Федор
Васильевич
ПОДЕЛИТЬСЯ СТРАНИЦЕЙ
История солдата
Мой дед не любил рассказывать про войну - рассказывал только когда дома собирались гости и очень его просили. Я тогда был мал, чтоб что-то запомнить. Поэтому уже в более позднем возрасте удалось восстановить из разных писем следующее:
Воспоминания Новикова Фёдора Васильевича:
«Я, Новиков Фёдор Васильевич, родился 29-го ноября 1918 года в деревне Щербинино Приволжского района Ивановской области. Призван в Советскую армию 1-го декабря 1939 года Середским РВК Ивановской области и направлен к месту службы в г.Одесса в 351 стрелковый полк 15-й Сивашской дивизии. Впоследствии 351 стрелковый полк переименован в 47-й мотострелковый полк. В 1940 году после занятия нашими войсками Бессарабии и до начала войны 22 июня 1941 года полк был расквартирован в крепости города Бендеры…»
«…Война для меня началась в 2 часа ночи 22 июня. Я тогда в звании сержанта командовал взводом зенитных пулемётов. На рассвете нам сообщили, что границу нарушило звено немецких самолётов, а наш полк размещался недалеко от румынской границы. Мы поняли – началась война. В девять утра налёт повторился. Силами зенитной обороны мы сбили один немецкий самолёт и заняли оборону по реке Прут…»
«..Двенадцать дней в непрерывных боях мы удерживали государственную границу, но вынуждены отойти, т.к. враг продвинулся по нашему правому флангу до Каменец-Подольска и Винницы и грозил нам ударить с тыла. Горько было оставлять наши сёла и города, скорбно смотрели на нас женщины, остававшиеся на территории, занимаемой врагом. Враг превосходил нас по численности вдвое, по технике втрое, но не смял нас фашист! Героически защищал свою священную землю каждый боец. Один за другим отдавали жизнь красноармейцы во имя Родины, во имя жизни на земле.
Имея громадное преимущество в людях и технике, немцам удалось 2-го августа завершить окружение наших войск в районе города Умань. Заняв круговую оборону, которая с каждым днём становилась уже, мы наносили ощутимые удары по противнику. Но кончались снаряды, патроны. Основным оружием стал штык. Четверо суток питались ягодами черешни. Погиб командир роты и мне пришлось, уже в окружении, принять командование ротой. При очередном авианалёте фашистов, бомба разорвалась рядом с нашими пулемётами. Бóльшая часть бойцов была ранена или контужена, контужен был и я. 6-го августа расстреляны последние патроны, защищаться было нечем и только крепкая солдатская закалка и вера в победу сдерживали натиск превосходящего противника…»
«Меня немцы схватили в пшенице, когда я тащил раненого командира отделения через их линию обороны в ближайшее село. В этот же вечер я оказался в известной своими зверствами Уманской яме, где погибло очень много наших людей. Люди умирали от голода и жажды, т.к. немцы в течении семи дней нас не кормили…»
«На месте птицефермы и глиняного карьера кирпичного завода размещался концлагерь "Уманская Яма". Глубина карьера достигала 10 м, площадь превышала 300 кв.м. На территории ямы никаких сооружений не было - пленные целыми днями изнемогали под жгучим солнцем на голой земле. Лишь для тяжелораненых использовалось накрытие, где раньше сушили кирпич. За все время здесь побывали более 75 тысяч пленных. От голода, ран и болезней каждые сутки погибало около 100 человек.
По данным немецкого командования 14 августа 1941 года в Уманском лагере находилось 50 000 советских военнопленных.»
«Ненависть к врагу соединенная с жаждой мщения помогла мне на седьмой день, под усиленным конвоем немцев, выбраться из этой страшной ямы смерти, а через два часа я уже был под защитой кукурузы и подсолнухов, убежав от конвоя. Очевидно, в бросок при побеге от немцев мною были вложены последние силы. Отбежав метров двести от дороги по кукурузе и подсолнухам, я упал без памяти. Очнулся весь мокрый от прошедшего дождя, но двигаться дальше не мог – не было сил. Нашёл меня колхозник Пилявский Григорий Яковлевич, поднял и привёл в свою хату в село Плоское Володарского района Киевской области.
