Мой отец

Мой отец умер 5 апреля 2007 года, в чистый четверг, на страстной неделе. Хоронили его в великую субботу, и все старушки, сочувствуя  мне, уверяли, что на страстной неделе врата рая открыты и, честь умереть в этот день, достается не каждому, а только достойным. «В рай попал твой отец», - твердили они, - «В рай, Божий избранник твой отец!»  Пока мы ехали до кладбища, на безоблачном небе светило ясное солнце, стояло безветреннее утро. На погосте же произошло что-то невероятное: небо почернело, лес зашумел, пошел снег, потом дождь, раздался гром. Мы шли за гробом притихшие, и только природа сразу  всеми временами года отдавала папе прощальный салют. И опять старушки нашептывали, что это не спроста, что так не бывает: и снег, и дождь, и гром, и солнце, зима, и осень, и лето, и весна.

Если бы старушки этого и не говорили, я всегда знала, что мой отец по земным меркам был действительно уникальным человеком, умеющим жертвовать собой ради других, никогда, даже в самых критических ситуациях, не унывать, быть по-настоящему благородным и очень выдержанным. Мне было непонятно только то, почему мой отец так отличается от всех членов его большой родни своим осторожным поведением, умением заглядывать за будущие жизненные повороты.

Ему было почти восемьдесят девять лет. Но даже в последний год своей  жизни, чувствуя себя очень скверно, на вопрос: «Как дела, папа! У тебя что-то болит?», он всегда отвечал: «Ну что ты, дорогая, я же солдат! Орел!» И только глаза выдавали его нестерпимую боль в ногах и боль сердечную. Они становились светлее, чем обычно и голос дрожал и плакал.  Папины глаза светлели и тогда, когда он смотрел военные фильмы. Он сидел у телевизора и тихо рыдал. Он плакал, когда показывали в обтрепанной одежде стариков и старух, завоевавших мир на этой земле. Он плакал беззвучно, чтобы никто не слышал его стонов и  не видел его слез, и только содрогание его могучего тела, выдавали  сердечные страдания о Родине, которой он отдал  много сил в своей жизни.

Практически до последнего дня, пока он выходил на улицу, он всегда снимал шляпу, здороваясь со знакомыми и не очень знакомыми людьми. Мне казалось, что его знает весь Ногинск. «Низкий поклон. Здравия желаю!»,- говорил он при встрече, а при расставании: «Честь имею!»

Папа прожил обыкновенную жизнь по меркам обывателя, только я смотрела на своего отца не как обыватель, а как любящая дочь. Мой отец был порядочным человеком, интеллигентным до кончиков ногтей, застенчивым изнутри, мягким, но умеющим настоять на своем, человеком.  Я видела в нем идеал мужчины и, в глубине души, всегда хотела, чтобы мой избранник был таким же и внешне и внутренне. Только в девичестве я не понимала, что, желая этого, я загоняю себя в тупик, потому что такого  мужчины на свете больше нет и быть не может.

Вероятно, беда всех девчонок, отцы, которых кажутся им совершенством, не встретить в жизни ничего подобного. Жить, с суженым, постоянно сравнивая его с идеалом своей жизни, постоянно лепить из него то, что невозможно вылепить – тупик. Но еще больший тупик, переходящий в трагедию, иметь спутника жизни  мало похожего на заданный пример. Счастливыми становятся те, кто много не требует от своего избранника, или, как моя  мама, встретившие кладезь достоинств в человеке.

Тоска по прошлому

15 января 1945 года

15 января 1945 года Третий Прибалтийский фронт под командованием Александра Николаевича Василевского прорвал границу Пруссии. Бои были упорными и кровопролитными, потерь было много, но еще больше потерь было у противника: чем успешнее было наше наступление, тем  остервенелей становилось сопротивление немцев. В этом не было ничего особенного, если учесть тот факт, что мы входили на территорию Восточной Пруссии - самого богатого района фашистской Германии.

