Война – это та же работа, грязная, тяжелая, опасная. Все это главное пережить, точнее, пережить достойно, остаться человеком…
Материалы интервью с профессором УрФУ Г.В. Мокроносовым
Герман Викторович Мокроносов является одним из старейших сотрудников нашего университета, в котором он работает с 1952 года. Доктор философских наук, почетный профессор УГТУ–УПИ, заслуженный деятель науки Российской Федерации. Он основоположник кафедры философии ФГО, которую возглавлял с 1957 по 1995 год. Первый декан факультета общественных наук (в 1976 – 1986 гг.). Список того, что сделал и чего добился Герман Викторович за свою активную и насыщенную жизнь можно продолжать долго.
Заслуженный ветеран крупнейшего на Урале вуза родился 9 ноября 1922 года. В 1940 году, накануне войны, когда юному Герману исполнилось 17 лет, его, как и полагается, призвали в армию. В общей сложности военной службе он отдал 6 лет – с 1940 по 1946 год. Однако принять участие в войне с Германией ему не довелось, о чем сам Герман Викторович сильно жалел тогда, жалеет и сейчас. Так уж сложилась судьба, что будущему профессору пришлось все это время находиться на Дальнем Востоке в резерве и в ожидании возможного нападения Японии. Тем не менее, когда в августе 1945 года война Японии была объявлена, лейтенанту-артиллеристу Мокроносову все-таки довелось, как говорится, «понюхать пороху». В боевых действиях против Японии он прошел весь путь от Манчжурии до Кореи. Бывал под обстрелами, подвергался атакам камикадзе. Но судьба берегла офицера-зенитчика - в этих боях ему довелось выжить и вернуться домой победителем.
В этот юбилейный год, в честь 65-летия Великой Победы, мы решили обратиться к Герману Викторовичу как к человеку непростой судьбы, прошедшему большой жизненный путь. Было очень важно и интересно узнать о событиях того непростого, тяжелого времени из уст их непосредст-венного свидетеля и активного участника. Герман Викторович любезно согласился дать нам интервью. Получился доверительный, непринужденный и достаточно откровенный разговор о боевом пути ветерана, а также о событиях, людях и ценностях того, без преувеличения, героического времени.
Из рассказа о том, как началась служба. «Я начал службу осенью 1940 года. Собрали нас человек 70 на одной зенитной батарее: школьников, инженеров, врачей, учителей, т.е. людей, которые имеют образовательный ценз, среднее и высшее образование. Мы были и курсанты, и красноармейцы. Условия были такие у нас: служить два года в отличие от других, а не три. Через два года выпуск младших лейтенантов запаса - и домой. Все пошло вроде нормально. Собралась хорошая команда из 70-80 человек, из них человек 60 - старшеклассники из разных уголков СССР. Я вспоминаю те годы как очень содержательные, интересные. Очень тяжело было физически, но в то же время с перспективой: отслужили и ушли домой. Это, начиная с сентября 1940 до июня 1941. Началась война… Наш дивизион, это была 5 бригада ПВО, 7 дивизион, 10 батарея на охране города Хабаровска. В артиллерии ПВО, будем так говорить, на охране города Хабаровска. В 1941 была опасность нападения Японии. Уральцев, как наиболее надежную по нравственно-патриотическим показателям молодежь, направляли туда. С Гитлером заключили пакт о ненападении, и считалось, что западная граница закрыта, надо усиливать восточную. Вот с такой установкой мы и начали служить. Я еще раз говорю, что было тяжело физически, но не было какого-то напряжения, потому что вокруг друзья, приятели, одноклассники, единомышленники. Споры, дискуссии, диспуты разные проходили.».
В беседе мы задавали вопросы о том, что он вообще может сказать о поколении того времени, чем оно отличается от нынешнего. Вот что ответил нам по этому поводу Герман Викторович. «Те идеологические или нравственные принципы, которых тогда придерживалась молодежь и мы, десятиклассники, они качественно отличаются от современных. Мы были бескорыстными патриотами своей Родины, готовыми участвовать в общем труде, в защите. Среди нас были отдельные представители интеллигенции. Допустим, кто-то имел небольшие финансовые сбережения, скажем 1000 рублей. Считалось, что он был богатый, может что-то прикупить к пайку. Но тогда те, кому в то время было17-19 лет, не задумывались о финансовом богатстве, главным было служение Отечеству, проявление храбрости, смелости. Ребята, которые пользовались уважением, я считаю, они хорошими были личностями. Беда нашего подразделения в том, что нас не отправляли на Запад целой частью, а выхватывали по одному, по нескольку, и на фронт. Я бы не сказал, что все рвались. Находились и такие, которые хотели просто отсидеться. Был у нас один, который боялся, что его заберут на фронт. Я забыл его фамилию. Но многие со спокойной душой уезжали, хотя расставаться было грустно».
