- В предвоенные годы молодёжь нашей страны была охвачена романтическим порывом – покорением пятого океана. Многие молодые люди с Булыгинской Заимки в Барнауле записывались в аэроклуб. На полёты летом ходили, напрямую через ленточный бор большой компанией. Из булыгинских выделялись братья Александр и Григорий Сельцов – погодки и отношением к полётам, и своей подтянутостью, и дисциплиной, а, главное, неистребимым желанием непременно летать.

Из-за, больше надуманной, болячки Григория временно отстранили от полётов, но ради воплощения своей мечты о полётах, он готов был к проведению операции.

Пришедшая поглазеть за полётами молодёжь устраивалась на газоне где-нибудь невдалеке от ангаров. В тот день ближе к полудню было объявлено построение. После него Александр подошёл к беззаботно расположившимся на траве булыгинским мальчишкам, среди которых был и его младший брат Григорий, и сообщил: «Война!».

После обеда 22 июня 1941 года Григорий Сельцов уже был в крайвоенкомате, куда кроме него пришли все парни его призывного возраста, проживающие на улице Краевой. На сборы им дали три дня. 25 июня их эшелон отправлялся Томск на учёбу в пулемётное училище. Его брат Александр, несмотря на начавшуюся войну, продолжил занятия в аэроклубе. Он решил на прощание совершить полёт вместе с Григорием. Спросив разрешения у начальника аэроклуба и получив добро, братья побежали к «По-2». Запустив мотор и набрав необходимые обороты, вырулили на взлётную полосу аэродрома. И вот уже братья остались одни в огромном небе. Александр, пилотируя самолёт, взял максимально большую окружность для облёта: прошли над Булыгинской Заимкой – почти над самым отчим домом – и слегка качнули крыльями стоявшим во дворе людям, знавшим про их полёт; над родной речкой Барнаулкой; центральной частью города… Со своего местаГригорий хорошо видел Старый базар, Демидовскую площадь, Обь, железнодорожный вокзал. После благополучной посадки Александр обнял Григория, ощутившего всей душой, какое это счастье – летать! Тихо сказал: «Глаза сухие – сердце плачет».

Тяжёлое осенне-зимнее положение наших войск под Москвой не позволило многим курсантам училищ ОСОАВИАХИМа, в том числе и Григорию, стать фронтовым лётчиком. Для спасения Москвы, для того, чтобы остановить фашистских гадов, наше командование бросило в бой почти «с колёс» все имеющиеся в наличии сибирские резервы, надеясь на матушку-пехоту, которая на этот раз, ценой неимоверных потерь, героически выстояла и отбросила врага от стен столицы.

Вот что писала газета «Красная звезда» 14 февраля 1942 года о сибиряках: «Они по природе – смелый народ, отличаются исключительной выносливостью. Сибиряки – меткие стрелки, искусные разведчики, умелые лыжники. В их груди бьются пламенные сердца свободолюбивого народа».

Мой дядя Григорий Николаевич Сельцов, мечтавший летать, погиб в одном из первых боев за свою Родину, за Москву.

Из писем Григория Сельцова

«3.8.1941г.

Здравствуйте, папа, мама, Шура. Федя, Лёня, Лина, Валечка, Мамочка, лёля и Ниночка.

Папа, письмо, которое писал Шура, я его получил. Сегодня 3.8.41г., я опять в наряде дневальным по роте. Сейчас вымыли пол.

Папа, живу пока ничего, а об учёбе писать не буду – не велят. В комсоставском магазине были огурцы свежие по 4 рубля килограмм, я покупал 2 кг и зараз съел. А 1.8.41г. ходил я в наряд в Томск I на станцию, в буфете продавали кислицу по 3 рубля 20 копеек и смородину по 4 рубля килограмм – тоже ел. Насчёт продуктов я сам не знаю, потому что в город не отпускают. Папа, если посылку ещё не послали, то бритву и сапожную щётку не нужно, а если можно, то купите целлулоидный воротничок, а то матерчатые каждый день стираешь и пришиваешь, а времени нет, если можно достать, то постарайтесь. Жить, папа, мне очень здесь скучно. Денег скоплю и пошлю переводом, когда будут отпускать в город.

Писать пока больше нечего, пока ещё жив.

3.8.41».

«Томск 1.9.41г.

Здравствуй, дорогой и любимый брат Шура! Шлю я тебе горячий свой курсантский привет, какой только может послать пехотинец.

