В последующей, послевоенной, жизни служба в армии накладывает весьма специфичный отпечаток на образ жизни человека. У отца был строгий распорядок дня. С раннего утра надо привести себя в порядок: умыться, побриться, заправить кровать, прибраться в комнате. Это обязательно. При чем, мыться надо хорошо, тщательно, чтобы вода брызгалась во все стороны. Он мылся так смачно, что, со стороны посмотрев, хотелось и самому также сделать. Армейские привычки сохранил, например, через 10 дней обязательная помывка, если не в бане, так в ванной. Этой традиции он не изменял до конца жизни.
Потом завтрак, в еде был неприхотлив: если что, то с утра хлебушек черный с тонким слоем масла и чай – коронный завтрак. И далее – жил по своему расписанию даже на пенсии. Прогулка обязательная, в старости он по городу ходил часа полтора-два. Обходил и старые места, где жил, работал, отмечал все изменения, что-то критиковал, что-то хвалил.
Воспоминания о службе военной хранил в себе, много и везде не рассказывал. Жалею, что вытянула из него немного, путем вопросов пыталась добиться воспоминаний.
Рассказывал отец про начало: как советская армия переходила через перевал Хинган и пустыню Гоби. Очень тяжело было идти, как выдержал, сам потом удивлялся, говорил, наверно, молод был, здоровье было отменное. Был молодым, поджарым, выносливым, смуглым. Про смуглость прямо говорил, что был черным как головешка: сравнивал себя с русскими друзьями и сам откровенно удивлялся. Вспоминал, что в бане со славянами чувствовал себя неловко, думал, отчего же я такой черный, прямо стыдился. А в старости говорил, ведь был значит здоров. Так вот при переходе через перевал всё это и помогло. Он служил пулеметчиком, вторым номером, именно второй номер нес на себе станину станкового пулемета, очень тяжелую часть оружия. И ничего – донес.
Как-то раз отец опять после какого-то фильма вспомнил: как страшно убивать человека, в целом как страшно идти в штыковую атаку (а ведь ходил не раз, видимо), люди друг против друга, глаза в глаза. Не любил японцев… Называл самураями. А китайцы друзья. Хотел по боевым местам съездить, например, в Чань-Чунь, но не успел, не дожил до свободного проезда в Китай.
Когда в фильмах о войне стали показывать про «Смерш», то, оказалось, наш дед служил именно в этой фронтовой разведке, после перехода через Хинган. Служил в городах Китая: Харбин, Чань-Чунь и др. Сохранились фотографии того времени, на которых отец со своими однополчанами запечатлен в городах. Стоят на фото бравые молодые парни, втроем, вчетвером: руки за ремнем, пилотки вбок, позируют на камеру. А сзади фон города, иногда прямо вывеска: «Чань-Чунь». Или это чудеса фотографа? Но фото шикарные, впечатляющие. На одном из них мой отец «в образе»: костюмчик, шляпа набок и трубка такая интересная!
А вот как он вспоминал про захват японского шпиона. Советские солдаты патрулировали по городу. Подбегает местный житель, значит китаец, и говорит, что в соседнем доме скрывается японец. Дома у них тогда были в основном каменные, построенные по типу наших хрущевок, четырех-, пятиэтажные. Патруль во главе с командиром подбегают к дому, заходят, как в кино показывают: один за дверью, двое входят с ружьями по очереди, смотрят влево, вправо, потом вперед идут. И вот он рассказывает, говорит, у японцев в квартирах пустота: заходишь, пустая комната, одни циновки на полу. Начинаешь стены простукивать, находишь и открываешь, а в стенах ниши, в которых и шпионы прятались, и все вещи хранились. Женщины кричат, не говорят, кто у них прячется, но находили. Вот так.
Долго служил на Черной речке близ Хабаровска. Там была охранная служба, кого или что охраняли, не говорил, но рядом была граница с Китаем. Рассказывал, что еды было тогда мало. Поэтому иногда добывали картошку и варили на костре, пока дежурили. Очень не любил чумизу, называл ужасной едой этот вид китайского риса. Да и все эти крупы, типа перловки.