Восточная Пруссия – сельскохозяйственный район Германии, его житница. На территории Пруссии было неимоверное количество складов с различным продовольствием, огромное количество скота и птицы. Меня, в прошлом сельского мальчишку, поразил скот: ухоженный, выкормленный и как будто напитанный соком великолепно сохранившегося сена и сытного прибалтийского воздуха. Когда я слышу упреки теперешних всезнающих историков, обвиняющих Советскую Армию в насилии и грабежах в Германии, мне хочется им сказать: «Я жив еще! И я отметаю всякие обвинения в мой адрес и адрес воевавших со мной товарищей! Не насиловал, хотя был молод, и ничто живое мне было не чуждо! Не грабил, незачем было, т. к. все лежало у наших ног, богатое  и бесхозное».

При прорыве границы Пруссии нас встретили брошенные хуторские хозяйства немецких бюргеров, которые,  как правило, состояли из хозяйского дома с большими подвалами, в которых было много копченых окороков, солений, варений, шоколада и всякой всячины, скотного двора, ветряка для качания воды. Если бы не кирпичная постройка и множество шоколада в кладовых, то по запасам, подвальные кладовые напоминали отцовский погреб с его окороками, солониной и прочей снедью. Практически все кирпичные дома остались целыми, разве что крыши кое-где рассыпались от попадания в них пуль и снарядов, так как были покрыты хорошей мелкой черепицей.

Редко в каком доме был хозяин, да и хозяйки встречались не часто. Ушли, боясь возмездия. На хуторах остались работники, угнанные из России - повзрослевшие девчонки и мальчишки, из Польши - польские «паны и панночки», реже – французы или француженки. Все они были худыми и плохо одетыми, хотя если сравнивать с теми, кто приходил встречать и провожать  Советскую армию до границы с Пруссией, то, с уверенностью, можно сказать, что далеко не сто граммов хлеба в день ели эти угнанные в Германию граждане. Работали они, конечно,  много,  с утра до вечера, поэтому и скот был ухожен, и урожай убран, и в доме порядок, но жили они и сытней и теплей моих соотечественников, оставшихся на оккупированной территории России.

Очень много бродило по полям Пруссии бесхозного скота, целые стада выходили к нам на встречу, как только смолкали бои. Скот,  будучи очень домашним, старался быть поближе к людям и, нередко в роте было по корове или по две, которые «поили» с этого времени солдат свежим молоком.

В моей батарее тоже было три коровы и хряк и, три богатырски сложенных сибиряка по очереди доили буренок. Их никто не заставлял доить коров, кроме, разве что тоски по мирному времени. Честно говоря, мне и самому иногда очень хотелось присесть под корову и почувствовать на далекой чужбине запах  парного молоко – запах моего детства, но погоны всегда заставляли вовремя отказаться от такой земной затеи. При нашем передвижении коровы достаточно хорошо переносили тяготы дорожной жизни, а вот хряку приходилось туго: ему  трудно было, и ходить с нами и   ездить на телеге  не просто. Поэтому нам с ним пришлось расстаться: после очередного успешного боя мои сибиряки разделали нашего толстяка и мы, как в старые добрые времена, ели жареную картошку на свежем свином сале под солдатские сто грамм, а  я вспомнил того найденного в отрочестве родного орловского борова.

В память о моих боевых товарищах

10 апреля 1945 года

10 апреля 1945 года был взят Кенигсберг – столица Восточной Пруссии. Здесь, в глубоких подземных убежищах  под Растенбургом, располагалась ставка Гитлера. «Волчья яма» - так звали ставку и немцы и русские.