Саша, письмо я ваше получил, за что очень и очень благодарю. Шура, я сегодня получил перевод 35 рублей, за что также благодарю, на которые хоть побольше поем моркови и помидоров и ещё кое-что (…) нас выпустят – начиная с ноября и кончая январём, но едва ли кого в январе будут выпускать, а раньше. Да, Шура, видно, нам с тобой больше никогда не видаться, этот заклятый психопат разъединил нашу дружную жизнь. Да, Шура, наверно, мы с тобой расстались на веки. С папой и мамой и с другими членами нашей семьи кто-нибудь да увидится, но мы с тобой нет, кого-нибудь из нас обязательно не будет. Шура, сегодня мы проходили газовую камеру. Я опишу её подробно, как проходили: газовая камера была наполнена жидким веществом хлорпекрином, который действует на глаза.

Так заходили мы в своих исправных противогазах в эту камеру и там снимали свои противогазы и берём там неисправные противогазы и быстро их надеваем и находим, где есть неисправность, и как её нашли и как ей пользоваться или, вернее, как пользоваться неисправным противогазом. И так делали два раза. После этого опять заходили в своих противогазах и быстро их снимаем и стоим без противогаза, дыша сколько кто может, я, например, выдержал и простоял 1 минуту, некоторые ребята стояли по 2,5 минуты. Шура, в письме было написано, что хочет ко мне приехать мама, конечно, приехать можно, но только квартиры здесь не будет, а только на частную квартиру, и пусть берёт себе продуктов на дорогу, а то здесь насчёт хлеба очень плохо. Если мама поедет сюда, то пускай возьмёт мне тёплые носки и состёжит маечку длиной примерно до пояса и тёплые рукавицы, а после окончания я пошлю это всё обратно. Нам всё это не будут давать, а что было в училище зимней одежды, на зиму её всю отправили на фронт. Сейчас здесь очень холодно, ноги, руки, и весь сам очень мёрзнешь. Шура, сейчас у нас история партии, и я на этом уроке решил написать письмо. Писать больше нечего, остаюсь жив и здоров, того и вам желаю. Передавай привет всем и всей братве и девчонкам, а также нашей семье.

Пока, брат Шура, жму крепко-крепко руку и желаю больших успехов в твоей пилотской учёбе. Пока до свидания, жду ответа».

«Томск. 19.9.41г.

Здравствуй, дорогой брат Шура.

Шура, про свою жизнь писать, конечно, нечего, моя жизнь, сам знаешь, какая жизнь пехотинца. Шура, здесь также есть аэроклуб. Аэродром рядом с нами, а я как увижу самолёты, то вспоминаю про вас, какой ты счастливый, так же как идём куда-нибудь и поём песню и доходим до слов:

«Штурмовые ночи Спасска-Волочаевские дни», и опять вспоминаю очень приятные дни, когда мы выпивали у Н. Пономаренко, да в общем целый день я думаю про Булыгину. Шура, как уже вам известно, что в январе месяце я еду на фронт драться с кровожадным фашистом. Шура, пиши письма, чаще и особенно про Булыгину и напиши про Сергея и про Илью, что слыхал про с. (…) Шура, передавай всем привет. Писал, очень торопился, написал за 5 минут. Пока, Шура. Жду ответа».

«Здравствуйте, папа, мама, а также братья и сёстры: Шура, Федя, Лёня, Липа, Валя, Мамочка.

Папа, письмо я ваше получил, но отписать сразу не мог – время не было. Папа, вы пишите, чтобы я выслал вам справку, но её уже выслало училище, не знаю, почему она не пришла. Стипендию нам дают по 27 рублей 67 копеек, а остальные высчитывают, так что этих денег не хватит да и ими делать здесь нечего, верно, когда пойдёшь в баню, то купишь огурцов, или орех, или ещё что-нибудь. Живу, папа, я пока ещё ничего. Не знаю, как будет дальше.

Пока. 19.9.41»

Перед отправкой на фронт к Григорию Сельцову смогла приехать мама, и он с ней передал домой письмо, не проверенное военной цензурой.

«Здравствуйте, папа, Шура, Федя, Лёня, Лиина, Валечка и мамочка.

Папа, я пишу это письмо и пошлю его с мамой. Папа, пишу я письмо со слезами, так как нам больше не видаться. На днях нас выпустят, не сегодня – завтра мы поедем рядовыми красноармейцами, а не командирами. Нас, папа, здесь почти с голоду морили. Папа, сейчас мы сдаём всё и едем не знаю куда – ну это на фронт. Папа, если меня убьют, то помолитесь Богу за меня грешного и не забывайте, а может, Бог даст ещё мне жизни и оставит меня в живых, то я не забуду о вас. Папа, я сейчас пишу и не могу сдержаться, а не заплакать, был бы я один, я бы оплакал все. Вот, папа, выкормили вы нас как птичек, и они стали большие и стали уже летать, и в один день они все улетели и оставили отца с матерью.