Сохранился песенник деда. Странно, но солдаты на службе, оказывается становятся очень сентиментальными, записывают песни, сопровождают их рисунками. Хранил песенник после службы, сберег, не потерял, а ведь мог: работал в разных местах, было этих мест немало, но везде возил с собой. Переписывал песни у друзей, некоторые адресованы им, однополчанам, девушки тогда у него не было. Да и женился он поздно, в 30 лет. Служил 6 лет, потом понял, надо учиться, окончил лесной техникум, стал работать директором лесхоза. И только после создал семью с моей мамой, встретив ее в лесхозе, топящей печь. Молодая 19-летняя девушка навсегда завоевала его сердце. Мечтал о большой семье, думал родить десять детей, а получилась я одна. Очень тяжело пережили мои родители смерть моей старшей сестры (умерла в младенчестве, до года) в городе Верхоянске. В этом городе они планировали остаться жить, но не смогли. Был однолюбом, после смерти мамы даже и не думал о других женщинах. На пенсии помогал, воспитывал внуков, души в них не чаял.
С 70-х годов, когда стали отмечать 9 мая, мы уже жили в городе, поэтому этот день стал очень важным для нас: не только отец был участником войны, но и его старший брат, Никифор Никифорович, участвовал в Отечественной войне с 1942 года по 1945, завершил войну в Кёнигсберге лейтенантом. Да и вся жизнь старшего брата казалась необычной нам: воевал, учительствовал, женился на русской. Многие родственники наши может и сейчас думают, что Никифор привез жену после войны. Не совсем так, привез да, из города Иванова где-то в 1953-54 годах. Встретил и женился на сироте. Тетя Роза осиротела во время войны, была маленькой, в 2 года попала в детдом, ничего не помнила о родных, кроме одного: какой-то мужчина, возможно, отец, подкидывает ее вверх, потом она задевает его блестящую пуговицу, как у военных бывает. Может в Белоруссии это было, тетя Роза была беленькой, голубоглазой, светлой славянкой с бело-русыми волосами. В детдоме появилась как беленький цветочек, вот назвали ее Розой. Вот я думаю потом, вполне вероятно, у дяди идеал такой женской красоты сформировался во время войны, он потом неоднократно на семейных застольях поучал молодых парней, вот таких надо любить: голубооких, светлых девушек, чтобы коса была до полу. Такая коса долго была и у тети Розы, помню ее массажную расческу (у нас таких никогда не было), и как она расчесывается.
Про дядю также можно сказать, что участие в войне наложило нестираемый отпечаток и на характер, и на образ жизни, и на привычки. Он был учителем в коррекционной школе, учил глухонемых детей, имел очень спокойный характер, всегда был флегматичен, ироничен, вежлив. Входил в Совет ветеранов-учителей в городе, много ходил по школам, рассказывал о войне. Помню, также переживал, что не очень хорошо владеет письменным русским языком. Наверно, мог бы учиться в университете, но грамматические ошибки одолевали его, при наличии прекрасного каллиграфического почерка. Он радовался, как и мой отец, когда я закончила с красным дипломом русское отделение, подарил, помню, мне первые золотые сережки. Воспоминания его о войне я записала с его слов, они хранятся у нас. А в 70-х годах мы ходили обязательно на парад: отец и дядя шли в строю ветеранов, мы с мамой и тетей Розой в зрителях на площади Ленина. Это потом шествия стали уходить на берег к площади Победы, а тогда парад проходил по проспекту Ленина, а мы жили рядом, и мама всегда с радостью выходила смотреть парад. После все мы шли к нам домой отмечать праздник, заранее за день готовились к этому. 9 мая в кругу нашей семьи всегда принято поднять рюмку «За Победу!», «За Сталина!». Отмечу, среди фронтовиков этот тост был всегда, даже когда началось всё с этими разоблачениями. Они, Победители, никогда плохо о Сталине не говорили. И я почему-то всегда верила и верю им…