В процессе разговора мы вышли на достаточно интересную и актуаль-ную сегодня проблему, представим отрывок диалога. Вопрос: «Сейчас замечено, что в нашем обществе назревает ксенофобия, недоверие к людям других национальностей. Вот в вашем подразделении, наверное, были татары, евреи. Какое отношение было к ним?». Ответ : « На батарее сначала было трое евреев всего, много это или мало, не знаю, но они выделялись своеобразным поведением. Они заметные были фигуры. Фишер – это такой губастый, добродушный парень. Литман, маленький, тот хитрил все время, и Френкель – тот уклонялся от всего, занимался техническим творчеством, пытался изобрести механическое устройство подачи снаряда в ствол орудия. Это расценивалось как важное мероприятие, которое нужно поддерживать. Но их потом тоже по одному отправили в запасной батальон с последующей отправкой на фронт.»
Когда началась война, защищать свою Родину рвался практически каждый. Нет в России ни одной семьи, где на фронте не были бы ранены или убиты близкие родственники. «Я рвался на фронт. Хотя, когда началась война, был призван мой старший брат, который окончил горный институт, а я был десятиклассником. Он писал мне письма вначале из Еланских лагерей (недалеко от г. Камышлова, Богдановича). Все герои Советского Союза, которые преподавали в УПИ, служили вместе с ним в училище и по его окончанию получили звание лейтенантов. Брат дружил с ними со всеми, вместе они отправились на фронт. Он прошел г. Воронеж, Харьков, Курскую дугу, Прохоровку, форсировал Днепр. На конной тяге 45- и 76-мм пушки таскали. Самые тяжелые бои для него были под Корсунь- Шевченковской. Там наши войска окружили немецкую группировку, и немцам надо было вырваться во что бы то ни стало. Очень тяжело ему там пришлось. Закончил он войну в январе 1945, получив ранение. Снаряд разорвался, ударившись о ствол дерева, а не об землю, и осколок ударил ему в висок, глаз один вылетел, осколок остался и во втором глазе. Ему голову забинтовали, решили, что все равно умрет, отправили в Польшу. Но он вы-жил, и через 12 лет этот осколок вышел через носоглотку». Вопрос: «Там, где служили Вы, что-нибудь подобное происходило?». У нас таких происшествий не было, но тоже случались, мягко говоря, неприятные инциденты. Был такой случай. Вели отстрел снаряда, учения, боевые стрельбы, самолет тащит «колбасу», мешок такой своего рода, по нему надо попасть. Вел как-то стрельбу и наш орудийный расчет. Четвертый снаряд разорвался в стволе, когда еще затвор не закрылся, и это вытолкнуло осколки и всё прочее во все стороны. Трех моих товарищей убило: одному в рот попало, другому - в сердце, а третий, это немец сибирский был Кремер Владимир Иванович, - был наводчиком. Стоящему в тот момент рядом с ним солдату оторвало руку, но он выжил, потом воевал с немцами. Я к чему этот рассказ веду. Посылали отдельных людей: командир получал задание 2, 3, 5 человек отправить. Нам присваивали звание младших лейтенантов, командиров. А мне дали звание старшего сержанта, стал я командиром орудия и получил возможность чаще общаться с командиром взвода во время дежурства. Я все нудил, чтобы меня отправили на Запад, но меня не отправляли. Он сказал однажды: «Ну, смотри, слепая курица, - а я тогда уже носил очки, обнаружили близорукость, - ты меня еще вспомнишь!». И отправили меня начальником команды из 10 человек в маршевый батальон в г. Благовещенск. Я думал, что там не батальон, а полк: таджики, узбеки, русские, всякие. Там ужасные условия были. Я думал, что отправят меня на запад, на фронт, а отправили дальше на восток, в бухту «Славянка», в артиллерийский полк. Была у меня пушка-гаубица 122-мм. Я служил в одном полку вместе с будущим героем Советского Союза Сыромятниковым Николаем Ивановичем. Его потом забрали, отправили на запад. Там они начали формировать третий дивизион. А он во втором был, а я в третьем дивизионе. Об этом я