Моя прабабушка родилась в Ленинграде. Воспоминания жителя блокадного Ленинграда, моей прабабушки, Писаревой Зои Михайловны.

     22 июня в 10 часов  утра объявили по радио, что  в 10 часов  15 минут будет передана речь Молотова, наркома иностранных дел. Этого никто не ожидал. Молотов объявил, что началась война, а в это время в Брестской крепости уже шли бои. Бомбили 5 городов. Все были очень расстроены и напуганы. Не знали, что делать. Но слова Молотова: «Наше дело правое.  Враг будет разбит. Победа  будет за нами», вселили в нас надежду. Когда началась война, мне было 18 лет. Семья наша состояла из 5 человек: моя мама Зинаида Ивановна Кузьмина, отчим, мои братья Лева и Олег.  Мы с тетушкой Клавдией, которой тогда было 23 года, сразу поехали в завод. Приехали в завод, а около завода народа уже очень много. Нам объявили, что нас в завод не  пропустят (завод  был режимный): «Идите домой. Слушайте радио. Работать сегодня не будем».  Мы, как и все остальные, поехали домой. Ночью мы даже не раздевались, и спать не ложились. Стояли около окна. И в первую же ночь была воздушная  тревога. Мы думали, что это разведка, а это оказалась настоящая  тревога.  Были как раз белые ночи. Было видно, как сверкают наши зенитки. В первую ночь немцы ничего не могли сделать. Не было ничего разрушено. Утром пошли на работу. Меня  сняли с работы и послали  в партком, там я записывала добровольцев, заполняла карточки. Очередь добровольцев была  огромная, нас было несколько девчонок, кто  записывал, и  у всех была  огромная  очередь.  Записывала не всех. У директора была комиссия, которая по карточкам отбирала, кто может идти на фронт, а кто – нет. Высококвалифицированных рабочих не отпускали.  Нам выдали противогазы. Меня записали в МПВО (местная противовоздушная оборона). Во время  тревоги я должна была следить за порядком,  чтобы никто не ходил, чтобы ничто  не шевелилось   во время тревоги. Кроме этого у меня было дежурство на крыше с 10 до 12 часов каждый день.  Так как иногда пробивались самолеты, нужно было сбрасывать зажигалки вниз, которые они бросали.  В случае если применялись газы, я должна   была давать  сигнал газовый тревоги, для того, чтобы распознать,   что  такое газ, нас проводили через газовую камеру. Газовая камера - это железный сарай, герметически закрытый. Нас завели в него, дали команду: «Газы!».  Мы одели противогазы. Затем последовала команда: «Вперед!». Мы дошли до середины сарая. Последовала команда: «Снять противогазы!». Двери сарая открылись, мы бросились бежать, но мы  успели почувствовать, что такое газ. Это надо было для того, чтобы научились правильно распознавать газовую атаку. В подвале помещения, где мы работали,  было  бомбоубежище, перекрытое бронированными плитами. Во время тревоги я провожала   туда людей. Тревоги были день и ночь по несколько раз. Когда  заставала тревога дома,  то ходили прятаться в щели. Это специальное укрепление в земле. Стены щелей были отделаны тесом. В  щели было проведено электричество,  и стояли скамейки.  Часть  нашего дома во время тревоги прятались   в бомбоубежище. А часть - в эти щели. Немцы охотились за всеми мостами, но не один мост не был разбит. Бомба попала в шестиэтажный дом рядом  с Володарским мостом на улице Ивановской, в лифт дома, дошла до первого этажа и там взорвалась. Это было в16 часов дня. Не все жильцы дома были тогда в бомбоубежище, многие находились в этот момент у себя  в квартирах и погибли.  Пошли обстрелы.   Обстреливали завод «Большевик», пятую ГЭС  и другие заводы. При обстреле около пивоваренного    завода     стояла очередь за пивными дрожжами. Снаряд   попал в киоск и всех, кто стоял  в очереди, ранило. Моя подруга – Таисия Ежова, первая прибежала на  место происшествия с бригадой санитарок. Перевязывала и плакала от того, что увидела, не могла  сдержать слез.  Приехала   «Скорая    помощь» и дала высокую оценку  бригаде санитарок, оказавших перовую медицинскую помощь. Тогда Тасе было 16 лет.  Но уже до войны она   окончила медицинский техникум, и всю  жизнь   проработала медсестрой. Еще до блокады нам 2 раза предлагали  эвакуироваться, но мы отказались, сказали, что будем защищать Ленинград.  С самого начала войны в Ленинграде для  светомаскировки  использовали затемнение. Все окна были закрыты одеялами. Дежурили специальные люди, следили за тем, чтобы ни в одном окне не было света. Сверху не должны были видеть город. 8 сентября началась блокада.  Пришел голод и холод. Норма хлеба  стала уменьшаться. До октября еще были продовольственные запасы. А после  октября стало совсем плохо. С июня по ноябрь  норму хлеба снижали 4 раза. В ноябре она стала составлять 125 грамм на иждивенца  и 250 грамм   на рабочего.  Утром мы  за водой ходили на Неву. Утром и вечером – пресная водичка. В обед  водичку солили, получался обед.  А 125 грамм хлеба делили на 3 части: к обеду, завтраку, и ужину. 12 февраля умер мой двоюродный брат   Герман в возрасте 6 лет, а 14 февраля умер мой дядя  Николай. Женщина с нашего дома (фамилию не помню) с 11 квартиры,  достала зернышки,   из которых варят пиво, а у нее как раз в это время умер муж, и на руках  остались двойняшки 6 лет. Она эти зерна поменяла на гроб мужу. Принесла гроб домой. Волоком тащила гроб до дома, а на этаж помогли затащить соседи. Мужа положили в гроб, а он оказался ему мал. А    женщина   так   устала, что больше ничего не стала делать, сказала, что устала и пошла спать. Легла спать и не проснулась. Соседи утром к ним зашли, а она мертвая. Ее в этот гроб и положили, он ей оказался впору. А мужа завернули   в простыни и вынесли к подъезду обоих. Детей сразу же определили в детский дом.  Утром встаешь – у подъездов домов лежат покойники,   кто в простыне, кто просто так. Среди дня ходили сани, запряженные лошадьми, и собирали трупы. Сани были нагружены с верхом. На следующий день картина  повторялась. Никогда в  Ленинграде не было 40 градусов мороза. А зимой 1941-1942 годов было 40 градусов  мороза.  Достали «буржуйку». Дома ей топили.  На дрова пошли мебель, деревянные дома. А людей из деревянных домов переселяли в те квартиры, из которых  эвакуировались люди. Когда наступила зима,  и было  налажено передвижение  по Ладожскому озеру, нам снова  предложили эвакуироваться, мы согласились. Мы были слабые, истощенные, ничего  не могли делать. Не работали, сил не было.  Завод уже не работал. Только был ремонт танков. Часть цехов выпускали снаряды. В эти цеха подавали энергию, работала только одна  Пятая ГЭС (в Ленинграде их было 8), а вообще электричества уже не было. Вся администрация завода и цехов находилась на казарменном положении, т.е. они жили на заводе. Те ленинградцы, которые копали окопы, находились на довольственном положении. Они сдали свои карточки и хлеб, и их кормили. 600  тысяч работали на строительстве противотанковых рвов и окопов. Я тоже копала окопы     в самом начале войны, в августе месяце. Было вырыто  6000  км. рвов, еще 50 км. и получилось бы расстояние от Ленинграда до Москвы. 15 февраля нам предложили выехать из Ленинграда. Тогда предлагали многим. Говорили, что какой с нас толк, мы все равно  слабые, делать ничего не можем. Записались мы эвакуироваться. Рассчитали нас на работе.  Во время войны мы не ходили получать зарплату, хотя ее давали всегда  точно  в срок. Просто,  считали, что деньги нам не нужны. На них нечего было покупать. Правда работал «черный»   рынок, но буханка хлеба там стоила 500 рублей (моя зарплата была 335 рублей). На рынке буханку хлеба меняли на пачку сигарет, продавали столярный клей. Из него делали студень. В феврале   мы уже получали масло и 400 грамм хлеба. 28 февраля мы должны были выехать из Ленинграда. Перед эвакуацией дали 1100 грамм хлеба и обед. Мы спросили: «Почему так много?». А нам ответили, что едим через  территорию, которую обстреливают финны, неизвестно, где нас еще будут кормить. Я очень хорошо запомнила тот обед на станции, первый после вынужденной голодовки. Нам дали суп с куриными потрохами и пшенную кашу с маслом. На электричке мы доехали до Ладоги. Дали команду: « С вагонов не выходить». Нельзя было нарушать маскировку местности. А перед нами немцы разбомбили трассу и мы ждали, когда проложат новую. На Ладоге все работники были в белых халатах. К вагонам стали подавать машины. Затем последовала команда: « Выйти из вагонов». Мы вышли из вагонов. К нам подошел  распределитель   в белом халате и спросил нас: «  Вы одна семья?».(с нами эвакуировалась семья моей бабушки Анны  Никитичны) И на наш  утвердительный ответ сказал, чтобы мы отошли в сторону и  подождали, так  как семья у нас большая, то нам  подадут отдельную грузовую машину. Было очень холодно, дул сильный ветер. Мы достали ватные одеяла, и все укрылись ими.  Нам повезло, когда  мы ехали по Ладожскому озеру, нас  не бомбили. За озером нас ждал грузовой состав. В вагонах двухэтажные нары. Середина вагона -  пустая.  Распределились, заняли места. Во время пути, 8 марта, у меня умер   дед Иван Кузьмич. Мы стали просить начальника поезда, чтобы задержали наш поезд, прибывший в Ярославль. Мы хотели похоронить деда. Но поезд задерживать не стали. Отцепили три последних вагона, и поезд ушел. Мы завернули деда в простыни  и отнесли на кладбище. На следующий день нас прицепили  к поезду, идущему на Кубань. Тот поезд, на котором мы доехали до Ярославля, ушел на Урал. Когда мы приехали на Кубань, там из Ленинграда, кто выехал с нами, никого не было. В пути мы были 23 дня. Нас кормили 1 раз в сутки. Каждый день давали обед. Такого голода, как в Ленинграде мы уже не испытывали. 23 марта мы уже были в станице Динская. Выгрузились. Нас распределили по квартирам. Эвакуированных брали даже те, кто сам ютился в хате, где была только одна комната. Месяц нас кормили в колхозе бесплатно. Кроме этого были рынки, столовая. Давали  кукурузную крупу. Мы покупали пшено, обрат-молоко, пропущенное через сепаратор (ведро стоило 1 рубль). Из этого молока мы делали творог, пили вместо воды.  На Кубани мы пошли работать в колхоз. Но пришла команда вывести  ленинградцев с Кубани.  Когда мы узнали, что немцы подходят к Кубани, мы завербовались на 24 завод. До Сталинграда  мы ехали поездом.  26 июня мы были в Сталинграде. Получили продукты. В Сталинграде перегрузились на пароход, и 8 дней со Сталинграда ехали до Самары. На пароходе нас не кормили. Так долго ехали потому, что к пароходу прицепили 2 баржи соли.  В Куйбышев мы прибыли приблизительно 3 июля. Но 24-й завод,  куда мы вербовались, отказался принять нас. Не было мест.  Подъемные, по 200 рублей, которые нам выдали на дорогу, не забрали. Но,  заместитель директора, Скиба Николай Алексеевич стал нас уговаривать   завербоваться на Механический завод.  В 6 часов утра  мы на пароходе  приехали в поселок Управленческий. За нами прибыла грузовая машина. Привезли нас на Мехзавод.  Нам дали комнату в бараке,  14 метров, без мебели. Первую ночь ночевали на полу. Наутро нас позвали получать мебель. Дали 4 топчана, стол  и 2 скамейки, матрасы. В первое время около барака мы сделали огород. А потом стали давать всем землю, сколько хочешь. Люди стали сажать огороды.  Вся наша семья благодарна нашему заводу. В трудное для всей  страны время завод принял нас.   Мы были обеспечены всем необходимым, насколько это было возможно в годы ВЕЛИКОЙ  ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ.

