Служил я пограничником в Гауданской пограничной комендатуре. Таджикистан, граница с Ираном. Застава Гаудан. Там мы усиленно тренировались, патрулировали на лошадях границу. С началом Великой Отечественной Войны, 3 июля 1941 года, в составе отдельного пограничного полка, добровольцем я был направлен на Западный фронт. Наш полк вошел в состав 250-й (247-й) стрелковой дивизии.
Мне очень тяжело говорить о войне. Шли непрерывные жестокие бои. Немцы прорвали фронт и двинулись к Москве. Наша дивизия прикрывала правый фланг обороны столицы (Калининский фронт, город Тверь).
Наш эшелон с добровольцами остановили на передовой. Вокруг стреляли,все грохотало, шум, дым! Линии фронта не было, где противник, никто не знал. Тогда нас посадили на две машины-«полуторки» − по 18 человек разведчиков − и послали узнать, где немцы. Это было под Ржевом. Ночью мы долго ехали по дороге. Кто спал, кто курил. Я ребятам говорил: «Не спите, не разговаривайте, смотрите по сторонам», а они шутили в ответ: «Что, страшно? Не бойся!». Никто из нас не знал еще в полной мере, что такое война. Вот мы переехали железную дорогу и стали переезжать через мост над противотанковым рвом. Вдруг совсем рядом начали стрелять немцы, мы все спрыгнули, я упал в ров. Машины наши остались на мосту, немцы их зацепили тросом, убрали с дороги и сами начали наступать. Мы поползли назад, собрались в лесу. Оказалось, что все живы, кроме одного. Стали отступать. Собралось много отступающих солдат. На станции нас разделили по ротам, взводам. Дали на взвод по 2 пулемета, каждому − по трехлинейной винтовке и две гранаты, немного патронов. И бросили на прорыв против немцев. Фашисты прорвали фронт. Мы лежали на голой местности. Лопаток, чтобы вырыть окопы, у нас не было. Земля дрожала – против нас шли танки. Я насчитал 26 смертоносных машин. Они сразу расстреляли наши 2 пулемета, и мы лежали как на ладони. Танки двигались не очень быстро – видимо, боялись, что местность заминирована. За танками шла немецкая пехота с автоматами. Все грохотало. Это была такая тяжелая психическая атака на необстрелянных солдат. Почти всех немцы расстреляли. Был приказ отступить за Волгу, но мы об этом не знали. Мне пришлось испытать горечь отступления и радость наступления. Я потерял много друзей. Нас бомбили с самолетов. Это был ад на земле. Мы отступали. Как могли, ночью собирались и шли к своим. Враги с самолетов бросали листовки с призывами сдаться, перейти на их сторону, обещали райскую жизнь. Фашисты прорвали нашу оборону и вышли к Волге. Мы оказались в окружении. Я с несколькими бойцами прошел через села и деревни. Женщины нас кормили, плакали, чтобы мы остались, но мы боялись задержаться в окружении. Шли по ночам, лесами. Вышли к Волге. Все мосты через нее были взорваны, только один уцелел, но и его захватили фашисты. Из танка стреляли в тех, кто пытался переправиться через Волгу (кто на лодке, кто вплавь, кто держался за дерево), расстреливали из автоматов. Мы с ребятами решили пойти выше Волги, где нет переправ, и переплыть ночью. Шли целый день. Немцы еще не подтянули свои основные войска, только автоматчики стреляли по нам. Дождавшись ночи, мы переплыли реку и примкнули к своим.
Зима 1941 года была очень холодная (−30, −40 градусов по Цельсию). Немцы были одеты легко − во френчи и летние сапоги, ведь они думали, что за лето возьмут Россию. Мы тоже были плохо одеты, но мы были закаленными, и, как разведчикам, нам выдавали валенки и фуфайки. Мы приноровились к суровым условиям, забирали автоматы убитых немцев, и нам стало легче обороняться. Шла война, передышек не было. Немцы стремились к Москве большими силами: летели бомбардировщики, шли танки, перемещалась пехота на автомобилях. Борьба за свободу, за Родину не прекращалась. Мы сутками находились в окопах, грязные, вшивые, мокрые, голодные (иногда есть было нечего), но наш дух захватчикам было не сломить. Мысли о худшем отгоняли прочь − только Победа! И в рукопашную мы шли, и отбивались, и дрались не на жизнь, а на смерть. Хотя я был разведчиком, но после разведки уходил вновь в окопы, на передовую. Все защищали − любой ценой, ведь враг подходил к Москве.
Шли бои за одну деревню. В ней остался только один дом, но ни мы, ни немцы этот дом не разрушали. Мороз −40 градусов. И это строение за одну ночь несколько раз переходило от немцев к нам и обратно. Грелись. Мы отбросим немцев – греемся, немцы мерзнут (эх, все равно пропадать!).Нас отбрасывают – они греются, теперь мы лежим на снегу. Полежим – и опять их отбрасываем. Так и остался этот дом целым. Жители тогда жили в погребах, ямах и землянках, мы их кормили, чем могли. А утром мы все же окончательно выбили немцев из этой деревни.
