Перед войной всем военнообязанным были розданы повестки о явке в военкомат в случае войны. Повестки были такого содержания:
«Явиться в первый день войны», «Явиться во второй день войны». Грише вручили повестку: «До особого распоряжения».
Во второй день войны он пришёл на призывной пункт военкомата, а ему сказали, что с такой повесткой надо вернуться домой, продолжать работать и ждать вызова.
Он считал, что надо ЗАЩИЩАТЬ РОДИНУ, и, не дожидаясь вызова, 5-го июля 1941 года мой муж Григорий Логинович Шакулов ушел добровольцем в Народное Ополчение Ленинграда в звании рядового красноармейца. Начались строевые и боевые учения, а затем, полная риска и лишений, фронтовая жизнь – жизнь солдата, поэта и писателя.
В этот же день 5-го июля 1941 года – я вернулась на работу в Управление Народного Комиссариата Госбезопасности Ленинградской Области (УНКГБ ЛО), где работала раньше с февраля 1938 до лета 1940 года.
Сейчас я работала сутками. Иногда, в экстренных случаях, приходилось работать по двое суток подряд. Бывало, что приезжали днём или ночью и увозили на работу, для выполнения срочных заданий. Принимала шифровки. Шифровальщиц было мало. Однажды похитили одну из нас, и больше её никогда не видели. После этого к нам в рабочее время приставили охрану.
Строевые учения ополченцев проходили на площади у Казанского собора. После суточного дежурства, ради того, чтобы увидеть Гришу, я приходила и наблюдала со ступенек собора за учениями, во время которых мы не могли поговорить с ним. Гриша старался побыстрее пообедать в столовой, чтобы на пару минут выйти ко мне, пока другие ещё обедают.

Долгожданная встреча
В августе 41 года Гришину часть направили под Гатчину.
Когда мне дали первый выходной, я поехала в Гатчину. Сошла с поезда, вижу впереди, вдалеке по шоссе идёт группа солдат. Приметив, что дорога делает петлю, решила перебежать через поле, сокращая путь, чтобы догнать солдат. Шагнула в густую траву, не заметив канавы с водой, упала в неё с насыпи дороги. К моему счастью канава была не глубока, но ударилась я больно. Поднимаюсь мокрая, с моего белого платья вода стекает грязными струйками.
В то время было приказано всем носить противогазы. В сумке моего противогаза была сладкая булочка и пара конфеток для моего любимого солдата, которые плавали, как рыбки, виляя хвостиками. Готовясь к долгожданной встрече, я долго мастерила причёску, чтобы поразить моего Гришечку. От причёски теперь почти ничего не осталось, от обиды я зарыдала, выливая воду из сумки с противогазом и конфетами. Тех солдат я догонять, не стала. На моё счастье погода была тёплая солнечная, и моя одежда быстро обсохла. На платье моём белом появились интересные рисунки.
Целый день я спрашивала у встречных, где находится нужная воинская часть, но мне не говорили, храня военную тайну. Вечером, увидев группу солдат, которые рыли траншею на картофельном поле, я подошла к ним поближе. Вдруг, меня окрикнул Гриша. Командир даже разрешил ему проводить меня до поезда. Он горячо обнял меня, расцеловал - мы были безмерно счастливы и долго смеялись, когда я рассказала ему о том, как искупалась в канаве. А булочка и конфеты уже просохли, и очень понравились Грише. Ведь солдатский паёк не включал таких вкусных лакомств. Мы договорились, что я приеду к нему в свой следующий выходной после суточного дежурства. Но наши планы не сбылись.

Ранение. Госпиталь.
В сентябре 1941 года Гришу ранили в бою — была раздроблена кость левой руки. Его отправили в Ленинградский эвакогоспиталь на Обводном канале, но и там красноармеец Григорий Шакулов воевал с фашистами. Он воевал не только с винтовкой в руках, но и своими заметками и стихами, печатавшимися в разных военных изданиях, а чаще в газетах «Боевая тревога», «На страже Родины». После публикации стихов и заметок красноармейца Шакулова, с разных концов страны ему приходило много патриотических писем. Конверты маленькие, склеенные из газетной бумаги, квадратные или треугольные, на каждом печать: «Проверено цензурой».
Раненых в госпитале было много, они лежали в палатах, в коридорах, даже на полу — на досках. И многие с надеждой глядели на меня — не их ли разыскивают родные. После долгих часов поисков, потеряв надежду на встречу с Гришей, я направилась к выходу, утирая слёзы.
Вдруг, я увидела, что он идёт ко мне навстречу. Рука на перевязи, лицо усталое, измученное, но светится счастливой улыбкой. Мы нашли уединённую скамеечку и никак не могли наговориться и насмотреться друг на друга. Но долго быть вместе нам не пришлось, потому, что у него сильно болела рука, и ему надо было идти на перевязку. Мы договорились о следующей встрече у госпитальных ворот. Я пришла туда ещё один раз, а вскоре получила весточку от него. Гришу перевели в госпиталь, располагавшийся в школе на Большой Пушкарской улице, а затем в госпиталь на Ржевке, вернее в Колтушах — тоже в школе. Туда я дважды подолгу добиралась то на попутных машинах, то пешком.
Этот госпиталь был переполнен тоже. Я, подойдя к воротам, просила позвать Гришу, и мне везло — его находили быстро.
Мне вспоминаются счастливые минуты того тяжелого времени: Это было в день рождения Гриши 11 октября 1941 года.
Я пришла к нему в госпиталь, врачи отпустили его на три часа и мы пошли погулять. Погода была чудесная — осенняя солнечная — настоящее бабье лето. Гриша читал мне стихи Сергея Есенина, а затем декламировал свои новые произведения.
Примерно через месяц раздробленная кость раненой руки Гриши срослась. Однако рука плохо двигалась и постоянно болела. Сделали рентгеновский снимок и увидели, что кость срослась неправильно. Решили ломать кость и лечить, чтобы рука могла действовать, и он смог бы вернуться в свою часть продолжать службу.
В конце октября Гришу перевели в батальон выздоравливающих, который находился на Литейном проспекте. Здесь он не только лечился, но и выполнял задания по службе, охраняя военные объекты. Однажды, сдав дежурство и отойдя от объекта, он увидел, что упала бомба именно в то место, где он только что стоял. Очень тяжело было видеть это. Его тогда контузило, но вскоре он пришёл в себя.
Гришино здоровье улучшалось быстрее, когда его, изредка, отпускали домой. Тогда, после работы он встречал меня, и мы вместе — счастливые шли в нашу маленькую комнатку на 10-й Советской улице.
Мы, даже, однажды ходили в театр. Помнится, смотрели пьесу «Дворянское гнездо».
В антракте пошли в буфет, где по талонам (на 100 граммов сахара давали 300 граммов торта). Мы, отстояв большую очередь, получили кусок торта. Но, только начали лакомиться, объявили воздушную тревогу. Многие зрители спустились в бомбоубежище в самом театре, а мы с Гришей остались в
зрительном зале. Вскоре бомбёжка закончилась, но спектакль не продолжили, и мы пошли домой.

