Василий
Филиппович
ПОДЕЛИТЬСЯ СТРАНИЦЕЙ
История солдата
Война – глазами отца
Генерал Мороз.
Для нынешнего молодого поколения отечественная война неизбежно становится одним из некогда бывших событий в ряду множества других в истории страны. А для мальчишек очередные «звездные войны» более интересны и захватывающи, чем фильмы про далекую войну и редкие рассказы чествуемых дважды в году немногих оставшихся ветеранов.
Родившимся после войны она была, что называется «вчера». Ее участники жили и работали рядом, но не очень охотно и скупо её вспоминали. Мне повезло: уступая настойчивым просьбам, отец, увлекаясь и почти забывая о возрасте слушателя, рассказывал о войне. Рассказывал то, что не принято было рассказывать на официальных встречах. И передо мной, жаждавшим рассказа о смертельной опасности и победных маршах, об ежедневных подвигах и славе представала совсем другая война. Война, как тяжкий ежедневный труд, без выходных и праздников, где смерть была обыденна и повседневна. Фронтовые будни и быт без всяких прикрас.
«А, знаешь ли, сын, что такое война зимой? - спросил меня отец, когда я поуютней уселся в натопленной комнате, упросив в очередной раз рассказать «про войну». Передовая это ведь сначала всего-то линия окопов в чистом поле. Это потом траншеи роются, блиндажи да землянки. Да и в блиндажах не воюют, а отдыхают по очереди. А днюет и ночует и солдат, и взводный лейтенант в окопе, который выдолбить-выкопать сначала нужно. А персональный блиндаж только комбату положен. И опять-таки не сразу, сначала солдату самому в землю закопаться надо. Одевали нас, конечно, не плохо. Валенки, теплое белье, брюки с гимнастеркой, стеганые ватные брюки, полушубок, ну и шапка-ушанка с теплыми рукавицами. Да ведь и морозы были не слабенькие. Мороз, он ведь генерал и для немцев был, и для нас тоже. Вот сидишь в окопе, ящик ли деревянный приспособишь, сена-соломы ли где найдешь, веток ли наломаешь, если лесок недалеко – вроде не холодно. Ну и задремлешь – спать-то больше негде. Минут двадцать поспишь, не больше. Окоп-то не широкий, и, как бы не старался прямо сидеть, в бруствер лбом упрешься. И через шапку мерзлую землю быстро чувствовать начинаешь. Встряхнешься, выпрямишься – глядишь, назад повело и теперь спиной через полушубок мерзлую землю чуешь. И так вот сутками на первых порах. Костра разжигать нельзя, разве что перед смертью согреться захочешь, - немец стрелять умел.
Говорят, что морозы нам победить помогли. Чепуха это. Немцу, конечно, тяжелее приходилось. Блиндажи у них, правда, не чета нашим были. Любили воевать с комфортом. А вот с одежонкой у них было швах. Не рассчитывал Гитлер зимой воевать. В их шинелишках зимой не повоюешь. Вот они и утеплялись, чем могли. Платки пуховые особо ценились. А на сапоги лапти плели, соломой их набивали. Прока с этих лаптей мало. (В его словах отчетливо слышались нотки сочувствия. Надо сказать, что отец, как и большинство фронтовиков, относился к немцу – врагу уважительно. С нескрываемой ненавистью, когда речь заходила об оккупированных территориях, но к солдату-фронтовику – уважительно).
А ты думаешь, наши солдаты не мерзли? Хоть русский к морозу привычный, греться без всяких печек умеет. Помнишь ведь сказку про двух морозов. Чувствует, что пробирать мороз хоть и в тулупе начинает, так вскочит и хоть вприсядку пойдет, но согреется. И что интересно, простудных заболеваний почти и не было. Обморожения были, но как-то без воспалений легких обходились. А вот пришло пополнение со Средней Азии, так по утрам замерших штабелями складывали. Непривычные они совсем к зиме. Сядет в уголок окопа, сожмется в комок, нос в воротник сунет – вроде как дыханием греется, и смерти своей не чует. Мороз он коварный – замерзнуть совсем не больно, да человек и не понимает, что замерзает. Приходилось специально дежурных назначать – окопы через каждый час проходить, замерзающих будить и вне очереди в блиндаж отогреваться отправлять. Так что войну народ выиграл, отечество защищая, а не генерал Мороз. Зимой воевать всем тяжко. Да и летом хорошего мало. Война – это горе народное.
