Пятирублев Виктор Петрович
Пятирублев
Виктор
Петрович
лейтенант
29.09.1914 - 13.05.1942

История солдата

В 1929г. окончил школу-семилетку.

В 1931г.- школу фабрично-заводского ученичества (ФЗУ) г.Крамоторск.

С 01 ноября 1936г. курсант школы младших авиационных специалистов (ШМАС) г.Харьков.

С 25 января 1937г. курсант 43 тренировочного отряда 43 авибригады Харьковского военного округа.

С 26 января 1938г. авиамоторист 9 дальнеразведывательной авиаэскадрильи 43 авиабригады.

Присвоено звание старшина.

С 14 мая 1938г. военный пилот 4 эскадрильи 4 легкобомбардировончого авиаполка Харьковского военного округа.

23 февраля 1939г. принял военную присягу.

28 марта 1939г. присвоено звание лейтенант.

С 22 апреля 1941г. заместитель командира эскадрильи 130 скоростного бомбардировочного авиаполка Белорусского особого военного округа.

К началу войны полк базировался на аэродроме Гноево (д.Бобровичи, Гомельская обл., Белоруссия). На вооружении имел самолеты СБ.

22 июня 1941г. в 05-00 в полку была объявлена боевая тревога.

С 07-40 началась подготовка 3 девяток самолетов СБ. Во главе первой- командир полка майор Кривошапко Иван Игнатьевич, второй- капитан Коломийченко Иван Петрович, третьей- капитан Андреев Александр Николаевич.

В 10-40 самолеты полка без сопровождения истребителей (командование дивизии не смогло их выделить) вылетели для бомбардировки складов горючего (первая девятка), железнодорожной станции (вторая девятка), авиазаводу (третья девятка) в г.Бяла-Подляска (Польша, западнее г.Брест).

Бомбометание производилось с высоты 5000м. с 12-15 до 13-00. При подходе к цели бомбардировщики были встречены огнем дивизиона зенитной артиллерии. После ухода от цели, в 15км восточнее от неё, бомбардировщики были встречены группой истребителей Ме-109 (Мессершмитт). В воздушном бою было сбито 17 наших бомбардировщиков. Экипажа: лейтенант Пятирублев Виктор Петрович, стрелок бомбардир лейтенант Снытко Василий Федорович, стрелок радист ефрейтор Макрашев с задания не вернулся.

Самолет экипажа упал в районе г.Брест. Виктор Петрович был взят в плен.

Переведен в лагерь для содержания пленных офицеров Красной армии  Oflag-XIII D (Oflag 62), который располагался на территории полигона Хаммельбург в Нижней Франконии к северу от Вюрцбурга.  13 мая 1942г., вместе с лейтенантом Крыловым Евгением Дмитриевичем (младшим летнабом 130 авиаполка, также попавшим в плен 22 июня 1941г.) передан Гестапо и убит на полигоне школы снайперов подразделений СС под Хеберцхаузеном,  Бавария. Входит в "спико Маргариты Котиковской", запись под порядковым номером 533.

Регион Украина
Воинское звание лейтенант
Населенный пункт: Донецк
Место рождения г.Славянск, Донецкая обл.
Годы службы 1936 1941
Дата рождения 29.09.1914
Дата смерти 13.05.1942

Боевой путь

Дата призыва 1.11.1936
Боевое подразделение 130 скоростной бомбардировочный авиаполк

Из экипажей полка, вылетевших на боевое задание 22 июня 1941г. в «офицерском» лагере Oflag-XIII D Хаммельбург содержались:

лейтенант Грязнов Александр Михайлович (освобожден в апреле 1945г.)

лейтенант Задорожный Константин Ильич (освобожден в апреле 1945г.)

младший лейтенант Карпенко Михаил Михайлович (освобожден в апреле 1945г.)

лейтенант Крылов Евгений Дмитриевич расстрелян (не ранее 13 мая 1942г.)

политрук Миронов Виктор Алексеевич (бежал в ночь с 07 на 08 февраля 1943г., был пойман и заключен в другой лагерь, освобожден 05 мая 1945г.)

лейтенант Пятирублев Виктор Петрович расстрелян (не ранее 13 мая 1942г.)

лейтенант Сергиенко Александр Михайлович (освобожден в 1945г.)