Мне очень тяжело вспоминать все это. Разве нормально, когда человек в человека стреляет? Это не радость − это горе.
Мы пошли в наступление. Сначала была артиллерийская подготовка. Самолеты сбрасывали бомбы. Затем шли танки − по живым и раненым, превращая все в кровавое месиво. Тысячами лежали наши и немцы ранеными, а по ним шли танки! Несчастные кричали и плакали, и этот крик до сих пор слышится в моих ушах. Потом пошли мы − пехота. Раненых никто не забирал. Шли жестокие бои, не на жизнь, а на смерть − мясорубка. Я − 4,5 месяца в окопах, немытый, завшивевший, голодный (кормили кое-как). Тяжело убивать, глядя в глаза противнику, но ничего не поделаешь – кто кого, кто сильнее, проворнее, тот и одолеет. Мне помогло то, что я из деревни, вырос крепким, плавал и тренировался на границе. Эта закалка мне очень пригодилась и на войне, и в жизни. Смены у нас не было, только пополнение.
В 1941 году, когда я сражался на фронтах этой великой войны, умер мой папа. 29 декабря 1941 года осколком от немецкого снаряда я был ранен в левое бедро − получил сквозное осколочное ранение диаметром 14 см.
Нас, раненых, отнесли в церковь без окон и дверей. Идет сражение, пули свистят, мороз под 40 градусов. Многие умерли от переохлаждения, у многих началась гангрена. У меня почернели и отпали ногти на ногах. 1,5 дня мы лежали в этой церкви, потом за нами пришла машина-«полуторка». Загрузили всех, кто живой, а по дороге кончился бензин! Раненые кричали, стонали и умирали. Видя все это, шофер заплакал, побежал искать людей. Вернулся с женщинами и детьми. Они нас тащили − кто на одеялах, кто на себе. Отнесли в деревню, и там тоже уцелел один дом. Повернуться некуда − 36 человек! Все лежали друг на друге, но было тепло. Мы немножко согрелись. Утром машина увезла нас в Тверь. Город в руинах, все разрушено. В госпитале нет тепла, окна без стекол. Медперсонал сделал нам перевязки. Хирург спросил меня, какого я года рождения. Я сказал: 1921 года. А молодая сестричка засмеялась, ведь я выглядел на все 40 − обросший и вшивый, немытый и небритый, с длинной бородой. 4,5 месяца без перерыва на передовой! Вдруг самолеты начали бомбить город. Раненых вынесли на улицу. Тех, кто выжил, отвезли на станцию. Санитарный поезд шел медленно − пропускал составы с солдатами, которые ехали на фронт. Нас отвезли в тыл в Ивановскую область −в госпиталь города Кольчугино. Я двое суток беспробудно спал. В апреле 1942 года, восстановив силы, я вернулся на передовую. На этот раз воевал разведчиком в составе 178-й стрелковой дивизии Калининского фронта. Шли непрерывные ожесточенные бои.
Мы ходили за линию фронта в тыл к немцам. На переднем крае нам организовывали «проход», отправлялись по 3-5 человек за «языками», старались узнать, где что у них сосредоточено − танки, артиллерия, пехота. Особенно ценилась информация о том, когда нужно было идти в наступление. Однажды мы пошли за «языком», требовались карты для штаба. Мы с разведчиками проползли линию фронта, вошли глубоко в тыл, подобрались к деревне. А немцы всегда жили в самой хорошей избе. Мы подползли с наветренной стороны, чтобы собаки не учуяли нас. В доме горит свет. Часового сняли, забежали в избу − там офицеры: кто спит, кто сидит. Быстро с ними расправились, забрали одного с документами и картами, и − назад. За нами кинулись с собаками. Мы на лыжах, в маскировочных халатах. Буран. Преследователи стали нас догонять. Тогда мы решили разбежаться в разные стороны, чтобы кто-нибудь остался жив и доставил «языка» с картами. Вперед ушел один из наших с «языком», немного погодя – другой, и чуть позже − я, чтобы мой запах почуяли овчарки. Немцы с собаками погнались за мной. Я бежал и вдруг упал в силосную яму. Видимо, запах силоса перебил мой запах, собаки не учуяли. Фашисты туда не прыгнули, только бросили гранаты, обстреляли яму из автомата и ушли. Пули прошли около моих ног. Я настолько устал, что уснул, а проснувшись, пополз к своим.
