Людмила Толкишевская

Дед Якуб

Конечно, если уж дед Якуб отказался от машины и пошел домой пешком, ему следовало бы спуститься в подземный переход. Но дед отправился напрямик, через пути, потому что ему страх как захотелось вдохнуть родной запах «железки», которая в этот первый, по –настоящему теплый весенний день, пахла нагретой солнцем сталью рельс, смолой шпал и горечью зеленевшей рядом с дорогой полыни.
В этом году дед почти совсем не выходил со двора, но сейчас он возвращался с самого большого для себя праздника- Дня Победы. День этот для России по-прежнему так велик и свят, что ставшее привычным слово «мероприятие» по отношению к нему было не просто неприемлемо, а кощунственно. И хотя за столами пристанционного ресторанчика вместе с оставшимися в живых четырьмя ветеранами Отечественной сидели два, уже седых, афганца и пятеро ребят, прошедших Чечню, и военкому, и всем остальным в ресторане было ясно, что праздник принадлежит именно этим, четверым, высохшим от старости, как кузнечики, старикам.
Сейчас в кармане черного дедовского костюма (кстати - купленного им три года тому назад «на смерть», а теперь вот одеваемого раз в году на праздник) лежала подаренная щедрым государством тысяча рублей, а в тонких руках дед Якуб бережно сжимал три красные, махровые гвоздики.
Цветы эти имели для старого Якуба особое значение. Каждый год он торжественно, в присутствии домашних, собравшихся на праздник, передавал их жене, Нюре. А она, так же торжественно, ставила цветы в вазочку на столе, посреди больших, праздничных «победных», как звала их бабка, пирогов. Конечно, дед запросто мог сорвать цветы в палисаднике и вручить их жене. Но только они, праздничные гвоздики, были достойны для проявления нежных стариковских чувств, и в такой день никому и в голову не пришло бы заулыбаться над стариками. А уж улыбаться было кому. От пятерых детей у Якуба и Нюры было семь внуков и шестеро правнуков. Один другого краше. Причем и уже немолодые дети, и внуки с правнуками, побаивались строгую бабу Нюру. К деду же относились с трогательной по нынешним временам любовью.
И вот, уставившись на эти самые гвоздики, боясь сломать их длинные, хрупкие стебли, дед споткнулся об очередные рельсы и со стуком обрушился своими ветхими ногами на шпалы. А как еще можно назвать ноги, которые топчут землю уже девяносто четыре года?
Упав, дед от боли в коленях, на краткое время даже вроде бы потерял сознание, но, очнувшись и убедившись, что старые его кости все целы, Якуб аккуратно отряхнул костюм, проверил наличие денег, а, главное, увидев, что гвоздики целы и невредимы, сел на придорожную травку - перевести дух от боли. Но потом, пригревшись на солнышке, раздумал торопиться домой, хотя и догадывался, как будет недовольно все его семейство, глядя на остывающие праздничные пироги.
Был дед Якуб (в поселке все звали его дедом Яшей) по национальности узбеком. Но за шесть десятков лет, прожитых им в России, родной узбекский язык он начал подзабывать да и русский толком так и не выучил. Способствовало этому еще и то, что по природе своей был Якуб совершенным молчуном, «немтырь», как в сердцах звала его жена.
- Ну и что ж, что батя не разговорчивый! Зато что ни скажет, все по делу, по уму!- заступались за отца взрослые дочери.
К тому же разговорчивости Якуба отнюдь не способствовала его работа, поскольку проработал он всю жизнь путевым обходчиком. И, ясное дело, если прошагает человек, да еще с тяжеленной сумкой, двадцать восемь верст, то вечером на разговоры его не больно тянет, а ведь на плечах-то еще и хозяйство. А был узбек отменным хозяином с поистине золотыми руками, поэтому его хозяйство все время было в идеальном порядке. В его доме находилось место всем внукам и правнукам. Глядя на веселую суету в доме со стороны, старый узбек повторял про себя: « Это тебе не кот чихнул!». Его почему-то особенно веселило это русское выражение, и каждый раз, представляя чихающего кота, старик по-детски смеялся.
