Мои ранения.

Финны стояли под Ленинградом в тридцати-сорока километрах на левом берегу реки Вуокси. Нас из запасного полка кинули с боями на этом направлении. До Выборга я дошёл нормально. Мы били на второй линии обороны. Там нас из роты осталось восемь человек. Самое страшное – это подняться из окопа в атаку, не хочется умирать. А когда поднимешься, там уже кричат кто что, кто «За Родину», кто «За Сталина», кто «Ура!». Первые траншеи мы взяли. Перед первым ранением в этом бою я неожиданно столкнулся с финном. Мы оба растерялись и первые секунды не смогли ничего предпринять. Неизвестно чем бы кончилось это противостояние, если бы не пробегавший мимо старшина. Он на бегу выстрелил и убил моего противника.

А когда я раненый шёл в госпиталь, увидел этого старшину, лежащим в траве. Это было 4 июля 1944 года. Шёл в атаку и вдруг чувствую, как будто палкой по шее ударило. Потом по шее потекло я что-то тёплое. Пощупал- кровь. Снял пилотку, закрыл рану пилоткой и в госпиталь. Осколок мины оказался около сонной артерии, как выяснилось потом в госпитале. Старшине я помог добраться до полевого госпиталя. У него было ранение в ягодицы, и одна нога не двигалась. До госпиталя, который располагался в лесу, было неблизко. Как могли, мы тащились к цели. Навстречу нам шла по дороге колонна техники на подмогу. Её начали бомбить. Хорошо, что мы оказались около воронки. Я толкнул в неё старшину и упал сам. Нас засыпало землёй. Я руками прикрывал голову. Когда обстрел закончился, пошевелил пальцами - вроде воздух, значит, засыпало несильно. Вылезли мы с ним и поплелись дальше.

В полевом госпитале меня перевязали и я, сев под сосной, уснул. Проснулся, пошёл к палатке, а всех раненых уже отправили эшелоном в Ленинградский госпиталь. Я поругался с врачом и он пообещал вывезти меня самолётом.

Пилот не очень хотел меня брать, так как передо мной вёз «трудного» пассажира, он «облажался» в кабине. Но потом я его уговорил. Только мы поднялись в воздух, показался мессершмитт и стал нас гонять. Слава Богу, лётчик попался опытный – ушёл от него. Лететь было тяжело: чуть самолёт тряхнёт – боль в шее невыносимая. А лётчик меня попросил, чтобы я следил

за «мессером» и говорил, что он делает. Я ему всё говорил, а он кидал самолёт то вправо, то влево.

Я попал в Ленинградский госпиталь2010. Осколок мины оказался около сонной артерии. Профессор не решился делать операцию – опасно. На мне была грязная липкая от крови гимнастёрка. Меня раздели и в тёплую ванну. Ох, хорошо!!! А потом и в чистую постель. Попасть после окопа в постель на чистое бельё – это же вообще рай! Десять дней не мог я ни есть, ни пить. Горло отекло, кололи уколы. А потом пришёл врач, надел на шею «хомут» и включил в розетку. В этот день я выпил сразу три стакана компота. А то еду принесут, а я её ребятам по палате отдавал. Долго лежать не получилось - попал в запасной батальон, пришлось работать - брёвна таскать. Кормёжка была совсем плохая. Немного тушёной капусты и ложка каши. Мы взбунтовались и начали проситься на фронт. Нашу просьбу выполнили. Я попал в распредпункт, а оттуда эшелоном на фронт. Построили нас. Подполковник спрашивает: «У кого 10 классов?» На тысячу человек вышло всего восемь. Вот какая грамотность была! Дальше спросил у кого 9 классов, снова вышло несколько человек и я в том числе. Дали нам пушку и на переправу. Нужно было Вуокси переплыть с пушкой на другой берег. Две лодки, а между ними плот, на нём пушка. Река очень широкая. На противоположной стороне финны. Видимо они нас увидели и начали обстреливать. Я снял с себя скрученную шинель и положил рядом, в неё сложил связку гранат и подумал: «Сейчас накроет». И, точно, мина попала прямо в нос лодки. Нас разметало в разные стороны. У меня были красные американские ботинки и обмотки полтора метра (вся пехота так ходила). А обмотки намокли и стали меня тянуть вниз. У меня был финский нож (снял с финна – офицера). Я по шнуркам раз – и один ботинок сбросил, окунулся и второй снял. А обмотки по три метра длины, сразу не снимешь, а они здорово вниз тянут. В это время начали по нам палить. Я и ещё два парня поплыли вперёд к берегу. А остальные назад. По ним и стреляли финны из миномётов. Мина, когда летит, свистит. Нырнёшь, как даст по воде, аж глохнешь. Мы не доплыли метров 70-80. Бабахнуло так, что я потерял сознание и начал тонуть. А с берега куда мы плыли вышла лодка нам навстречу. Нас успели вытащить из воды. Откачали, чистило меня аж зеленью. Потом залили спирта и меня снова вычистило. Потом влили ещё стакан и тут мне полегчало. Вскоре пришёл человек из СМЕРШа и начал допрашивать, кто, почему, откуда. Дал запрос по телефону на другой берег. Информация наша подтвердилась. Нам выдали новые документы (наши красноармейские книжки остались у

