Онилова Нина Андреевна родилась в 1921 году в украинском селе Новониколаевке на Одесщине. В одиннадцать лет осталась сиротой. Переехала в Одессу к сестре, там еще подростком стала работать на трикотажной фабрике «Друзья детей» и одновременно поступила в вечернюю школу. По заданию комсомольской организации она создала несколько кружков по изучению военного дела. Сама же записалась в пулеметный. Очень уж пленил ее в кинофильме «Чапаев» образ Анки-пулеметчицы. Занималась усердно. В разборке и сборке пулемета, в стрельбе не уступала ребятам. Правда, кое-кто из них подсмеивался, дескать, на настоящей войне тебе с такой машинкой не совладать. Нина не обращала внимания на подобные шутки...
В первые же военные дни Нина с подругами пошла в военкомат. В армию их сразу не взяли. Но девушки были из настойчивых и 4 августа 1941 года надели солдатские гимнастерки. Нина попала в Чапаевскую дивизию, в ту самую, в составе которой сражалась в годы Гражданской войны легендарная Анка. Сражение за Одессу разгоралось. Обстановка для наших войск становилась все тяжелей. Чапаевцы вели непрерывные изнуряющие бои. Так под Одессой началась фронтовая жизнь девятнадцатилетней Нины Ониловой. 
От боя к бою крепло мастерство пулеметчицы, закалялся характер, воспитывались мужество и смелость. Под Одессой ее расчет прославился выдержкой, бесстрашием. Таким был боевой почерк пулеметчицы Ониловой: подпустить врага как можно ближе и бить, бить наверняка! Под Одессой Нину ранило, но 11 ноября 1941 года она вновь вернулась в родную дивизию, которая теперь воевала уже под Севастополем.
Утром 14 ноября противник атаковал позиции Разинского полка. При поддержке сильного артиллерийского огня два батальона пехоты в сопровождении танков атаковали участок первой стрелковой роты. Первыми встретили врага артиллеристы. Но, несмотря на потери, фашисты приближались. Когда «заговорил» пулемет Ониловой, цепь противника залегла. Тут же вокруг окопа заухали разрывы вражеских мин — фашисты пристреливались по пулемету. Окоп Нины закрыла пелена пыли и гари. А когда артобстрел поутих и ветер отнес поднятую снарядами пыль в сторону, фашисты снова пошли в атаку. И вновь неторопливая дробь пулемета влилась в шум боя, прижимая гитлеровцев к земле. В пылу боя Нина не заметила, как к окопу приблизился танк. За пулеметом она была одна. Мироненко, второй номер, заменил погибшего товарища и вел огонь из ручного пулемета. Противотанковых гранат и связок у Нины не было. Схватила бутылки с зажигательной смесью и одну за другой бросила в танк. Танк загорелся. Перед окопом поднялась завеса черного дыма. Когда дым отнесло ветром, Нина увидела фашистов. Они шли во весь рост — видно, были уверены, что пулеметчик погиб. Онилова вновь открыла огонь. Перед щитком разорвалась граната. Нина была контужена, но снова прильнула к пулемету.
Наконец, бой затих. Фашисты откатывались на исходные позиции. Вокруг окопа Ониловой лежали десятки убитых. Недалеко догорал вражеский танк... Получая за боевые подвиги награду — орден Красного Знамени, Нина сказала всего несколько слов: "Я не умею говорить речи, но с фашистами я умею разговаривать языком моего пулемета".
В самые напряженные дни защиты Севастополя Нина была смертельно ранена. Когда она умирала в подземном севастопольском госпитале один за другим шли звонки из батальонов, полков и дивизий. Всех волновала ее судьба. Пришел проститься с ней командующий армией генерал И.Е. Петров. Стоя у постели, склонив голову, часто снимая пенсне он сказал: «Ну, дочка, повоевала ты славно, спасибо тебе от всей армии, от всего нашего народа... Весь Севастополь знает тебя. Вся страна тоже будет знать...» И страна узнала о подвигах легендарной пулеметчицы.