Фашистское командование придавало большое значение удержанию Пруссии. Сопротивление немцев было яростным, а укрепления, практически неприступные  в инженерном отношении, придавали немцам дополнительные силы. Старые крепости были прочно связаны между собой в фортификационном и огневом отношении. В Пруссии много озер, рек, болот и каналов, которые в значительной степени являлись дополнительным укреплением территории Пруссии. Развитая сеть железных и шоссейных дорог, крепкие каменные постройки делали город неприступным. Направление нашего наступления было Гумбиннен, Инстербург, Кенигсберг. И это направление считалось самым сильным в оборонительном отношении.

Началась Восточнопрусская операция 13 января 1945 года. Перед армией была поставлена задача разгромить Восточнопрусскую группировку во что бы то ни стало. Это освобождало армии 2-го Белорусского фронта для действий на основном направлении и снимало угрозу флангового удара из Восточной Пруссии. Начали наступление фронты успешно. Этому содействовала сильнейшая артподготовка. Расход боеприпасов  был совершенно беспрецедентный. К нам на батарею подвозили и подвозили их нескончаемым потоком. Боеприпасы шли вагонами.

К 21 января немецкие войска, несмотря на отчаянное сопротивление, потерпели тяжелое поражение в местах главных ударов наших армий и начали отступать. Но, несмотря на огромную наступательную мощь и упорнейшие бои, задача, поставленная Верховным Главнокомандующим, была выполнена не полностью. Войска 2-го Белорусского фронта, где я служил, выйдя к заливу Фришес-Хафф, отделенному косой от Данцигской бухты, и войска 3-го Белорусского фронта, выйдя к морю севернее и южнее Кенигсберга, отрезали  восточнопрусскую группировку от остальных немецко-фашистских сил и остановились. Часть дивизии противника оказались на Земландском полуострове, часть были заблокированы в Кенигсберге.

После окончания операции и остров и Кенигсбергская коса, соединенная с городом, были усыпаны трупами немцев. Город представлял собой разрушенную крепость. И когда историки и политологи говорят, что темпы той операции были недостаточными, мне хочется им сказать: «Вероятно, Ваши темпы, господа, были бы шустрее, а я не успевал раненых и мертвых оттаскивать от орудий, потому что не только перед нами была поставлена стратегическая задача, но и перед немцами». Вероятно, девиз «ни шагу назад» был в то время в голове у каждого немца. Они в то время защищали не только Гитлера, но и свою Родину, возможно, понимая, что немцы виноваты перед целым миром. Но Родина, она и у немцев место, где его мать родила.

Это сейчас я могу анализировать и стараться понять природу сопротивления немцев, а тогда я ненавидел их всеми фибрами своей души. С Советской армией под Кенигсбергом, кроме регулярных войск, сражались отряды СД, СА (штурмовики), СС ФТ(военные группы охранников),  молодежные группы, которые зачастую состояли почти из детей, и надо было еще заставить себя  выстрелить в ребенка. Конечно, можно сказать, что к концу войны надо было научиться делать и это, как делали фашисты, но ведь мы - не фашисты. Кроме того, в Восточной Пруссии было огромное количество моторизированных групп - подразделения НСНКК, полиция безопасности – ЗИПО, тайная полевая полиция – ГФП, которые  сопротивлялись ожесточенно.

Мы несли огромные потери. Пополнения почти не было, потому что наступление было по всем фронтам, сократилось материальное обеспечение войск, не хватало горючего, отставали тылы. Разгром фашистской Германии затягивался.

Наступала весна. Весеннее половодье превратило Пруссию в болото. Зачастую, мы тащили орудия на себе, увязая по колено в грязи, т.к. не хватало горючего для машин, да и машины вряд ли могли пройти по такой воде. Только люди, только солдаты были способны на невозможное. И  мы под  ураганным огнем   тащили орудия.