Воспоминания

Из воспоминаний узника лагеря  Хаммельбург Тёмкина Михаила Вениаминовича http://militera.lib.ru/memo/russian/tyomkin_mv01/text.html

Привезли нас в Баварию в специальный офицерский военнопленный концентрационный лагерь «Хаммельбург», расположенный в одноименном городе Хаммельбург.
Концлагерь «Хаммельбург» был предназначен для содержания пленных офицеров Красной Армии. В нем находилось несколько тысяч офицеров и несколько генералов. Генералы содержались изолированно.
Лагерь был разделен на две части: отдельно лагерь, где находились русские офицеры и отдельно- украинские офицеры. Русский лагерь- бывший военный городок, в котором находились деревянные бараки и несколько больших конюшен. В бараках стояли двухъярусные кровати, в конюшне с двух сторон стояли трехъярусные железные кровати. Три раза в день проводилась поверка: утром, днем и перед сном.
Делалось это следующим образом. Все пленные выстраивались рядами возле своих кроватей по три человека, друг другу в затылок. Обер лейтенант считал количество пленных; после него приходил эсэсовец из Гестапо в черной форме с черепом на фуражке и петлицах- он медленно прохаживался и тщательно всматривался каждому в лицо, в глаза. Если гестаповец замечал что-либо подозрительное- вздрагивание, например, или кто-либо не выдерживал его взгляда, или, по его мнению, был похож на еврея, то таких пленных он записывал и уходил. Иногда подобные построения производились по четыре-пять раз в день. На следующее утро тех, кого эсэсовец записывал, вызывали и уводили. Гестаповцы искали евреев, политруков и комиссаров.
Среди военнопленных находились отдельные подлецы и негодяи, которые за окурок, тарелку брюквенного супа, кусочек хлеба, выдавали политруков, комиссаров и евреев; без таких предателей Гестапо никогда бы не удалось их выявить в лагере. Доказательством моих слов можно считать следующее.
Многие военнопленные, в связи с различными обстоятельствами, изменяли свою фамилию, имя или отчество. Когда Гестапо просматривало списки военнопленных, то в них обнаруживалось много одинаковых фамилий; тогда вызывали в Гестапо всех Ивановых, Сидоровых и т.п. и проводили соответствующую проверку. Некоторых отпускали, других — задерживали. Кто-то подсказал, например, что все евреи — рыжие, тогда вызывались в Гестапо все рыжие. Каждое утро военнопленные вызывались в Гестапо по доносу. Обратно уже никто не возвращался — всех расстреливали.
Кормили в лагере очень плохо: на день — 0,75 литра брюквы или шпината и 200 грамм хлеба-суррогата. Первое время пленных офицеров на работу не направляли, и в свободное от поверок время каждый из нас занимался, чем хотел.
В лагере Гестапо вербовало предателей и назначало из них полицаев, им отводилось отдельное помещение, в котором также допрашивали военнопленных- это было, как предварительное Гестапо.
На доске объявлений, каждый день, вывешивалась сводка военных действий. По этим сводкам была уже взята Москва и почти вся наша страна. Приносили в лагерь и русские газеты, которые издавались в Германии- в них была только клевета на Советский Союз, на советский строй; особенно активно поднимался там еврейский вопрос, в превратном смысле освещалось положение на фронте. Большинство военнопленных не верили в то, что писалось в русских газетах.
Первое время военнопленные кучками собирались, обсуждали сводки, всякую чушь, которую там писали, говорили между собой, что все это временно, война скоро закончится нашей победой, нас правительство в беде не оставит и, что нам нужно держаться достойно, как и подобает советским людям.
После того, как появились предатели, все стали более осторожными в своих суждениях, вслух меньше делились информацией с товарищами.
Каждый день, утром, вызывались люди в Гестапо и мы стали замечать, что многие знакомые лица исчезают.
Немного позже пленных офицеров стали выводить на работы за пределы лагеря: копать траншеи для бомбоубежищ и строить дорожку вокруг лагеря.
Ежедневно к воротам подходили фермеры-немцы. Для них отбирали несколько групп военнопленных и под конвоем уводили их работать в поле. Желающих работать у фермеров всегда было много, т.к. была надежда поесть и что-нибудь услышать о внешнем мире.
Самым главным немцы считали, что необходимо изолировать всех евреев, политруков, комиссаров и наиболее преданных советских людей. Каждый день исчезали люди по различным доносам.
Однажды, во время вечерней проверки, на меня как-то странно посмотрел полицай и спросил мою фамилию. На следующий день после вечерней проверки меня вызвали к полицаям. Полицаи поставили меня к стене и били с разбега ногами в ноги, в кость и при этом повторяли: «Признавайся, что ты — еврей». Я не признался. Гестаповец стоял и наблюдал, как меня избивали, потом сказал: «Отпустите его, завтра в Гестапо он все скажет». И меня отпустили.
