В 2009 году была издана моя книга "Шаги моей жизни", в нее вошел рассказ о прадедушке Минаеве Алексее Дмитриевиче, которым я теперь делюсь с вами. Я хочу, чтоб моего Алексея Дмитриевича (Ленечку) полюбили так же как я и его имя стало бессмертно:
Ленька

Когда я была маленькая, мой прадедушка, который был так статен и красив, что не был похож даже на дедушку, сажал меня на шею и становился моей лошадкой. Я радостно визжала, держа его за уши. «Лошадка» был настолько добрым и шустрым, что дедушка Леня, как я его называла, когда была еще меньше, называть стало уже неудобно, потому что, не смотря на то, что я подросла на годик, дедушка Леня стал моложе и резвее лет на десять. Поэтому из дедушки Лени он логично омолодился в Леньку, а еще через несколько игр лошадка приобрела имя Ленька-Понька. Я очень любила своего Ленечку, наверное, так же, как он меня, хотя бабушка – дочка моего Ленечки, утверждала, что он меня не просто любит, а «души во мне не чает», к тому же избаловал ужасно. Избаловал или нет, но в раннем детстве друга, игрушки и радости больше, чем Ленька, я не помню.
Когда я с улицы прибегала домой, Леня помогал мне выдумывать новые игры. Мы даже наливали таз воды, полоскали кукольное белье и крепили прицепками на веревку, растянутую по всей квартире, отчего бабушка – дочка дедушки Лени, приходила в ужас, хватала тряпку, чтоб вытереть наши лужи и отчитывала дедушку за слишком холодную воду.
Однажды наша соседка скупила полмагазина белых пирожных. Это были воздушные кольца с кремовой розочкой и назывались «бизе». До этого в магазин привозили только кукурузные палочки и песочные прямоугольники с глазурью. Выяснив в магазине, что «сокровища» уже закончились, Ленечка почти плакал. Я успела сказать дедушке, что у меня нет мыслей съесть это нечто белое и красивое, но он уже бежал к соседке с маленьким красным кошелечком с набивным якорем. Его любовь не знала границ.
В шесть лет меня отправили в санаторий, и разлука с Ленькой оказалась тяжелым испытанием. Я постоянно царапала домой письма, причем так часто, что одно письмо пришло по назначению без номера дома и квартиры.
Дедушка, конечно, приехал. Мы общались через окно, потому что в санатории объявили карантин. Я плакала и ночью не могла уснуть, бегала к окну и говорила, что небо слишком черное. Соседка по комнате заметила, что нельзя называть небо черным, иначе кто-то умрет. Я перебрала в голове всех родственников и облегченно вздохнула оттого, что в нашей семье для этого все очень молоды.
Вскоре меня встречали дома за накрытым столом, безмерно радующим ребенка. Не было только Леньки, но я догадывалась, что он задерживается в бане или на рынке – другого быть не могло. Ленечка не пришел - он умер, когда небо было черным.
Мы сидели на полу с большой, «ходячей» куклой и я молча рассказывала ей о дедушке, стройном, высоком, которого в школе ставили на горох и секли за непослушание, которому осколок войны выбил глаз и нарядил в черную повязку, который чистил мои туфельки и ходил с совершенно ровной спиной, который иногда одевал гимнастерку и носил имя Алексей Дмитриевич.
Ленечка продолжал улыбаться мне одним серым, удивительным глазом и вторым- черным, наглаженным. Я тяжело посмотрела в серые удивительные глаза куклы и удалила один. Я точно знала: она будет такой же красивой, как Ленька.