потом узнал, когда мы с ним тут встретились. В июне 1942 два дивизиона отправляли под Сталинград, а третий оставили. Опять, как говориться, пролетел. Но долго я там не сидел, меня отправили в Дальневосточное артиллерийское училище. Я закончил два училища, потому что 5 месяцев учился в зенитной батарее, потом ее закрыли, и я перешел в полевую артиллерию и через 6 месяцев закончил с правом службы в гвардейских частях. Это тоже у меня был шанс попасть на запад. Должен был уехать. Приехал на стрельбы командующий фронтом, посмотрел. Говорит: «Ребята хорошие, обученные, очень нам пригодятся». Я сейчас смеюсь, но тогда не до того было, так как не отправили меня. На фронт направили в Приморскую танковую бригаду в город Ворошилов-Уссурийский. В общем, я там «мотался» где-то до ноября 1942 года. Потом попал в отдельный зенитный артиллерийский полк командиром огневого взвода, где я отслужил до мая 1945. Вот осенью 1945 года и началась моя война. Меня отправили в штаб армии офицером связи, и 8 августа 1945 года наши пластуны перешли границу, вырезали японских пограничников, и началось на-ступление. Воевал я на Первом Дальневосточном фронте. И вот я вернулся к своей батарее и с ней пошел. Мы двигались по сравнению со Вторым Дальневосточным фронтом быстро. Главное направление нашего фронта – идти вперед. Наша задача была прикрывать танковые войска. Вот тут я хлебнул от жизни «немножко», фронтовых условий. Уж если похвалиться, то подбили мы там четыре старых японских бронепоезда. Они выкатывались из тоннеля, с нашей пушки, как шлепнешь….
Говорили мы достаточно долго, рассказ был очень интересный, даже не поднимается рука выборочно представлять материал. Ценность есть в каждом сказанном слове. Жизнь и смерть во время войны всегда переплетается так же, как и чувства, ужас и страх, смелость и отвага, горе потерь и радость побед. Вот часть нашего диалога.
 С какой пушки «шлепали»?
 С 37-мм зенитки. Она автоматическая. Вели наступление с танкистами в направлении Харбина.
 Это, наверное, в Маньчжурии, бывшая КВЖД?
 Ну вот мы начали движение: город Дунин, озеро Ханко. Я все время шел со своими двумя орудиями, с танкистами. Задача была одна - не обращать внимания на тех, кто оставался сбоку, сзади, только вперед и вперед. Прикрывать с воздуха танкистов не пришлось.
 С японской авиацией воевать не пришлось?
 Да, не пришлось. Ее просто не было. Не моя вина (смеется).
 Да, американцы к тому времени ее уже уничтожили по сути.
 Но два раза я получал возможность встретиться с камикадзе. Как это происходило. Они не с воздуха прыгали. Их задача была остановить движение нашей танковой колонны. Там везде гористая местность. Они по ходу движения рядом с шоссе искали в скале углубления, чтобы человек мог поместиться, и сверху закрывались матом или циновкой. Вот первый случай, который убедил меня, что шутки плохи. Идет танк, наши солдаты сидят на броне, внутри танка танкисты. Он (камикадзе) открывает этот заслон, у него на спине ящик с толом и в руках две гранаты, и он бросается под танк. Взрыв. И все, кто на танке сидит и в самом танке, гибнут. А мы, подъезжаем к танку, но ничего уже сделать не можем. Второй раз смертник забрался под мост, когда на него наш танк уже заехал. Снова люди погибли, а мост разрушился. И третий раз, когда мы шли с танковой колонной. Это были такие напряженные минуты. Танковая колонна встала, и мы с ними между танками стоим. Ночью наша машина, Додж ¾, тащила орудия. Я сидел в машине, дремал. Подходит командир орудия, говорит: «Товарищ лейтенант, тут какой-то подозрительный шум». Я встал, вышел, послушал - никакого шума. Зашел, опять задремал. Прошло 2-3 минуты, автоматная очередь. Я выскочил, ничего не видно – темнота. Два смертника должны были подорвать танки. Он на шум выстрелил, одного застрелил, одного - тяжело ранил, тот еще продолжал ползти. Это говорит об их преданности, героизме своеобразном.
 Ну, это для японцев и было характерно в массовом порядке.
 Да, конечно. Начали выяснять, откуда они тут оказались. Как это? Их же не сбросили с неба! Но по близости японских частей не было. Опять история произошла. Обнаружили подземное убежище. Зашли в ка-кой-то сарай и слышим, где-то тут люди внизу говорят, и обнаружили там четырех человек и маньчжурские семьи. И это взрослые женщины, дети и мужиков четверо; троим лет по 19-20 и старшему лет 40. Мы решили, что эти парни из армии Маньчжоу-го. Вывели их на шоссе. И мы стоим, и колонна танковая стоит. Мы рисуем на песке разные знаки, чтобы выяснить, какое они имеют отношение к этим камикадзе. Ни мы ничего понять не можем, ни они не могут объяснить. Тут трагедия произошла. Мне неприятно об этом говорить. Подъехал генерал, спрашивает: «Что тут кучкуетесь?» Я говорю: «Пытаемся выяснить, что и как». Он заматерился: «Да что вы…, колонну держите!» В общем, приказал их отвести и расстрелять. Я не то чтобы гуманист. Но тут подъехал наш начальник штаба майор Евсеев. Требует выполнить приказ генерала. Я не хотел идти расстреливать. Я сказал нашему начштаба Евсееву, что не пойду расстреливать, так как не пойму, что это за люди, которых надо расстрелять, пусть мой товарищ идет. Вот он и взял автоматчика, завел их в овраг и на глазах семей, матерей, расстрелял... Этот расстрел потряс меня, потому что в старшего, видимо, попала пуля, но он стоял. Через день пришел приказ прекратить всякие репрессивные меры против мирного населения. Я не буду рассказывать, какие были там всякие истории. Самое главное, было много всяких самых разных моментов. Погибло много и, я счи-таю, неразумно. С самых первых дней, когда перешли границу, наше командо-вание, чтобы отрапортовать о взятии какой-то высоты, посылало на дзоты, на доты, которые очень были сильно укреплены. Там запросто из этих дотов в упор расстреливали. Наши солдаты сбрасывали гимнастерки, в белых рубашках шли, их косили из пулеметов.
 А зачем гимнастерки сбрасывали?
 Жара, август, солнце греет вовсю. Гибли бессмысленно!
 То есть брали опять-таки не умением, а числом?
 Вот именно! Именно числом, а не умением. Но мы шли не останавливаясь. Мы оставляли эти укрепленные пункты невзятыми у себя за спиной. Наша задача была идти вперед. Хорошо, что я попал вместе с танкистами. Шли голодные, ни есть, ни пить - ничего нет, но вперед, вперед, вперед. Вот так прошли. Были крупные потери, и у нас в том числе были. И сами же расстреливали, бывало, своих же ночью в темноте, не разбираясь, что, как, за что. Стычки разные происходили. Я хочу сказать, что закончилась для меня война тем, что не полк, а мой взвод направили на охрану здания в районе города Янцзы, где происходило подписание акта о капитуляции пятой Квантунской армии. Вот мой взвод стоял во внешнем оцеплении, на охране.
 Опять-таки в ожидании воздушных провокаций?
 Нет. Воздушной стрельбы не было, всё были полевые. Опять - таки был такой случай не во славу советского оружия и не во славу советских офицеров. Подписали этот акт о капитуляции. Что интересно, японским генералам, офицерам разрешили сохранить личное оружие. Я одного генерала видел, ему разрешили взять с собой два грузовика с напитками и личным имуществом. Пили и тогда, и сейчас… Один наш техник по обеспечению был пьяный, останавливает машину этого генерала. Дождичек идет, а он из нашего же полка, знакомый техник-лейтенант Осокин. Он останавливает машину, показывает генералу часы – у тебя часы и у меня часы – давай махнемся. Генерал сначала ничего не мог понять. Тот сует генералу свою штамповку в обмен на его золотые часы. Я хотел вмешаться – что ты делаешь? Но он уже поменялся на «добровольных» условиях, тот ему отдал, конечно, часы. Вот таких курьезов опять-таки было много.