Утром 7 ноября 1941 года меня вызвали и повели в Гестапо, которое находилось за пределами лагеря.
В Гестапо меня встретили выкриками: «С праздником!». И, ничего не спрашивая, стали сходу угощать побоями в честь праздника Октября. Били недолго, но мне казалось, что это длится вечно. Затем приступили к допросу. Сидело трое гестаповцев. Один допрашивал, второй вел протокол допроса, третий держал большую столовую ложку и бил меня, не переставая, ею по голове. Потом делали перерыв, затем снова ставили меня в угол и били ногами по костяшкам моих ног — это был их излюбленный метод избиения. Первое время я на вопросы отвечал отрицательно, но после того, как убедился, что выхода никакого нет, что все равно меня убьют, расстреляют, понял — нечего отпираться. Скрыть, что еврей, я все равно не смогу, ибо услышал, как один из гестаповцев сказал по-немецки: «Нужно раздеть его!». После этого я решил признаться и стал на все вопросы отвечать утвердительно.
На вопрос — большевик, отвечал — большевик, коммунист — коммунист, еврей — еврей. Я думал только об одном — пусть поскорее расстреляют и прекратятся избиения. Для убедительности они спрашивали, евреи ли — моя мать, отец, бабушка, дедушка; на все я отвечал — да.
Мои показания занесли в протокол и гестаповец, который меня допрашивал, распорядился меня увести, а вдогонку конвою крикнул: «Ремень заберите у него, не то еще повесится». И меня увели.
Привели меня в одиночную камеру, где находился только один человек. Посередине узкой длинной комнаты стоял топчан; в углу — место для параши; наверху, под потолком, небольшое окошечко, которое было открыто. В камере было очень холодно, и у меня зуб на зуб не попадал, голова трещала от боли. Но было и одно облегчение: не нужно быть больше в постоянном напряжении, не нужно скрываться, бояться, что вдруг кто-то тебя заподозрит, выдаст Гестапо. Неизвестность, неопределенность закончились, судьба решена- расстреляют и мучениям придет конец. Как-то спокойнее стало на душе. Удивительно, но- факт!
Скоро камера стала заполняться заключенными, их количество дошло до 18-ти человек. Все, кто попал в камеру, прошли допросы Гестапо и не скрывали, за что их посадили. У каждого из нас было одинаковое ощущение- облегчение, что не нужно больше скрываться. И какая судьба кому уготована- никто точно не знал, никто не имел надежды на дальнейшую жизнь. Оказались в камере комиссары, политруки, евреи- всех их выдал кто-то из предателей и полицаев, находившихся среди нас. В лагере у многих были знакомые, товарищи, которые вместе служили: ведь первое время в плен попадали группами из одной части, дивизии, армии.
Итак, все понимали, что доживают последние дни, ожидая, когда вызовут. Обсуждали открыто наше положение, делились своими мнениями.
Первые дни, когда в камере было мало узников и холодно, форточка или окошечко всегда оставались открытыми: не разрешалось их закрывать. Но когда камера заполнилась, окошко закрыли.
18 человек в одиночной камере, негде стоять, не то, чтобы присесть; жара, духота, ужасный запах от параши и пота; в туалет выводили утром по одному, один раз в сутки; вечером выдавали по 200г суррогатного хлеба и кружку чая без сахара.
Ежедневно утром камера открывалась, и на пороге появлялись гестаповцы разных чинов. Давалась команда: «Ауфштейн!» («Встать, смирно!»). Один из гестаповцев на каждого в отдельности поочередно указывал пальцем, а заключенный должен был ответить, кто он, за что сидит. Фамилии их не интересовали. Каждый, стоящий в строю, отвечал: политрук, комиссар, еврей- никто этого уже не скрывал. Вели себя с достоинством. Когда заключенные называли себя, гестаповцы, присутствующие при этом, водили у себя пальцем по горлу и говорили: «Капут!».
Несколько дней нам не давали ни есть, ни даже пить, как вдруг 22-го ноября, камеру открыли и нас выгнали в коридор, где стали строить и выводить во двор тюрьмы. Раскрыли также остальные камеры, и вывели всех во двор. В мыслях пронеслось: вот и конец, сейчас поведут на расстрел.
Когда мы выстроились во дворе, гестаповцы несколько раз всех пересчитали: колонна оказалась приблизительно около 200 человек. Затем открыли ворота, вывели нас на улицу и повели под усиленным конвоем эсэсовцев с овчарками.