Папа, я маме не могу даже слово сказать, потому что если начну говорить и расспрашивать о вас, то сразу льются слёзы.

Милый папочка, одно у меня слово только – не забывайте меня и …»

«24.12.41г.

Здравствуй, дорогой брат Шура! Шура, напишу я вам, как мы доехали. Ну доехали мы ничего. Ехали 8 суток через Новосибирск, Омск, Петропавловск, Курган, Свердловск и живём сейчас в 35 км от Москвы, в деревне, ходим на занятия. Шура, пиши, как вы учитесь и как живёте. Живём в тылу. Шура, адрес мой: Полевая почтовая станция №1600, 3-й стрелковый батальон, пулемётная рота.

Передавай, Шура, всем привет, всей братве. Писать пока что нечего. Жив, здоров, того и вам желаю».

А вскоре пришло письмо, которое написал его фронтовой товарищ 25 января 1942 года.

«Здравствуйте, дядя Коля, тетя, Саша и  остальные ребята.

Пишет вам письмо Гринькин друг Туголуков Пётр. Сообщаю вам о том, что я с Гришей находился всё время в боях с фашистскими извергами. Но настал тот час, что мой друг Гриша погиб от фашистской пули. По окончании боя, т.е. после взятия одной деревни, мы Гриньку схоронили. А сейчас я пишу вам свой красноармейский привет. Если вы получите моё письмо, то пишите мне ответ. Саша, вспомню, как мы гуляли в Барнауле, правда, Саша, жалко мне Гриньку, но ничего не поделаешь.

Писал вам письмо Туголуков Пётр о гибели Сельцова Григория Николаевича».

Его любовь авиация

Александр Николаевич Сельцов мой папа родился 19 декабря 1921 года в деревне Комарская, что на Алтае. В 1930 году его отца моего дедушку за несдачу хлеба, которого в семье не было, местные власти среди зимы посадили в неотапливаемый амбар. Дедушке удалось бежать в Бийск. Бабушке жене оставалось ничего иного, как с малыми детьми тоже бежать из деревни. Шли пешком, по дороге питаясь милостыней, ночуя у добрых людей, которые на Руси не переводятся ни в какие сверх репрессивные времена.

В 1940-1941 годах папа учился в 9 классе 42-й барнаульской школы и занимался в аэроклубе. Планы об окончании десятилетки были нарушены войной. В крайвоенкомате куда он обратился, узнав что перед ними будущий лётчик сказали: «До особого распоряжения главнокомандующего. Продолжайте занятия в аэроклубе, совершенствуйте своё пилотажное мастерство. Ваше время придёт».

Война по-своему распоряжается судьбами людей. Пилота запаса в 1942 году направили в Иркутское военное авиационно-техническое училище, которое он закончил в сентябре 1943 года и получил направление в город Иваново, в запасную бригаду 2-го запасного полка. Он занимался переучиванием личного состава для подразделений А.И. Покрышкина. Действующих на Южном фронте, летать на истребителях «Аэрокобра» союзническая помощь по лэнд-лизу.

В 1944 году папа был направлен в Борисоглебское лётное училище, которое и закончил накануне победы. «Так и не пришлось сделать ни одного боевого вылета», - с огорчением говорил папа.

В 1946 году папа демобилизовался и вернулся в родной аэроклуб. Вновь начались полёты. Летние лагеря, где лётчики поднимались раньше птиц, чтобы вместе с восходом солнца взлететь в высь. Он в совершенстве научился укрощать свою машину и она, послушно повинуясь его сильным рукам, выполняла головокружительный каскад фигур высшего пилотажа. Став опытным лётчиком он продолжал трудиться лётчиком – инструктором, командиром звена готовя кадры для гражданской авиации и военно-воздушных сил страны. Сотни курсантов подготовлено им за годы работы в аэроклубе, благодаря им он приобрёл большие крылья.

Папа был награждён знаком «За активную работу в ДОСАФе» за подготовку лётных кадров. У моего папы не было громких званий и высоких наград. Но главного, я считаю, он добился в своей жизни – ведь воплотилась мечта его юности, а это самое большое счастье! Он стал лётчиком и всю свою жизнь посвятил любимой авиации.