Ю.Щадин
Для справки: отец автора – Щадин Василий Филиппович, после 6-ти месячных курсов Ташкентского пехотного училища, прошел фронтовой путь от командира взвода до командира батальона. За мужество и отвагу при форсировании Днепра присвоено звание Героя Советского Союза. После тяжелого ранения уволен с действующей армии по инвалидности. С 1951 года жил в г.Балашове. Умер в 1979 году.
Воспоминания
сын - Щадин Юрий Васильевич, младший советник юстиции в отставке
Война – глазами отца
Предательство не прощается.
Почему, спрашиваешь, я лейтенантом остался, два года провоевав и батальоном командуя? - задумчиво протянул отец. В армии, сын, за провинность одного могут все подразделение наказать. Читал, что за трусость одного Чингис, к примеру, каждого десятого смерти предавал. Орда-ордой, а войско показательное по тем временам было. И не он один таким образом железную дисциплину поддерживал. Еще в Древнем Риме каждого десятого легионера по жребию наказывали. А у нас вся дивизия оказалась наказанной. За что? За то, что один взвод испытания голодом не выдержал.
Фронтовой паек был достаточный – голодный солдат воевать не сможет. Только пришлось нашему полку две недели без пайка обходиться. Благо, что зима уже заканчивалась, а то бы не выжили. Получилось, что отрезали немцы полк от тылов, считай, в окружении были. Занял полк круговую оборону, и приготовились мы подороже жизни свои отдать. Я тогда взводом командовал. Но то ли сил у немцев под рукою на нашем участке не было, то ли посчитали они излишним операцию такого небольшого масштаба проводить, надеясь, что голод свое дело сделает, но немец ограничивался только минометным обстрелом. Наше командование, похоже, тоже не имело возможности сразу нам помочь. Приказа на прорыв окружения нам не давали – планировали прорыв со своей стороны и готовили для этого силы. Положение, как принято говорить, стабилизировалось. Все бы ничего, только даже при жесточайшей экономии через пять суток оказалось, что есть нечего. Сбросили нам пару раз по ночам кукурузники продукты… Немец о нашем положении знал, и листовки с самолета сбрасывал. Как сейчас перед глазами стоит нарисованная на листовке тарелка с гороховой кашей, а над кашей парок струится. И текст соответствующий, с предложением плена с гарантией сохранения жизни и трехразового питания. Стоит только эту листовку в качестве пропуска предъявить. И нашелся офицер, прельстившийся обещанием фашистской каши и решивший жизнь себе предательством купить. А чтоб цену своей подлой душонке поднять, приказал своему взводу с оружием к немцам перейти. Два солдата попытались назад вернуться, так он приказал по ним огонь открыть. Один солдат погиб, второй все же смог вырваться. Успели мы опустевшие окопы занять, и встретить сунувшегося было в это место немца, как положено. А через три дня пришла к нам прорвавшая окружение помощь, и нас отвели во второй эшелон. Можешь себе представить: восемь километров мы больше суток шли, так обессилели. Сначала нас жидкой манной кашей понемножку кормили, а через двое суток по полторы нормы продпайка дали, а мы еще с месяц все искали, где бы что поесть. С тех пор прозвали нашу дивизию «голубой» (для молодого читателя: в то время этот термин никакого отношения к сексуальной ориентации не имел и означал лишь склонность к предательству рабоче-крестьянского дела). И ни наград, ни званий вплоть до форсирования Днепра нам не полагалось. А я вскоре ротой стал командовать, а затем и батальоном. А после Днепра меня тяжело ранило. Награду я получил самую большую, а звания не успел, так лейтенантом и остался. Да ни за награды и звания мы воевали. Свободу свою мы защищали, как испокон на Руси велось.
Кстати, через неделю мы на этом участке в наступление пошли. И в первой же освобожденной деревушке увидели на виселице, кого ты думаешь? Командира взвода с деревянной дощечкой на груди и надписью «предатель». Как видишь, немец оценил его «услугу» по достоинству: офицеру, предавшему Родину и своих солдат нет прощения. Награда такому Иуде – виселица. Таким показательным наказанием немецкие генералы своего же солдата воспитывали. И офицеров своих, конечно, тоже. Умели немцы воевать. И предательства не прощали ни своим, ни чужим. А все же хребет мы им сломали.
Ю.Щадин
Война – глазами отца
Никто не хотел умирать
«Железный ветер бил в лицо, и они все шли вперед, и
снова чувство суеверного страха охватывало
противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?»
