Воспоминания сына, Эдуарда Альвиановича Мотовилина (1937 года рождения):

Помню 22 июня 1941 год, Возбуждённые толпы людей, какие-то отряды молодёжи в противогазах, рытьё окопов (идиотизм, который не могу понять до сих пор – но точно помню, как какой-то «распорядитель» указывал место, где надо рыть траншею, и другие люди, жители двора, ругаясь потихоньку, долбят лопатами, твёрдую как камень, сухую глину вблизи дувала.

Какие-то серьёзные взрослые разговоры, отец, сидящий у открытой печной дверцы, где горят ярким пламенем дрова и всполохи освещают неравномерным дрожащим светом его лицо, а он тонкой струйкой пускает в печь папиросный дым…

Потом зима. Холод. Скрипящий под ногами снег и состав из товарных вагонов, заполненный людьми в шинелях. Среди них и мой отец. Состав стоит в поле, далеко от вокзала. Мы с мамой стоим недалеко от поезда, и к нам подбегает отец. Он не брит, колется недельной щетиной и слёзы в глазах. Какие-то слова, потом гудок паровоза, запрыгивающие на ходу люди и медленно удаляющийся хвост состава. Письма с фронта приходили редко. Солдатские треугольники с вымаранными строчками в тексте – цензура работала чётко.

Не помню точно, весна была или осень, но погоды была слякотной, холодной, снег с дождём делали глину под ногами скользкой и липкой, дувалы и стены глинобитных домов, украшенные сверху белой, пушистой опушкой мокрого снега, потемнели от воды, безлиственные руки-ветки деревьев тянулись к серому небу, собирая на себя призрачные капли. И вот на фоне такого безрадостного пейзажа я увидел солдата в шинели и пилотке, с «сидором» в руке, он шёл осторожно, чтоб не поскользнуться и не упасть в эту надоевшую грязь. Я узнал отца, бросился к нему. Трудно понять мои ощущения тому, кто не видел сотни рыдающих женщин и детей, получивших похоронки, тех, кто знал, что уже никогда не дождётся своих родных – отцов, мужей, детей…; даже те, у кого близкие вернулись без рук или ног, изувеченные, слепые… Не дай бог никому ещё раз видеть такое!

А моему отцу в этом отношении повезло: он вернулся, цел и невредим, пройдя до самого Берлина в составе минометного расчета. Он много рассказывал о днях войны, особенно мне нравилось слушать воспоминания, когда к нему заезжали его однополчане, и они далеко за полночь сидели у керосиновой лампы, с бутылкой водки и нарезанными крупными ломтями чёрного хлеба на столе, часто повторяя «а помнишь?». Одного из таких посетителей звали Николаем. Он был разведчиком (как явствовало из их воспоминаний) и выглядел существенно моложе отца.