Она умерла в ночь с 7 на 8 марта 1942 года. Умерла от тяжелых ран, сохраняя поразительное спокойствие и выдержку. Похоронена Нина Онилова в Севастополе на Кладбище коммунаров. Родина посмертно отметила ее высшей наградой — Золотой Звездой Героя. Имя Нины Андреевны Ониловой высечено на плите Мемориала героическим защитникам Севастополя в 1941-1942 годах. В ее честь названы городская трикотажная фабрика и улица нашего города-героя.

«Смерть Нины Ониловой». Автор: Александр ХАМАДАН
(А. Хамадан, участник антифашистского подполья в оккупированном Севастополе, погиб 29 мая 1943 г.)
В течение 21 июня на Севастопольском участке фронта наши войска отбивали неоднократные и ожесточенные атаки немецко-фашистских войск. Противнику ценой огромных жертв удалось вклиниться в нашу оборону. /Из сообщения Совинформбюро 21 июня 1942 г./
Мы ехали сперва вдоль Черной речки, справа от себя имея в виду Инкерманский монастырь. Потом пересекли речку в нескольких местах, где она, извиваясь, преграждала нам путь. Долиной пробирались к широкой каменистой горе. Вершина горы напоминала раскрытую львиную пасть, зияющую, страшную. Выбитые в горном камне ступени ведут в эту пасть. Там поместился КП чапаевцев. Нас встретил полковник Гросман - хмурый, опечаленный. Вниз, в долину, пошли вместе. Гросман долго молчал. И, только подойдя к машине, тихим, дрожащим голосом сказал:
- Вчера была смертельно ранена наша Анка - Нина Онилова.
Губы его подпрыгивали: так мог говорить отец о своей дочери.
- Звонил сейчас в медсанбат. Ответили, что надежды нет.
Жестокий удар. Эту боль чувствуешь, как острие ножа, вонзившегося в грудь. Нина Онилова смертельно ранена! Живая, смеющаяся девушка, певунья. Смерть и Онилова! Могло ли когда-нибудь раньше прийти в голову такое сопоставление? Всегда все знаменитые "сто случаев смерти" щадили ее. И вот теперь один из этих злосчастных ста случаев подстерег, сразил насмерть Нину. Нет надежд.
Аркадия не надо было торопить. Услышав о смертельном ранении Ониловой, он вел машину на максимальной скорости, на пределе. Стремительно несся мимо прыгающих в стороны регулировщиков, отчаянно проскальзывал между грузовиками. Через несколько минут автомобиль свернул с шоссе и покатил вниз, в инкерманские штольни. У входа в гигантскую горную пещеру стояла группа военных врачей, профессора. Начсандив Борис Варшавский грустно повел плечами. Мы поняли его без слов. Он проводил нас.
Она лежала в каменной пещере с высоким потолком. Мягкий свет излучала электрическая лампа, окутанная марлей. В ногах сидела медсестра. Глаза Нины Ониловой были закрыты. Лицо бело как простыня. Она не двигалась, не стонала. Казалось, что она уже умерла. Но она была жива. Жизнь еще теплилась в ней, еще боролась со смертью.
- Иногда она открывает глаза, - прошептал Варшавский. - Скажет два-три слова и опять впадает в забытье. Делаем все, что может сделать медицина. Но слишком много ран, много крови она потеряла. Только чудо спасет ее. Но... Он так беспомощно произнес это "но"! 
Нина Онилова угасала молча. Она открыла глаза, посмотрела на нас и не узнала. Перевела взгляд на свет лампочки и долго смотрела не мигая. Варшавский рывком снял с лампочки марлю. Яркий свет брызнул в глаза ей. Но она не отвела взгляда. Казалось, она еще пристальнее стала всматриваться в этот свет, точно старалась запомнить его яркость. Варшавский прикрыл лампочку марлей. Онилова опустила веки и тотчас же подняла их. Варшавский наклонился к ее уху и спросил:
- Вы хотите сказать что-нибудь? 