Сейчас, сидя с закрытыми глазами на весеннем сугреве, Якуб не спал. Всем известно, что ничто так не способствует воспоминаниям, как запах. Железная дорога пахла молодостью старика, и память возвращала туда же. Как это часто бывает с молчаливыми людьми, Якуб имел философский склад ума, а от рождения обладал качеством для людей, прямо скажем, редким, которое можно назвать, пожалуй лишь « мудростью доброты». Потому память его хранила лишь светлые эпизоды такой долгой жизни, а вот тяжесть ее, словно рябь по воде, скользила по памяти, не оставляя следа. Бог знает, хорошо это или плохо, но вот такой уж дед Якуб редкостный человек.
Вот и сегодня он не завидовал, что у других стариков от наград пиджаки оттягиваются, а у него всего-то, что и есть юбилейные медальки. Зато получил он, Якуб, в той страшной войне высшую награду-жизнь. А что плен - так не один там был, а совести и в плену не потерял.
Попал контуженый солдат-узбек в плен под Ленинградом, и когда под собачий лай выкинули пленных на жгучий мороз, тут бы ему, южанину, на снегу и умереть. Но поднял и потащил Якуба на спине взводный, могучий сибиряк Иван. И долго тащил так по лесной дороге к лагерю, пока, выведенный из себя отставанием двух пленных замерзший фашист не выпустил в спину взводного автоматную очередь, зло пнув упавшего Якуба сапогом. Опять же, остаться бы солдату лежать у дороги мерзлым калачиком, да проезжала вслед колонне пленных уже немолодая, петербургских кровей, финская помещица. Спрятав Якуба под меховой полостью, привезла она его в свою избу, которую обошли стороной фашисты из-за дурной славы ее владелицы. Не только знахаркой, но и ведьмой считали ее. И вот у себя в избе захлопотала женщина над умирающим узбеком, растирала парня гусиным жиром, вливала ему в рот отвар горьких трав, поила горячим молоком. От ее заботы ледащинький узбек ожил и встал на ноги.
А убитого взводного Ивана еще тем же вечером забрали и, отпев, похоронили беглые Валаамские монахи. Так и отсидеться бы пленному узбеку в теплой и сытной усадьбе, а там, глядишь и после войны остаться, вон как умильно поглядывала на него, темноглазого, знахаркина дочка - молодая вдовушка Ольга. Да при первой же возможности Якуб - непокорная душа - сбежал. Его быстро поймали полицаи и, жестоко избив, передали немцам в лагерь, откуда он, почерневший, плюющийся кровью и попал после окончания войны и освобождения советских пленных, в степи Кулунды. Помог, видно, доходяге жаркий сухой климат степи, потому как выжил Якуб. Удивительно, но видно благодаря странному своему характеру, помнил Якуб и сейчас добрые лица, наверное, давно умершей финской знахарки и ее дочки, так же как и лицо русского охранника, защитившего его от уголовников, отнимавших у узбека хлебную пайку.
Там же, в степях, и познакомился Якуб с Нюрочкой, приехавшей из своего волжского села с дивным названием Белозерье по вербовке, на стройку. А через несколько лет снова вернувшейся домой с мужем-узбеком, четырьмя детьми и пятым в животе. С таким-то работящим отцом жило семейство в деревне не то что бы богато, но не впроголодь. А неграмотный Якуб, что называется, спал и во сне видел своих детей читающими книги, которые он так уважал. Пришлось перебраться на станцию, где была школа. И почти ежегодные проводы в нее детей остались светлыми пятнами в тускнеющей памяти старого отца.