В Боткинских бараках
В ноябре 1941 года я заболела брюшным тифом от зараженной воды. Меня положили в инфекционную больницу называемую в народе Боткинскими бараками, где я пролежала почти полтора месяца. В палате было около тридцати человек. Холодно — на всю палату одна печурка. Помню, что недалеко от меня умер паренёк, лет восемнадцати. Вокруг постоянно раздавались стоны и бред больных.
В это время Гриша находился ещё в батальоне выздоравливающих. Его не пускали в мою палату — ведь он рисковал заразиться. Но он, с большим трудом, иногда проникал ко мне. Я была очень рада каждому приходу мужа, но уговаривала его не приходить, не подвергать себя опасности. Он всегда старался принести мне что-нибудь из своего пайка — «излишки»… как он меня убеждал. Мне известно, какие это были излишки — ведь сам голодный ходит. Однажды он принёс граммов сорок хлеба с маслом. Решив оставить это лакомство на завтра, к моему сожалению, я его не нашла утром. Кто-то утолил свой голод. Мне было очень обидно, что Гришенька сам не съел, сберёг для меня. Я тогда никому не сказала об этом. Но мы с Гришей стали умней — действовали по правилу — «не оставляй того на завтра, что можно съесть сегодня».
Вскоре от холода в палате у меня началось воспаление лёгких, потом парализовало ноги, и я не могла встать на них. Мне не хотелось быть парализованной, беспомощной, больной и умереть такой молодой! Да ещё, когда у меня такой красивый и любящий муж! «Нет, — сказала себе я, — ПРОЧЬ БОЛЕЗНЬ!» — с каждым приходом моего Гришеньки во мне крепла уверенность: «Силы и здоровье вселяются в меня, — я выздоравливаю!» — говорила себе постоянно.
В январе 1942 года меня выписали из Боткинских бараков. С работы за мной прислали машину и отвезли в стационар для сотрудников, но я была ещё очень слаба, и не могла идти — несли на носилках. В палате было чисто и солнечно и, всего лишь по 7–8 человек, и кормили здесь лучше. Меня часто навещал Гриша, все ещё пребывавший в батальоне выздоравливающих, потому, что его рука не совсем восстановилась, она и после войны болела ещё лет двадцать, но он терпел. Для ускорения выздоровления нам изредка выдавали по 100 граммов кагора. Я, зная, что ко мне придёт муж, оставляла ему свой ужин и кагор, и с радостью наблюдала, с каким аппетитом уплетал Гриша мои «излишки».

Эвакуация
Работать я не могла, еле передвигалась. Мне дали инвалидность. Надо было эвакуироваться. Гриша меня проводил, но так было тяжело расставаться… В моей голове всё мелькала мысль: — «Придется ли нам когда-нибудь встретиться снова?» — Но я гнала её прочь! — «Наша любовь преодолеет всё! Моя любовь спасёт моего Гришечку!» — повторяла я с надеждой».
В начале апреля 1942 года меня вывезли «Дорогой жизни» — по льду Ладожского озера из блокадного Ленинграда на «большую землю». Фашисты бомбили с воздуха, то справа, то слева взрывались бомбы, строчили пулемёты. Часто, рядом идущие грузовики, полные эвакуируемых людей, уходили под лёд. О той дороге даже теперь страшно вспомнить. Не верится, что всё это можно пережить, а я была тогда почти беспомощная, передвигалась с большим трудом. На моё счастье, рядом в кузове грузовика сидела хорошая женщина, которая ухаживала за мной всю дорогу.
Эвакуировали меня на Кубань в станицу Васюринская. Поезд шёл от Ленинграда до Кубани с 11 апреля до 5 мая.
Летом 1942 года оправившись от болезни, перенесённой ёще в Ленинграде, и окрепнув, я завербовалась работать на завод в Куйбышеве. На заводе проработала четыре месяца в плановом отделе, а с ноября 1942 года по январь 1945 года работала контролёром первой категории отдела военной цензуры УНКГБ в Куйбышеве (сейчас этот город называется Самара). Жила в общежитии. Тоже тяжелое было время.
Радость приносили только письма Гриши, лишь они давали мне силы, чтобы выдержать всё». В ноябре 1942 года Гриша прислал мне рукописный сборничек стихов, сочинённых им во время его лечения в госпитале. На обложке написано: «Дорогой АНЕ». Сборник включает стихи: «Слеза командира», «Дед Панфил и дети», «Нашим детям», «Песня пулемётчика», «Плач матери». Все стихи мне очень понравились, а особенно первое и пос¬леднее. Стихи его были нужны в то время, потому что они проникнуты патриотизмом и призывают побеждать врага — защищать нашу Родину до последних сил, до последнего вздоха, не сдаваясь врагу».

В сентябре 1943 года отец прислал маме свою фотографию. На его груди медаль «За боевые заслуги». На обороте фотографии написано:
«Моей дорогой, милой Ане, чтоб не забывался, а чаще вспоминался.
Будь верна мечте-надежде,
Не горюй и не скучай.
Может скоро я, как прежде,
Напишу тебе, встречай!
Верь, что скоро незабвенный
Наш придёт желанный час.
В нашей жизни самый ценный,
Самый радостный для нас.
Верь крепче!
Твой Григорий Шакулов.»
Тяжело вздохнула мама, вытерла слёзы и продолжала свой рассказ:
«В январе 1945 года (преодолев большие трудности) меня отпустили с работы в Куйбышеве. Гриша приехал за мной. Наша встреча была очень радостной. Он помог мне переехать в Ленинград. Наконец то, я вернулась в родной город. Как мы были счастливы с Гришей в нашей маленькой комнатке на 10-ой Советской улице. Но Гриша всё ещё служил в армии. И снова я писала ему письма и опять с нетерпением ждала его писем. К своей прежней работе в УНКГБ ЛО я приступила в феврале 1945-го года.
Мой любимый город, был изранен и разрушен. Так больно было видеть это. В своем стихотворении «Вокруг полуночной Пальмиры» Гриша хорошо это выразил».

ВОКРУГ ПОЛУНОЧНОЙ ПАЛЬМИРЫ
Вокруг полуночной Пальмиры
У берегов реки Невы
Цвели сады, которых в мире
Чудесней не найдёте вы.
Здесь всё возвышенной мечтой
И мыслью гения дышало.
Здесь в почве, истинно святой,
Руси история лежала.
Да, здесь цвели, благоухали
И были нам любимы — милы
Свои «роскошные Версали»
Свои «сады Семирамиды».
Недавно здесь цвели сирени
И гордо высились дворцы.
Мы здесь гуляли в час весенний,
Как наши деды и отцы.
Но, только в наших юных крыльях
Парил свободный дух орла.
И билась радость в наших былях
И расстилалась даль светла.
Здесь всё цвело, здесь всё блистало,
Но, вот пришёл жестокий враг.
И что мы зрим — теперь остались —
Одних развалин пыль и прах.
И не журчат струи воды.
И не шумят листвою клёны.
Сады, цветущие сады,
В огне боёв испепелёны.
Хотя, со временем, с годами
Мы вновь Пальмиру возродим.
И окружим её садами,
Но мы жестоко отомстим.
Мы кровью вражеской напишем
Тяжёлых дней тома страниц.
Пальмира, мы ещё услышим
И листьев шум и пенье птиц.

На этом я заканчиваю изложение рассказа моей бабушки - Беликовой Анны Андреевны об участии её и моего дедушки Григория Логиновича Шакулова – в войне.

19.7.41год.
Ленинград 144, улица 10-ая Советская, дом 17-б, квартира 39. Беликовой А. А.
394 полевая п\с, 8 команда, 2-ая рота, Шакулову Г. Л.
Здравствуй, милая Аня! Твоё письмецо я получил сегодня, спасибо. Мы сейчас в Колпино и недалеко от Колпино остановимся надолго. До разгрома Гитлера – это по всей вероятности, мы будем находиться между Колпино и Невой.
Вчера мы прошли около сорока километров. Признаюсь, что еле дотащился, но сегодня уже чувствую себя бодро и хорошо.
Спали сегодня под открытым небом на голой матери Земле.
Сейчас пойдём дальше. Не беспокойся.

21.7.41год.
Аня, сегодня рано утром я первый раз во время тревоги видел в воздухе много фашистских самолётов, по которым били зенитки. Но они были далеко, куда-то на запад от Колпина, возможно, где-то над Ленинградом.
Ох, здорово вчера мы устали при копке окопов – прямо все кости сегодня болят, в сон клонит здорово. Сна нам очень не хватает. Привык я спать часов по 8, а здесь приходится часто часа по 4 спать. Сейчас, наверно ещё возьмемся за лопаты.
Крепко целую. Твой Гриша.