О жизни во  время войны в эвакуации есть прабабушкины воспоминания, которые опубликованы в Книге воспоминаний ветеранов. Том I. 1997 год (стр. 148-153).

Рассказ называется «Келехсаевский массив». Моя прабабушка умерла 13 марта 2005 года, совсем немного не дожив до празднования  60–летия Великой Победы.

Моя прабабушка родилась в Ленинграде. Воспоминания жителя блокадного Ленинграда, моей прабабушки, Писаревой Зои Михайловны.

     22 июня в 10 часов  утра объявили по радио, что  в 10 часов  15 минут будет передана речь Молотова, наркома иностранных дел. Этого никто не ожидал. Молотов объявил, что началась война, а в это время в Брестской крепости уже шли бои. Бомбили 5 городов. Все были очень расстроены и напуганы. Не знали, что делать. Но слова Молотова: «Наше дело правое.  Враг будет разбит. Победа  будет за нами», вселили в нас надежду. Когда началась война, мне было 18 лет. Семья наша состояла из 5 человек: моя мама Зинаида Ивановна Кузьмина, отчим, мои братья Лева и Олег.  Мы с тетушкой Клавдией, которой тогда было 23 года, сразу поехали в завод. Приехали в завод, а около завода народа уже очень много. Нам объявили, что нас в завод не  пропустят (завод  был режимный): «Идите домой. Слушайте радио. Работать сегодня не будем».  Мы, как и все остальные, поехали домой. Ночью мы даже не раздевались, и спать не ложились. Стояли около окна. И в первую же ночь была воздушная  тревога. Мы думали, что это разведка, а это оказалась настоящая  тревога.  Были как раз белые ночи. Было видно, как сверкают наши зенитки. В первую ночь немцы ничего не могли сделать. Не было ничего разрушено. Утром пошли на работу. Меня  сняли с работы и послали  в партком, там я записывала добровольцев, заполняла карточки. Очередь добровольцев была  огромная, нас было несколько девчонок, кто  записывал, и  у всех была  огромная  очередь.  Записывала не всех. У директора была комиссия, которая по карточкам отбирала, кто может идти на фронт, а кто – нет. Высококвалифицированных рабочих не отпускали.  Нам выдали противогазы. Меня записали в МПВО (местная противовоздушная оборона). Во время  тревоги я должна была следить за порядком,  чтобы никто не ходил, чтобы ничто  не шевелилось   во время тревоги. Кроме этого у меня было дежурство на крыше с 10 до 12 часов каждый день.  Так как иногда пробивались самолеты, нужно было сбрасывать зажигалки вниз, которые они бросали.  В случае если применялись газы, я должна   была давать  сигнал газовый тревоги, для того, чтобы распознать,   что  такое газ, нас проводили через газовую камеру. Газовая камера - это железный сарай, герметически закрытый. Нас завели в него, дали команду: «Газы!».  Мы одели противогазы. Затем последовала команда: «Вперед!». Мы дошли до середины сарая. Последовала команда: «Снять противогазы!». Двери сарая открылись, мы бросились бежать, но мы  успели почувствовать, что такое газ. Это надо было для того, чтобы научились правильно распознавать газовую атаку. В подвале помещения, где мы работали,  было  бомбоубежище, перекрытое бронированными плитами. Во время тревоги я провожала   туда людей. Тревоги были день и ночь по несколько раз. Когда  заставала тревога дома,  то ходили прятаться в щели. Это специальное укрепление в земле. Стены щелей были отделаны тесом. В  щели было проведено электричество,  и стояли скамейки.  Часть  нашего дома во время тревоги прятались   в бомбоубежище. А часть - в эти щели. Немцы охотились за всеми мостами, но не один мост не был разбит. Бомба попала в шестиэтажный дом рядом  с Володарским мостом на улице Ивановской, в лифт дома, дошла до первого этажа и там взорвалась. Это было в16 часов дня. Не все жильцы дома были тогда в бомбоубежище, многие находились в этот момент у себя  в квартирах и погибли.  Пошли обстрелы.   Обстреливали завод «Большевик», пятую ГЭС  и другие заводы. При обстреле около пивоваренного    завода     стояла очередь за пивными дрожжами. Снаряд   попал в киоск и всех, кто стоял  в очереди, ранило. Моя подруга – Таисия Ежова, первая прибежала на  место происшествия с бригадой санитарок. Перевязывала и плакала от того, что увидела, не могла  сдержать слез.  Приехала   «Скорая    помощь» и дала высокую оценку  бригаде санитарок, оказавших перовую медицинскую помощь. Тогда Тасе было 16 лет.  Но уже до войны она   окончила медицинский техникум, и всю  жизнь   проработала медсестрой. Еще до блокады нам 2 раза предлагали  эвакуироваться, но мы отказались, сказали, что будем защищать Ленинград.  С самого начала войны в Ленинграде для  светомаскировки  использовали затемнение. Все окна были закрыты одеялами. Дежурили специальные люди, следили за тем, чтобы ни в одном окне не было света. Сверху не должны были видеть город. 8 сентября началась блокада.  Пришел голод и холод. Норма хлеба  стала уменьшаться. До октября еще были продовольственные запасы. А после  октября стало совсем плохо. С июня по ноябрь  норму хлеба снижали 4 раза. В ноябре она стала составлять 125 грамм на иждивенца  и 250 грамм   на рабочего.  Утром мы  за водой ходили на Неву. Утром и вечером – пресная водичка. В обед  водичку солили, получался обед.  А 125 грамм хлеба делили на 3 части: к обеду, завтраку, и ужину. 12 февраля умер мой двоюродный брат   Герман в возрасте 6 лет, а 14 февраля умер мой дядя  Николай. Женщина с нашего дома (фамилию не помню) с 11 квартиры,  достала зернышки,   из которых варят пиво, а у нее как раз в это время умер муж, и на руках  остались двойняшки 6 лет. Она эти зерна поменяла на гроб мужу. Принесла гроб домой. Волоком тащила гроб до дома, а на этаж помогли затащить соседи. Мужа положили в гроб, а он оказался ему мал. А    женщина   так   устала, что больше ничего не стала делать, сказала, что устала и пошла спать. Легла спать и не проснулась. Соседи утром к ним зашли, а она мертвая. Ее в этот гроб и положили, он ей оказался впору. А мужа завернули   в простыни и вынесли к подъезду обоих. Детей сразу же определили в детский дом.  