им-то влево нужно забирать, на Джанкой. Еще раз оглянулся. А это вовсе не "яки" а самые настоящие "мессеры" (Надо сказать, что "яки" первых модификаций не имели выпуклого отдельного фонаря кабины как у Як-7 и Як-9, а вместо этого у Як-1 выпуска 1940-41 г за фонарем кабины был пологий гаргрот - почти как у "мессершмиттов" Bf109 - прим. О.Т.). Я рванулся вперед, хотел покачать крылом старшему лейтенанту, предупредить об опасности. Поравнялся с машиной Макиева, глядь, а на ней вместо звезд, кресты. Признаться, мне сразу жарко стало. Чуть приотстал, начал соображать, как выбраться.
- Спикировал бы до земли, они бы и сообразить не успели, - подсказал кто-то.
Начали спорить. Не дослушав Шелякина, каждый высказывал ему свои советы, как он должен был поступить при создавшейся обстановке. Спор этот, конечно, был не бесполезен. Но пришлось все-таки прервать.
- Будет вам. Пусть Шелякин доскажет, что же дальше было.
- По честному, я снахальничал, - продолжал Шелякин. - Сначала-то, конечно, струхнул. А потом вижу, меня не трогают. Мой "ведущий", то есть немец, когда я с ним поравнялся, ноль внимания. И снять его было пара пустяков. Но ведь ведущий группы - птица, небось, поважней. Я напустил на себя храбрости, выдвинулся вперед, дал короткую очередь по ведущему группы и снова на свое место. Ну, думаю, пропал! А немцы в сумерках не разобрались что ли, не на меня, а на свое начальство, по которому я стрелял, набросились и сбили... Хотел я спикировать за ним, за падающим, вроде бы добиваю, и улизнуть на бреющем, да со своим "ведомым" жаль было расставаться не попрощавшись. Довернул машину влево, влепил по его мотору полную дозу, а сам в сторону. А он, подлец, моментально вспыхнул и провалился вниз. Знал бы, что собью его с одной очереди, я бы за ним и наутек. Но тут мне на выручку поспешили фрицы задней шестерки. Они оказались неплохими стрелками - еще двух "мессершмитов" сбили. К одному из них я записался в сопровождающие. Так и ушел. А на вынужденную сел - побоялся в темноте машину разбить.
- Вот это да!
- Такого еще не бывало.
- Сколько ему записать, товарищ командир? - спросил адъютант.
- Все четыре или один?
В самом деле, сколько же этому храбрецу следует записать? Ведь, по совести, - один противник, сбитый им лично. А по существу, за храбрость, за находчивость, ему надо отдать четверых.
- Правильно, все четыре его. - раздались голоса.
- Мне подачки фашистов не нужны, возразил Шелякин. - Один мой, его и пишите.

Жаль, не успею на аэродром, – сказал Остряков. – Он достал свой именной пистолет и протянул Юмашеву. – Прошу, Константин Иосифович, вручите сержанту Шелякину от моего имени перед всем личным составом пятой эскадрильи.