Три месяца всей семьёй выхаживали они меня от истощения и контузии…»
«С наступлением тёплых дней собрал группу из пяти человек, двинулись на восток попытать счастья перейти линию фронта или встретить группу партизан.»
«Радостно вспоминать, как оберегали нас, идущих к линии фронта местные жители. Всегда накормят, напоят, расскажут маршрут, где нет немцев и полицаев. Но чем ближе был фронт, тем больше было и тех, и других…»
«В Черниговской области наши мнения разошлись. Трое двинулись на юг, а мы с Хомутовым Николаем пошли на север в направлении Брянских лесов, где уже создавались партизанские отряды. На станции Злынка нас предупредили, что в населённом пункте большой отряд полицаев, и мы решили идти по одному - параллельными улицами. На углу одной из улиц мне неожиданно встретился патруль из 3-х человек. Потребовали документы, которых у меня не было. Меня отвели в полицейский участок, а через день передали немецкому коменданту. Немецкий комендант на второй день отправил меня в город Новозыбков в районную комендатуру. После допроса посадили в Новозыбковскую тюрьму. Через месяц из тюрьмы отправили в Минский лагерь, а в конце марта 1942 г. перевезли в лагерь недалеко от города Барановичи. Этот лагерь, как после выяснилось, был карантинным перед отправкой в Германию.»
«В Германию наш эшелон прибыл в первых числах мая 1942 года. Лагерь расположен в шети километрах от города Мюльберг (на Эльбе) и именовался Stammlager IV «B», где я пробыл до июня месяца 1944 года. Работал в лагере печником и каменщиком…»
«…Первая попытка побега из лагеря в 1943 году окончилась неудачей…»
«В июне 1944 г. меня отправили в крепость (название не помню), которая находится на противоположном берегу реки города Гримма, где я работал каменщиком и штукатуром по ремонту стен. В следствии плохого питания я объявил голодовку и на третий день был отправлен на бумажную фабрику, расположенную в районе г.Гримма.»
«В конце марта 1945 года мы перепилили в одном из окон решётки и бежали 17 человек.
Советскую Армию я встретил в районе Торгау, т.е. в конце войны, был зачислен снова в армию. Демобилизовался в мае месяце 1946 года.»
«Вера в правое дело, вера в победу над фашизмом все четыре года войны вселяли в нас, бойцов, вступивших в схватку с сильным и коварным противником, силу и мужество преодолеть все невзгоды и лишения, и снова, и снова вставать в ряды борцов».
Воспоминания
однополчанин Сысоев Василий Иванович (из письма 14.04.1983г)
«Я не знаю, помнишь ли ты тот день, когда мы вдвоём с тобою последними отходили из какого-то села. Наши машины отправили немного раньше вместе с расчётами, а мы отходили потом, вдвоём пересекали чистое поле, и как немцы вели по этому полю и нам сильнейший артогонь, как мы ныряли по воронкам, как в одной из воронок отсекло осколком снаряда ложе твоей винтовки, и ты вынужден был бросить искорёженный остаток ствола. Потом мы увидели, как двое несли в плащпалатке израненное тело старшего лейтенанта -артиллериста и поспешили к ним на помощь. Как сейчас помню этого старшего лейтенанта. Вылившаяся из него кровь уже успела свернуться и превратиться в жидкий студень и доходила ему до рубашки, закрывая всю седалищную часть тела. Мы взялись за 4 конца палатки (нас стало 4 человека) и бегом понесли этого артиллериста. Всю дорогу он мужественно переносил все страдания и только повторял: «Братушечки, не бросайте…». И мы несли его, а немцы беспрерывно вели артогонь и снаряды то и дело рвались вокруг нас. Но всё обошлось, мы добежали до опушки леса и сдали старшего лейтенанта санитарной телеге. Его уложили на голые доски и медицинская сестра тронула лошадей. Телега понеслась, а в моём сердце до сих пор отзывается та тряска и грохот от тела раненого по голым доскам. Такова была наша санитарная служба в те далёкие, полные трагизма, дни.