Онилова снова посмотрела на лампочку.
- Вам мешает свет? Она опустила веки, и голова ее чуть заметно качнулась в сторону. Мы поняли, что нет, не мешает.
- Вам нужно что-нибудь?
Она все еще смотрела на лампу. И только теперь мы заметили на столике возле лампы сверток. Варшавский взял его в руки. Онилова улыбнулась и прошептала что-то неслышное. Мы развернули сверток. В нем лежала книжка Л. Толстого "Севастопольские рассказы", ученическая тетрадь, пачки писем, адресованных Нине Ониловой из различных городов, вырезки из фронтовых газет, в которых описывались ее подвиги. Мы развернули тетрадь. Первые страницы ее были исписаны рукой Ониловой. Торопливые, неразборчивые строчки Полностью записан текст боевой песни приморцев: "Раскинулось море широко у крымских родных берегов". На другой страничке было недописанное письмо: "Настоящей Анке-пулеметчице из Чапаевской дивизии, которую я видела в кинокартине "Чапаев".…
Нина Онилова закрыла глаза. Мы вышли из палаты. В кабинете начсандива можно было спокойно рассмотреть записи Ониловой. Она, очевидно, внимательно прочла книгу Толстого о Севастополе: многие слова и строки были подчеркнуты карандашом, на полях книжки стояли восклицательные знаки, кое-где слова: "Правильно!", "Как это верно!", "И у меня было такое же чувство!", "Не надо думать о смерти, тогда очень легко бороться. Надо понять, зачем ты жертвуешь своей жизнью. Если для красоты подвига и славы - это очень плохо. Только тот подвиг красив, который совершается во имя народа и Родины. Думай о том, что борешься за свою жизнь, за свою страну, - и тебе будет очень легко. Подвиг и слава сами придут к тебе". Эти торопливые надписи соответствовали строкам Толстого о переживаниях героев первой обороны Севастополя в 1854 -1855 годах. Тетрадь начиналась словами Л. Толстого: 
"Не может быть, чтобы при мысли, что и вы в Севастополе, но проникло в душу вашу чувство какого-то мужества, гордости и чтобы кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах". И здесь же, на той же странице, был написан Ониловой ответ: "Да! И кровь стала быстротекучей, и душа наполнена высоким волнением, а на лице яркая краска гордости и достоинства. Это наш, родной советский город - Севастополь. Без малого сто лет тому назад потряс он мир своей боевой доблестью, украсил себя величавой, немеркнущей славой!
Слава русского народа - Севастополь! Храбрость русского народа - Севастополь! Севастополь - это характер русского советского человека, стиль его души. Советский Севастополь - это героическая и прекрасная поэма Великой Отечественной войны. Когда говоришь о нем, не хватает ни слов, ни воздуха для дыхания. Сюда бы Льва Толстого. Только такие русские львы и могли бы все понять. Понять и обуздать, одолеть, осилить эту бездну бурных человеческих страстей, пламенную ярость, ледяную ненависть, мужество и героизм, доблесть под градом бомб и снарядов, доблесть в вихре пуль и неистовом лязге танков. Он придет, новый наш Лев Толстой, и трижды прославит тебя, любимый, незабываемый, вечный наш Севастополь".
Так могла отвечать гениальному русскому писателю только подлинная, не знающая ни страха, ни упрека, благородная патриотка.
Дальше следовала другая выписка слов Толстого: "Главное, отрадное убеждение, которое вы вынесли, это убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу русского народа". "Корнилов, объезжая войска, говорил: "Умрем, ребята, а не отдадим Севастополя", и наши русские, не способные к фразерству, отвечали: "Умрем. Ура!" - только теперь рассказы про эти времена перестали быть для нас прекрасным историческим преданием, но сделались достоверностью фактом. Вы ясно поймете, вообразите себе тех людей которых вы сейчас видели, теми героями, которые в те тяжелые времена не упали, а возвышались духом и с наслаждением готовились к смерти, не за город, а за Родину".
