Папу я помню веселым человеком и довольно скромным. В детстве он любил со мной и моим братом гулять и играть. Как будто он не доиграл в своем детстве. Летом на байдарках, зимой на лыжах и коньках. Именно он приучил меня к катку, лыжам, походам. Благодаря родителям я каждый год в детстве ездила в Карелию. Мы побывали в Мурманске, Архангельске, на Кольском полуострове и многих других местах. В походах, когда была плохая погода, он снимал куртку размахивал над собой ею, делая вид, что разгоняет тучи. А мы дети прыгали рядом и смеялись.
Папа мало рассказывал о войне. Вот несколько его воспоминаний: один раз за ним ехал танк и это было страшно, но ему удалось убежать и скрыться в лесу. Еще один случай. Папа считал, что во время бомбежки более безопасно прятаться под танками. Но как-то раз, после бомбежки на месте танка оказалась рытвина и тогда его мнение изменилось.

Первые и серьезные испытания у него были на реке Северный Донец. Летом 1985 года Алексей ездил на Северный Донец в поход на байдарках, с надеждой вспомнить свою боевую молодость. На реке он пытался найти место переправы на правом берегу. Там солдаты должны были переправляться через реку при постоянном обстреле. В журнале «Турист» за август 1986 год, через год после его смерти, была опубликована статья В.Гукова «О Донче! Не мало те величия...» о том туристическом походе.
«В памятный для двадцатилетнего младшего лейтенанта Никитина день — 17 июля 1943 года, когда усилился запах пороховой гари, идущий от Прохоровки, где шло танковое сражение, был получен долгожданный приказ: «Вперед, через Донец!».
Началась наступательная операция. После мощной арт-подготовки, смешавшей вражеские траншеи с землей, саперы навели понтонную переправу. Штурмовые войска, в которые входил взвод Никитина, бросились на правый гористый берег. Свистели пули. Веерами вздымались минные разрывы. Падали солдаты. Вскакивали и снова — вперед! Советские войска форсировали Северный Донец, захватили плацдармы на правом берегу...
Пройдут десятилетия, и военные историки отдадут дань цене этих боев. Они назовут Донец «школой форсирования такой водной преграды, как Днепр» (который был преодолен с ходу и одновременно на 750-километров участке силами четырех фронтов).
...Через головы солдат с гулким басом проносились снаряды нашей тяжелой артиллерии. Однако гористый ландшафт не позволял вести прицельный обстрел»....

Хочется описать мне папу таким, каким я его помню. Когда я думаю о нем, то мне становится очень жаль, что он не дожил до рождения своих внуков. Мама говорила, что он играл с нами так, как будто в детстве не доиграл. Мама рассказывала, что папа поддерживал нас, когда мы прыгали на диване. А на ее замечания, что, мол диван сломается, папа в ритм прыганья скандировал:
-на то и ди-ван, что-бы на нем пры-гать.
Папа был всегда веселым и что-то придумывал. Когда мы ходили в поход, а в поход мы ходили каждый год летом, всем очень нравилось, когда папа снимал штормовку, размахивал ею над собой и смеялся говоря, что разгоняет тучи.
Как-то он с коллегой перебежали улицу не на переходе и их остановил милиционер. Тогда кто-то из них сообразил и ответил:
- I speak only Russian
Милиционер, разумеется, не понял, а решил, что они иностранцы и отпустил.
Папа был скромен и внутренне свободен. Чувствовалось, что их, его и братьев, дома не пороли, так как папа никогда не поднимал руку на Леню. Мне рассказывали наши друзья, что папа мечтал с семьей поехать в дом, который он мог получить в наследство, но он так его и не получил.
Легкий в общении папа был довольно скромным и не выставлял себя. К своим 29 годам, когда он сам стал отцом, он уже много пережил. В 7 лет была раскулачена его семья, потом бегство с родителями во Владивосток, потом в 11 лет арест и посадка отца, несколько голодных лет, в юности участие в войне. Он ценил мир и жизнь. И его радость жизни передавалась и нам. Он ко многому относился легко и поддерживал нас в наших усилиях и начинаниях.
Когда Лёне купили новый пистолет, и он вышел с ним во двор гулять, старшие мальчишки отобрали его, и Леня с поникшей головой вернулся домой. А папа сыронизировал - «первое столкновение с миром».
Папу я связываю в основном с природой: в лесу, в парке, в походе. Папа меня всегда учил как справится с трудностями – побороть страх, скатываясь с крутой высокой горки зимой или преодолевать холод. Он доверял мне, убеждал, что у меня все получится. Таскал меня в поход в горы в мои 7 лет, и я со всеми проходила перевалы.
При этом папа был довольно романтичен. Для плаванья на озерах все сшили себе паруса. И у нас на байдарке был алый парус, а не белый, как у всех наших друзей. Из своих командировок из Казахстана он привозил чемодан алых тюльпанов. Это были маленькие упругие дикие тюльпаны, цветущие весной в пустынях. Вся комната тогда наполнялась запахом свежести, запахом цветов, выросших на свободе.
Иногда у нас в походах были дни, когда мы не плыли, а просто отдыхали. Ходили рыбачить или за грибами и ягодами. Как-то раз, на такой стоянке отмечался день рождение Кати Фок. Стоянка была на красивом живописном лугу. Трава была шелковистая. На голубом небе висела серебристая луна. В Карелии ночи белые и луна хорошо видна. Катю все всячески поздравляли, дарили подарки. А мой папа вознес вверх руки и воскликнул:
-Мы дарим тебе эту луну, мы дарим тебе этот луг! - вспоминала это мама Кати, Татьяна Николаевна Т.