Красногвардейск. 10.8.41год.
Здравствуй, Аня! Сообщаю, что я жив и здоров. Письмо твоё ещё не получил, но почта уже пришла и говорят, что мне письма есть. Получу, наверное, завтра, так как я сейчас в карауле.
Живём мы вблизи Гатчины. Сделали хорошую «прогулочку» (маршем-километров сорок), почти такую же, как я делал в экспедиции в тайге. Ноги сейчас ещё болят. Сегодня спал на могилах каких-то сановников священного синода. Немного жёстко, но слегка выспался. Эту ночь, наверное, буду спать в поле.
Адреса пока я своего не знаю. Все конверты от сырости заклеелись. И мне приходится в них прорезать дыры, чтоб вложить письмо.
Сейчас пойду на пост. Желаю поскорее нам встретиться. Уже месяц нашей разлуки.
Хорошо, если бы во втором месяце, похоронили величайшего врага человечества, и нам бы тогда можно было жить по-прежнему.
Крепко целую. Твой Гриша.

31.7.41год.
Добрый день, Гришуня! Я почти всё время провожу на работе. Изрядно-таки устаю. Часто вспоминаю о том времени, когда мы вели с тобой беспечную жизнь в санатории Карасан. Ведь это было совсем недавно. Прошло только лишь три месяца, а так резко изменилась жизнь.
Вспомни «берег Чёрного моря, прекрасный парк и гору Аю-Даг».
Эх, если бы вернуть всё это назад. Проклятый Гитлер изломал всю жизнь.
Гришенька, если можешь, то приезжай домой! Мои свободные дни в августе: 1; 3; 5; 7; 9; 11; 13; 15. Постарайся приехать в эти дни.
Напиши мне, когда к тебе можно будет приехать. Ну, пока всего хорошего. Привет от брата моего Васи и жены его Маруси. Жду тебя. Приезжай домой.
«Жду тебя я Грицу тай на вечорницу!»
Крепко, крепко целую тебя, мой родной. Пиши чаще! Аня.

9.7.41.г. Гатчина на конверте на штемпеле: 11.8.41.
Здравствуй, Аня! Сообщаю, что я жив и здоров, и особенных изменений в моей жизни пока нет.
Да, я стал сегодня настоящим воином – принял присягу на верность Родине.
Письмо твоё, Аня, я получил. Читал с удовольствием, вспоминая о юге, Аю-Даге. Не плохо бы теперь побыть вновь там. Возможно, в будущем году, после войны, предпримем снова южную экскурсию. И, на этот раз, уже обязательно в Цхалтубо, где я оставлю свой ревматизм.
Последние два дня я плоховато себя чувствую. Сырость и мокрота подействовали на мои суставы в худшую сторону. Видишь, Аня, я как будто старик – жалуюсь на свои недомогания. Даже самому стыдно. Ну, ладно, больше не буду ныть.
Извини, что коряво пишу. Очень неудобно писать – лежу в землянке на сыром сене, с мокрыми ногами, покрытый мокрой шинелью. Хорошо бы развести костёр – высушиться, да нельзя жечь костры.
Вчера у нас была большая неприятность. Одного парня здорово искалечили – всё из-за небрежного обращения с оружием.
Смотри, Аня, получше обращайся со своим пистолетом. Пусть твой брат Вася тебя научит владеть им.
Стало темно. Ничего не вижу. Крепко, крепко целую. Твой Гриша. Пиши чаще.
Гор. Красногвардейск Ленинградской области.
п\я № 23 лит 2 5 АПВ Шакулову Г. Л.

№-11.08.1941г.-гриша-ане письмо (госархив г. Витебска фонд 2421)
Здравствуй дорогая милая Аня.
Сегодня получил твое довольно тревожное письмо от третьего августа. Как долго оно шло, с Ленинграда оно вышло 7-го.
Зачем ты так беспокоишься. Ведь ничего со мной плохого не случится, пока я в безопасности, фронт от нас еще далеко.
Если к тебе письмо это придет скоро, то ты может 13-го сюда подъедешь.
Найти меня просто: от станции пойдешь по улице Герцена, Восточной и Шоссейной. В конце кладбища, где по левой стороне стоят три дома, найдешь нас на поле.
Схема. Взвод Шутова. Спешу. На этом кончаю.

12.7.41 г. на конверте, на штемпеле: 13.8.41.
Доброе утро, Аня! Вася, Маруся. Сообщаю, что жив и здоров, и сейчас собираюсь в баню. Жаль, что не вместе с Васей. Потёрли бы спины друг другу.
Сегодня я спал под крышей в сарае и не так замёрз, как вчера под открытым небом.
Я писал тебе, Аня, вчера два письма и говорил о возможности встречи, но оттуда мы перешли. Возможно, будем опять на старом месте, и, может, увидимся там. Ходить по полю и искать не надо, т.к. это неудобно. Посмотри там, около кладбища, если не найдёшь, то возвратись.
Я сейчас оторвался от письма для завтрака и пошел на работу. Знаешь, Аня я прошёл по городу и увидел, что очень трудно найти нас т.к. улицы очень запутанные.
Схема, как найти. Но здесь мы уже не работаем, и, может быть, не будем. Лучше пока не приезжай, иначе пропутаешься, расстроишься и уйдёшь.
Сейчас будем грузить брёвна на машину и поедем.
Сегодня над нами немец летал – три самолёта. Постреляли немного по нему и успокоились.
Спешу взяться за брёвна. Всего хорошего.
Крепко целую. Твой Гриц. Привет Васе, Марусе.

15.8.41 г. 9 часов 41 минута. Телеграмма.
Ленинград Десятая советская 17-б кв. 39 Беликовой Анне.
Красногвардейска ленинградской 22 16 15 0941
Нахожусь Красногвардейске конце большой загвоздке приезжай Варшавского=Гриша

15.8.41 г. в 11часов 35 минут. Телеграмма.
Приезжай сегодня Красногвардейск Маркса 9= Гриша

20.8.41год.
Здравствуй Аня! Аня, если понадобится эвакуироваться, то уезжай, и лучше, если бы вместе с братом Васей, а я как-либо найду вас после войны.
С собой возьми самое необходимое. Вот как в случае отъезда с моими документами сделаешь? И где я их после найду, если срочно понадобятся, особенно паспорт?

№-24.08.1941г.аня-грише
письмо (госархив г. Витебска фонд 2421)
Добрый день, Гришенька! Живу, работаю, много нервничаю, особенно когда идет дождь, так как знаю, что он Вас там изрядно мочит, и не особенно то приятно спать на мокрой земле в такие холодные ночи.
Гришенька, сейчас пожелаю тебе отважно драться за наш любимый Ленинград и выйти победителем. Проклятому кровожадному Гитлеру не быть в нашем прекрасном Ленинграде. Когда вспоминаешь это имя, то чувствуешь какое то омерзение как к самой последней и низкой мрази.
Гришенька, борись за наше будущее!
Вчера я получила из мастерской гимнастерку, так что я теперь приоделась по военному и когда ты меня увидишь, то должен приветствовать по всем правилам, так как я чином старше тебя (шучу!)
Пиши, родной чаще. Жду тебя скорее домой (с победой). Твоя Аня.

27.8.41год.
Здравствуй, Аня. Сообщаю, что я жив и здоров, и что больших изменений в моей жизни нет. Письмо твоё, Аня, я получил от 21-го 25 числа. Извини, что сразу не смог ответить.
Сейчас идёт неприятный дождь. Этим дождём меня ночью здорово мочило. Теперь я нахожусь в укрытии, и отсюда веду наблюдение за порученным мне объектом.
На днях у нас был К. Е. Ворошилов, как раз в расположении нашего подразделения. Но я был на некотором расстоянии, и видел его только издали.
Сейчас я уже настоящий пушкарь, т. к. имеем свою собственную пушку.
Очень желал бы побыть дома, но не знаю, когда это будет возможно. А, может, так случится, - что и никогда. Старые люди говорили, что мы все живём под богом. А теперь, можно сказать, что живём под немцем проклятым. И не знаешь, в какую минуту он бросит на голову какую-либо гадость.
Но будем надеяться, что будем живы и здоровы, и что от немецкого зла скоро избавимся.
Крепко целую. Твой Гриша.

№-август.-1941год.
письмо (госархив г. Витебска фонд 2421)
Гришенька! Сейчас мне позвонил Вася и сказал, что он на днях уезжает. Их часть эвакуируют в Томск. Зовет меня с собой, но я ехать не хочу, раз ты находишься здесь близко. Может быть ты скоро сможешь приехать. Я не представляю, как я останусь одна. СКОЛЬКО ГОРЯ ПРИНЕС ЭТОТ ПРОКЛЯТЫЙ ГИТЛЕР!
Если же я уеду, то ты останешься здесь без денег, без всего, и я лишусь работы. Поэтому, мой родной, я решила не ехать.
Будь, что будет, а останусь здесь вместе с тобой. Крепко целую Аня.

31.8.41год. Гатчина.
Здравствуй, Аня. Сообщаю, что я жив и здоров. Теперь пиши, Аня, по адресу:
Действующая армия, п\п станция 699 подразделение № 12 Литер 2.
Меня, Аня, считают самым счастливым во взводе, т.к. я часто получаю от тебя письма. Другие же получают очень редко.
Прошу извинить меня, что уже несколько дней подряд я не писал тебе. Обстановка была такова, что даже спать не приходилось.
Как часто стало дождить. Осень уже настоящая, фактическая, - а завтра наступит юридическая, и уже обижаться на неё не придётся. Хотя в нашем деле, как будто, дождик и лучше. Тогда меньше гремит в небе и на земле. Немец, видно, тоже не любит дождя. Плохо, что негде сушиться, кроме, как сушить на себе.

2.9.1941 год.
Здравствуй, Аня! Вчера получил твоё письмо от 25-го, где ты сообщаешь об отъезде Васи и твоём решении остаться пока в Ленинграде.
Не знаю, Аня, может, лучше было бы, если бы ты ехала вместе с Васей. Всё же одной оставаться тебе будет очень неудобно. Если ты только из-за того не едешь, что здесь поближе ко мне, то это не стоило бы делать. Ведь, тебе через некоторое время, может, придётся одной ехать и это будет связано с гораздо большими трудностями, чем теперь с Васей.
Вообще, Аня, и сам я не знаю, что тебе сказать: «И ехать плохо - и не ехать плохо». Если же ты решишь ехать, то самое необходимое, как своё, так и моё - возьми с собой. Оставь лишь мне старый костюм. Да, хорошо бы нам быть сейчас вместе и вместе решить нашу участь.
Сейчас я сижу в землянке и пишу тебе письмо. Едим вволю картошку свежую, - на полях её сколько хочешь. Начинаем учиться готовить сами. Жаль, что здесь нет рябчиков. Я бы хорошие супы варил, как раньше, в тайге варили с тобой.
Обидно, что письма наши не быстро ходят – идут дней 6 -7. Дня четыре тому назад, я получил сразу три твоих письма. Спасибо, что находишь время украшать мою жизнь душевными письмами.
Ты говоришь, что в дождливые времена хуже. Да, неприятно быть мокрому и застывать. Зато немец в дождливые дни более спокоен и меньше рвёт своими снарядами и минами нашу Родную Землю, и меньше портит нам нервы.
Дежурю я сейчас у телефона, позвонил бы тебе, да телефон такой, что с тобой не соединиться – только местный - полевой.

24.8.41 г.
Письмо Ане от Жени (двоюродной племянницы Анны и Василия Беликовых)
Гор. Ленинград «144», 10-я Советская, д. 17-б, кв. 39 Беликовой А. А.
Обратный адрес ст. Кесова Гора Калининск. Обл. Никольское п\о, дер Изоево. Кузнецова.

Здравствуйте милые близкие родные: Вася, Маруся Анечка!
Привет вам всем и масса наилучших пожеланий от Жени, Тамары, Мани, Люси и Иги.
Милая Аня! Вот, только что получили твоё письмо, какая радость, сердце так и бьётся от волнения. Читая его, я не могла, чтоб не заплакать. Нет сил, чтоб сдержать слёзы, которые так невольно катятся из глаз. Мне от всей души жаль тебя моя милая Нюрочка.
Я понимаю, что значит быть одной сейчас, - без самых близких людей, это так тяжело. Нет даже слов, чтоб выразить всю тяжесть.
А как жаль, что уезжают Вася с Марусей. У нас больше нет никого близкого, нет такого любимого, как Вася. Мы его все очень любим, он для нас был как родной брат, и даже больше, - как отец. У меня нет даже мысли, что мы его больше не увидим, этого не может быть. Но всё может случиться, вот именно сейчас, когда Ленинград находится в самой большой опасности.
Нюрочка! А вспомни только о нас, мы все в деревне, у нас почти ничего нет, а в особенности у меня, и не можем узнать: жива ли наша мамочка и мой муж Володя. Они с 11 августа уехали на Карельский перешеек рыть окопы, и от них ничего нет. Нет никакого известия, хоть живы ли они? Разве легко жить в деревне одним, ничего не зная о существовании своих родных! Мы, было, приехали в Ленинград с Тамарой, уже достали разрешение на въезд 23 августа, но нас остановило воззвание Ворошилова. Правда, приехать хотели всего на два – три дня, чтобы взять самые необходимые вещи для зимы. И теперь, мы остались ни с чем.
К нам в деревню приехали две матери, дети которых уже раньше были приехавши. Поэтому и наша мама должна будет приехать к нам, как не говорите, а у неё, всё же трое детей и оставаться им без матери – сплошное горе. Но как нам узнать, что мама в Ленинграде? Один выход, если у тебя, Нюрочка, или у Васи с Марусей, будет свободная минута, съездите на Петроградскую и выясните: где находится мама. Если она дома, то чтоб немедленно выезжала к нам и с собой пускай возьмёт все свои вещи. Но, если её нет, тогда вы нам сообщите, как можно быстрее.
В колхозе работа идёт на полный ход, рожь сжата, лён брать осталось на 3 -4 дня, всё уже вспахали, осталось немного – только засеять. Если бы не война, то как бы все колхозники разбогатели! Такой прекрасный урожай собрали, так всего много уродилось!
Павлуша, пока дома, но долго ли он пробудет дома – неизвестно. Ребята все здоровы. Мой сынок Ига уже ходить стал. Большой шалун, умеет капризничать, появилась требовательность, присущая ребёнку. Неужели, такая крошка и больше не увидит своего отца. Я сына так люблю, что ни одной минуты не могу без него быть. И в город не поехала только из-за него, - думаю, пускай всё пропадёт, но ребёнка не буду мучить в дорогах!
Ну, пока и всё. Пишите обо всём: о Грише, куда Васю проводишь (может быть, мы ему сумеем письмо послать), и что нового у вас в городе будет.
А, ты бедная Нюрочка, очень-то не расстраивайся, теперь у всех почти судьба одна.
Я сама нигде не нахожу места, единственное – хорошо, что я не вижу и не слышу тех ужасов, которые вы испытываете. Но моральное состояние моё в несколько раз хуже, нежели ваше.
Будьте здоровы. Досвидание.
Целуем всех. Большой привет напиши Грише. А Васи желаем счастливого пути. Целуем мы его крепко. Если у него будет возможность, то пускай нас не забывает, пишет.
С приветом Женя.

Письмо Ане от её мужа Григория:
7.9.41 год.
Дорогой, верный друг Аня!
Посылаю тебе много, много благодарностей за твоё доброе сердце, за твоё чуткое внимание ко мне.
Вчера у меня день был исключительно урожайный: получил я твоих три открытки, 2 письма и повестку на посылку, а через полчаса и самую посылку.

Аня, ты говоришь о добровольчестве, а не подумаешь, что твоё место и твоя работа в десять раз больше пользы приносит государству, чем, если бы ты была непосредственно в армии.
Ты, ведь тоже ушла добровольно - с началом войны встала на пост государственной безопасности, как и все мы – добровольцы. Зачем же тебе переходить с поста более ответственного на пост менее ответственный. Вообще, не мешало бы, если бы ваших глаз и ушей было побольше на передовых. Дело бы могло идти гораздо лучше. А на нашем участке, по - моему, ваши глаза особенно срочно нужны. С 19 августа в ступе воду толчем.
Ты, Аня, особенно не беспокойся, если с письмами некоторая задержка, как видишь, происходит в дороге и сразу доставляют пачками.
Ты не думай, что меня убьют. Я, почему-то уверен, что буду жив. А плакать, конечно, не надо.
Вообрази, если все женщины ленинградские станут плакать по мужьям, братьям и отцам – этак может и Нева с берегов выйти. Ведь столько людей - столько слёз было бы.
Будь счастлива, не горюй – скоро свидимся. Васе и Марусе передай по большому привету. Сегодня же подыму за ваше здоровье грамм сто живой воды
Крепко целую. Твой Гриша.

Я – Ильин Андрей (внук Григория Логиновича Шакулова) люблю читать военные стихи дедушки. В них много чувства. Стихи его призывают бороться с врагом, не жалея своей жизни. Когда во время войны его стихи печатали в газетах: «На страже Родины», «Боевая тревога» и в других, дедушке присылали много патриотических писем из разных концов страны. Мы с мамой и братом набрали их. Так интересно читать эти письма!
Много военных стихов у дедушки. Я высылаю те, которые мне больше нравятся. Большинство стихов написано дедушкой во время лечения в госпиталях.

КЛЯТВА У СТЕН ЛЕНИНГРАДА
Красноармеец Григорий Шакулов. 1942 год
Дорогому другу Михаилу Росошенко посвящаю.
Одна семья — узбек, тунгус,
Грузин, эстонец, белорус-
В дыму под грохот канонады,
Где кровь потоками лилась,
У стен великих Ленинграда
Священной клятвой поклялась.
Священной клятвой всенародной.
Великой клятвою святой,
Что не бывать стране свободной
Под грязной вражеской пятой.
Что не отступит ни один,
Что дух у нас неколебимый,
Что кровь и жизнь мы отдадим
За счастье Родины любимой.
За честь любимых дочерей,
За счастье наших матерей.
Что б жадных псов фашистским сворам
В священный город не войти!
Кутузов, Невский и Суворов
Стоят преградой на пути
Мы пережили смерть и голод
И стали будто сталь тверды.
Мы отстоим великий город
От дикой варварской орды.
За славу русского народа,
За дух великого Петра,
За кровь семнадцатого года
За гений Ленина — УРА!
Под визги пуль, под грохот стали
Вперёд! Вперёд на смертный бой!
На смертный бой, великий бой
Веди же нас, товарищ Сталин,
Веди к победе за собой.
Пусть в этом яростном бою
Кончину враг найдет свою.

ПИСЬМО МАТЕРИ. Григорий Шакулов
Мне мой враг никого не оставил
Только Родину, Родину мать
И за Родину ложе винтовки
Стал я крепче в ладонях сжимать.
Стал я лютым - к врагу беспощаден,
Стал я Родину крепче любить
И за Родину извергов, гадин
Ежедневно стремлюсь истребить.
Ой, как было мне больно и тяжко,
Даже слёзы катились из глаз.
Ждал я писем, но письма, как видно,
Из могил не доходят до нас.
Я поклялся винтовкой – подругой
Перед строем поклялся бойцам:
Не щадя своей силы и крови
Выполнять завещанье отца.
Кровью он на обрывке бумаги
Написать перед смертью сумел:
Будь, сыночек мой, полон отваги
Будь к врагу беспощаден и смел.
Завещал, чтоб я тысячью жизней
Отомстил за родную семью,
Чтобы я за родную отчизну
Жизнь всецело отдал бы свою.
Я живу лишь единою местью,
Я дышу завещаньем отца,
На счету моём числится двести,
И растёт этот счёт палачам.
Фронтовые суровые были,
Боевые солдатские дни,
И друзья обо мне позабыли,
Ни друзей, ни семьи, ни родни.
Други письма родимых читали,
Я словам их сердечным внимал,
И солдатские слёзы глотая,
Крепче друга - винтовку сжимал.
Я ведь знал, что никто не напишет,
Слов сердечных никто не пришлёт,
Только я находил утешенье
В истреблении подлых врагов.

СЛЕЗА КОМАНДИРА
ГРИГОРИЙ ШАКУЛОВ Госпиталь ВМА, 3 - 6 октября 1942 г.
Я многое видел на свете:
И радости счастья и горечь обид.
Я видел, как плакали дети,
Как женщины плакали громко навзрыд.
Я слышал отчаянной горечи крик,
Я видел, как плакал отец мой – старик,
Но я никогда, никогда не видал,
Чтоб плакал солдат, чтоб солдат зарыдал.
Мы бились, сражались уж несколько дней,
Та битва была горяча:
Средь дыма разрывов, средь блеска огней,
Кололи, топтали, рубили сплеча.
И враг, не сдержав наш напор, убегал,
И в яростной злобе селенья сжигал.
Мы ехали молча на потных конях,
И кони усталые ржали,
Но, вот, впереди, кто-то руку поднял,
Но, вот, впереди, задержались.
-Стойте, товарищи!
-Стойте, слезай!
То было в каком-то сожжённом селенье,
Где трубы торчали, и пепел кружил,
И слез командир наш, и стал на колени
На чёрные угли, на пепел селенья,
На землю, где рос он, где счастливо жил.
И тут я увидел впервые тогда,
Средь чёрных развалин и пепла пожарищ,
Как русский, бесстрашный солдат зарыдал,
Как горько заплакал наш старший товарищ
Мы, молча без шапок, стояли вокруг,
А наш командир вдаль куда-то глядел…
И видели мы, как любимый наш друг,
Как наш командир ПОСЕДЕЛ.
Он пепла немного в платок завернул,
Он в пальцах дрожащих цигарку свернул.
Мы слов не сказали ему в утешенье,
И клятвы были не нужны,
Мы вынули сабли, как символ отмщенья,
И их не вложили в ножны.
Мы сели опять на коней боевых,
И солнце сверкало на саблях кривых.
Мы к вечеру снова настигли врага –
Метались трусливые гады
А мы их крошили, как смерч – ураган,
И не было, подлым, пощады.
На знамени мы написали: «Отмщенье»,
За землю родную – вперёд!
Мы ищем в победных боях утешенье,
И слава за нами идёт.

ПРОГУЛКА В ИСТОРИЮ
Григорий Шакулов 1942 год
Часто немцы к нам врывались
На Российские поля,
Но всегда их зарывала
Наша русская земля.
Наши пращуры их били,
В Чудском озере топили.
В Чудском озере во льдах
Ой, холодная вода!
И о Фридрихах великих
Как ты, немец, не кричи
Вынес Фридрих от Берлина
Нашим прадедам ключи.
Били немца, били крепко
В восемнадцатом году.
Вырывали, как сурепку,
Как сорняк – лебеду.
Часто немцы биты были
Сталью русского штыка,
Но о том они забыли -
Видно память коротка.
::::
Долго думал Гитлер думу,
Возомнил себя - подлец,
Что он гений, полководец,
Что мудрейший он мудрец.
Под покровом тихой ночи
И на нас он налетел.
В шесть недель забрать Россию,
Тупоумец, захотел.
Но не естся и не пьётся. –
Одного он в толк не взял,
Что Россия не сдаётся,
Что Россию взять нельзя!
Опубликовано в ежедневной красноармейской
Газете «На страже Родины» 16 сентября 1942 г.

ЦВЕТЫ, ОБРЫЗГАННЫЕ КРОВЬЮ Григорий Шакулов 1 мая 1943 год
Я положил у Ваших ног
Цветы, обрызганные кровью.
Иных цветов собрать не мог,
Согрейте ж их своей любовью.
Цветы, цветы росой кровавой
Мы обагрили вас в боях,
Святой, великой, правой
Мы кровью окропили вас!
Лесной купырь и гравилатка,
И голубые васильки,
Ромашки, лютик, клевер сладкий
И незабудочки – цветки.
Я их собрал на поле брани,
Собрал с винтовкою в руке.
И положил в походный ранец,
Мой дорогой цветов букет.
Пороховым окутан дымом,
Цветок, простреленный свинцом,
Быть может, над твоим любимым
Свисал над раненым бойцом.
Меня просил товарищ мой
В предсмертных муках содрогаясь,
Послать любимой, дорогой
Цветы, что в круг цвели, склонялись.
Да, хорошо быть молодым,
И жить любовью и мечтами.
Мечты, мечты, как сизый дым,
Как путь, усеянный цветами.
Я положил у ваших ног
Цветы, обрызганные кровью,
Иных цветов собрать не мог –
Согрейте ж их своей любовью!

::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Опубликовано: 2008 г. книга «Память сердца». Том 3 стр. 77 (сокращённый вариант)
ВОКРУГ ПОЛУНОЧНОЙ ПАЛЬМИРЫ
Григорий Шакулов 6 – 7 мая 1943 год
Вокруг полуночной Пальмиры
У берегов реки Невы
Цвели сады, которых в мире
Чудесней не найдёте вы.
Здесь всё возвышенной мечтой
И мыслью гения дышало.
Здесь в почве, истинно святой,
Руси история лежала.
Здесь всё цвело, здесь всё блистало,
Но, вот пришёл жестокий враг.
И что мы зрим – теперь остались –
Одних развалин пыль и прах.
И не журчат струи воды.
И не шумят листвою клёны.
Сады, цветущие сады,
В огне боёв испепелёны.
Хотя, со временем, с годами
Мы вновь ПАЛЬМИРУ ВОЗРОДИМ.
И окружим её садами,
Но мы жестоко отомстим.
Мы кровью вражеской напишем
Тяжёлых дней тома страниц.
Пальмира, мы ещё услышим
И листьев шум и пенье птиц.

БУДЬ ВЕРНА МЕЧТЕ - НАДЕЖДЕ
Григорий Шакулов 20 августа 1943 год
Моей дорогой жене – милой АНЕ, чтоб не забывался, а чаще вспоминался.
В день её рождения - 22 сентября.
Будь верна мечте – надежде,
Не горюй, и не скучай.
Может скоро я , как прежде,
Напишу тебе «ВСТРЕЧАЙ!»
Верь, что скоро, незабвенный,
Наш придёт желанный час,
В нашей жизни, самый ценный –
Самый радостный для нас!
ВЕРЬ КРЕПЧЕ! Твой Григорий

ПЛАЧ МАТЕРИ
Григорий Шакулов 7 ноября 1942 год
Ой, не цвети, цветок калина,
Не распускайся под окном.
Я не увижу больше сына.
Он не вернётся в отчий дом.
Он не придёт, он не вернётся.
Он письмецо мне не пришлёт.
Он вдоль по улке не пройдётся,
И звонких песен не споёт.
Мне потемнели, светлы дали,
Травой дорожки заросли.
Мне горьку вестку передали,
Мне горьку весточку прочли.
Я эту вестку сохраняю,
Под самым сердцем берегу.
Тебя, мой сын, благословляю,
И шлю проклятие врагу.
Мне вестка сердце согревает,
Она мне сердце жжёт огнём,
О сыне мне напоминает
И ночкой тёмною и днём.
О том, как честно сын сражался,
Как он любил страну свою,
Как он с врагом геройски дрался
И смертью храбрых пал в бою.
Не бейся, пташенька, в окно,
Не пой ты, девонька, не пой –
Погиб сыночек мой родной
Погиб любимый сокол твой.
Ведь ты осталась не невесткой.
Ведь ты осталась не вдовой.
Ведь ты осталася невестой
С несчастной девичьей судьбой.
Куда вы, гусыньки, летите.
Куда спешите в дальний край.
К могиле сына отнесите
Мою тоску – мою печаль.
Ой, девы – миленькие пташки,
Не собирайтесь в хоровод.
На ваши песни, ваши пляски,
Мой сын с гармошкой не придёт.
Он не придет, он не вернётся,
Он не станцует, не споёт.
Лишь мать слезой о нём зальётся
И к сердцу весточку прижмёт.
Ой, не цвети, цветок калина!
Не распускайся под окном.
Я не увижу больше сына!
Он не вернётся в отчий дом

ВРАЧУ АЛЕКСАНДРЕ ЛЬВОВНЕ ГОРБУНОВОЙ
Григорий Шакулов, госпиталь ВМА. В день моего рождения 11 октября 1942 года
Сердечно, Александра Львовна,
Спасибо Вам произношу
За ваш подарок в день рожденья,
И в знак взаимности прошу
Принять мои стихотворенья.
Пускай они в иные дни
Напомнят Вам о днях войны.
О тех, над кем так много дней
Склонялись Вы, сестры родней.
О тех, кому спасали жизнь,
Во славу Родины своей.
::::
Весной и летом дивным цветом,
Что б сердцу было веселей,
В прохладе парковых аллей
Стихом поэта не воспетой
Виола дивная цветет.
Виолы, ранние виолы,
Они вестят приход весны,
Когда ещё поляны голы.
И поздней осенью они,
Когда листвой осыплет долы,
Не раз в сердцах зажгут огни,
И нам напомнят о былом.
Согреют душу нам теплом
Лучами юности минувшей,
Невозвратимо промелькнувшей.
::::
Родной цветок – Анюты глазки -
Ведь Анной звать мою жену.
Цветок напомнил мне весну,
Любовь жены и нежность ласки.
::::
За Ваш цветок, за символ счастья –
Сердечно Вас благодарю.
Одним желанием горю:
Чтоб смерть скорей пришла врагам,
Скорее чтоб войны ненастье
Сорвал наш мощный ураган.

Чтоб Вам в счастливый день рожденья
Дарили б мирные цветы,
Как символ новых вдохновений,
Как символ радостной мечты.
ВМА Госпиталь ЭГ – 267 Нервная клиника.

СЛАВА ПАТРИОТАМ! Красноармеец Григорий Шакулов
Лети, моя песня, лети побыстрей
На вольный простор Кзыл-ордынских степей,
В колхоз «Авангард»и в колхоз «Кзыл - Ту»
Ты будь, словно птица, легка на лету.
К колхознику Киму Мансаму лети
Лети к председателю Примову в дом.
И всем расскажи, расскажи по пути
О славе, добытой высоким трудом.
Лети, моя песня, быстрее орла,
Неси мой сердечный, горячий привет.
Скажи им, чтоб жизнь их арыком текла,
На целые тысячи радостных лет.
Родимой стране на машины стальные
Вы отдали деньги свои трудовые,
Стране вы взрастили колхозные нивы
Под сталинским солнцем, под небом счастливым.
На ваших машинах стальных, боевых
Танкистов лихих экипажи
По вражьим пойдут рубежам огневым,
По трупам и логовам вражьим.
Врагу никогда не суметь покорить
Народы, где люди подобны Мансаму,
Где Примову люди подобные встанут
На бой, что бы Родине радостной жить…
Врагу - тупоумцу никак не понять,
Что Родину нашу у нас не отнять!
Опубликовано в ежедневной красноармейской газете
«На страже Родины» № 308 от 24 декабря 1942 года

Текст подготовил и набрал
внук Григория Логиновича Шакулова – Ильин Андрей.
Апрель 2014 год.

Александр ГИЛЕП, Григорий ШАКУЛОВ
СОЛДАТЫ ДОТА № 205 повесть
Глава I
Июльское утро 1941 года. Часовой в накинутой на плечи плащ-палатке стоит под небольшой елкой и, щурясь от лучей восходящего солнца, пристально вглядывается вдаль. Ему вручена судьба товарищей - солдат и командиров дота 205. Часовой заметил вблизи станции Фориново клубы пыли и вскоре разглядел колонну солдат, направлявшихся к фориновскому озеру. Сняв трубку подвешенного на елке полевого телефона, он позвонил:
- Товарищ командир, на берегy oзepa солдаты.
Командир четвертой пулеметной роты лейтенант Николай Щербаков, осторожно пройдя среди спящих солдат, вошел в командирскую будку дота и, прильнув к окулярам стереотрубы, увидел, что на берегу oзepa располагаются на отдых немецкие солдаты и офицеры.
Станция, озеро и все ориентиры на его берегах были заранее пристреляны пулеметами дота.
- Пришло время показать, на что мы способны, - решительно промолвил Щербаков и приказал часовому замаскироваться и вести наблюдение. Высунув голову из командирской будки, он крикнул: «Подъем!»
Это слово пробудило бойцов, подняло их, одело, обуло и поставило на ноги.
- Боевая тревога!
- Военфельдшер, ко мне!
Высокий, худощавый, но подвижный и энергичный, военфельдшер Василий Орехов быстро поднялся по узкой крутой лестнице в командирскую будку и доложил о своем прибытии.
- Полюбуйся, Орехов, что там делается, Щербаков отодвинулся, давая место у стереотрубы Орехову.
В двух преломляющихся стеклышках военфельдшер увидел сотни людей в одежде мышиного цвета. Одни раздевались, ежась, входили в воду и с хохотом брызгали друг друга, другие разжигали костры, готовясь завтракать, третьи, развалившись на земле, курили сигареты. Видимо, после ночного марша им был разрешен отдых.
- Пока раненых нет, ступай вниз и, как только откроем огонь, крути вентилятор. Тут от стрельбы нечем дышать будет.
Орехов быстро спустился по той же лестнице и только стал у вентилятора, как услышал команду:
- Ориентир номер один, прицел… По фашистам - огонь!
Четыре спаренных пулемета, как живые, заходили на железных установках, выпуская из стволов тысячи пуль.
Через несколько минут помещение дота наполнилось тяжелым пороховым газом. Лица солдат покрылись копотью. Дышать с каждой минутой становилось тяжелее.
Щербаков, отбросив со лба прядь мокрых волос, смотрел на озеро. В стереотрубу видно было, как там, на берегу ползают, бьются в предсмертных судорогах немецкие солдаты и офицеры.
- Воздух! донесся в дот тревожный голос часового, и вслед за ним послышался гул вражеских самолетов.
- Закрыть амбразуры! Блокировать дот! Часовой - в дот! подал команду Щербаков.
Заскрипели, завизжали тяжелые бронированные двери. Закрылись щели амбразур, и горстка людей оказалась под землей в железобетоне и броне.
Несколько тяжелых бомбардировщиков с черными крестами на боках летели на эту маленькую, еле возвышавшуюся над землей точку.
Первые бомбы, пролетев со свистом и воем, упали рядом с дотом и сорвали всю его земляную маскировку. Он стал похожим на огромный человеческий череп. После второго налета от взрыва десятка бомб дот зашатался. Будто какая-то гигантская рука схватила его, потрясла, силясь вырвать из земли, но не смогла. Он крепко держался в земле. После третьего бомбового удара елка, под которой прежде стоял часовой, оторвалась от земли и вместе с корнями улетела далеко в сторону. В доте все перемешалось и, казалось, полетело в какую-то пропасть.
Возле первого спаренного пулемета сидел командир отделения татарин Ахмед, которого все почему-то звали Мишей. Он молча сворачивал из газетной бумаги цигарку.
- Испугался, думал, что нас тут похоронят? - спросил Щербаков.
- Нет, товарищ командир, Ахмед не из пугливых. Я вот глядел на этот колодец, и мне вспоминалось, как я по утрам носил из арыка воду своей Земфире и как она поливала дыни на нашем маленьком огороде. Ах, какие у нас дыни! Возьмешь ее, золотистую, в руки, а она не то миндалем, не то духами пахнет. А проглотишь кусочек холод внутри пробежит. Вот бы десяток тех дынь сюда, в этот дот!
Самолеты улетели. Щербаков подал команду открыть дверь. Два солдата ухватились за длинную ручку рычаг и повисли на ней. Бронированная дверь со скрипом и визгом открылась, и внутрь дота посыпались земля и куски бревен от разбитого блиндажа. Через несколько минут была раскопана земля, вынуты из проема двери бревна, и в дот проник свет ясного июльского утра.
Часовой, солдат Иванов, первым вылез из-под обломков блиндажа, огляделся и заметил, что от станции движется цепь немецких солдат. Он бросился в дот и скороговоркой доложил:
- Товарищ командир, немцы прут на нас! Метров четыреста отсюда.
- Фомин и Лазоренко, снять тяжелые пулеметы и перенести на запасные точки! - распорядился Щербаков. - Степанов, как связь? обратился он к командиру взвода связи.
- Нет связи, товарищ командир.
- Я решил оставить дот. С минуты на минуту нас тут окружат. Тебе особое поручение: как только выйдем, все облей керосином и зажги, чтобы ничего не досталось врагу. Будем тебя ждать на краю леса.
Фомин и Лазоренко быстро сняли с железных подставок пулеметы. Бойцы их отделений, нагруженные снаряженными пулеметными лентами и оцинкованными патронными ящиками, выбежали из дота.
- Взять оружие, патроны, гранаты, плащ-палатки, - продолжал отдавать распоряжения Щербаков. - Отделение ручных пулеметов быстро к лесу! Прикроете отход. Связной Иванов, передай команду на запасные точки: «По врагам огонь!»
Цепь немецких солдат, подковой растянувшись по лугу, приближалась к доту. Заметив наших бойцов, они, открыв беспорядочную стрельбу, побежали к доту. Фомин и Лазоренко со своими пулеметными расчетами открыли по ним ответный огонь.
Прошла минута, и на подступах к доту была уже совсем иная картина. Подковообразная живая цепь разорвалась, развалилась: на земле в разнообразных позах лежали те, кому уже никогда не подняться.
Вслед за первой атакой к доту, перебегая, падая и маскируясь, стали приближаться еще несколько групп вражеских солдат.
Над дотом появился белый дым. Младший лейтенант Степанов, выполнив приказ командира роты, побежал в сторону леса. Вслед за ним, целясь и стреляя, побежали несколько немцев. Вскоре Степанов как-то неестественно пошатнулся, прыгнул раз-другой на одной ноге, упал и пополз по земле.
Щербаков и Орехов поползли навстречу Степанову. Они положили его на плащ-палатку, стащили в низину, а потом в кустарник. Орехов наскоро перевязал командиру взвода ногу.
Потом на месте сбора Орехов по всем правилам своего фельдшерского искусства стал делать Степанову перевязку, а Щербаков, приглядев на опушке леса высокие ели, приказал ручным пулеметчикам взобраться на них, пристроиться там хорошенько и короткими очередями бить по наступающему противнику.
Фомин и Лазоренко, услышав короткие пулеметные очереди на опушке леса, собрались было отходить к своим товарищам, как вблизи них разорвалась мина.
Боевые расчеты Фомина и Лазоренко, схватив пулеметы и коробки с пулеметными лентами, быстро побежали к лесу. Не успели они отбежать метров сто, как на местах, где только что стояли их пулеметы, стали разрываться десятки вражеских мин.
Пулеметчики, устроившиеся на елях, стреляли по залегшим невдалеке от дота немецким солдатам, не давая им подняться.
Услышав разрывы мин, Щербаков взобрался на ель. С высоты он увидел спрятавшихся среди мелких кустов за холмом немецких минометчиков. Они то и дело опускали в стволы двух стоявших рядом ручных минометов маленькие, величиной с огурец, мины, которые, издав негромкий выстрел, с воем, описав крутую траекторию, падали туда, где недавно находились солдаты Фомина и Лазоренко. Щербаков показал Ахмеду, где прячутся минометчики, и Ахмед сразу же принялся за них.
Вскоре прекратилась стрельба. Оставшиеся в живых немецкие солдаты убежали, покинув на поле мертвых и раненых.
Никому уже не нужный дот 205 все еще дымился.
Щербаков слез с дерева. Подошли Фомин и Лазоренко со своими товарищами. Спустились с елей пулеметчики.
Отобрав четырех солдат, Щербаков приказал Ахмеду пойти с ними туда, где лежали убитые немецкие солдаты, и притащить трофеи: минометы, коробки с минами и как можно больше автоматов и патронов. Ахмед велел бойцам захватить с собой плащ-палатки и вещевые мешки.
Щербаков подготавливал роту к длительному походу. Было изготовлено несколько носилок из березовых шестов и плащ-палаток. На одних носилках был уложен Степанов, на двух других привязаны станковые пулеметы. На карте после обсуждения со Степановым и Ореховым был проложен маршрут отхода по большому лесному массиву.
Когда Ахмед со своими солдатами, согнувшись под тяжестью трофеев, пришли и бросили груз на землю, Щербаков скомандовал построиться. Все, кроме Иванова, который сидел на дереве и вел наблюдение, и Степанова, который лежал на носилках, быстро построились в шеренгу по одному и рассчитались по порядку номеров.
- Товарищи! обратился Щербаков к солдатам. Сегодняшний день показал, что вы способны делать большие дела, наносить врагу такие удары, которые надолго ему запомнятся. Мы не знаем, где наш батальон и какова его судьба. Теперь нам предстоит действовать самостоятельно, надеясь друг на друга. Враг уже далеко обошел нас. Он, видимо, уже занял Полоцк. Наша задача двигаться на восток, в сторону Витебска, к своим войскам. Помните и никогда об этом не забывайте, что мы дали присягу на верность своей Родине, своему народу и, как бы нам ни было трудно, мы до последней капли крови, до последнего дыхания останемся солдатами своей Родины, сынами своего народа. Спасибо вам, товарищи, за службу!
- Служим Советскому Союзу! дружно ответили солдаты.
- Воздух! тревожно крикнул Иванов, заметив на горизонте самолеты.
- Быстро слезай! крикнул ему Щербаков и, став впереди колонны, скомандовал: «За мной!»
Солдаты дота 205, неся на носилках младшего лейтенанта Степанова, нагруженные оружием и боеприпасами, еле поспевая за своим командиром, торопились в глубь леса. Не успели они отойти на километр, как на опушке, откуда они только что ушли, стали разрываться бомбы. Там содрогалась земля, ломались и взлетали в воздух столетние сосны и ели.
Счастливого пути, солдаты дота 205!