В конце тетради - недописанное письмо, адресованное героине кинофильма "Чапаев":
 "Настоящей Анке-пулеметчице из Чапаевской дивизии которую я видела в кинокартине "Чапаев". Я не знакома вам, товарищ, и вы меня извините за это письмо. Но с самого начала войны я хотела написать вам и познакомиться Я знаю, что вы не та Анка, не настоящая, чапаевская пулеметчица. Но вы играли, как настоящая, и я вам всегда завидовала. Я мечтала стать пулеметчицей и так же храбро сражаться. Когда случилась война, я была уже готова, сдала на отлично" пулеметное дело. Я попала - какое это было счастье для меня! - в Чапаевскую дивизию, ту самую, настоящую. Я со своим пулеметом защищала Одессу, а теперь защищаю Севастополь. С виду я, конечно, очень слабая маленькая, худая. Но я вам скажу правду: у меня ни разу не дрогнула рука. Первое время я еще боялась. А потом все прошло... (несколько неразборчивых слов). Когда защищаешь дорогую, родную землю и свою семью (у меня нет родной семьи-и поэтому весь народ-моя семья), тогда делаешься очень храброй и не понимаешь, что такое трусость. Я вам хочу подробно написать о своей жизни и о том, как вместе с чапаевцами борюсь против фашистских. .."

Письмо это осталось недописанным.
Вбежал Варшавский и сказал, что Онилову решили перевезти в другой госпиталь: там испытают еще одно средство спасения.За жизнь этой славной девушки шла упорная, ожесточенная борьба. Из батальонов, полков и дивизий звонили каждые пятьдесят минут. Всех беспокоила, волновала судьба героической пулеметчицы. Ответы были неутешительные. Медсестра Лида, дежурившая у телефона в отчаянии сказала:
- Я не могу больше отвечать на эти звонки! Люди хотят услышать, что ей легче, а я должна огорчать их, говорить, что Нине все хуже и хуже.
Поздно  ночью   крупнейший  специалист, профессор Кофман, дрожащим голосом сказал:
- Все средства испробованы. Больше ничем помочь нельзя. Она продержится еще несколько часов.
Потом нам сообщили просьбу Нины Ониловой. Очнувшись от забытья, она сказала:
- Я знаю, что умираю, и скажите всем, чтобы не утешали меня и не говорили неправду.
В госпитальной палате, склонившись над постелью Ониловой, стоял командующий. Голова его подергивалась, но на лице была ласковая отеческая улыбка. Он смотрел Ониловой прямо в глаза, и она отвечала ему таким же пристальным взглядом. Генерал тяжело опустился на стул, положил руку на лоб Ониловой, погладил ее волосы. Тень благодарной улыбки легла на ее губы.
- Ну, дочка, повоевала ты славно, - сказал он чуть хрипловатым голосом. - Спасибо тебе от всей армии, от всего нашего народа. Ты хорошо, дочка, храбро сражалась...
Голова боевого генерала склонилась к груди. Сдерживая нахлынувшие чувства, он быстрым движением руки достал платок и вытер стекла пенсне. Все это продолжалось какое-то мгновение. Он говорил негромко, наклонившись к самому лицу Ониловой:
- Ты хорошо защищала Одессу. Помнишь лесные посадки, поселок Дальник, холмы? ..
На губах Ониловой теплилась улыбка. Она широко раскрыла глаза и молча не мигая смотрела в лицо командующего.
- Весь Севастополь знает тебя. Вся страна будет теперь знать тебя. Спасибо тебе, дочка.
Генерал поцеловал ее в губы. Он снова положил руку на ее лоб. Нина Онилова закрыла глаза, ясная улыбка шевельнула ее губы и застыла навсегда.
В палате вдоль стен стояли пришедшие проститься с "чапаевской Анкой" боевые командиры-приморцы. С мокрыми глазами они подходили к постели Ониловой и целовали ее, своего верного и бесстрашного боевого соратника.