Не только радости были в жизни Якуба. Пришлось на склоне лет пережить ему огромную беду. Неожиданно умер младший сын, Юрий. Старик от горя еще больше усох, но каждую ночь сидел возле жены, которая старыми своими материнскими глазами все вглядывалась в темные окна, словно надеясь увидеть за ними сына, возвращающегося с работы. Потом Якуб бережно укладывал голову жены на острые колени своих иссохших ног, и старуха, уже под утро, засыпала. И вот, глядя, как, поминая сына, истово молится жена, старик надумал креститься, что бы молиться рядом с ней, и попросил старшую дочь отвезти его в город, в церковь. Пожилой священник, с умилением глядя на Якуба, окрестил его, назвав дочь Галину его крестной матерью, и подарил календарь с иконой, сказав, что образ называется «Утоли мои печали». Тогда же купил Якуб в церковной лавке шальку с розанами. И после горьких сорока дней, сняв с седин жены скорбный черный платок, повязал ей на голову цветастую красоту, строго проронив при этом одно слово: «Внуки!»…
Передохнув, старик открыл глаза. Теперь он смотрел на яблоню под откосом, по всей вероятности, выросшую от выброшенного из вагона недоеденного яблока, сейчас уже набравшую бутоны своих нежных цветов, и философски сравнивал с ней свою жизнь. Жизнь четырнадцатого ребенка в семье из глухого кишлака, ушедшего в поисках лепешки на железную дорогу хлебного Ташкента. Сейчас, после такой долгой жизни, он, Якуб, как яблоня яблоками, был обвешан красавицами внучками и правнучками, с чудесными русскими именами, а шесть лет тому назад Бог послал ему и правнука, названного, к его огромной радости, Иваном. Ну стоит ли после таких подарков судьбы вспоминать о мелких неприятностях. Ведь все неприятности были маленькими, незначительными и проходящими, а самая малая радость - большой, потому как из нее должны были вырасти и вырастали другие радости. Ну вот, например, в прошлом году сбила Якуба машина пьяного недоумка, и, упав, потерял старик свой зубной протез. А вот этой весной нахальная продавщица Светка под шумок сунула старику вместо пельменей окаменевших пряников. Так ведь Якуб их, дураков, простил и забыл. Сейчас же он благодарно вспоминал, как этой же весной молодые узбеки, приехавшие ремонтировать станционный вокзальчик, узнав о старом земляке, пришли в гости и подарили рубашку. Чисто шерстяную и дорогую, как говорили дочки. Якубу же это было неважно. Главное - уважили, погостили, поговорили на родном, узбекском языке. И, вспоминая о земляках, старик вдруг понял, что он уже неспешно движется к дому, но в руках у него нет гвоздик, по-видимому, оставшихся на траве. Сам не ожидая от себя такой прыти, старик развернулся и побежал обратно, боясь одного - чтобы цветы не унес поднявшийся ветерок. И облегченно вздохнул, еще издалека заметив на зеленой траве три алых пятна.
Когда Якуб вышел на свою улицу, навстречу ему уже шли сын и зять, которые искали по поселку старика, а у ворот толпилась, переговариваясь, встревоженная родня, а на крылечке, сгорбившись, сидела вконец расстроенная баба Нюра.
«И где же ты, старый, пропадал?»- спросила она мужа, и ее лицо вновь обрело привычное строгое выражение. «Мама, да потом, потом!»- как всегда, заступились за отца дочери. « Главное, нашелся, пришел!»
Впрочем, цветы баба Нюра приняла благосклонно, с уже подобревшим лицом, и когда все уселись вокруг раздвинутого стола, сняла с пирогов накрывающие их полотенца.
И вот тут-то, глядя на разлитую в стаканчики наливку, дед Якуб впервые за весь день заговорил. «Вот ведь только понюхал и упал»,- недоуменно сказал он и смущенно улыбнулся беззубым ртом. «Нюхал зачем?» - снова построжала баба Нюра. «А что б было, если б выпил?». Но глядя на смущенного мужа, смягчилась и привычным, отточенным движением вырезала мужу серединку пирога.
Никто за праздничным столом не знал, не догадывался, что это последний земной праздник деда. Только на следующее утро, сбив с подоконника горшок с геранью, в кухню залетел голубь. И сев на дверь, долго смотрел на Якуба своими круглыми, равнодушно-вещими глазами.