Прошел войну папа с армией из Украины, через Румынию, Венгрию в Австрию. На передовой ремонтировал арттехнику, за что получил медали и орден.
Я спрашивала у папы периодически о войне, но он особо ничего не хотел вспоминать. Папа подтвердил мне, что перед боем действительно их заставляли писать «Если я погибну, считайте меня коммунистом». Но, он так и не вступил в партию. Лёни он рассказал, что когда они вошли в Вену, то заходя во дворцы стреляли по зеркалам. Рассказывая это, потом он добавил,
- И зачем мы это делали? Уже не помню.
Но, я-то могу предположить – почему. Уровень агрессии солдат был на пределе, они прошли Европу и увидели много того, что вызывало желание мести. Это лагеря уничтожения, это сожжённые деревни с расстрелянным населением. Мой сын Ваня предположил, что в зеркалах они видели себя. Видели свои измененные и искаженные войной лица и им хотелось этот лик уничтожить.
Рассказывал он и о тяжелых моментах на фронте. Как-то, когда была бомбежка, он залез под танк, считая, что так сможет уцелеть, но вдруг увидел, что в стоящий рядом танк попал снаряд и после этого понял, что прятаться так не имеет смысла. Папа любил рассказывать, как в армии солдат учили маршировать. Им к ногам привязывали сено и солому. Говорили не правой-левой, а сено-солома. Многие на фронте были из деревень и знали разницу, в отличие от меня.

Примерно в 1963 году дома стали слушать на магнитофонах Окуджаву. У мамы на работе в Институте металлургии тогда выступил Окуджава. После этого одна из любимых пленок, сопровождающих мое детство, были именно песни с этого концерта. Окуджава написал несколько стихов, посвященных войне. Я бы сказала, что они были «никакие». Тогда, прошло 15 лет после победы. Папа кроме некоторых военных песен типа «На безымянной высоте», очень любил слушать и его песни. Как я понимаю, Окуджава тоже прошедший войну писал стихи о войне так, что моему папе они были близки. Они не были героические, они были проблемными и ставящие вопросы.

Уже на склоне лет, после пятидесяти папа стал больше интересоваться, как и многие, своей военной юностью. Он стал ездить на встречи однополчан. Несколько раз я ездила с ним. Вероятно, ему хотелось посмотреть на тех, кто воевал с ним на одном фронте. Из близких знакомых он там никого не встречал, но зато встречал знакомые знамена и тех, кто вместе с ним воевал тогда. Думаю, что он всматривался в лица однополчан. А вдруг будет кто-то знакомый. Иногда я ездила с папой на такие встречи. Мне было важно присутствовать на них. Посмотреть на них, увидеть, как переживают себя эти люди, коснуться хоть так отголоска войны.
Те, которые прошли с ним от Белгорода, через Венгрию в Вену. Один раз, их встреча Украинского фронта, проходила на одной из аллей парка Измайлово. Ветеранов было не много. Кто-то приехал из других регионов. Я там фотографировала папу с теми, кто стоял рядом с ним. Один однополчанин стоял в форме, и попросил меня сфотографировать и его. Как потом оказалось, это был азербайджанец, живший в Грузии. Мы с ним разговорились, и я обещала послать фотографии. Звали его Ждангир Ахмедович. В 1984 году я ездила в Грузию и тогда решила заехать к нему и завезти фотографии. Жил Джангир Ахмедович в небольшом поселке. Ехала я туда на автобусе и пыталась понять, где же он живет – расспрашивала у пассажиров. Помню весь автобус оживился, чтобы понять куда и к кому я еду. А когда поняли, смеялись, что сегодня у Джангира будет праздник, будет принимать гостя. Когда же я пришла к Джангиру и вошла во двор, его теща ушла. На мой вопрос почему? Он объяснил, что она мусульманка и решила уйти, подумав, что вдруг гость – мужчина. Он и его жена тогда угощали меня чачей. Но это была такая-же гадость, что и водка.

Война не прошла бесследно. Скопившуюся агрессию папа после войны выпускал через охоту. Но в моем детстве папа уже не охотился, а скорее демонстрировал мне своим поведением гуманность. Как-то родители купили карпа в магазине и выпустили его в ванну. Он там плавал и, когда они решили его вытащить и сварить, мне стало его ужасно жалко. И я стала просить оставить его в живых. И как мне сейчас странно, родители меня послушались, решив не ожесточать мое сердце. И мы с папой в ведре отнесли его в парк и выпустили в пруд. Папа вообще ощущал себя частью природы. В походах он был очень гармоничен с природой. В любом месте леса он без труда ориентировался. Все что надо, он мог сделать из подручных материалов – палок, веревок и т.д. У дедушки в Обнинске была машина, записанная на папу. И он там возил дедушку и бабушку, иногда я ездила с ними. Мы ездили по окрестностям Обнинска. Заезжали на поля пшеницы, где среди колосьев голубели васильки и ромашки. Чудесные получались букеты. Когда дедушка и бабушка уехали из Обнинска, папа от машины отказался, говоря, что «машина для задницы». И ходил он в лес всю свою жизнь, как человек не мыслящий жить без природы. И если он и ловил рыбу в походах, то это скорее было как взаимодействие с природой.

После войны, в 1945 году, папу послали в Персию. А там они, солдаты, читали, в газете «Правда», что советских войск в Персии нет. Это была обычная история – не писать правды. В Персии он еще пробыл год, после чего поступил на 2 курс Университета в Москве, так как до войны он окончил 1 курс физфака Томского института и забрали его со 2 курса. И вот в МГУ началась новая жизнь. На занятиях бывшие фронтовики часто ходили в гимнастерках, и преподаватели относились к ним более снисходительно. Некоторые мальчики эти гимнастерки специально одалживали у воевавших, идя на экзамены. Учились они еще тогда на Маховой. МГУ на Воробьевых горах только строился.
Студенты жили в общежитии на Стромынке. В этих корпусах на Яузе позже возник другой институт. Татьяна Николаевна жила с папой в одном общежитии. Она вспоминала, что в часовне в то время располагалась камера хранения, куда студенты складывали вещи, когда разъезжались на лето. В корпусах были кухни, но была и столовая. С ними учились студенты из разных стран соцлагеря (болгары, венгры, даже немцы). В то время в университете уже стали появляться студенты из Германии. Представляю себе как наши фронтовики, включаю и моего папу, относились к этим студентам. Думаю, что насторожено.
Как-то на праздник 7 ноября студенты собрались в одной комнате и решили праздновать. Они украсить эту комнату. У одних взяли абажур, у других телевизор и получился уют. Много пели, особенно всем нравилась песня «Дети разных народов», танцевали, хотя дело происходило просто в комнате общежития.
Зимой студенты ходили на круговой каток в Сокольники, потом стали ходить туда же на лыжах. 7 мая 50-го года университет организовывал поездку на теплоходах. Было 14 теплоходов. Присутствовали представители всех землячеств. Много пели и танцевали.
Татьяну Николаевну потом распределили, как и папу в почтовый ящик. Тогда началось уже противостояние между СССР и кап. странами. Стали создавать закрытые учреждения. Тогда папа попал вместе с тетей Таней Фок в одно учреждение, где они изобретали системы ПРО. Так они проработали много лет до смерти папы на одном предприятии. Как-то (возможно в студенчество или уже на работе) они приехали в Белоруссию и пошли гулять. Грибов было мало, и папа закричал:
- у меня здесь в Белоруссии мало грибов.
Татьяна Николаевна, когда вспоминала о папе все время радовалась и смеялась.
Папа всегда поддерживал нас в разных начинаниях. Он близко общался и с Леней. Леня был довольно креативен. Он все время что-то придумывал. Папа ему помогал делать разные недостающие игрушки для его игр. Это и пистолет скрепленной изолентой для игры в войну, это и шпага для игры в мушкетеры. Леня тогда непрерывно рисовал дерущихся мушкетеров и даже сделал из пластилина целый кусок древнего Парижа с домами и Собором парижской богоматери. Возможно, что папа помогал советом Лене и тогда, когда тот мастерил из дерева трубку мира для игры в индейцев. Тогда в кинотеатрах показывали много фильмов про индейцев. Леня пришил к рукавам куртки бахрому, сшил себе повязку на голову, которая охватывала длинные волосы. Но в тот момент своих длинных волос у него не было, и Леня купил парик с длинными волосами. В то время, когда в кинотеатрах шел «Фантомас». Лёня сделал себе из резинового бинта маску Фантомаса и покрасил ее в зеленый цвет. Сильным увлечением у Лени было вырезание головок из карандашей или небольших деревьев. Леня делал из дерева какие-то поделки, заливал их гипсом. Так получалась форма, в которую он потом заливал олово. Потом Леня с папой покрывали ее медью с помощью электролиза. Папа смастерил из банки из-под кофе приборчик для нанесения меди на металлы, используя медный купорос.
Папа хотел, чтобы Леня занимался фигурным катанием и хотел, чтобы пошел после 5 класса в физико-математическую вторую школу №2. Но на фигурном катании Лене не понравилось, и во 2 школу Леня походил, но потом бросил. Его интересовала биология, а не математика. И он чувствовал себя там неважно. Но хотя Леня от всего этого отказался, никто его не заставлял.
***
Папа не был пижоном, и внешняя оценка других была не важна для него. Он обычно одевался черти как. В походах он спокойно мог одеть потертый носок пяткой вверх. И это естественно – ведь портянки так и наматывают. Все время разной стороной. В резиновых сапогах я тоже иногда одевала, по совету папы, байковые портянки. Главное, чтобы ноге было комфортно. Мне тоже нравился в юности такой же стиль. Я могла одевать каракулевую шубу и вместе с ней старые туристские ботинки. Сейчас же так одеваться стало стильно. Хотя потом, с возрастом я как-то стала стараться одеваться не вызывающе. Как-то папе вручали награду в каком-то торжественном зале. Мне попалась фотография на вручении. И там, на фотографии, только у папы серая рубашка под костюмом, хотя у остальных – белые.
С папой у меня связано два блюда, которые никто не умел готовить, кроме него. Он умел делать очень вкусное картофельное пюре, в которое добавлял молоко и масло. А потом он так тщательно мял картошку, что она становилась воздушной, фантастически мягкой и таяла во рту. Другое блюдо, которое готовил папа, вероятно, было связано с его детством. Он делал тюрю на воде. В тарелку с водой он крошил хлеб, лук и сдабривал ее подсолнечным маслом. Надо сказать, мне она не казалась не вкусной. Думаю, что папа приучил меня к жесткости в питании. Я была довольно неприхотлива к пищи. Мне всегда нравились походы, где тело мое было ограничено. И детей своих я старалась не баловать. В наших поездках мы часто ели картошку и собирали к ней грибы. В некоторых ситуациях мои дети могли есть хлеб с водой, хлеб с сахаром. Маняха как-то даже сочинила песенку:
А хлебушек, а с сахаром,
А бутербродик с сахаром…

Хлеб с сахаром нас научила есть Катя, с которой мы познакомились на Ладоге.

Как я ранее упоминала, папа с мамой познакомились в университете. Она ему приглянулась на каком-то студенческом вечере, где читала стихи про любовь. Папа пригласил маму на танец, а потом позвал ее пойти на лыжах. Тогда был бум коньков и лыжных походов. Но мама отказалась. Она не любила лыжи, ну а папа решил, что маме он не понравился. Через несколько месяцев они вновь встретились случайно и уже сошлись навсегда.
Когда они решили пожениться, папа ей сказал:
-давай не будем сориться, ведь жизнь так коротка.
Мама рассказывала, что они никому не хотели говорить, что собираются создать семью. А после подачи документов в ЗАГСе, где был проход к рынку, соседи по Шаболовке видя их вдвоем сказали, а вон Муся с Лешей идут с рынка. ЗАГС был как раз по дороге на Даниловский рынок.
Когда мои родители поженились, то мой отец пришел жить к маме с одним трофейным чемоданом. В чемодане помимо некоторых личных вещей были и три трофейных платья из Вены. Это было три вечерних черных платья. Одно было вышито бисером. Уж не знаю, почему папа решил их взять с собой – возможно, он тогда уже имел образ будущей жены и дочери, которые смогли бы одеть эти платья. Тогда ему было 23 года. При том, что папа по жизни был физиком, и я считала, что он далек от искусства, но все же его с мамой хобби было интерес к искусству, хождение в музеи, коллекционирование книг по искусству.
Родители очень любили друг друга всю жизнь. Дедушка (Слава) говорил, что если мама захочет, то папа подарит ей Собор парижской Богоматери. Маме нельзя было быть на солнце и в Крыму папа соорудил лавочку для отдыха в тени дерева, назвав её «Монплизир» (как в Петербурге). У них были очень теплые отношения. Они оставались преданными друг другу всю жизнь. Папа всю жизнь ухаживал за мамой. Когда он погиб, и мы его хоронили, то мама, плача произнесла:
-кто-же теперь будет помогать мне надевать сапожки?
Папа действительно иногда помогал нам натаскивать резиновые сапоги на ноги.