Почти семьдесят лет прошло со дня Великой Победы, но мы, потомки, должны всегда помнить, какой ценой досталась эта Победа. Более двадцати семи миллионов погибших, миллионы пропавших без вести, миллионы искалеченных. В нашей стране нет ни одной семьи, которую бы не затронули тяготы войны. Это кровавая страница в истории нашего народа. И сегодня на местах боев находят останки без вести пропавших воинов. Так давайте же низко поклонимся людям, отстоявшим мир на земле. Вечная им память.

      Хочу написать о судьбе моего прадедушки, Радченко Ильи Петровича.

Он родился вторым ребёнком в простой крестьянской семье в Омской области. У Татьяны Константиновны, его мамы, было девять детей, одна дочь и восемь сыновей. Жили очень бедно, ходили босиком почти круглый год, купались в пруду вместе с гусями, пока пруд не покрывался льдинками. В 30-е годы, в голодовку, родители приняли решение перебраться всей семьей в Ростовскую область (хутор Краснюков Зерноградского района), для того, чтобы прокормить себя и детей. С ранних лет ребята были приучены к труду.

Думаю, что мой прадедушка смог преодолеть выпавшие на его долю суровые испытания, потому что изначально рос закалённым и крепким человеком, знавшим как трудно достаётся хлеб. Он всегда был весёлым и жизнерадостным, заводилой во всех играх.

    Мой прадедушка – инвалид Великой Отечественной Войны – не любит рассказывать о том, как пережил это страшное время. Но все-таки мы взяли у него интервью.

    – Как получилось, что тебя в столь юном возрасте призвали на фронт? Где и когда это произошло?

   – В августе 43-го. Сразу после седьмого класса школы. Собрали в военкомате весь хутор, а оттуда направили на станцию Прохладное, не доезжая Грозного. Конечно, сообщать домой, где мы проходим военную подготовку, где дислоцируется наша воинская часть, было нельзя.  В письме я рассказал, что служба у нас здесь идёт нормально, не холодно, не жарко. Баба Таня (мама) говорит: «Да, точно они в Прохладном сейчас, поедем». Одну, две бабки уговорила и приехали к нам.

В Прохладном была Полковая школа, в которой в мирное время готовили бойцов три года, а нам, по законам военного времени, дали на подготовку, выучку только три месяца.

И в октябре нас отправили на фронт, в Польшу, на Вислу.

    – Это вместе с Первым Украинским фронтом, да?

  – Да. Первый Украинский фронт, 309 стрелковая Перятинская дивизия, 559 стрелковый полк. Там пришлось и миномётчиком, и пулемётчиком быть. А те три человека, которых вместе со мной брали, я в Сайском видел, хотел вместе с ними в один полк попасть, но их направили в один конец дивизии, а меня – в другой, и я больше их не видел. Потом только узнал, что у них мина в руках взорвалась, и их всех троих покосило. Ну, а меня – в миномётчики. Когда находишься там, на передовой…нет, трудно рассказать о том, что чувствуешь…

Немцы 300-400 метров от нас, на опушке леса. Боевое задание – надо их оттуда выкурить и двигаться дальше. Вызывают меня в телефонную связь, там барабан телефонного провода, баночка с землёй, чтобы заземление можно было делать. Только связь наладил,  и командир роты заходит, на диван сел, диван рванул  и ему обе ноги оторвало, там оказывается диван был заминированный. Думали, если в город зашли, то в городе можно все, а в городе еще труднее, чем на открытой местности.

– А что за город был?

– К городу Бреслау подходил. Подступая к нему, мы реку форсировали, в ночь, в декабре 43 года. Стоял мороз в 15 градусов, а мы форсировали Вислу вплавь, чтобы перебазироваться всем полком. Все мокрые, кто как мог, кто на камышевом мате, кто дверь от комнаты сорвал. А ночь, мороз, все попримерзало, не снимешь, не оденешь ничего. Несколько дней подождали, окрепли немножко, пошли дальше. Через несколько дней, дня четыре, наверное, подкрепление пришло. Пошли на Одер. На Одере город Бреслау. Девятиметровая насыпь сделана из земли и по ней круглосуточно курсируют бронепоезда. Решило наше начальство прорвать эту дамбу. В Бреслау было тысяч шестьдесят немцев, а наших – тысяч сорок. Завязались уличные бои. Вскакиваем в подъезд, вверху немцы, внизу немцы. Гранату вперёд бросишь, очередь автоматную дашь, и двигайся дальше. А в  январе 44-го, мина рванула прямо передо мною, пред носом. Кровь из шеи пошла, из носа, с ушей, и меня – в госпиталь, я пролежал там 4 месяца. В апреле выписали  и направили в воинскую часть.

В разные ситуации я попадал. Был и такой эпизод. Один взвод оторвался вперед, это моторизованная пехота была, взяли мотоциклы и погнали немцев. А мы все отстали. Там железнодорожная станция была и строения возле неё небольшие.  Немцы засекли движение солдат,  и открыли огонь по тем зданиям. Прервалась связь с ушедшим вперед взводом. Командир мне приказал связь восстановить, найти обрыв провода.  Ну я и полез. Провод вроде и цел был, пришел на железнодорожную станцию – а там уже и в живых-то никого нет. Я собрал оружие: у кого автоматы были, пистолеты. Все забрал с собой, а сам проверяю по связи: «Амур, Амур, я Сирень. Как слышишь? Прием». Мне ответили. И где-то уже на полпути я заметил, что связь прервалась, я писка азбуки Морзе в ухе не слышал. Стал опять провод проверять, а его осколком перебило. Починил, связался опять, а немцы, видимо, заметили движение и открыли огонь. Так что в каске дырка была и каблуки с сапог отлетели. Я как в землю врос, там 3-4 метра несчастные до железнодорожного переезда. А рядом канава, где вода со льдом, я туда. Движения не стало и немцы открыли огонь по домику на переезде. Стреляли зажигательными патронами, и здание загорелось, а наших уже там не было никого, наши уже либо вернулись, либо погибли там.