Мы с тобой вошли в тень деревьев и увидели, как на его опушке, тут же, собралась большая группа наших старших офицеров, начиная с командиров полков и дивизий, и все они, перекрикивая друг друга, отстаивали свои варианты обороны: одни кричали, что надо немедленно занимать оборону, другие кричали, что надо немедленно отходить и оторваться от немцев хотя бы на расстояние пушечного выстрела и там собрать разрозненные части, приведя их в порядок, занять настоящую оборону. Там были разные варианты, и каждый из них был по-своему прав. Потом нас заметили, к нам подошёл старший командир и приказал немедленно уйти от этого их бурного «собрания». И мы ушли в лес, потом добрались до села Подвысокого, на опушке которого нас встретил заградотряд, задержали и учинили допрос: где наше оружие. Надо сказать теперь, что нам тогда здорово повезло, нам поверили, что у меня оружия, как у первого номера, не было, кроме пулемёта, а у тебя разорвало винтовку. А могло быть и хуже. Ведь шла война не на жизнь, а на смерть и там некогда было разбираться. Короче, нас отпустили и мы вскоре нашли свои машины и своих людей, соединились с ними. Это тоже было чудо – найти иголку в стоге сена. А наша рота ПВО в этой сумятице воинских частей была не больше иголки. И мы безошибочно вышли на неё. Но это уже другая сторона и другой рассказ.
Я не знаю, помнишь ли ты, что когда мы начинали в тот день свой последний отход, немцы были от нас уже в 50-70 м. Они шли в своих серых френчах с закаченными рукавами, простреливая из автоматов всё впереди лежащее пространство, а мы с тобою настойчиво уговаривали старшего лейтенанта, командира роты, Айвазяна, отходить вместе с нами, так как это был последний шанс. Айвазян стоял, прижавшись к торцу хаты и настойчиво приказывал нам: немедленно отходить. Этот приказ он повторил несколько раз, и мы с тобой побежали…»
«… В районе Подвысокого меня дважды ранило и контузило, и кто-то из ребят перебросил меня в Подвысоцкий госпиталь, если можно так его назвать. Я был без сознания, а когда пришёл в себя, увидел, что лежу во дворе школы (?) под сценой. Одежда в спёкшейся крови, которая почти вся вышла из тела. А вскоре в село ворвались и немцы. И ребята снова спасли меня. Они выхватили из этого «госпиталя» и увели в колонну военнопленных наших бойцов. А вели меня Саша Чижов, был такой молчаливый и замкнутый парень из нашего отделения, и ещё один боец с севера, то ли Архипов, то ли ещё кто-то, другая фамилия, кажется не Архипов, а вспомнить не могу. По дороге к нам присоединился Исагулов Жора (Гоги) и он тоже, подменяя ребят, буквально тащил меня эти два перехода (кажется два) до Уманской ямы. Сколько тут было трагических моментов!
В одном селе нас гнали по насыпи возле пруда. На насыпи был вырыт колодец и местные жители крестьянки, набирая вёдра воды журавлём, врывались в колонну и поили наших бойцов, умиравших от жажды. Немцы били их и нас прикладами, но они героически делали своё доброе дело. Так вот, в этот самый момент Исагулов к ведру с водой, чтобы зачерпнув, напоить меня. Он успел передать мне кружку с водой, как немец проколол его штыком ниже ягодицы, в бедро, насквозь и кровь хлынула ручьём. Я достал из грудного кармана свои носовые платки, и ребята перевязали ими рану. Ну разве этими средствами остановишь кровь, да ещё на ходу? И Жора хромая, отстал и затерялся на дорогах этого нашего несчастья…»