 Можете сказать конкретней, какое отношение было к японцам как к врагу? Была какая-то боязнь, страх?
 Ну первое время, не знаю. Это, наверное, особенность молодости, что у меня, что у сверстников не было страха. Дело было вот в чем: когда мы шли с танковой колонной, они (японцы) убегали. Наши танки наезжали прямо на них, представляете, просто давили их. Грязь, пыль, трупы. Прямо по трупам едешь. И уже не то, что жалость, но какая-то нелепость ситуации чувствовалась.
 То есть это было истребление бегущего противника, который не оказывал сопротивления?
 Да, совершенно верно. Знаете, в начале боевых действий, я подвозил снаряды. Ну, надо было их подвозить. На грузовик мы погрузили эти снаряды, солдаты прикрылись сверху ветками, елками всякими. А у японцев были пулеметные точки, с сопок они вели пулеметный огонь. Я запомнил вот что: заехала наша машина в речку и остановилась, заглохла. А машина вручную заводилась. Вылезать солдатам, значит, им раскрываться нужно, а тут пулеметный огонь. Тут не то, что страх, а такое чувство, что тебя могут прихлопнуть. Ты как мишень своеобразная сидишь. Я вышел и ощутил, что пули свистят, в машину могут попасть, в тебя могут попасть. Сказать, что это робость или страх нельзя, тут одно желание, чтобы тебя не шлепнули – и всё. Это нормальное состояние человека в экстремальной ситуации, который не хочет, чтобы его убили.
 А вообще случаи какой-то паники среди наших бойцов, приступы страха, нежелание идти в атаку, были?
 Ну, это ж не пехота. Мы на машинах ехали, вырвались вперед, пехота осталась там где-то далеко. Самое главное, это была нищая страна Китай. Вот заходим в деревню китайскую. Они знали, что идут освободители, советская армия. Подходишь, спрашиваешь, показываешь знаками, вода есть или нет. Ни у них нет, ни у нас ничего нет. Это население было испуганное, бедное. Большинство солдат вели себя по-человечески. Я не говорю за всех. Брать-то нечего, потому что бедная деревня. В городе еще можно было что-то найти, но там уже устраивалась и наша безопасность, так сказать. Это было время, когда уже закончились боевые действия.
У китайцев не было тогда ванн, они купались в бочонках, наполняли водой и там мылись. Вот один майор со старшиной зашли в один дом, там такой бочонок, где мылись, и забрали грязное белье, которое те сняли. Их сначала хотели расстрелять за такое. У мирного населения забрали вещи... Это грабеж, мародерство. Еще история о том, как ведут себя не то что оккупанты, но армия наша советская располагалась и все там у них контролировала. Но с мирным населением ,в целом, спокойно общались. Меня назначили командиром батареи. Я поселился у корейца, у его жены было высшее образование, а сам он когда-то играл за сборную национальной команды Кореи по футболу. Играли они хорошо, выезжали на соревнования в Лондон. Я научился говорить по-корейски. Даже политические события ругал вместе с ним. Я вел себя довольно раскованно, не боялся, что меня куда-то прихватят. А он рассказывал мне о своих делах. Я был на 38 параллели, отделяющей нас от американцев. Первое время не было такой четкой границы. Я ходил к американцам, а они к нам. В общем, общались. Один из американцев, который был таким же, как и я по званию, оказался украинцем. Он до гражданской войны еще уехал в Америку, не забыл русский язык. Мы с ним общались нормально, разговаривали.
 Когда Вы уехали из Кореи?
 Я уезжал в июне 1946 году из Кореи, с этой 38 параллели. На границе уже на нашей территории я встретил китайца, который отступал в войсках Мао Цзэдуна. Войска Чан Кайши их вытеснили на нашу территорию. Вот им передали ту часть военной техники, которая была взята у японцев, трофейной и своей. Маоцзэдуновцы начали наступление против Чан Кайши и сумели их оттеснить обратно. Вот тогда я выехал на свою территорию. Так все и закончилось. Это был 1946 год.
 Когда СССР вел войну с Японией, произошла бомбардировка Хиросимы и Нагасаки, 6 и 9 августа. Вам это было известно?