Утром встаешь – у подъездов домов лежат покойники,   кто в простыне, кто просто так. Среди дня ходили сани, запряженные лошадьми, и собирали трупы. Сани были нагружены с верхом. На следующий день картина  повторялась. Никогда в  Ленинграде не было 40 градусов мороза. А зимой 1941-1942 годов было 40 градусов  мороза.  Достали «буржуйку». Дома ей топили.  На дрова пошли мебель, деревянные дома. А людей из деревянных домов переселяли в те квартиры, из которых  эвакуировались люди. Когда наступила зима,  и было  налажено передвижение  по Ладожскому озеру, нам снова  предложили эвакуироваться, мы согласились. Мы были слабые, истощенные, ничего  не могли делать. Не работали, сил не было.  Завод уже не работал. Только был ремонт танков. Часть цехов выпускали снаряды. В эти цеха подавали энергию, работала только одна  Пятая ГЭС (в Ленинграде их было 8), а вообще электричества уже не было. Вся администрация завода и цехов находилась на казарменном положении, т.е. они жили на заводе. Те ленинградцы, которые копали окопы, находились на довольственном положении. Они сдали свои карточки и хлеб, и их кормили. 600  тысяч работали на строительстве противотанковых рвов и окопов. Я тоже копала окопы     в самом начале войны, в августе месяце. Было вырыто  6000  км. рвов, еще 50 км. и получилось бы расстояние от Ленинграда до Москвы. 15 февраля нам предложили выехать из Ленинграда. Тогда предлагали многим. Говорили, что какой с нас толк, мы все равно  слабые, делать ничего не можем. Записались мы эвакуироваться. Рассчитали нас на работе.  Во время войны мы не ходили получать зарплату, хотя ее давали всегда  точно  в срок. Просто,  считали, что деньги нам не нужны. На них нечего было покупать. Правда работал «черный»   рынок, но буханка хлеба там стоила 500 рублей (моя зарплата была 335 рублей). На рынке буханку хлеба меняли на пачку сигарет, продавали столярный клей. Из него делали студень. В феврале   мы уже получали масло и 400 грамм хлеба. 28 февраля мы должны были выехать из Ленинграда. Перед эвакуацией дали 1100 грамм хлеба и обед. Мы спросили: «Почему так много?». А нам ответили, что едим через  территорию, которую обстреливают финны, неизвестно, где нас еще будут кормить. Я очень хорошо запомнила тот обед на станции, первый после вынужденной голодовки. Нам дали суп с куриными потрохами и пшенную кашу с маслом. На электричке мы доехали до Ладоги. Дали команду: « С вагонов не выходить». Нельзя было нарушать маскировку местности. А перед нами немцы разбомбили трассу и мы ждали, когда проложат новую. На Ладоге все работники были в белых халатах. К вагонам стали подавать машины. Затем последовала команда: « Выйти из вагонов». Мы вышли из вагонов. К нам подошел  распределитель   в белом халате и спросил нас: «  Вы одна семья?».(с нами эвакуировалась семья моей бабушки Анны  Никитичны) И на наш  утвердительный ответ сказал, чтобы мы отошли в сторону и  подождали, так  как семья у нас большая, то нам  подадут отдельную грузовую машину. Было очень холодно, дул сильный ветер. Мы достали ватные одеяла, и все укрылись ими.  Нам повезло, когда  мы ехали по Ладожскому озеру, нас  не бомбили. За озером нас ждал грузовой состав. В вагонах двухэтажные нары. Середина вагона -  пустая.  Распределились, заняли места. Во время пути, 8 марта, у меня умер   дед Иван Кузьмич. Мы стали просить начальника поезда, чтобы задержали наш поезд, прибывший в Ярославль. Мы хотели похоронить деда. Но поезд задерживать не стали. Отцепили три последних вагона, и поезд ушел. Мы завернули деда в простыни  и отнесли на кладбище. На следующий день нас прицепили  к поезду, идущему на Кубань. Тот поезд, на котором мы доехали до Ярославля, ушел на Урал. Когда мы приехали на Кубань, там из Ленинграда, кто выехал с нами, никого не было. В пути мы были 23 дня. Нас кормили 1 раз в сутки. Каждый день давали обед. Такого голода, как в Ленинграде мы уже не испытывали. 23 марта мы уже были в станице Динская. Выгрузились. Нас распределили по квартирам. Эвакуированных брали даже те, кто сам ютился в хате, где была только одна комната. Месяц нас кормили в колхозе бесплатно. Кроме этого были рынки, столовая. Давали  кукурузную крупу. Мы покупали пшено, обрат-молоко, пропущенное через сепаратор (ведро стоило 1 рубль). Из этого молока мы делали творог, пили вместо воды.  На Кубани мы пошли работать в колхоз. Но пришла команда вывести  ленинградцев с Кубани.  Когда мы узнали, что немцы подходят к Кубани, мы завербовались на 24 завод. До Сталинграда  мы ехали поездом.  26 июня мы были в Сталинграде. Получили продукты. В Сталинграде перегрузились на пароход, и 8 дней со Сталинграда ехали до Самары. На пароходе нас не кормили. Так долго ехали потому, что к пароходу прицепили 2 баржи соли.  В Куйбышев мы прибыли приблизительно 3 июля. Но 24-й завод,  куда мы вербовались, отказался принять нас. Не было мест.  Подъемные, по 200 рублей, которые нам выдали на дорогу, не забрали. Но,  заместитель директора, Скиба Николай Алексеевич стал нас уговаривать   завербоваться на Механический завод.  В 6 часов утра  мы на пароходе  приехали в поселок Управленческий. За нами прибыла грузовая машина. Привезли нас на Мехзавод.  Нам дали комнату в бараке,  14 метров, без мебели. Первую ночь ночевали на полу. Наутро нас позвали получать мебель. Дали 4 топчана, стол  и 2 скамейки, матрасы. В первое время около барака мы сделали огород. А потом стали давать всем землю, сколько хочешь. Люди стали сажать огороды.  Вся наша семья благодарна нашему заводу. В трудное для всей  страны время завод принял нас.   Мы были обеспечены всем необходимым, насколько это было возможно в годы ВЕЛИКОЙ  ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ.

О жизни во  время войны в эвакуации есть прабабушкины воспоминания, которые опубликованы в Книге воспоминаний ветеранов. Том I. 1997 год (стр. 148-153).

Рассказ называется «Келехсаевский массив». Моя прабабушка умерла 13 марта 2005 года, совсем немного не дожив до празднования  60–летия Великой Победы.

Моя прабабушка родилась в Ленинграде. Воспоминания жителя блокадного Ленинграда, моей прабабушки, Писаревой Зои Михайловны.