ГРИГОРИЙ ЛОГИНОВИЧ ШАКУЛОВ (1910-1987)
автор 11 книг сказок для детей, изданных Крымским, Архангельским, Минским и Санкт-Петербургским издательствами в 1954-1973- 2012 годах. В 1953 г. сказки Шакулова удостоены третьей премии на конкурсе, «Лучшее литературное произведение для детей», организованном Крымским отделением Союза писателей СССР и Крымским областным издательством.
Его называли сказочником «Зелёного царства». Шакулов Григорий Логинович родился 11 октября 1910 года в Белоруссии, в Витебской области, в семье бедных неграмотных потомственных крестьян. В 1931 г., окончил Витебский педагогический техникум. Первые свои произведения (стихи на белорусском языке) Григорий Шакулов написал в 1930 - 1931-м годах. В 1931 году он приехал в Ленинград, работал на заводе «Двигатель», занимался на Рабфаке. С 1933 по 1939 год учился в Ленинградской Лесотехнической академии имени Кирова на факультетах «Лесохозяйственном» и «Зелёного строительства». Одновременно занимался в литературном университете при Доме писателей имени Маяковского и в ЛИТО при редакции газеты «Лесная правда», издаваемой в Ленинградской Лесотехнической академии. В этой газете публиковались его первые стихи, заметки, рассказы. Ушёл добровольцем в Народное ополчение Ленинграда 4 июля 1941 года. Воевал на Ленинградском фронте. Участвовал в прорыве блокады Ленинграда. Был тяжело ранен, но продолжал служить до конца войны. Награждён медалями «За победу над Германией», «За оборону Ленинграда», «За боевые заслуги» и др., позже - Орденом Отечественной войны I ст. (1985 г.) и медалью «Ветеран труда». Его стихи и заметки печатались во фронтовых газетах «Боевая тревога», «На страже Родины». Окончив Лесотехническую академию, всю свою жизнь (до и после войны) Григорий Лóгинович сажал сады и цветы, благоустраивал территории, изучал запасы лесных пород в Ленинграде, Ленинградской области, Карелии, Коми, Закарпатье, Крыму, в Архангельской области и Витебске. Он исходил вдоль и поперёк почти всю Россию, Белоруссию и Украину. Это давало богатейший материал для творчества. Чтобы привлечь внимание людей к «зелёному другу» и научить их любить и беречь природу, он писал сказки, стихи, рассказы и повести об окружающем нас мире. В Ленинграде Григорий Логинович Шакулов жил, работал и творил более двадцати лет. В его архиве имеется листок, на котором написаны фамилии и телефоны ленинградских литераторов (1957-1960г.). В разделе «научно познавательные сказки» под номером 37 - Бианки, а Шакулов в списке № 41. В 1961 г. при участии Г.Л. Шакулова было создано литературное объединение «Лесная застава» при газете «Лесная правда», издаваемой в Ленинградской Лесотехнической академии. Одной из его задач стало экологическое воспитание населения. В газете «Лесная правда», в журнале «Неман» (Минск), а также в периодических изданиях Витебска публиковались сказки и рассказы Шакулова о юных защитниках природы. В 1960 г. Он вернулся в родной Витебск, где жил, трудился и творил до кончины. Во многих газетах, журналах и альманахах России, Белоруссии и Украины, начиная с 1936 года публикуются и до нынешнего времени его произведения и статьи о его жизни и творчестве. С 1960 года и по сей день в Белоруссии и в Санкт-Петербурге по радио и телевидению звучат его сказки и стихи, и рассказ о его жизни и творчестве.
11 октября 2011 года состоялось открытие мемориальной доски в Витебске на доме №14 по улице Чапаева (где Григорий Лóгинович прожил с семьёй 26 лет).

Основные публикации:
Книги: Берёзовая роща, 1954 Кр и 1956, Кр; Алёнушкин козлик, 1956, А; Тополёвая веточка, 1959, Мк; В зелёном царстве, 1959, А; Заячьи защитники, 1961, А и 1964, Кр; Рябинка, 1973, Мк; Зелёное царство сказки и стихи, 2009, СПб; Сказка о дедушке, о зайцах и о сером волке, 2011, СПб. Тайны зелёного царства стихи, сказки, рассказы, 2012, Санкт-Петербург; Разноцветные камешки рассказы и сказки. (Сборник произведений современных петербургских писателей. Опубликованы 3 сказки, 2 рассказа Шакулова) 2014, СПб.
Повесть Солдаты дота 205, 2009, СПб (в газете «На страже Родины»).