Моего деда трудно назвать героем войны. Хотя войну он начал еще в сороковом, а закончил капитаном второго ранга и кавалером ордена Боевого Красного Знамени.
Но он не брал города, не ходил в атаку, не сбивал вражеские самолеты и не подбивал танки. Он был военно-полевым хирургом. Резал отмороженные красноармейские пальцы на Финской, чистил гнойные раны моряков Балтийского флота в блокадном Ленинграде, штопал в подземном госпитале морских пехотинцев, удерживавших в тылу у немцев остров Лавансаари.
До войны у него была одна из самых мирных профессий — он был акушером-гинекологом. Когда его спрашивали, почему он выбрал именно эту профессию, он гордо говорил, что обычный врач спасает одного человека, а акушер сразу двух. Он был из поколения послереволюционных романтиков-идеалистов, писал стихи, играл на скрипке, чтобы разрабатывать руки для сложных хирургических операций. От него остались дневники, которые он вел на войне. Пару дней назад я решил их перечитать.
«…На обратном пути, на Среднем проспекте, я остановился. На тротуаре на карачках стоял мужчина и стонал. Я подошел к нему, на вопросы он не отвечал. Я пытался, поддерживая его за руку, помочь ему встать, но безрезультатно. Тогда я взял его обеими руками и поднял. Он с трудом стоял на ногах. Это был мужчина, по-видимому, лет 45 с резким истощением. Лицо его было землистого оттенка, глаза смотрели бессмысленно. Нос был белый. Пальцы рук скрючены. Внешний вид и одежда напоминали рабочего. Я нагнулся поднять валявшиеся на земле перчатки. Оставшись без поддержки, он быстро осел на корточки… Остановились две проходившие женщины. Одна сказала: “У него отмерз нос”. Эти слова дошли до его сознания, потому что он начал скрюченными руками скрести снег, желая растереть замороженные части. Но пальцы его не слушались, и он оставил эту попытку. Одна из женщин сказала, что здесь рядом на 14-й линии есть больница им. Крупской, надо бы его туда отвезти. Я энергично взялся за дело. Я остановил несколько пустых подвод, а они редки на улице, но извозчики отказались подвести по тем или иным причинам — у одного лошадь еле передвигается, сама того гляди упадёт, другие не могут, так как едут по определённому заданию. Милиционера на посту не было. Я остановил несколько граждан с пустыми санками, но все они либо были очень заняты, либо спешили по неотложному делу, либо устали, мне отказали в предоставлении санок на два-три квартала. Потерявши надежду, я ещё раз подошёл к замерзавшему человеку. Около него стояла, наклонившись, женщина и шарила по его карманам. “Что вы делаете?” — спросил я её. Она испуганно взглянула и растеряно сказала: “Я… выясняю, кто он, где живёт...” Я взял руку больного — пульса не было, глаза были закрыты. Нос ещё больше побелел. Человек агонизировал.
Тогда я сделал последнюю попытку. Я поднял его на руки и понёс. Но через несколько домов я почувствовал, что ноша мне не по силам, что силы оставляют меня. Я занёс его в помещение магазина. Там было темно и холодно, но не так, как на улице, не было ветра. Воспользовавшись суматохой, я ушёл восвояси.
Я медленно возвращался домой. Шёл обстрел города. Со свистом пролетали снаряды и разрывались где-то невдалеке.
Я шёл спокойно, сердце моё молчало, я не переживал описанного эпизода».
Для меня же в этом эпизоде сконцентрирован весь ужас войны. Врач, который не может помочь больному. Романтик, сердце которого замолкает.

Война застала 37-летнего майора медицинской службы Якова Полонского в Таллине. Немецкая армия наступала, стараясь взять столицу Эстонии в кольцо. Командование решило эвакуировать гарнизон, используя около 200 кораблей местной военно-морской базы. Майор Полонский получил предписание прибыть рано утром в порт для посадки на один из кораблей, отбывающих в Кронштадт, но когда он пришел на причал за полчаса до назначенного времени, его корабль уже ушел. После войны он вспоминал:
«Вместе с такими же оставшимися пошел назад в комендатуру за новым предписанием и отплыл на другом корабле. Бомбили и обстреливали, но добрались до Кронштадта благополучно. По прибытии стал разыскивать сослуживцев, отплывших на первом корабле, и узнал, что он был потоплен немецкой торпедой. Спасти никого не удалось.»
https://ru.wikipedia.org/wiki/Таллинский_переход
Судьба выдала Якову Полонскому предписание пережить блокаду Ленинграда, организовать подземный госпиталь за линией фронта на острове Лавенсаари (Мощный) https://ru.wikipedia.org/wiki/Мощный_(остров) и лечить там раненых моряков, защитить докторскую диссертацию в Военно-Морской Академии, демобилизоваться в 1945, соединиться со своей семьей, учить будущих врачей и лечить людей еще 10 лет.
Он умер от третьего инфаркта в 1956. Было ему 52 года. Война все-таки взяла свое…

Вспоминаю как в 1985 году, на 40-летие Победы, мы с отцом навещали в Ленинграде боевых товарищей моего деда Якова Натановича Полонского. Все они уже тогда были в возрасте, но еще держались и хорошо помнили военное время. Одна из них, Нибур Ида Вульфовна (капитан медслужбы во время войны), профессионально прооперировала у себя дома мой нарывавший палец и наложила повязку. Смердынский, санитар из госпиталя, которым командовал мой дед, долго рассказывал, как дед научил его варить «холодец» из столярного клея и как вкусно это казалось в то время. Козырев, военврач, из того же госпиталя, вспоминал как иногда не хватало крови для переливания прооперированным и они с дедом брали кровь друг у друга, вливали ее раненым, и продолжали после этого оперировать.