 Да, по-моему, было. Мы были «за», ну, по крайней мере, нам гибнуть тоже не хотелось, японцы ведь не сразу сдались, они умели воевать, хотели воевать. Я же не зря говорил, что наши давили японцев. Это про-изошло уже в те дни, когда подписывали акт о капитуляции. Какие-то части уже капитулировали, а какие-то продолжали бежать. Тогда не было каких-то соображений насчет того, как это скажется в дальнейшем. Главное, было одержать победу. В те дни не рассуждаешь как большой политический деятель как, что и почему. Я не случайно сказал, что я жил в доме корейца, у него было четверо детей гимназистов, из них - двое гимназисты.. И я к ним заходил, как домой, иногда выпивший. Я хочу отметить, что я приходил к ним, как к себе в семью.
 То есть с корейцами были хорошие отношения, у всех причем?
 Нет, далеко не так. Корейцы говорили, поговорка у них такая была: «Русские хорошие люди, а славяне плохие». Почему? Парадокс. Когда русские выходили на рынок, на базар, вели себя как славяне, они забирали, реквизировали, ругались, не все соблюдали порядок. Другие говорили: «Ну славяне дают! Безобразничают». А в газетах пишут: «Русские освободите-ли». Они за русских как освободителей, но против славян, которые себя так ведут, безобразничают на рынке.
 Получается, у них было двойственное отношение.
 Я опять могу похвастаться. Я пользовался авторитетом у своих хозяев-корейцев, а они были люди уважаемые. Он, отец семейства, меня про-сил, чтобы я помог ему достать визу какую-то. Ему нужен был цемент в Се-верной Корее, а надо было переправить в Южную, а там у американцев барахло всякое. Товарообмен как бы происходил. Я говорил, что я командир батареи, у меня нет никаких административных функций, я не могу до-тать никаких разрешений, ничем помочь не могу. Вот штабные работники могут помочь. Но опять где-то какая-то неприятность у корейцев происходит, бегут к моему хозяину, чтобы он обратился ко мне. Я бегу решать проблему. Вот так. Русский чосонсарам, то есть русский хороший.
 Как это по-корейски?
 Русский чосонсарам – хороший человек. Иго напа – это плохие люди. Почему плохие? Потому что сами же советские говорили: «Вот сла-вяне дают!»
 Вопрос о войне с Германией: «Когда в июле 1942 вышел печально известный приказ №227 «Ни шагу назад»», его до вас доводили?
 Я не помню, наверное, доводить-то доводили. А какая реакция…
 Сейчас говорят, что это людоедский приказ, кровавый сталинский режим. А читаешь воспоминания ветеранов, они считают, что все правильно, так и должно быть.
 Ну да, мы считали, что все правильно. Вот в чем дело еще. В начале 1943 года к нам пришло пополнение старослужащих, призывников. Всех, кто не годен к строевой службе, призывали и направляли на хозяйственные работы. Курьезный случай такой. Это было в училище. Одного направили работать на водовозке. Подвозит воду, поехал, разбил двуколку, опять поехал, через какое-то время опять разбил. А старшина был такой матершинник, не хуже начальника училища. Там все матерились, потому что весь транспорт, так сказать, на конной тяге. Куда там извозчику. Вот этот старшина отчитывает этого водовозчика, орет на него: «Ты что? Что у тебя глаза вылезли? Ты не видишь что ли?». Тот, недолго думая, достает глаз и показывает старшине. У того, не поверите, челюсть отвалилась и не закрывалась, от такого пассажа. Там глаз искусственный был.
 Когда это было?
 Начало 1942 года. В это время к нам на батарею прислали дев-чат не переодетых еще, в кофточках, в платьишках, это были девчонки, наши сверстницы. Их прислали в армию для пополнения зенитных частей, тех, что охраняли Москву. У нас оказалось, что многие не умеют танцевать. У нас орудие взорвалось, орудийный дворик освободился, и тех, кто не умеют танцевать, с этими девчонками учили там. Потом они стали лихие. Тоже, конечно, досталось этим девчонкам повоевать…Со мной служил бывший редактор «Тагильского рабочего», потом главный редактор «Вечернего Свердловска» Ермаков Александр. Мы с ним до 1942 года служили вместе. Он так и остался на прежней батарее и служил там до конца. А меня кидало по всей Маньчжурии и Корее. Рассказывать тут можно много. Вот мы с братом. Он умер в 1992 году, все хотел дожить до моего 70-летия. Он один из немногих, кто выжил из тех курсантов, которые учились на стрельбище в Еланских лагерях. Ему говорили, ты напиши об этом, потому что о таких эпизодах должны знать.