Немцы  сопротивлялись. На южном берегу залива Фришес-Хафф они взорвали дамбу, затопив при этом тысячи своих солдат. Весна была теплой, вода – высокой. Разбухшие тела солдат плавали и в заливе и вокруг него. Горы трупов видел я в тех боях за Восточную Пруссию – зрелище страшное. Как правило, немцы всегда хоронили своих погибших соплеменников, а здесь вода затопила такую возможность. В воздухе стоял запах разлагающихся тел, запах мертвячины. Пока не сошла вода, я с трудом заставлял себя есть, да и солдаты, практически все, с трудом вталкивали в себя пищу. Но есть надо было, т.к. надо было тащить орудия, надо было добивать фашистов.

Восток-дело тонкое

1939-1941годы.

В  1939 году меня забрали на срочную службу. Я попал в 17 армию, которая дислоцировалась в Монголии. Я был направлен в школу сержантского состава, в которой проучился почти год. После сержантской школы я попал в танковую часть, которая дислоцировалась на Буернуре,  Халхингол.

В середине 1937года Правительство МНР обратилось к Правительству СССР с просьбой о военной помощи в связи с предполагаемым нападением Японии. И первые советские танковые и моторизованные части вступили на территорию Монгольской Народной Республики.

Японский генеральный штаб надеялся быстро разгромить сравнительно немногочисленную монгольскую народно-революционную армию, но, оказавшись лицом к лицу с объединенными советско-монгольскими силами, план вторжения был временно отложен.

Однако, в  мае 1939 года после соответствующей военной, дипломатической и идеологической подготовки Япония начала активные боевые действия против Монголии. Командование Квантунской армии развернуло боевые действия на восточном выступе МНР между ее границей с  Маньчжурией и рекой Халхин-Гол, которая текла по государственной границе.

Рассказывать о службе в Монголии во время нападения Японии можно много. Об этом конфликте очень много написано. Самое запоминающееся для меня впечатление оставил постоянный дефицит воды. Воды  не хватало даже для питья. Ее привозили на позиции во флягах, поэтому говорить о бане или хотя бы о душе для солдат и офицеров не приходилось. Единственной отдушиной была река Халхин-Гол - очень быстротечная и холодная, к «водным процедурам», как наши среднерусские реки, не приспособлена. Но я все же ухитрялся, хотя бы раз в день окунуться в нее и смыть песок, который был постоянным спутником того далекого военного инцидента. Песчаные барханы восточнее Халхин-Гола, в которые «закапалась» наша армия, были нам домом, который хранил от пуль противника. Растительности в тех местах не было практически никакой. Разве что перекати-поле было в достатке. От сильного ветра это растение находилось в постоянном движении по барханам и, всегда в наших окопах этой травы было достаточно для хороших лежанок для солдат.

Ночи в Монголии очень холодные, а день - жаркий. Мы спали, закрывшись шинелями на подстилках из травы, ржали кони, сияли звезды, и мне иногда казалось, что я в родном Островском в ночном. Мне казалось, а, может, снилось, что я глажу по лоснящимся бокам своего любимого гнедого рысака, и он довольно крутит головой, что я расчесываю его черные, как смоль, волосы и заплетаю их в косы, хотя в детстве мне часто попадало от отца за такую нежность. Я смотрел на звезды и видел, как мы с гнедым купаемся в Ленче, и как он фыркает от удовольствия, покусывая удила. Детские воспоминания не покидали меня всю жизнь, оставаясь со мной в любых военных и  мирных перипетиях.

Японская армия превосходила советско-монгольские войска в живой силе почти в три раза, в артиллерии в два с половиной раза, в противотанковых орудиях в шесть раз. Зато более чем в три раза уступала нам по числу танков и бронемашин. Но, не смотря ни на что, к сентябрю 1939 года была одержана малая победа над Японией. Нами командовал командир корпуса Георгий Константинович Жуков. Еще тогда, в 1939 году, я понял, с какой незаурядностью в лице Г.К.Жукова столкнулось японское военное командование, какая воля к победе была у этого человека.