В августе опять подорвался на мине. Место было заминировано нашими войсками, а поскольку мы оттуда, из-за линии фронта возвращались, с разведки, нам коридор прочистили от мин. Но тут нас немцы обстреляли, и мы взяли чуть-чуть влево и все подорвались на минах.

– А сколько человек шло в разведку и сколько в итоге вернулось?

– Нас шло в разведку двенадцать человек, а вернулся я один. А потом еще, позже, вернулся Шевченко Иван Павлович. Тоже с серьезным ранением. Ему в госпитале сначала ногу до колена отрезали, потом со всем суставом удалили, он с одной ногой остался.

– А где велась разведка?

- В городе Бреслау, где форсировали Одер. Окружили город Бреслау, потому что было очень трудно вести бои. Внутри города два или три  аэродрома, мы дежурим возле одного, а взлетают немцы с другого. У них техника была намного сильнее, но все равно, солдат не пройдет – территория считается не занятой, как солдат померил ногами, так уже территория занята.

– А Одер форсировали тоже зимой?

– Да, но то была зима 44, а это уже ранняя весна 45 года.

– Температура воды тоже небось близка к нулевой…

– Да. И тоже там практически вплавь все. Понтон наводить долго, да и опасно. Войска начнут переправляться по понтонному мосту, а со стороны противника достаточно будет одного залпа танка. И всё. Часто оружие на себе перетаскивали минометчики и пулеметчики.

– А сколько весел пулемет/миномет?

– Пулеметный станок килограмм 20, тело – 12 кг и защитный считок ещё 8 кг, иногда до 42 кг доходило.

– И что, боец нырял и такую тяжесть за собой тянул?

– И не только во время переправы оружие за собой тащили. Каждый пулеметчик знает, что пулемет – это огневая точка противника. Надо быстро дать очередь и быстро все смотать, иначе засекут и разбомбят. Есть второй номер – подносчик, который хватает миномет и надевает на тебя, впереди - дуга, сзади – тело и станок. Потом бегом с ним, с сорокакилограммовым грузом. У меня было пять или шесть огневых позиций и никогда в меня не стреляли, дашь очередь (пятнадцать-двадцать выстрелов), хватаешь пулемет и в другую сторону, влево или вправо.

– А потом, когда на другую сторону реки, опять эти 40 кг на себе? А как же плыть?

– Вот так и плыли, тащили на себе. Так только во время войны можно,  потому что это борьба за жизнь.

– А сколько по ширине река была? Сколько метров плыть?

– Река Одер больше и глубже, чем Дон. Одер, как Ахтума – приток Волги, только это приток Вислы. Одер впадает в Вислу, а Висла, как наша Волга.

Большие сложности с продовольствием были. За все мое время пребывания на фронте полевую кухню раза два видел.

– Из-за чего так произошло?

– Не успевала за нами кухня. Её работникам надо было где-то продпаек получить, потом приготовить, а пехота за это время уже далеко вперёд ушла. В день по 60 километров проходили. Пока территория свободна, если боя не завязывалось, двигались, не отставая от танков.

– А чем же питались?

– Бывало, что много скота побитого валяется. Отрежешь кусок мяса, глядишь, и ужин будет. На Висле так получилось, что питаться совсем нечем было. Нашли копыто лошадиное с подковой. Подкову отковыряли. Копыто в ведро с водой бросили, поставили на огонь, прокипело оно – стало мягким. Укусишь, а оно как резинка тянется, обрывается – губы набиваешь. Сварили копыто, а ночью холодно – ведро холодца получается. Всем взводом покушаем этот холодец, и ещё раз водой заливаем.

Апрель месяц, снег тает – кругом лужи. Пить хочется, воды нет. Ложишься на живот, рубашку нательную на лужу стелешь и через неё пьешь из лужи. Так и воду для охлаждения пулемета брали.     

– А в разведке в тот день, когда тебя ранило, какое задание было?

– Разведать, какими огневыми средствами противник пользуется, количество пулеметов, минометов.

– И на каком расстоянии были вы тогда, то есть сколько нужно было пройти до туда, а потом еще вернуться?

– Ну…это приблизительно около километра. Потом нужно было зайти в те окопы, где немцы сидят, и потихонечку взять одного, посмотреть документы есть или нет, и одного или двух взять с собой в придачу. Там уже ничего не считаешь, обнаружили: если ты не убьёшь его, то тебя непременно убьют. Страха никакого уже не испытывал в последнее время.

– Когда вы возвращались из разведки, вас 12 было, или уже меньше оставалось людей?

– Двое. Шевченко Иван Павлович и я. Там была разбитая телега с большими узкими колесами. Он с одной стороны этой телеги, а я с другой. На рассвете начал накрапывать дождь, я перевернулся, достал ремень из брюк, перетянул себе ногу, лег на живот и потерял сознание. Санитары решили, что  я погиб. Очнулся я в морге от холода и пополз. Увидев меня, молоденькая санитарка, пришедшая мыть пол, от страха вскрикнула и упала в обморок. На её крик сбежался мед. персонал и меня перевели в палату и стали лечить. Но время было упущено, началось заражение крови и гангрена на ноге.