     22 июня в 10 часов  утра объявили по радио, что  в 10 часов  15 минут будет передана речь Молотова, наркома иностранных дел. Этого никто не ожидал. Молотов объявил, что началась война, а в это время в Брестской крепости уже шли бои. Бомбили 5 городов. Все были очень расстроены и напуганы. Не знали, что делать. Но слова Молотова: «Наше дело правое.  Враг будет разбит. Победа  будет за нами», вселили в нас надежду. Когда началась война, мне было 18 лет. Семья наша состояла из 5 человек: моя мама Зинаида Ивановна Кузьмина, отчим, мои братья Лева и Олег.  Мы с тетушкой Клавдией, которой тогда было 23 года, сразу поехали в завод. Приехали в завод, а около завода народа уже очень много. Нам объявили, что нас в завод не  пропустят (завод  был режимный): «Идите домой. Слушайте радио. Работать сегодня не будем».  Мы, как и все остальные, поехали домой. Ночью мы даже не раздевались, и спать не ложились. Стояли около окна. И в первую же ночь была воздушная  тревога. Мы думали, что это разведка, а это оказалась настоящая  тревога.  Были как раз белые ночи. Было видно, как сверкают наши зенитки. В первую ночь немцы ничего не могли сделать. Не было ничего разрушено. Утром пошли на работу. Меня  сняли с работы и послали  в партком, там я записывала добровольцев, заполняла карточки. Очередь добровольцев была  огромная, нас было несколько девчонок, кто  записывал, и  у всех была  огромная  очередь.  Записывала не всех. У директора была комиссия, которая по карточкам отбирала, кто может идти на фронт, а кто – нет. Высококвалифицированных рабочих не отпускали.  Нам выдали противогазы. Меня записали в МПВО (местная противовоздушная оборона). Во время  тревоги я должна была следить за порядком,  чтобы никто не ходил, чтобы ничто  не шевелилось   во время тревоги. Кроме этого у меня было дежурство на крыше с 10 до 12 часов каждый день.  Так как иногда пробивались самолеты, нужно было сбрасывать зажигалки вниз, которые они бросали.  В случае если применялись газы, я должна   была давать  сигнал газовый тревоги, для того, чтобы распознать,   что  такое газ, нас проводили через газовую камеру. Газовая камера - это железный сарай, герметически закрытый. Нас завели в него, дали команду: «Газы!».  Мы одели противогазы. Затем последовала команда: «Вперед!». Мы дошли до середины сарая. Последовала команда: «Снять противогазы!». Двери сарая открылись, мы бросились бежать, но мы  успели почувствовать, что такое газ. Это надо было для того, чтобы научились правильно распознавать газовую атаку. В подвале помещения, где мы работали,  было  бомбоубежище, перекрытое бронированными плитами. Во время тревоги я провожала   туда людей. Тревоги были день и ночь по несколько раз. Когда  заставала тревога дома,  то ходили прятаться в щели. Это специальное укрепление в земле. Стены щелей были отделаны тесом. В  щели было проведено электричество,  и стояли скамейки.  Часть  нашего дома во время тревоги прятались   в бомбоубежище. А часть - в эти щели. Немцы охотились за всеми мостами, но не один мост не был разбит. Бомба попала в шестиэтажный дом рядом  с Володарским мостом на улице Ивановской, в лифт дома, дошла до первого этажа и там взорвалась. Это было в16 часов дня. Не все жильцы дома были тогда в бомбоубежище, многие находились в этот момент у себя  в квартирах и погибли.  Пошли обстрелы.   Обстреливали завод «Большевик», пятую ГЭС  и другие заводы. При обстреле около пивоваренного    завода     стояла очередь за пивными дрожжами. Снаряд   попал в киоск и всех, кто стоял  в очереди, ранило. Моя подруга – Таисия Ежова, первая прибежала на  место происшествия с бригадой санитарок. Перевязывала и плакала от того, что увидела, не могла  сдержать слез.  Приехала   «Скорая    помощь» и дала высокую оценку  бригаде санитарок, оказавших перовую медицинскую помощь. Тогда Тасе было 16 лет.  Но уже до войны она   окончила медицинский техникум, и всю  жизнь   проработала медсестрой. Еще до блокады нам 2 раза предлагали  эвакуироваться, но мы отказались, сказали, что будем защищать Ленинград.  С самого начала войны в Ленинграде для  светомаскировки  использовали затемнение. Все окна были закрыты одеялами. Дежурили специальные люди, следили за тем, чтобы ни в одном окне не было света. Сверху не должны были видеть город. 8 сентября началась блокада.  Пришел голод и холод. Норма хлеба  стала уменьшаться. До октября еще были продовольственные запасы. А после  октября стало совсем плохо. С июня по ноябрь  норму хлеба снижали 4 раза. В ноябре она стала составлять 125 грамм на иждивенца  и 250 грамм   на рабочего.  Утром мы  за водой ходили на Неву. Утром и вечером – пресная водичка. В обед  водичку солили, получался обед.  А 125 грамм хлеба делили на 3 части: к обеду, завтраку, и ужину. 12 февраля умер мой двоюродный брат   Герман в возрасте 6 лет, а 14 февраля умер мой дядя  Николай. Женщина с нашего дома (фамилию не помню) с 11 квартиры,  достала зернышки,   из которых варят пиво, а у нее как раз в это время умер муж, и на руках  остались двойняшки 6 лет. Она эти зерна поменяла на гроб мужу. Принесла гроб домой. Волоком тащила гроб до дома, а на этаж помогли затащить соседи. Мужа положили в гроб, а он оказался ему мал. А    женщина   так   устала, что больше ничего не стала делать, сказала, что устала и пошла спать. Легла спать и не проснулась. Соседи утром к ним зашли, а она мертвая. Ее в этот гроб и положили, он ей оказался впору. А мужа завернули   в простыни и вынесли к подъезду обоих. Детей сразу же определили в детский дом.  Утром встаешь – у подъездов домов лежат покойники,   кто в простыне, кто просто так. Среди дня ходили сани, запряженные лошадьми, и собирали трупы. Сани были нагружены с верхом. На следующий день картина  повторялась. Никогда в  Ленинграде не было 40 градусов мороза. А зимой 1941-1942 годов было 40 градусов  мороза.  Достали «буржуйку». Дома ей топили.  На дрова пошли мебель, деревянные дома. А людей из деревянных домов переселяли в те квартиры, из которых  эвакуировались люди. Когда наступила зима,  и было  налажено передвижение  по Ладожскому озеру, нам снова  предложили эвакуироваться, мы согласились. Мы были слабые, истощенные, ничего  не могли делать. Не работали, сил не было.  Завод уже не работал. Только был ремонт танков. Часть цехов выпускали снаряды. В эти цеха подавали энергию, работала только одна  Пятая ГЭС (в Ленинграде их было 8), а вообще электричества уже не было. Вся администрация завода и цехов находилась на казарменном положении, т.е. они жили на заводе. Те ленинградцы, которые копали окопы, находились на довольственном положении. Они сдали свои карточки и хлеб, и их кормили. 600  тысяч работали на строительстве противотанковых рвов и окопов. Я тоже копала окопы     в самом начале войны, в августе месяце. Было вырыто  6000  км. рвов, еще 50 км. и получилось бы расстояние от Ленинграда до Москвы. 15 февраля нам предложили выехать из Ленинграда. Тогда предлагали многим. Говорили, что какой с нас толк, мы все равно  слабые, делать ничего не можем. Записались мы эвакуироваться. Рассчитали нас на работе.  Во время войны мы не ходили получать зарплату, хотя ее давали всегда  точно  в срок. Просто,  считали, что деньги нам не нужны. На них нечего было покупать. Правда работал «черный»   рынок, но буханка хлеба там стоила 500 рублей (моя зарплата была 335 рублей). На рынке буханку хлеба меняли на пачку сигарет, продавали столярный клей. Из него делали студень. В феврале   мы уже получали масло и 400 грамм хлеба. 28 февраля мы должны были выехать из Ленинграда. Перед эвакуацией дали 1100 грамм хлеба и обед. Мы спросили: «Почему так много?». А нам ответили, что едим через  территорию, которую обстреливают финны, неизвестно, где нас еще будут кормить. Я очень хорошо запомнила тот обед на станции, первый после вынужденной голодовки. Нам дали суп с куриными потрохами и пшенную кашу с маслом. На электричке мы доехали до Ладоги. Дали команду: « С вагонов не выходить». Нельзя было нарушать маскировку местности. А перед нами немцы разбомбили трассу и мы ждали, когда проложат новую. На Ладоге все работники были в белых халатах. К вагонам стали подавать машины. Затем последовала команда: « Выйти из вагонов». Мы вышли из вагонов. К нам подошел  распределитель   в белом халате и спросил нас: «  Вы одна семья?».(с нами эвакуировалась семья моей бабушки Анны  Никитичны) И на наш  утвердительный ответ сказал, чтобы мы отошли в сторону и  подождали, так  как семья у нас большая, то нам  подадут отдельную грузовую машину. Было очень холодно, дул сильный ветер. Мы достали ватные одеяла, и все укрылись ими.  Нам повезло, когда  мы ехали по Ладожскому озеру, нас  не бомбили. За озером нас ждал грузовой состав. В вагонах двухэтажные нары. Середина вагона -  пустая.  Распределились, заняли места. Во время пути, 8 марта, у меня умер   дед Иван Кузьмич. Мы стали просить начальника поезда, чтобы задержали наш поезд, прибывший в Ярославль. Мы хотели похоронить деда. Но поезд задерживать не стали. Отцепили три последних вагона, и поезд ушел. Мы завернули деда в простыни  и отнесли на кладбище. На следующий день нас прицепили  к поезду, идущему на Кубань. Тот поезд, на котором мы доехали до Ярославля, ушел на Урал. Когда мы приехали на Кубань, там из Ленинграда, кто выехал с нами, никого не было. В пути мы были 23 дня. Нас кормили 1 раз в сутки. Каждый день давали обед. Такого голода, как в Ленинграде мы уже не испытывали. 23 марта мы уже были в станице Динская. Выгрузились. Нас распределили по квартирам. Эвакуированных брали даже те, кто сам ютился в хате, где была только одна комната. Месяц нас кормили в колхозе бесплатно. Кроме этого были рынки, столовая. Давали  кукурузную крупу. Мы покупали пшено, обрат-молоко, пропущенное через сепаратор (ведро стоило 1 рубль). Из этого молока мы делали творог, пили вместо воды.  На Кубани мы пошли работать в колхоз. Но пришла команда вывести  ленинградцев с Кубани.  Когда мы узнали, что немцы подходят к Кубани, мы завербовались на 24 завод. До Сталинграда  мы ехали поездом.  26 июня мы были в Сталинграде. Получили продукты. В Сталинграде перегрузились на пароход, и 8 дней со Сталинграда ехали до Самары. На пароходе нас не кормили. Так долго ехали потому, что к пароходу прицепили 2 баржи соли.  В Куйбышев мы прибыли приблизительно 3 июля. Но 24-й завод,  куда мы вербовались, отказался принять нас. Не было мест.  Подъемные, по 200 рублей, которые нам выдали на дорогу, не забрали. Но,  заместитель директора, Скиба Николай Алексеевич стал нас уговаривать   завербоваться на Механический завод.  В 6 часов утра  мы на пароходе  приехали в поселок Управленческий. За нами прибыла грузовая машина. Привезли нас на Мехзавод.  Нам дали комнату в бараке,  14 метров, без мебели. Первую ночь ночевали на полу. Наутро нас позвали получать мебель. Дали 4 топчана, стол  и 2 скамейки, матрасы. В первое время около барака мы сделали огород. А потом стали давать всем землю, сколько хочешь. Люди стали сажать огороды.  Вся наша семья благодарна нашему заводу. В трудное для всей  страны время завод принял нас.   Мы были обеспечены всем необходимым, насколько это было возможно в годы ВЕЛИКОЙ  ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ.

О жизни во  время войны в эвакуации есть прабабушкины воспоминания, которые опубликованы в Книге воспоминаний ветеранов. Том I. 1997 год (стр. 148-153).

Рассказ называется «Келехсаевский массив». Моя прабабушка умерла 13 марта 2005 года, совсем немного не дожив до празднования  60–летия Великой Победы.

Моя прабабушка родилась в Ленинграде. Воспоминания жителя блокадного Ленинграда, моей прабабушки, Писаревой Зои Михайловны.

     22 июня в 10 часов  утра объявили по радио, что  в 10 часов  15 минут будет передана речь Молотова, наркома иностранных дел. Этого никто не ожидал. Молотов объявил, что началась война, а в это время в Брестской крепости уже шли бои. Бомбили 5 городов. Все были очень расстроены и напуганы. Не знали, что делать. Но слова Молотова: «Наше дело правое.  Враг будет разбит. Победа  будет за нами», вселили в нас надежду. Когда началась война, мне было 18 лет. Семья наша состояла из 5 человек: моя мама Зинаида Ивановна Кузьмина, отчим, мои братья Лева и Олег.  Мы с тетушкой Клавдией, которой тогда было 23 года, сразу поехали в завод. Приехали в завод, а около завода народа уже очень много. Нам объявили, что нас в завод не  пропустят (завод  был режимный): «Идите домой. Слушайте радио. Работать сегодня не будем».  Мы, как и все остальные, поехали домой. Ночью мы даже не раздевались, и спать не ложились. Стояли около окна. И в первую же ночь была воздушная  тревога. Мы думали, что это разведка, а это оказалась настоящая  тревога.  Были как раз белые ночи. Было видно, как сверкают наши зенитки. В первую ночь немцы ничего не могли сделать. Не было ничего разрушено. Утром пошли на работу. Меня  сняли с работы и послали  в партком, там я записывала добровольцев, заполняла карточки. Очередь добровольцев была  огромная, нас было несколько девчонок, кто  записывал, и  у всех была  огромная  очередь.  Записывала не всех. У директора была комиссия, которая по карточкам отбирала, кто может идти на фронт, а кто – нет. Высококвалифицированных рабочих не отпускали.  Нам выдали противогазы. Меня записали в МПВО (местная противовоздушная оборона). Во время  тревоги я должна была следить за порядком,  чтобы никто не ходил, чтобы ничто  не шевелилось   во время тревоги. Кроме этого у меня было дежурство на крыше с 10 до 12 часов каждый день.  Так как иногда пробивались самолеты, нужно было сбрасывать зажигалки вниз, которые они бросали.  В случае если применялись газы, я должна   была давать  сигнал газовый тревоги, для того, чтобы распознать,   что  такое газ, нас проводили через газовую камеру. Газовая камера - это железный сарай, герметически закрытый. Нас завели в него, дали команду: «Газы!».  Мы одели противогазы. Затем последовала команда: «Вперед!». Мы дошли до середины сарая. Последовала команда: «Снять противогазы!». Двери сарая открылись, мы бросились бежать, но мы  успели почувствовать, что такое газ. Это надо было для того, чтобы научились правильно распознавать газовую атаку. В подвале помещения, где мы работали,  было  бомбоубежище, перекрытое бронированными плитами. Во время тревоги я провожала   туда людей. Тревоги были день и ночь по несколько раз. Когда  заставала тревога дома,  то ходили прятаться в щели. Это специальное укрепление в земле. Стены щелей были отделаны тесом. В  щели было проведено электричество,  и стояли скамейки.  Часть  нашего дома во время тревоги прятались   в бомбоубежище. А часть - в эти щели. Немцы охотились за всеми мостами, но не один мост не был разбит. Бомба попала в шестиэтажный дом рядом  с Володарским мостом на улице Ивановской, в лифт дома, дошла до первого этажа и там взорвалась. Это было в16 часов дня. Не все жильцы дома были тогда в бомбоубежище, многие находились в этот момент у себя  в квартирах и погибли.  Пошли обстрелы.   Обстреливали завод «Большевик», пятую ГЭС  и другие заводы. При обстреле около пивоваренного    завода     стояла очередь за пивными дрожжами. Снаряд   попал в киоск и всех, кто стоял  в очереди, ранило. Моя подруга – Таисия Ежова, первая прибежала на  место происшествия с бригадой санитарок. Перевязывала и плакала от того, что увидела, не могла  сдержать слез.  Приехала   «Скорая    помощь» и дала высокую оценку  бригаде санитарок, оказавших перовую медицинскую помощь. Тогда Тасе было 16 лет.  Но уже до войны она   окончила медицинский техникум, и всю  жизнь   проработала медсестрой. Еще до блокады нам 2 раза предлагали  эвакуироваться, но мы отказались, сказали, что будем защищать Ленинград.  С самого начала войны в Ленинграде для  светомаскировки  использовали затемнение. Все окна были закрыты одеялами. Дежурили специальные люди, следили за тем, чтобы ни в одном окне не было света. Сверху не должны были видеть город. 8 сентября началась блокада.  Пришел голод и холод. Норма хлеба  стала уменьшаться. До октября еще были продовольственные запасы. А после  октября стало совсем плохо. С июня по ноябрь  норму хлеба снижали 4 раза. В ноябре она стала составлять 125 грамм на иждивенца  и 250 грамм   на рабочего.  Утром мы  за водой ходили на Неву. Утром и вечером – пресная водичка. В обед  водичку солили, получался обед.  А 125 грамм хлеба делили на 3 части: к обеду, завтраку, и ужину. 12 февраля умер мой двоюродный брат   Герман в возрасте 6 лет, а 14 февраля умер мой дядя  Николай. Женщина с нашего дома (фамилию не помню) с 11 квартиры,  достала зернышки,   из которых варят пиво, а у нее как раз в это время умер муж, и на руках  остались двойняшки 6 лет. Она эти зерна поменяла на гроб мужу. Принесла гроб домой. Волоком тащила гроб до дома, а на этаж помогли затащить соседи. Мужа положили в гроб, а он оказался ему мал. А    женщина   так   устала, что больше ничего не стала делать, сказала, что устала и пошла спать. Легла спать и не проснулась. Соседи утром к ним зашли, а она мертвая. Ее в этот гроб и положили, он ей оказался впору. А мужа завернули   в простыни и вынесли к подъезду обоих. Детей сразу же определили в детский дом.  Утром встаешь – у подъездов домов лежат покойники,   кто в простыне, кто просто так. Среди дня ходили сани, запряженные лошадьми, и собирали трупы. Сани были нагружены с верхом. На следующий день картина  повторялась. Никогда в  Ленинграде не было 40 градусов мороза. А зимой 1941-1942 годов было 40 градусов  мороза.  Достали «буржуйку». Дома ей топили.  На дрова пошли мебель, деревянные дома. А людей из деревянных домов переселяли в те квартиры, из которых  эвакуировались люди. Когда наступила зима,  и было  налажено передвижение  по Ладожскому озеру, нам снова  предложили эвакуироваться, мы согласились. Мы были слабые, истощенные, ничего  не могли делать. Не работали, сил не было.  Завод уже не работал. Только был ремонт танков. Часть цехов выпускали снаряды. В эти цеха подавали энергию, работала только одна  Пятая ГЭС (в Ленинграде их было 8), а вообще электричества уже не было. Вся администрация завода и цехов находилась на казарменном положении, т.е. они жили на заводе. Те ленинградцы, которые копали окопы, находились на довольственном положении. Они сдали свои карточки и хлеб, и их кормили. 600  тысяч работали на строительстве противотанковых рвов и окопов. Я тоже копала окопы     в самом начале войны, в августе месяце. Было вырыто  6000  км. рвов, еще 50 км. и получилось бы расстояние от Ленинграда до Москвы. 15 февраля нам предложили выехать из Ленинграда. Тогда предлагали многим. Говорили, что какой с нас толк, мы все равно  слабые, делать ничего не можем. Записались мы эвакуироваться. Рассчитали нас на работе.  Во время войны мы не ходили получать зарплату, хотя ее давали всегда  точно  в срок. Просто,  считали, что деньги нам не нужны. На них нечего было покупать. Правда работал «черный»   рынок, но буханка хлеба там стоила 500 рублей (моя зарплата была 335 рублей). На рынке буханку хлеба меняли на пачку сигарет, продавали столярный клей. Из него делали студень. В феврале   мы уже получали масло и 400 грамм хлеба. 28 февраля мы должны были выехать из Ленинграда. Перед эвакуацией дали 1100 грамм хлеба и обед. Мы спросили: «Почему так много?». А нам ответили, что едим через  территорию, которую обстреливают финны, неизвестно, где нас еще будут кормить. Я очень хорошо запомнила тот обед на станции, первый после вынужденной голодовки. Нам дали суп с куриными потрохами и пшенную кашу с маслом. На электричке мы доехали до Ладоги. Дали команду: « С вагонов не выходить». Нельзя было нарушать маскировку местности. А перед нами немцы разбомбили трассу и мы ждали, когда проложат новую. На Ладоге все работники были в белых халатах. К вагонам стали подавать машины. Затем последовала команда: « Выйти из вагонов». Мы вышли из вагонов. К нам подошел  распределитель   в белом халате и спросил нас: «  Вы одна семья?».(с нами эвакуировалась семья моей бабушки Анны  Никитичны) И на наш  утвердительный ответ сказал, чтобы мы отошли в сторону и  подождали, так  как семья у нас большая, то нам  подадут отдельную грузовую машину. Было очень холодно, дул сильный ветер. Мы достали ватные одеяла, и все укрылись ими.  Нам повезло, когда  мы ехали по Ладожскому озеру, нас  не бомбили. За озером нас ждал грузовой состав. В вагонах двухэтажные нары. Середина вагона -  пустая.  Распределились, заняли места. Во время пути, 8 марта, у меня умер   дед Иван Кузьмич. Мы стали просить начальника поезда, чтобы задержали наш поезд, прибывший в Ярославль. Мы хотели похоронить деда. Но поезд задерживать не стали. Отцепили три последних вагона, и поезд ушел. Мы завернули деда в простыни  и отнесли на кладбище. На следующий день нас прицепили  к поезду, идущему на Кубань. Тот поезд, на котором мы доехали до Ярославля, ушел на Урал. Когда мы приехали на Кубань, там из Ленинграда, кто выехал с нами, никого не было. В пути мы были 23 дня. Нас кормили 1 раз в сутки. Каждый день давали обед. Такого голода, как в Ленинграде мы уже не испытывали. 23 марта мы уже были в станице Динская. Выгрузились. Нас распределили по квартирам. Эвакуированных брали даже те, кто сам ютился в хате, где была только одна комната. Месяц нас кормили в колхозе бесплатно. Кроме этого были рынки, столовая. Давали  кукурузную крупу. Мы покупали пшено, обрат-молоко, пропущенное через сепаратор (ведро стоило 1 рубль). Из этого молока мы делали творог, пили вместо воды.  На Кубани мы пошли работать в колхоз. Но пришла команда вывести  ленинградцев с Кубани.  Когда мы узнали, что немцы подходят к Кубани, мы завербовались на 24 завод. До Сталинграда  мы ехали поездом.  26 июня мы были в Сталинграде. Получили продукты. В Сталинграде перегрузились на пароход, и 8 дней со Сталинграда ехали до Самары. На пароходе нас не кормили. Так долго ехали потому, что к пароходу прицепили 2 баржи соли.  В Куйбышев мы прибыли приблизительно 3 июля. Но 24-й завод,  куда мы вербовались, отказался принять нас. Не было мест.  Подъемные, по 200 рублей, которые нам выдали на дорогу, не забрали. Но,  заместитель директора, Скиба Николай Алексеевич стал нас уговаривать   завербоваться на Механический завод.  В 6 часов утра  мы на пароходе  приехали в поселок Управленческий. За нами прибыла грузовая машина. Привезли нас на Мехзавод.  Нам дали комнату в бараке,  14 метров, без мебели. Первую ночь ночевали на полу. Наутро нас позвали получать мебель. Дали 4 топчана, стол  и 2 скамейки, матрасы. В первое время около барака мы сделали огород. А потом стали давать всем землю, сколько хочешь. Люди стали сажать огороды.  Вся наша семья благодарна нашему заводу. В трудное для всей  страны время завод принял нас.   Мы были обеспечены всем необходимым, насколько это было возможно в годы ВЕЛИКОЙ  ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ.

О жизни во  время войны в эвакуации есть прабабушкины воспоминания, которые опубликованы в Книге воспоминаний ветеранов. Том I. 1997 год (стр. 148-153).

Рассказ называется «Келехсаевский массив». Моя прабабушка умерла 13 марта 2005 года, совсем немного не дожив до празднования  60–летия Великой Победы.

Моя прабабушка родилась в Ленинграде. Воспоминания жителя блокадного Ленинграда, моей прабабушки, Писаревой Зои Михайловны.

     22 июня в 10 часов  утра объявили по радио, что  в 10 часов  15 минут будет передана речь Молотова, наркома иностранных дел. Этого никто не ожидал. Молотов объявил, что началась война, а в это время в Брестской крепости уже шли бои. Бомбили 5 городов. Все были очень расстроены и напуганы. Не знали, что делать. Но слова Молотова: «Наше дело правое.  Враг будет разбит. Победа  будет за нами», вселили в нас надежду. Когда началась война, мне было 18 лет. Семья наша состояла из 5 человек: моя мама Зинаида Ивановна Кузьмина, отчим, мои братья Лева и Олег.  Мы с тетушкой Клавдией, которой тогда было 23 года, сразу поехали в завод. Приехали в завод, а около завода народа уже очень много. Нам объявили, что нас в завод не  пропустят (завод  был режимный): «Идите домой. Слушайте радио. Работать сегодня не будем».  Мы, как и все остальные, поехали домой. Ночью мы даже не раздевались, и спать не ложились. Стояли около окна. И в первую же ночь была воздушная  тревога. Мы думали, что это разведка, а это оказалась настоящая  тревога.  Были как раз белые ночи. Было видно, как сверкают наши зенитки. В первую ночь немцы ничего не могли сделать. Не было ничего разрушено. Утром пошли на работу. Меня  сняли с работы и послали  в партком, там я записывала добровольцев, заполняла карточки. Очередь добровольцев была  огромная, нас было несколько девчонок, кто  записывал, и  у всех была  огромная  очередь.  Записывала не всех. У директора была комиссия, которая по карточкам отбирала, кто может идти на фронт, а кто – нет. Высококвалифицированных рабочих не отпускали.  Нам выдали противогазы. Меня записали в МПВО (местная противовоздушная оборона). Во время  тревоги я должна была следить за порядком,  чтобы никто не ходил, чтобы ничто  не шевелилось   во время тревоги. Кроме этого у меня было дежурство на крыше с 10 до 12 часов каждый день.  Так как иногда пробивались самолеты, нужно было сбрасывать зажигалки вниз, которые они бросали.  В случае если применялись газы, я должна   была давать  сигнал газовый тревоги, для того, чтобы распознать,   что  такое газ, нас проводили через газовую камеру. Газовая камера - это железный сарай, герметически закрытый. Нас завели в него, дали команду: «Газы!».  Мы одели противогазы. Затем последовала команда: «Вперед!». Мы дошли до середины сарая. Последовала команда: «Снять противогазы!». Двери сарая открылись, мы бросились бежать, но мы  успели почувствовать, что такое газ. Это надо было для того, чтобы научились правильно распознавать газовую атаку. В подвале помещения, где мы работали,  было  бомбоубежище, перекрытое бронированными плитами. Во время тревоги я провожала   туда людей. Тревоги были день и ночь по несколько раз. Когда  заставала тревога дома,  то ходили прятаться в щели. Это специальное укрепление в земле. Стены щелей были отделаны тесом. В  щели было проведено электричество,  и стояли скамейки.  Часть  нашего дома во время тревоги прятались   в бомбоубежище. А часть - в эти щели. Немцы охотились за всеми мостами, но не один мост не был разбит. Бомба попала в шестиэтажный дом рядом  с Володарским мостом на улице Ивановской, в лифт дома, дошла до первого этажа и там взорвалась. Это было в16 часов дня. Не все жильцы дома были тогда в бомбоубежище, многие находились в этот момент у себя  в квартирах и погибли.  Пошли обстрелы.   Обстреливали завод «Большевик», пятую ГЭС  и другие заводы. При обстреле около пивоваренного    завода     стояла очередь за пивными дрожжами. Снаряд   попал в киоск и всех, кто стоял  в очереди, ранило. Моя подруга – Таисия Ежова, первая прибежала на  место происшествия с бригадой санитарок. Перевязывала и плакала от того, что увидела, не могла  сдержать слез.  Приехала   «Скорая    помощь» и дала высокую оценку  бригаде санитарок, оказавших перовую медицинскую помощь. Тогда Тасе было 16 лет.  Но уже до войны она   окончила медицинский техникум, и всю  жизнь   проработала медсестрой. Еще до блокады нам 2 раза предлагали  эвакуироваться, но мы отказались, сказали, что будем защищать Ленинград.  С самого начала войны в Ленинграде для  светомаскировки  использовали затемнение. Все окна были закрыты одеялами. Дежурили специальные люди, следили за тем, чтобы ни в одном окне не было света. Сверху не должны были видеть город. 8 сентября началась блокада.  Пришел голод и холод. Норма хлеба  стала уменьшаться. До октября еще были продовольственные запасы. А после  октября стало совсем плохо. С июня по ноябрь  норму хлеба снижали 4 раза. В ноябре она стала составлять 125 грамм на иждивенца  и 250 грамм   на рабочего.  Утром мы  за водой ходили на Неву. Утром и вечером – пресная водичка. В обед  водичку солили, получался обед.  А 125 грамм хлеба делили на 3 части: к обеду, завтраку, и ужину. 12 февраля умер мой двоюродный брат   Герман в возрасте 6 лет, а 14 февраля умер мой дядя  Николай. Женщина с нашего дома (фамилию не помню) с 11 квартиры,  достала зернышки,   из которых варят пиво, а у нее как раз в это время умер муж, и на руках  остались двойняшки 6 лет. Она эти зерна поменяла на гроб мужу. Принесла гроб домой. Волоком тащила гроб до дома, а на этаж помогли затащить соседи. Мужа положили в гроб, а он оказался ему мал. А    женщина   так   устала, что больше ничего не стала делать, сказала, что устала и пошла спать. Легла спать и не проснулась. Соседи утром к ним зашли, а она мертвая. Ее в этот гроб и положили, он ей оказался впору. А мужа завернули   в простыни и вынесли к подъезду обоих. Детей сразу же определили в детский дом.  Утром встаешь – у подъездов домов лежат покойники,   кто в простыне, кто просто так. Среди дня ходили сани, запряженные лошадьми, и собирали трупы. Сани были нагружены с верхом. На следующий день картина  повторялась. Никогда в  Ленинграде не было 40 градусов мороза. А зимой 1941-1942 годов было 40 градусов  мороза.  Достали «буржуйку». Дома ей топили.  На дрова пошли мебель, деревянные дома. А людей из деревянных домов переселяли в те квартиры, из которых  эвакуировались люди. Когда наступила зима,  и было  налажено передвижение  по Ладожскому озеру, нам снова  предложили эвакуироваться, мы согласились. Мы были слабые, истощенные, ничего  не могли делать. Не работали, сил не было.  Завод уже не работал. Только был ремонт танков. Часть цехов выпускали снаряды. В эти цеха подавали энергию, работала только одна  Пятая ГЭС (в Ленинграде их было 8), а вообще электричества уже не было. Вся администрация завода и цехов находилась на казарменном положении, т.е. они жили на заводе. Те ленинградцы, которые копали окопы, находились на довольственном положении. Они сдали свои карточки и хлеб, и их кормили. 600  тысяч работали на строительстве противотанковых рвов и окопов. Я тоже копала окопы     в самом начале войны, в августе месяце. Было вырыто  6000  км. рвов, еще 50 км. и получилось бы расстояние от Ленинграда до Москвы. 15 февраля нам предложили выехать из Ленинграда. Тогда предлагали многим. Говорили, что какой с нас толк, мы все равно  слабые, делать ничего не можем. Записались мы эвакуироваться. Рассчитали нас на работе.  Во время войны мы не ходили получать зарплату, хотя ее давали всегда  точно  в срок. Просто,  считали, что деньги нам не нужны. На них нечего было покупать. Правда работал «черный»   рынок, но буханка хлеба там стоила 500 рублей (моя зарплата была 335 рублей). На рынке буханку хлеба меняли на пачку сигарет, продавали столярный клей. Из него делали студень. В феврале   мы уже получали масло и 400 грамм хлеба. 28 февраля мы должны были выехать из Ленинграда. Перед эвакуацией дали 1100 грамм хлеба и обед. Мы спросили: «Почему так много?». А нам ответили, что едим через  территорию, которую обстреливают финны, неизвестно, где нас еще будут кормить. Я очень хорошо запомнила тот обед на станции, первый после вынужденной голодовки. Нам дали суп с куриными потрохами и пшенную кашу с маслом. На электричке мы доехали до Ладоги. Дали команду: « С вагонов не выходить». Нельзя было нарушать маскировку местности. А перед нами немцы разбомбили трассу и мы ждали, когда проложат новую. На Ладоге все работники были в белых халатах. К вагонам стали подавать машины. Затем последовала команда: « Выйти из вагонов». Мы вышли из вагонов. К нам подошел  распределитель   в белом халате и спросил нас: «  Вы одна семья?».(с нами эвакуировалась семья моей бабушки Анны  Никитичны) И на наш  утвердительный ответ сказал, чтобы мы отошли в сторону и  подождали, так  как семья у нас большая, то нам  подадут отдельную грузовую машину. Было очень холодно, дул сильный ветер. Мы достали ватные одеяла, и все укрылись ими.  Нам повезло, когда  мы ехали по Ладожскому озеру, нас  не бомбили. За озером нас ждал грузовой состав. В вагонах двухэтажные нары. Середина вагона -  пустая.  Распределились, заняли места. Во время пути, 8 марта, у меня умер   дед Иван Кузьмич. Мы стали просить начальника поезда, чтобы задержали наш поезд, прибывший в Ярославль. Мы хотели похоронить деда. Но поезд задерживать не стали. Отцепили три последних вагона, и поезд ушел. Мы завернули деда в простыни  и отнесли на кладбище. На следующий день нас прицепили  к поезду, идущему на Кубань. Тот поезд, на котором мы доехали до Ярославля, ушел на Урал. Когда мы приехали на Кубань, там из Ленинграда, кто выехал с нами, никого не было. В пути мы были 23 дня. Нас кормили 1 раз в сутки. Каждый день давали обед. Такого голода, как в Ленинграде мы уже не испытывали. 23 марта мы уже были в станице Динская. Выгрузились. Нас распределили по квартирам. Эвакуированных брали даже те, кто сам ютился в хате, где была только одна комната. Месяц нас кормили в колхозе бесплатно. Кроме этого были рынки, столовая. Давали  кукурузную крупу. Мы покупали пшено, обрат-молоко, пропущенное через сепаратор (ведро стоило 1 рубль). Из этого молока мы делали творог, пили вместо воды.  На Кубани мы пошли работать в колхоз. Но пришла команда вывести  ленинградцев с Кубани.  Когда мы узнали, что немцы подходят к Кубани, мы завербовались на 24 завод. До Сталинграда  мы ехали поездом.  26 июня мы были в Сталинграде. Получили продукты. В Сталинграде перегрузились на пароход, и 8 дней со Сталинграда ехали до Самары. На пароходе нас не кормили. Так долго ехали потому, что к пароходу прицепили 2 баржи соли.  В Куйбышев мы прибыли приблизительно 3 июля. Но 24-й завод,  куда мы вербовались, отказался принять нас. Не было мест.  Подъемные, по 200 рублей, которые нам выдали на дорогу, не забрали. Но,  заместитель директора, Скиба Николай Алексеевич стал нас уговаривать   завербоваться на Механический завод.  В 6 часов утра  мы на пароходе  приехали в поселок Управленческий. За нами прибыла грузовая машина. Привезли нас на Мехзавод.  Нам дали комнату в бараке,  14 метров, без мебели. Первую ночь ночевали на полу. Наутро нас позвали получать мебель. Дали 4 топчана, стол  и 2 скамейки, матрасы. В первое время около барака мы сделали огород. А потом стали давать всем землю, сколько хочешь. Люди стали сажать огороды.  Вся наша семья благодарна нашему заводу. В трудное для всей  страны время завод принял нас.   Мы были обеспечены всем необходимым, насколько это было возможно в годы ВЕЛИКОЙ  ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ.

О жизни во  время войны в эвакуации есть прабабушкины воспоминания, которые опубликованы в Книге воспоминаний ветеранов. Том I. 1997 год (стр. 148-153).

Рассказ называется «Келехсаевский массив». Моя прабабушка умерла 13 марта 2005 года, совсем немного не дожив до празднования  60–летия Великой Победы.

Моя прабабушка родилась в Ленинграде. Воспоминания жителя блокадного Ленинграда, моей прабабушки, Писаревой Зои Михайловны.

     22 июня в 10 часов  утра объявили по радио, что  в 10 часов  15 минут будет передана речь Молотова, наркома иностранных дел. Этого никто не ожидал. Молотов объявил, что началась война, а в это время в Брестской крепости уже шли бои. Бомбили 5 городов. Все были очень расстроены и напуганы. Не знали, что делать. Но слова Молотова: «Наше дело правое.  Враг будет разбит. Победа  будет за нами», вселили в нас надежду. Когда началась война, мне было 18 лет. Семья наша состояла из 5 человек: моя мама Зинаида Ивановна Кузьмина, отчим, мои братья Лева и Олег.  Мы с тетушкой Клавдией, которой тогда было 23 года, сразу поехали в завод. Приехали в завод, а около завода народа уже очень много. Нам объявили, что нас в завод не  пропустят (завод  был режимный): «Идите домой. Слушайте радио. Работать сегодня не будем».  Мы, как и все остальные, поехали домой. Ночью мы даже не раздевались, и спать не ложились. Стояли около окна. И в первую же ночь была воздушная  тревога. Мы думали, что это разведка, а это оказалась настоящая  тревога.  Были как раз белые ночи. Было видно, как сверкают наши зенитки. В первую ночь немцы ничего не могли сделать. Не было ничего разрушено. Утром пошли на работу. Меня  сняли с работы и послали  в партком, там я записывала добровольцев, заполняла карточки. Очередь добровольцев была  огромная, нас было несколько девчонок, кто  записывал, и  у всех была  огромная  очередь.  Записывала не всех. У директора была комиссия, которая по карточкам отбирала, кто может идти на фронт, а кто – нет. Высококвалифицированных рабочих не отпускали.  Нам выдали противогазы. Меня записали в МПВО (местная противовоздушная оборона). Во время  тревоги я должна была следить за порядком,  чтобы никто не ходил, чтобы ничто  не шевелилось   во время тревоги. Кроме этого у меня было дежурство на крыше с 10 до 12 часов каждый день.  Так как иногда пробивались самолеты, нужно было сбрасывать зажигалки вниз, которые они бросали.  В случае если применялись газы, я должна   была давать  сигнал газовый тревоги, для того, чтобы распознать,   что  такое газ, нас проводили через газовую камеру. Газовая камера - это железный сарай, герметически закрытый. Нас завели в него, дали команду: «Газы!».  Мы одели противогазы. Затем последовала команда: «Вперед!». Мы дошли до середины сарая. Последовала команда: «Снять противогазы!». Двери сарая открылись, мы бросились бежать, но мы  успели почувствовать, что такое газ. Это надо было для того, чтобы научились правильно распознавать газовую атаку. В подвале помещения, где мы работали,  было  бомбоубежище, перекрытое бронированными плитами. Во время тревоги я провожала   туда людей. Тревоги были день и ночь по несколько раз. Когда  заставала тревога дома,  то ходили прятаться в щели. Это специальное укрепление в земле. Стены щелей были отделаны тесом. В  щели было проведено электричество,  и стояли скамейки.  Часть  нашего дома во время тревоги прятались   в бомбоубежище. А часть - в эти щели. Немцы охотились за всеми мостами, но не один мост не был разбит. Бомба попала в шестиэтажный дом рядом  с Володарским мостом на улице Ивановской, в лифт дома, дошла до первого этажа и там взорвалась. Это было в16 часов дня. Не все жильцы дома были тогда в бомбоубежище, многие находились в этот момент у себя  в квартирах и погибли.  Пошли обстрелы.   Обстреливали завод «Большевик», пятую ГЭС  и другие заводы. При обстреле около пивоваренного    завода     стояла очередь за пивными дрожжами. Снаряд   попал в киоск и всех, кто стоял  в очереди, ранило. Моя подруга – Таисия Ежова, первая прибежала на  место происшествия с бригадой санитарок. Перевязывала и плакала от того, что увидела, не могла  сдержать слез.  Приехала   «Скорая    помощь» и дала высокую оценку  бригаде санитарок, оказавших перовую медицинскую помощь. Тогда Тасе было 16 лет.  Но уже до войны она   окончила медицинский техникум, и всю  жизнь   проработала медсестрой. Еще до блокады нам 2 раза предлагали  эвакуироваться, но мы отказались, сказали, что будем защищать Ленинград.  С самого начала войны в Ленинграде для  светомаскировки  использовали затемнение. Все окна были закрыты одеялами. Дежурили специальные люди, следили за тем, чтобы ни в одном окне не было света. Сверху не должны были видеть город. 8 сентября началась блокада.  Пришел голод и холод. Норма хлеба  стала уменьшаться. До октября еще были продовольственные запасы. А после  октября стало совсем плохо. С июня по ноябрь  норму хлеба снижали 4 раза. В ноябре она стала составлять 125 грамм на иждивенца  и 250 грамм   на рабочего.  Утром мы  за водой ходили на Неву. Утром и вечером – пресная водичка. В обед  водичку солили, получался обед.  А 125 грамм хлеба делили на 3 части: к обеду, завтраку, и ужину. 12 февраля умер мой двоюродный брат   Герман в возрасте 6 лет, а 14 февраля умер мой дядя  Николай. Женщина с нашего дома (фамилию не помню) с 11 квартиры,  достала зернышки,   из которых варят пиво, а у нее как раз в это время умер муж, и на руках  остались двойняшки 6 лет. Она эти зерна поменяла на гроб мужу. Принесла гроб домой. Волоком тащила гроб до дома, а на этаж помогли затащить соседи. Мужа положили в гроб, а он оказался ему мал. А    женщина   так   устала, что больше ничего не стала делать, сказала, что устала и пошла спать. Легла спать и не проснулась. Соседи утром к ним зашли, а она мертвая. Ее в этот гроб и положили, он ей оказался впору. А мужа завернули   в простыни и вынесли к подъезду обоих. Детей сразу же определили в детский дом.  Утром встаешь – у подъездов домов лежат покойники,   кто в простыне, кто просто так. Среди дня ходили сани, запряженные лошадьми, и собирали трупы. Сани были нагружены с верхом. На следующий день картина  повторялась. Никогда в  Ленинграде не было 40 градусов мороза. А зимой 1941-1942 годов было 40 градусов  мороза.  Достали «буржуйку». Дома ей топили.  На дрова пошли мебель, деревянные дома. А людей из деревянных домов переселяли в те квартиры, из которых  эвакуировались люди. Когда наступила зима,  и было  налажено передвижение  по Ладожскому озеру, нам снова  предложили эвакуироваться, мы согласились. Мы были слабые, истощенные, ничего  не могли делать. Не работали, сил не было.  Завод уже не работал. Только был ремонт танков. Часть цехов выпускали снаряды. В эти цеха подавали энергию, работала только одна  Пятая ГЭС (в Ленинграде их было 8), а вообще электричества уже не было. Вся администрация завода и цехов находилась на казарменном положении, т.е. они жили на заводе. Те ленинградцы, которые копали окопы, находились на довольственном положении. Они сдали свои карточки и хлеб, и их кормили. 600  тысяч работали на строительстве противотанковых рвов и окопов. Я тоже копала окопы     в самом начале войны, в августе месяце. Было вырыто  6000  км. рвов, еще 50 км. и получилось бы расстояние от Ленинграда до Москвы. 15 февраля нам предложили выехать из Ленинграда. Тогда предлагали многим. Говорили, что какой с нас толк, мы все равно  слабые, делать ничего не можем. Записались мы эвакуироваться. Рассчитали нас на работе.  Во время войны мы не ходили получать зарплату, хотя ее давали всегда  точно  в срок. Просто,  считали, что деньги нам не нужны. На них нечего было покупать. Правда работал «черный»   рынок, но буханка хлеба там стоила 500 рублей (моя зарплата была 335 рублей). На рынке буханку хлеба меняли на пачку сигарет, продавали столярный клей. Из него делали студень. В феврале   мы уже получали масло и 400 грамм хлеба. 28 февраля мы должны были выехать из Ленинграда. Перед эвакуацией дали 1100 грамм хлеба и обед. Мы спросили: «Почему так много?». А нам ответили, что едим через  территори...