Второй раз я оказался в Монголии летом 1945 года, когда после победы над фашистской Германией, нашу армию, которая закончила Великую Отечественную войну под Кенигсбергом, направили на разгром японской Квантунской армии. Я ехал от западных границ нашей необъятной разоренной Родины на восток,  мимо дома, где были мать, отец, дочь, и не знал, что ждет меня там, на тревожном востоке.

А там, вместе с монгольскими цириками- кавалеристами мы, преодолев Большой Хинган, сыпучие пески, безводные степи, делая по пятьдесят и более километров суточного перехода, в итоге, пройдя около тысячи километров, овладели Калганом, Долон-Нором и вышли к Ляодунскому заливу. Япония капитулировала.

Уже после объявления Победы, т.е. после окончания войны в мае 1945 года, я потерял еще немало своих сослуживцев в Монголии. Там, в Монголии, хороня однополчан, было мучительно больно осознавать, что пройдя четырехлетний военный путь и, зачастую, не получив серьезных ранений, они погибли здесь, в Монголии, и будут похоронены далеко от родимого дома, в  песках дальнего востока. Я был счастлив, что остался жив,  но  мне, в тоже время, было несказанно горько за матерей, которые не дождутся своих сыновей.

Не скрывайте правды от детей

2006 год

Мы сидим с моей дочерью Ниной, которая родилась у нас с Антониной, и она настырно выспрашивает что, как и почему было в моей жизни. Я стар и  мне  непосилен душевный стриптиз. Но, наверное, дети должны знать о трудностях родительской жизни, хотя всю свою жизнь я скрывал и от Антонины и  от Нины историю нашей семьи.

 Наверное, если бы мои отец и  мать не скрывали от Натальи и Николая всю подноготную нашей суровой жизни, то они не были бы такими безответственными и самонадеянными. Это сейчас говорят, что сын за отца не отвечает, но тогда было совсем другое время. Детям «врага народа» не было  места в нормальном пространстве России. Хотя мы официально и не знали, что наш отец – «враг народа», а теперь понятно, что он никогда им и не был.

При любом копании в нашем прошлом со стороны компетентных органов, я мог ответить по полной программе и за то, что умолчал в армии про арест отца, и за то, что сестры, вступая в партию, сказали не полную правду о себе, хотя они и не знали этой правды.

Мне необходимо выговориться еще и потому, что время, которое настало сейчас, страшное время, примерно такое же, как-то, в которое произошла трагедия с нашей семьей. Перестраивать так жестоко психологию людей  всей страны может или сумасшедший варвар, или гений, тонко понимающий суть недовольства народа. В прессе очень часто одно время говорили о том, что вся тяжесть перехода государства от одной системы к другой легла на пожилое поколение. Да, наверное. Но что считать пожилым поколением? Практически все люди, родившиеся при Советской власти вплоть до 1991 года, это люди, имеющие совершенно иную психологию. А пожилое поколение просто видело, сколько жизней положено за нашу Советскую Родину. Вопрос: «За что боролись?»  - вот трагедия нашей жизни. Было бы еще понятно, если бы все, что было в свое время отнято у нашей семьи, например,  ей возвратили. Но этого не произошло. Поэтому, с точки зрения всех живущих, был произведен грабеж населения. Можно было еще как-то оправдать или понять ситуацию, когда все наше хозяйство,  нажитое тяжелым трудом,  пошло на благо всех, но понять переделку общества, когда созданное всеми, пошло на благо людей,  не приложивших к этому никакого труда – понять не возможно.

Многие соотечественники, поддерживая реформы, предполагали в начале перестройки, что все будет перераспределено и приватизировано с учетом их работы в прошлом, а получилось… В общем, «хотели как лучше, а получилось, как всегда», как сказал классик.

Больше же всего я переживал за мою любимую Нину Петровну. Она никогда не могла лгать, как и  моя Тонечка. Могла смолчать, но если ее спрашивали глаза в глаза о чем - то, то она обязательно говорила правду, какая бы она  горькая не была, и какие бы для Нины последствия после этого не предполагались.