В.Гроссман
Спрашиваешь, страшно ли было в атаку ходить? Видишь ли, сын, на фронте смерть ежедневно рядом с каждым ходила. И безразличным к этому человек быть не может – жить каждому хочется. Но слышал, наверное: «смелого пуля боится, смелого штык не берет». Не праздные, кстати, слова. Сразу скажу: безрассудная смелость – глупость. Пустая бравада на фронте не приветствовалась, да и встречалась крайне редко. Пулям кланяться зазорного ничего нет. Трусость и осторожность понятия разные. А вот жить, тем более воевать с постоянным страхом нельзя. Не раз замечал: застыл страх в глазах – не жилец солдат на свете. В первом же бою погибнет. И необъяснимого тут ничего нет. Страх и волю, и разум парализует, человека в животное превращает, а на войне внимательность, расчет и мгновенная реакция нужны. А паника из войска толпу делает не только не управляемую, но и бестолковую. И гибли люди там, где можно было живым остаться. Не случайно прошедшие обстрел и бомбежку солдаты погибали гораздо реже. И смерть их недешево врагу обходилась. Каждый знал, что атаки без потерь не бывает, и понимал, что вот именно этот бой может быть для него последним. Но мысли такой не держали, в каждом надежда была, что доживет до победы. Вот эта уверенность – может быть и погибну, но не сегодня, и выжить помогала и побеждать. И было еще понимание: надо. Надо выполнять приказ, выполнять поставленную тебе задачу. Связисты, саперы, санитары в атаки не ходили. Они просто выполняли свою работу, обеспечивали связь, переправу, вынос раненых. Часто под огнем и без какой-либо возможности отступить.
А самое тяжелое в атаке – от земли-матушки оторваться, под пули себя, живого, подставить. И чаще всего первыми это делали взводные и ротные командиры. А потом – не до страха. И если удавалось до окопов немецких добраться – бежал немец, не выдерживал. Не знаю, благородная ярость или не совсем, когда врага, под огнем которого бежал и падал, и вновь поднимался, и сто раз убитым быть мог, перед собой видишь. Вот этот животный страх, который только что испытал и в себе подавить смог, в эту ярость выливался – голыми руками задушить готов. Страшен русский солдат в рукопашной схватке и нет ему в ней равных. И бежал немец, либо, бросая оружие, сдавался. А тех, кто «капут» не кричал – в секунды сметали. Только вот не всегда до немецких окопов добираться доводилось, до последнего яростного броска. По несколько раз в атаку поднимались, пока не убеждался отдающий такую команду штабной командир, что нет, без серьезной артподготовки, без охватов с флангов, просто так, в лоб, не взять эту деревеньку или безымянную высотку.
А смерть у многих мгновенной была, той самой, которую в песне, на позиции провожая, девушка солдату желала. Тяжелого ранения больше боялись – кому же хочется беспомощным инвалидом век мыкать. А смерть… дважды умирать еще ни кому не приходилось. О ней предпочитали не думать. Страшна, сын, не смерть, а ожидание смерти.
Ю.Щадин
Война – глазами отца
Фатализм.
На фронте смерть найти могла в любой момент, когда ее и ждать никакого резона не было. Уж кому как на роду написано…
Отвели наш батальон во второй эшелон. По фронтовым понятиям, это почти тыл. Остановились в деревне. В избе крестьянской шесть офицеров было. Пообедав, за столом сидели, в карты играли. Хозяйка с двумя малыми детьми на русской печи была. Нашел нас шальной немецкий снаряд… Очнулся я, из под обломков развалившейся избы выбрался. Один. Да на печи дети плачут – их мать своим телом прикрыла. А на мне царапины, да легкая контузия. Вот и не поверь после этого в судьбу.
А вот другой случай. Уже за Днепром остановились мы – отступающий немец решительно огрызаться начал. Сразу окапываться начали – без этого нельзя. Какой бы тяжелый переход не был – окоп для солдата – первое дело. Причем в полный рост. Земля матушка и от бомбы спасала, и от танка. Сколько этой землицы руки солдатские за войну перелопатили – не один ДнепроГЭС соорудить можно. Бывало, только окопаешься, новая команда: сняться и в другое место идти. Знать бы, часок вздремнуть можно было вместо напрасной работы.
Ординарец мой окоп начал копать, а я командиров рот вызвал: задачу поставить. Дело днем было. Похоже, немец в бинокль группу офицеров заметил и первой же миной нас накрыл. Очнулся я уже в госпитале, фронтовой хирург меня с того света вытащил. На память у меня осколок в голове остался. И вот пять человек в рост рядом стояли, а ординарец по колено только окоп успел вырыть. А ранило, как я после узнал, меня одного. Судьба.