 Тем более это война глазами непосредственных участников. Ведь в советские годы мемуары писали только высшие военачальники: Жуков, генералы. А вот солдатских мемуаров, которые были распространены на Западе, да у тех же немцев, у нас не было. Вот сейчас есть такая серия книг, которую выпускает москвич Артем Драбкин, слышали такого?
 Я стараюсь не читать, потому что я видел, как все происходило. Там много всяких героических подвигов выдумывают. Я не считаю это подвигом, это та же работа, грязная, тяжелая, в чем-то опасная. Все это главное пережить, точнее, пережить достойно, остаться человеком. Я так считаю…Я прошел большой жизненный путь. Без отца я остался с пяти лет. Мать нас четырех вырастила, все получили высшее образование. В одном из интервью в «Уральском рабочем» по поводу моего отношения к Октябрьской революции, к Победе, ко всем нынешним событиям я сказал, что отношусь к тому поколению людей, которые, хотя не совершали какие-то революции, но жили в ту эпоху. Я пережил коллективизацию, индустриализацию, я видел, как разорялась деревня, как справных мужиков ссылали, сюда на Урал, а во главе колхозов, коммун становились всякие болтуны, пьяницы. Читали «Тихий дон»? Шолохов правильно всё написал. У меня были очень хорошие отношения с солдатами, я командовал взводом, потом батареей, по натуре я такой. Не случайно говорю, что я вырос в такой семье. Отец - железнодорожник, он был машинистом поезда. В годы гражданской войны он вел поезд, который отвозил русских летчиков, участвовавших в войне с Германией. Их перехватили партизаны сибирские около г. Омска и повели расстреливать этих русских летчиков, сражавшихся героически с немцами. Своих же расстреливать повели. Один из офицеров отдал отцу моему револьвер системы «наган». Хотя мне было 5 лет, я видел этот наган, он в ящике стола лежал. Мать говорила, что это отец принес, ему подарили. А мой дед по матери и дядя, они наступали с Красной Армией, третей армией, которой командовал Сталин. Вот вы смотрели фильм «Адмирал Колчак», эту историю я воспринимаю через живых людей, которые тогда участвовали во всех этих событиях. Отец умер в 1928 году, и мы четверо пережили коллективизацию, индустриализацию. Мать работала уборщицей, гардеробщицей, а нас четверо. Две дочери стали врачами, брат горный инженер, я, как говориться, неудачник…
 Ну, почему неудачник?
 Я шучу (смеется). Философия – это мое призвание, моя жизнь. Если будет возможность, возьмите «Уральский рабочий» за ноябрь 2002 года. Там есть интервью со мной на двух полосах. Там также опубликована вся моя родословная. Я начинаю это интервью с рассказа о моем отношении к революции. Я говорю, что мать пережила и прошла эту тяжелую эпоху после гражданской войны. Она говорит: «Вот вы всё хаете эту советскую власть, критикуете за то, за это, а если бы не эта советская власть, смогла бы я вас поднять, вырастить, выкормить? Нет». Я и сейчас отношусь нормально. Ну да, жестокости много было: коллективизация, раскулачивание… Но это то поколение, которое выжило, строило новую жизнь. Неоднозначно всё…
 Помните день 9 мая 1945 года? Какой это день был? Что происходило у вас?
 Я в это время был на Дальнем Востоке. Мы радовались этому.
 Стреляли в воздух?
 Да, конечно, стреляли. И жалели, было, что мы не принимали в этом участие, то есть в разгроме Германии. Даже сейчас. Я почему ссылаюсь на брата. Мама моя осталась в тылу в Нижнем Тагиле. Ее постоянно грабили какие-то бандиты. Приходили и всё очищали: продукты, продуктовые карточки, пока она находилась в командировке. Все разбирали, даже в подполье залезали. Вот это меня возмущало. Брат писал, что кто-то из нас должен жить, чтобы поддержать мать.