В другой раз мы пошли за «языком»: пересекли линию фронта, доползли до деревни, лежим, ждем у штаба. Немцы − культурный народ: выйдут «по нужде» и пойдут до туалета. Вышел один, идет, насвистывая, − на офицера не похож, его не тронули. Затем вышел другой немец, через плечо планшет – офицер! Мы его связали, рот заткнули кляпом и пошли обратно к Волге. Наступило утро. На элеваторе сидит немецкий снайпер и во всех, кто переправляется на другой берег, стреляет. Как «языка» переправить? Ведь в штабе ждут. Одного из разведчиков снайпер убил, второго ранил. Что делать? Среди нас был сибиряк, смышленый парень. Он положил «языка» себе на спину и пополз. Снайпер в своего не стал стрелять, так они и вышли на другой берег. А мы остались на немецкой стороне, спрятались под бревнами. Смотрим, один раненый боец ползет. Зовем его: «Иди к нам, а то тебя убьют». Спрятали его, сделали перевязку. Наши увидели, что мы там, стали стрелять по немцам, они − в ответ, началась перестрелка. Мы лежим под бревнами. Немцы вышли на берег и начали стрелять в нас. У меня пола шинели была «прошита» автоматной очередью. Переждали мы до конца дня, а ночью сползли на лед. Немцы запускали осветительные ракеты: вспыхнет такая – мы лежим, тухнет − ползем. Столько трупов было на льду, что среди них нас, живых, не заметили. Так мы и добрались до своего берега. За это время наш штаб передислоцировался. Пока я раненого сдал в медсанбат, пока нашел своих, прошло 2 суток. В штабе уже решили, что я погиб, и послали маме извещение. Узнав об этом, я сразу написал ей письмо, что жив. Как она радовалась! Письма я писал маме, Магире и брату. Письмо с фронта:
«Татарская АССР, Куйбышевская ж/д., ст.Бугульма, Альметьевский район, Каськинский сельсовет, пос. Булгар-2, Камалееву Салиму.
Действующая Красная Армия, Полевая почтовая станция 811 327 О.Р.Р., Салимов М.С.
Дорогие папа, мама и родные! С фронта посылаю вам сердечный привет и желаю вам доброй жизни. Меня перевели опять на новое место. Видно, у меня счастье такое − и на границе меня переводили с заставы на заставу. Здесь тоже побывал на нескольких местах. Сейчас я в разведке. Собираем сведения о противнике. Много времени провожу во вражеском тылу. Линия фронта близко − 150-200 км. На днях мы снова должны идти в тыл. Так тяжело! Терплю, стиснув зубы. Все снаряжение в 2 пуда (32 кг) надо тащить на себе. Я радуюсь, что у вас тихо. Здешние женщины, дети, старики копают окопы. Их тысячами привозят из городов. На этом заканчиваю письмо. Желаю вам здоровья. Ваш сын Масалим. 24.07.1941 года.»
«29.07.1941 года.
Так и не смог вам отправить письмо. Теперь узнал адрес, и можно будет получать письма. Теперь мы рядом с фронтом в лесу. Женщины, дети и старики беспрерывно роют окопы. Мы укрепляем оборону. Себя чувствую хорошо. От вас уже несколько месяцев нет писем. Сейчас у меня новый адрес: «Действующая Армия, Полевая почтовая станция 811 О.Р.Б. (отдельный разведывательный батальон)». Кого взяли в армию? Обо всех подробно напишите. Как здоровье папы? Скучаю. М.Салимов. 13.08.1941 г.»
«14.08.1941 года.
Мой адрес тот же. О том, что происходит на фронте, узнавайте по газетам. Я на Смоленском направлении. Тоскую. Жду ваших писем. М.Салимов.»
За 3 года я получил всего несколько писем. В 1943 году начали поступать вооружение, теплая одежда и питание. Второй раз был ранен 2 мая 1943 года в грудную клетку: разрывная пуля прошла через легкое, в 5 см отверстием раздробила лопатку, порвала нервные связки правой руки. Я не мог дышать. В госпитале сделали укол, прочистили и зашили рану. Нас, раненых, собрали около передовой, прилетел санитарный самолет, он брал только двух легкораненых, потому что не все выдерживали полет. Я сказал, что мне уже лучше, и меня взяли. Полетели. Мне стало совсем плохо, но я терпел. Самолет вывез нас в тыл, нам сделали перевязку и отвезли на станцию. Пока ждали поезд, нас положили около березовой посадки. Вижу − ходит один, всех разглядывает. Присмотрелся− а это Зиннур абый из нашей деревни! Я его окликнул. Оказывается, он здесь охранял самолеты. Он меня накормил и напоил, помог положить меня на полку в поезде. Нас отправили в тыл в город Кунгур Пермской области. Я лежал в палате с обожженными, ранеными танкистами. Очень больно было смотреть на их мучения и страдания. Они умирали от заражения крови.
Моя правая рука висела как плеть. Мне дали 2 группу инвалидности и отправили домой