командира) и снова в пехоту – матушку. Так я побыл артиллеристом несколько часов.

Второе ранение я получил на плацдарме тоже в 1944 году. Ранение тоже считалось лёгким. Осколок снаряда попал в челюсть с левой стороны и в нос. В носу осколок так и торчал. В госпитале врач сказал, ходи и раскачивай ,быстрее вытащится. Я ходил и расшатывал его, из ранки тек гной с кровью.

А третье ранение было в Прибалтике в1945 году в лёгкое. Я его даже и не заметил. Осколок обнаружили уже после войны в Ленинграде. Я почувствовал что-то такое колет и пошёл к врачу. Рентген показал, что в лёгком что-то есть. Врачиха определила это как очаг Гона заизвестившийся. А когда я пришёл из армии, заболел гриппом. Меня отправили на рентген. Я в то время учился в институте. Врач мне и говорит: «Слушай товарищ Морозов, так у тебя же в лёгком сидит осколок!» «А мне говорили, что это очаг Гона», - ответил я, - «Он там колет иногда, я вздохнуть не могу!» Врач сказала, что это опасно и предложил мне операцию. Я ответил, что в этом году не смогу, летом у меня защита диплома и я решил подождать. А она мне уже выписала направление в госпиталь на операцию. Но я сказал, что если и умру, то дипломированным специалистом и ещё раз отказался. Так я с ним и прожил все эти годы. Но когда работал в пионерском лагере в Боровой, пришлось через окно первого этажа заталкивать для поваров тяжёлую колоду (в дверь она просто не проходила, выставляли раму из окна). Я понял, что ребята одни не справятся, кого-нибудь придавит, а отвечать придётся мне, я в то время был заместителем начальника управления связи. Я поднапрягся и от боли упал на землю. Минут пятнадцать я сидел на траве и не мог ни дышать, ни шевелиться. Постепенно боль утихла и я пришёл в себя.

В Германии.

Это было во время моей службы в Германии. Я в то время был комсоргмом ячейки, а Франц был директором спиртзавода. Мы познакомились на конференции немецкой. Меня послали туда делегатом. И вот однажды я собирался в отпуск в Новгород, и мне хотелось своим привезти немецкой выпивки. Я отправился к нему на завод. И вот он решил меня сначала угостить. Ну, они там ведь пьют по чуть-чуть. А я ему говорю, что мне посудинка маловата. Принесли 250-граммовый стакан, наполнили до краев, и я его выпил залпом. У немцев челюсти поотвисали. Я закусил, правда закуска была бедновата. Франц меня спрашивает по-немецки, пьяный ли я? Я ответил, что нет. Он наливает ещё. Я ему сказал, что только полстакана. Короче я выпил два по полстакана. И этим произвёл на немцев полный фурор. Немцы набили фибровый чемодан выпивкой, всего уместилось 17 бутылок водки семьсот граммовых, четыре трёхсотграммовых бутылочки вишнёвого ликёра, потом шоколадного, потом ещё зелёный такой, не помню с чем. Я расплатился марками, как положено. Немцы были просто в шоке, когда после двух стаканов водки я спокойно взвалил чемодан на плечо и пошёл. Этот чемодан на границе старшина не мог нести, всё время спрашивал, не кирпичи ли я везу?

Когда я вернулся из отпуска, привёз Францу наше русское сало, которое мать мне на дорогу дала. Я его не съел: в армии кормёжка была хорошая, куда мне его девать? И вот он всё удивлялся, как же я так мог после двух стаканов водки не просто держаться на ногах, а ещё и чемодан тяжёлый тащить.