Впереди нас двигалась красивая белая лошадь, с повозкой, нагруженной с верхом. Повозка была покрыта красивым черным покрывалом. Наблюдая такую картину, когда впереди колонны идет груженая повозка с красивой лошадью, мелькнула мысль: «А вдруг нас ведут не на расстрел?». Что может быть на повозке? «Голодной куме — хлеб на уме» — гласит пословица; так и мы, голодные, подумали, что, вероятно, на повозке хлеб и нас отправляют куда-нибудь в другую тюрьму. Зачем же нас ведут через весь город — расстрелять могли ведь и в той тюрьме, где мы были раньше.
Нас привели на товарную станцию. На путях стояли два пульмана, а рядом, сопровождавшая нас лошадь с повозкой. Гестаповцы стали кричать: «Рундэ!» — раздевайся по-немецки, но мы не понимали, что при этом надо делать. Мы сняли сначала шинели, у кого они были, потом гимнастерки, а гестаповцы все кричали: «Рундэ!». Мы сняли ботинки, сапоги. После этого гестаповцы стащили покрывало с повозки и начали бросать нам деревянные колодки и рваные шинели образца старой русской армии.
По пять человек, как стояли в строю, стали каждого друг к другу прикреплять, связывая цепями руки. В отверстия цепей вставляли маленькие замочки и закрывали их; пятерку заводили в вагон и ставили к стене. Руки так крепко были стянуты цепью, что стоило первому повернуться, пятый кричал: «Караул!». Цепи въедались в тело. В углу вагона стояла посудина для параши. Когда заполнили, таким образом, вагон до отказа, двери закрыли наглухо на замок. И нас повезли в неизвестном направлении.
Кое-как, немного успокоившись, мы расположились на полу вагона, вернее сели и старались не двигаться, ибо каждое малейшее движение доставляло неимоверную боль от цепей. Везли нас всю ночь, никто не мог сомкнуть глаз.
Когда двери вагона открыли — было утро, времени мы не знали. Зашли гестаповцы, эсэсовцы, сняли цепи с рук и стали выталкивать нас из вагона винтовками, прикладами. Около вагона стояли грузовые автомашины, крытые брезентом, и нас прикладами эсэсовцы начали загонять в них. Машины битком утрамбовали пленными, а эсэсовцы, стоя на подножках, всю дорогу продолжали бить нас прикладами.
Привезли нас на широкий двор, с одной стороны которого большие железные ворота. Напротив ворот — высокая длинная каменная стена, вся забрызганная кровью. С обеих сторон двора — насыпь высотой 3-4 метра, на ней стоят эсэсовцы с винтовками и пулеметами.
Во дворе также много эсэсовцев и гестаповцев в военной и гражданской одежде, в шубах — было очень холодно, мороз. Прохаживались какие-то люди в белых халатах и длинных черных рукавицах.
Гестаповцы через переводчика дали команду всем раздеться догола и построиться по пять человек в ряд.
Все разделись и голые стали по пять человек в ряд, лицом к воротам. Эсэсовцы и гестаповцы в гражданской одежде подходили к каждому, спрашивали его фамилию, что-то отмечали в списке и отправляли большинство становиться к воротам также по пять человек в ряд, а некоторых — отправляли стоять к стене в одну шеренгу, лицом к воротам.
Я стоял приблизительно посередине строя и ждал своей очереди. Я всегда старался становиться посередине, чтобы успеть осмотреться. То, что здесь будут расстреливать, всем было ясно. Мозг работал напряженно. Большинство пленных ставили к воротам, небольшое количество — отправляли к стене. Логично было думать, что вероятнее всего, будут расстреливать тех, которых направляют к стене, т.к. их было меньшинство.
Невозможно было предположить, что будут расстреливать большинство пленных, находящихся у ворот. И вот я стал обдумывать возможность, когда подойдет мой черед, как-то перебежать и стать в строй к воротам, что конечно, было неосуществимо. Но мне так хотелось.
Подошла моя очередь, меня покрутили вокруг, что-то отметили в списке и направили — к стене. Стоял я голый, дрожа от холода и страха, посматривал по сторонам и все думал, думал.
Эсэсовцы, которые находились на насыпи, показывали нам пальцами вверх и говорили: «Ин гимель! — В небеса!».
Потом еще нескольких человек поставили рядом со мной, и один из гестаповцев дал команду: «Гинуг! — Хватит!».
Нам всем, кто стоял у стены, приказали собрать со двора разбросанную одежду, свалить ее в машину, и самим сесть туда же.
Мы забросили одежду, голые сели в машину и поехали.
Везли недолго, и машина остановилась около какого-то барака. Нас прикладами вытолкали из автомобиля и завели в какое-то машинное отделение.
Здесь было жарко. Мы стояли промерзшие и отогревались, не понимая, что же с нами в машинном отделении будут делать, какую казнь нам фашисты придумали.
Нас было 23 человека, отобранных из всей партии — около 200 человек, которых привезли из Хаммельбурга.

Фотографии

Видео

Семья солдата

Раиса
Пятирублева Раиса Георгиевна

жена

Однополчане

Кривошапко Иван Игнатьевич

Кривошапко Иван Игнатьевич

Снытко Василий Федорович

Снытко Василий Федорович

Автор страницы солдата

Страницу солдата ведёт:
История солдата внесена в регионы: