7 февраля 1940 года меня забрали в армию. И этот день разлучил меня с семьей и родиной до 30 октября 1945 года.
На 19-ые сутки прибыл на ст. Борзя Читинской области, откуда на автомашинах к границе с Монголией в пос. Соловьёвск, где зачислен в автобат 25-го танкового полка. Из Соловьёвска в декабре месяце 1940 г. часть была переведена на разъезд 76 Забайкальской железной дороги, там и служил до начала Отечественной войны.
31 мая 1941 года наш полк со всеми службами по боевой тревоге был поднят, мы погрузились в стоящие на разъезде вагоны и платформы. Погружена была вся боевая техника, вооружение, даже учебные пособия (запчасти и др. предметы). Объявлено было нам перед строем, что едем в летние учебные лагеря. Когда доехали до ст. Сазы-Озен, что почти под Алма-Атой, километрах в 150, утром рано эшелон остановился, на станции много людей, идет митинг. Нам из вагона хорошо было слышно слова оратора, который говорил, что сегодня фашистская Германия напала вероломно на нашу страну, бомбила города Одессу, Киев, Минск, Ригу, Каунас и прорвала пограничную охрану, движется на нашу территорию. С нами в вагоне политрук тоже провел политинформацию, и наш эшелон не стал останавливаться на малых станциях, только в Алма-Ате стоял полчаса, заправлялся продовольствием. Весь путь на запад составил 1 месяц и 5 дней.
5 июля получили первое боевое крещение: в Курске бомбили город и железнодорожную станцию, дальше Воронеж, потом Брянск, и везде уже были следы бомбежки.
В Смоленск прибыли 6 июля. Перед Смоленском бомбили наш эшелон на ст. Колодня, это рядом со Смоленском. В нашем эшелоне пострадал последний вагон, к счастью, жертв не было. От взрыва почти рядом поврежден вагон и часть продуктов.
В Смоленске наш эшелон разгрузился в 3-х км за городом в густой березовой роще. В ночь с 7-го на 8-е июля полк отправился на передовую,
на р. Березин. Там шли ожесточенные бои, фашисты рвались форсировать, наша оборона держалась стойко, наш полк пошел на подкрепление. К половине дня 8-го июля все танки нашего полка были сожжены немцами, командир полковник Муравьев сгорел в танке, замполит был вытащен из разбитого танка с оторванными ногами. Авторота, в которой я был запасным водителем, ночью отступила, была команда зарыть в землю все. Что и было сделано. К демобилизации у меня было кое-что собрано: отрез диагонали на брюки гимнастерку – премия за отличную стрельбу, конспекты по автомашинам, фотокарточки, письма и много разной мелочи.
Остатки 25-го танкового полка и его службы: автобат, разведвзвод, хозчасть – все было передано 120-му пехотному полку, нас направили на формирование в г. Вязьма.
В составе стрелковой роты переброшен в Калининскую область, на ст. Старая Торопа, там заняли оборону станции и проходящей шоссейной дороги на Калинин, по которой шли колонны немцев: танки, машины, артиллерия и пешие. Нам хорошо все было видно с опушки леса. За станцией Старая Торопа наша стрельба нас обнаружила, прилетели пикирующие бомбардировщики, пробомбили окопы, разбили несколько пушек. В ночь мы оставили оборону и заняли другую, на которой тоже удержаться было невозможно перед превосходящими силами фашистов. Отступали, погружались в эшелон за
г. Вязьму и снова на формирование, там уже было много солдат из разбитых частей.
В Вязьме из остатков личного состава частей был сформирован мотоциклетный полк, в который подбирали солдат, владеющих управлением автомобилей, мотоциклов и др. В этот полк зачислили и меня. Для подготовки и обучения ведению боя отправили полк в Подмосковье, в сторону Калуги. Там мы окопались, а матчасти не было: на полк было 2 мотоцикла для занятий, ждали пополнения. Прошло немного времени, и в начале сентября полк подняли по тревоге, форсированным маршем до ближайшей железнодорожной станции, там в вагоны и в путь. Фашисты рвались к Москве, нас высадили где-то под Вязьмой в лесу. Там было много частей, снова расформировка мотополка. Я зачислен сапером в 33 отдельную танковую бригаду. В бригаде в то время было 2 танка Т 34 и больше никакой техники, кроме саперной. Стояли в лесу, где-то недалеко от г. Вышний Волочек, через него мы отступали обратно.
30 сентября была команда оставить занятые места, и занять оборону в районе г. Вязьмы. Наша бригада небольшим своим составом двинулась на автомашинах, саперный взвод разместился на двух машинах, пересекли верховье Днепра вброд. Шли замыкающими. Заминировали дорогу от брода опушкой леса. Налетом пикирующих бомбардировщиков много машин было разбито, была разбита и одна наша. Личный состав оставил машины, последняя была разбита. Мы разыскали наших командиров, они дали нам указания куда двигаться, «транспорт ищите сами». Пошли мы взводом по указанному направлению, но пройти к своим нигде не было возможности, немцы окружили. Ночью пробовали в разных местах, и не только мы, а очень много частей. Нас снова утром построили, разбили по взводам и батальонам, работала разведка, а ночь шли прорывать окружение, что не удавалось – были большие потери в людях. Постепенно в ночное время самолеты У-2 вывозили высокое начальство, оказавшееся в окружении, и уже 8-9 октября не видели ни одного офицера. Кто снял и заменил погоны, кто был увезен ночью к своим. Только старшины и сержанты, боеприпасов не стало, все израсходованы, продуктов питания не было. Забивали оставшийся скот совхоза, кое-где добывали муку, о хлебе и разговора не было. Последняя наша проба прорваться из окружения была с 9-го на 10-ое октября в ночь, но сильный огонь артиллерии и минометов не дал возможности прорваться. Так уставшие солдаты кто где к утру уснули. Нас в землянке было 12 человек, вдруг слышим крик, нерусскую речь, дверь открыл немецкий солдат, навел автомат и командует: «Рус, ауф! Вставай! Хенде хох!». Винтовки лежали у каждого рядом, но положение безвыходное. Поднялись, наверху ждали еще несколько конвоиров, они увели нас в громадный глубокий лог, а там кишит как муравейник – столько людей, кругом охрана. Так я был пленен. Танковая бригада была в составе 21-ой армии, которая вся была окружена.
С этого лога начали выстраивать по 5 колонн, в каждой по 200 человек – всего тысяча, и этапировали в Смоленск пешим ходом. В Смоленск пришли
2 ноября 1941 года. Дорогой много было убито конвоирами пленных, голодные из строя выбегали на поляну, где был картофель, их сразу пристреливали. Или рядом с дорогой лежали убитые лошади – другой голодный хотел отрезать кусок, у кого был нож – тоже если не успел встать в строй, то лег рядом. Ночевали в чистом поле, чтобы лучше охранять. Погода, как в Сибири – дожди, мокрый снег, костер разложить не из чего, по три человека ложились друг к другу. Питание один раз в сутки в деревне: картошка не чищенная, как свиньям, по черпаку, хлеба не было, некоторым попадало от деревенских по кусочку, но это была капля в море.
В городке Дрогобыч ночлег устроили под сушильным навесом (там сушат соломку льна). Большой навес, стен нет, только крыша да переплеты, на которых держится крыша. А шел мокрый снег, холодно, сыро, здесь топливо добывали, ломая изгородь поблизости и некоторые элементы, держащие крышу. У меня была саперная лопатка, мы втроем с двумя товарищами вырыли яму и там устроились на ночлег, накрывшись плащ-палаткой, а большинство полезло спасаться от холода и снега с дождем под крышу, другие разбирали основание под крышу и разжигали костры, грелись и сушились. Вдруг дрогнул навес, вся крыша села и много подавила насмерть пленных, сколько не знаю, но колонна намного поредела.
Утром подняли, дали по черпаку картошки и снова вперед, стало холодно, снег не таял. Я шел в одном сапоге, а на левой ноге был надет противоипритовый чулок. Сапог кирзовый нельзя было одеть из-за осколочного ранения в мякоть лытки при прорыве окружения. К больным я не стал приписываться, идти мог, но нога была распухшая, и голенище сжимало. Этот чулок был широк и прочен, он рассчитан одевать на обувь – ботинок или сапог, – так я его выше колена подвязывал и так шел до Смоленска.
Самая тяжелая ночь была в последнем переходе к Смоленску, подул холодный ветер, а снег уже закрыл землю. Так у немцев, где у кого-то из них было немного человеческого, ночевать нас расположили в невысоком березняке, там были пни и сухие сучья, маленько обогрелись и уснули втроем. Спали на сучьях, плащ-палатками закрывали головы и туловище сколько хватало. Иссякли все силы, дорогой многие ушли в мир иной, и я уже ослаб, если бы еще километров 20, то, считаю, был бы на том свете.
Кое-как дотянули до Смоленска. Там нас загнали в подвальное помещение строящегося дома, набивали нас силком, лечь невозможно, только стоять, кому по нужде – то только в свою одежду. Это с вечера до утра. Утром дали есть варево: рожь, дохлая или битая конина и маленький кусок хлеба и хороший подзатыльник от раздачи, для ускорения. Черпак горячей еды ободрил, но опять туда же, в подвал еще на ночь, промучились. Утром из подвала вывели на станцию, в вагоны набивали тоже прикладом, только стоять. Вагоны из-под скота, который немцы увозили в Германию, не чищены от навоза.
Дорогой на Минск было очень тяжело, ни еды, ни воды… Хорошо у меня была фляга воды в ранце и немного концетрата каши, я этим спасался, но нельзя открыться – отберут. Всякими путями пристраивался поесть и глоток воды. Дорогой трое новосибирцев – братья Толстовы и Конфеткин – совершили побег через окно, так остановили эшелон и их расстреляли.
Дорога заняла три дня, 5-го ноября прибыли в Минск. При выгрузке еще много было убито конвоирами: без воды трое суток, люди бросались к лужам тут же, рядом с поездом, и охрана их пристреливала. Со станции повели по центру Минска – демонстрировали свою работу – развалины от бомбежек и виселицы с висящими на них жертвами с надписями «партизан», и нам показывали вот мол как немцы наказывают своих противников.
В Минске разместили нас на бывших воинских складах. 4-хэтажные стеллажи были местом для спанья. Кормили сухой, не ободранной гречихой по кружке в день, листочек хлеба и бумажный стакан кофе. Хоть недолго там морили, через три дня, 8 ноября отправили в Германию.
Путь был через Польшу, первая остановка была через сутки движения. Из вагонов нас выгрузили, в Польше другая колея дороги (меньше). Нас на той станции покормили вареной картошкой, нечищенной конечно, и снова в товарные вагоны и дальше в путь. Через сутки с небольшим мы были в Австрии, первая остановка. Кормили в вагонах, давали бумажный стакан кофе и маленький кусок хлеба. И еще через несколько часов, когда уже стемнело, на первой станции за Веной нас из вагонов выгрузили, погрузили в стоящие крытые машины и повезли. Куда?.. Не видать. Только с рассветом утром увидели кругом горы, поросшие лесом, и мы в большой бывшей конюшне кто где смог примостились на 4-хярусные нары. Это был карантинный барак, так они его называли.
Утром 12 ноября 1941 года нас перегнали в другой барак на этой территории – санпропускник, там баня, бритье, стрижка. До бани проходили регистрацию: данные о себе, из какой части, коммунист, комсомолец. После бани выдали белье, старое солдатское обмундирование, перекрашенное в черный цвет, на котором крупными буквами на груди, на спине, на брюках и на пилотке – латинские буквы SU (совьет унион). Вот с таким клеймом пробыл в плену 43 месяца – 3 года и 7 месяцев. При регистрации вешали на шею железную пластину с указанием номера пленного и номера лагеря. Мой личный номер был 122725, а лагерь № 117а «Сталаг».
После санобработки и регистрации поместили в конюшню. В этой конюшне холодно и сыро, постель – матрац, набитый бумагой, и все. Спали на нарах, прижавшись друг к другу, чтобы сохранить тепло. Кормили отвратительно: брюква неочищенная и картофель – это один раз в день, в обед, утром – кофе и хлеб 100 гр на сутки, вечером кофе без ничего.
Обслуга лагеря в основном была из западных украинцев, не симпатизирующих русским. Наш строй им не нравился, так и нас, русских, они не считали за людей, относились к нам варварски, били резиновыми дубинками по случаю какого-либо нарушения и просто для забавы, немцы это поощряли, не контролировали их. Они поедали пайки, выделяемые для военнопленных. Медработниками были сербы, тоже военнопленные, относились очень хорошо, язык славянский, общаться было хорошо, через них узнавали новости о войне.
Сырая и холодная конюшня, голодный паек. Слабые часто утром уже не поднимались, увозили их сразу, каждое утро подходила пароконная бричка, грузили трупы умерших. Я тоже сильно обессилел и уже подняться выше первого этажа нар не мог.
В таких условиях захватила и меня болезнь, заметил санитар, что я не пошел за обедом, была высокая температура. Меня и еще нескольких пленных увезли в барак больных, там было тепло, барак щитовой, стояли койки, постель (матрац, подушка и одеяло). На второй день в обед мне поднес полицай кашу рисовую и 2 сухаря. Не знаю, сколько я был в беспамятстве, тяжелое состояние продолжалось. После обхода врача сосед по койке, который здоровее меня, сказал, что обо мне плохо говорили, что я не выживу, умру. Я плохо ел. Сосед по койке рассказал мне потом, что на следующий день после обеда санитары выносили трупы, и в том числе и меня. Я был почти без дыхания, они посчитали, что я умираю, и вынесли в морг, который был здесь же в бараке, в туалетном помещении. Утром трупы увозили немецкие солдаты на кладбище.
Так я лежал на цементном холодном полу неизвестно сколько времени. К утру пришел в туалет сосед по койке, потрогал меня, а я еще не остывший, начал меня тормошить. Я очнулся, где нахожусь? Товарищ сам слаб, подошел второй, меня с трудом подняли и уволокли на койку, я только чуть помогал переступать ногами. Врач-серб сказал, что если это пережил Иван, – будешь жить. Пошло здоровье на поправку, стал аппетит хороший. Так в этом лазарете находился с января по март 1942 года и при отправке в марте месяце в оздоровительный лагерь весил 48 кг. Из 2 тысяч человек в лагере при отправке в марте было 400 человек, остальные все погибли за эту зиму 1941 – 1942 гг.
В оздоровительном лагере пробыл 5 месяцев и оттуда был отправлен в команде 200 человек в г. Линц в Австрии. Маленький лагерь в 3 барака, работали по городу, убирали мусор, копали траншеи, чистили канализацию. Иногда разгружали вагоны с зерном и другие грузы. Питание сравнительно было неплохое: чищенный картофель в супах, на второе иногда была каша рисовая, хлеба 300 грамм. Подобраны были в этом лагере по возрасту молодые, в последствии мы поняли, когда нас уже загнали в шахту, что нас готовили на тяжелые работы.
Итак, из г. Линц нас погрузили в вагоны и привезли в Польшу, в Верхнюю Силезию г. Катовицы, шахта Барбара. С августа 1942 г. и по
20 января 1945 г. работал в шахте.
20 января 1945 г. весь лагерь при шахте закрыли, нас, военнопленных, пешим ходом отправили через всю Чехословакию в Баварию. В пути следования на территории Чехословакии нас очень хорошо приветствовали жители, организовывали хорошее питание, для ночлега отводили большие сараи, так что были в тепле.
В проходящую колонну жители селений бросали хлеб, сигареты, фрукты, немцы-конвоиры запрещали, даже применяли оружие. Собирая нас в длительный поход и во избежание в пути побегов, с нас сняли кожаную обувь, обули в деревянные колодки. Кто долго их носил, были сухие мозоли, а кто носил еще мало, то очень тяжело было двигаться. И все равно побеги были, кого могли, прятали чехи.
В конце марта 1945 г. наше путешествие закончилось на ст. Пакинг. Там нас погрузили в вагоны, стояли на запасных путях. Чувствовался конец войны, к этому времени немцы были изгнаны с нашей земли. 28 апреля наш состав ночью отправился. Американские самолеты бомбили этот городок, он небольшой, но там важные военные заводы, станцию не бомбили.
В пути были сутки, делали много остановок и на станциях, и среди станций. И наконец конечная станция – маленький городок Эринг. Здесь мы стояли ночь и утром 30 апреля из маленьких верхних окон в товарных вагонах заметили, что на железнодорожный переезд зашел и остановился танк с белой пятиконечной звездой, развернул башню, направил пушку в сторону эшелона. Охрана вся вышла из своего вагона и выстроилась около состава. Из танка вышли три солдата, за ним остановилась машина с американскими солдатами, и сразу с машины с автоматами к эшелону. Охрана сложила оружие и подняла руки. Стрельбы не было. Американские солдаты стали отрывать запоры на вагонах, немцев под конвоем увели, во избежание расправы русских к ним не допустили. А мы – из вагона, беспредельно рады освобождению, направились в городок, но нас предупредил американский офицер, хорошо говоривший по-русски, чтобы мы не расходились, держались вместе – в лесу у этого городка часть войск СС, которые могут нас перестрелять. Нас определили на проживание в гостинице, обеспечили питанием, провели санобработку.
В Эринге жили неделю и нас перевезли на другую сторону реки Ин. Разместили на алюминиевом заводе. Американцы не готовили нам пищу, а выдали солдатский паек, там было все: и консервы, и хлеб, и сладости. На этом заводе мы пробыли до 25 мая, а 25 мая американцы погрузили нас в машины и привезли к нашим частям, располагавшимся рядом, на границе с Венгрией.
С этого пограничного пункта в Венгрии нас отправили на конном транспорте – на лошадях, запряженных в двухконные брички – в район озера Балатон, местечко Кеч. Там проходили проверку в «Смерш». Кто прошел – рядом территория лагеря с бараками, кто был заподозрен, отправлен в другое место.
После проверки был призван в армию полевым военкоматом г. Кеч, зачислен сапером во 2-ю роту 48 инженерно-саперной бригады. 29 июля 1945 года войсковая часть, в которой служил, располагалась в районе г. Кестель на озере Балатон. Демобилизован 29 сентября 1945 года по указу Верховного Совета СССР от 25 сентября 1945 года.