Отец очень мало рассказывал о войне. Всё повторял : « Не дай Бог, что бы это опять повторилось». Но в памяти всегда всплывают два рассказа, которые больше всего поразили моё детское воображение:
Когда отца призвали в армию, ему едва исполнилось 19 лет. Его мама, собирая сына на фронт, среди вещей вложила маленькую иконку Божьей Матери. С этой иконкой отец не расставался до последнего дня войны. Вероятно, именно это и спасло его в самых невероятных ситуациях:
Стрелкова рота, в рядах которой отец попал на фронт, получила приказ на взятие определённого пункта (объекта). Несколько раз поднимались в атаку. К концу дня из роты в живых осталось всего 7 человек. Среди них и мой отец, на котором осколком снаряда был перерезан поясной ремень, шинель в нескольких местах продырявлена пулями и осколками, а он сам не получил ни царапины. Иконка была спрятана в подкладке шинели… Этот свой первый бой он помнил только в общих чертах, никакой конкретики, но то, что остался жив – считал чудом до своих последних дней.
Иконка спасала отца ещё не раз: разрывная пуля попала в ногу, разорвавшись вырвала часть мышц икры, оставив отметину, в виде «провала» в икре ноги в ширину ладони и глубиной в длину пальцев детской руки, на всю оставшуюся жизнь, но кость не задела! Нога осталась действующей!
Осколок снаряда застрял в теле отца прямо над солнечным сплетением, всего в нескольких миллиметрах от сердца. Хирурги побоялись его извлекать. С этим осколком, вросшим в тело, отца и похоронили через много – много лет после окончания войны.
От разорвавшегося рядом снаряда отца серьёзно контузило, но ни один осколок не задел, все пролетели мимо!
Второй случай, о котором отец чаще всего вспоминал, произошёл в самом конце войны, в Прибалтике, где-то ( боюсь ошибиться, но вроде бы там) под Шауляем.
Фашисты ожесточённо отбивались от наступавшей Красной Армии. Видимо, как последний резерв, в контратаку против батальона, в котором служил отец, немцы бросили женский батальон СС. « Мы оторопели и не сразу приняли всерьёз происходящее: на нас в полный рост, в чёрных мундирах, в белых рубашках, с развивающимися белыми волосами, с автоматами и винтовками в руках шли … женщины! Шли абсолютно бесстрашно, без единого выстрела, молодые, симпатичные, что-то кричали и только, когда подошли ближе, мы услышали песню. Но песню пели пьяными голосами! Женщины были пьяны в дребодан. Мы начали нервно посмеиваться и даже шутить. Но, когда они подошли на довольно близкое расстояние и внезапно открыли огонь, а, затем ,с визгом и криками, бросились в атаку, в рукопашную – тут стало действительно не по себе: мы и представить себе не могли, что нам придётся вступить в бой мало того, что с женщинами, но ещё и сойтись в рукопашную! После первых секунд замешательства и какой-то растерянности – ну не поднималась на женщину рука!- после появления первых убитых и раненых с нашей стороны, мы очнулись от оцепенения: раздался приказ «вперёд», мат –перемат, рёв и страшное, по сути своей, действо . Женщины были страшнее мужиков. Рукопашная с женщинами – в сто раз страшнее, чем с мужиками. А результат боя – в тысячи раз страшнее, чем с солдатами врага. На душе было такое опустошение и омерзение, что даже победа казалась не победой…»
После окончания войны отец ещё почти два года служил в армии и принимал участие в операциях против «лесных братьев» в Прибалтике. Его слова, что эти «братья», как и бандеровцы на Украине – хуже зверей, мне запомнились на всю жизнь.
Вот и всё, что я запомнил в детстве из рассказов отца. Да и не рассказы это были, это была боль, вырывавшаяся наружу через десятки лет, но так и не успокоившаяся даже через десятилетия. Так же, как и боль от ран, мучившая батю до последних дней при смене погоды…