Таким он парнем был!
За 70 лет существования окружной газеты в ней трудились десятки талантливых и просто способных журналистов. В их числе был и Анатолий Мичурин. Он приехал в Туру перед войной, проработал в «Эвенкийской новой жизни» совсем немного, был переведен на комсомольскую работу, оттуда ушел на фронт и погиб. Но двадцатилетний газетчик и поэт оставил в маленькой северной газете заметный след своими стихами, корреспонденциями из командировок на фактории. Он полюбил Эвенкию, ее людей и заслуживает того, чтобы быть внесенным в анналы истории нашего округа. Мы хотели подготовить о нем очерк сами, запросили у его родственников некоторые неизвестные нам факты из биографии Алексея, а в ответ получили вот это письмо от его дочери. Согласитесь, что оно носит отпечаток доставшегося ей от отца таланта. И потому решили опубликовать без изменений и практически целиком. Читайте, каким он парнем был, наш коллега Алексей Мичурин.
Благодарю Вас за письмо, за то, что Вы откликнулись на нашу просьбу и желание больше узнать о моем отце и бывшем сотруднике Вашей газеты – Мичурине Анатолии Алексеевиче. Об отце я знаю по рассказам мамы, его односельчан, родных и из его писем к маме и бабушке, которые мы храним.
У меня сложился образ отца – человека мужественного и целеустремленного, искреннего, заботливого по отношению к близким, преданного любимому делу и истинного патриота своей Родины.
Родился Анатолий Алексеевич Мичурин в 1922 г. в крестьянской семье, в маленькой, сказочно красивой деревушке Анциферово Горьковской области.
Его мать – Ольга Алексеевна, хотя и проучилась всего один год в церковно-приходской школе, была кладезем народной мудрости. Сколько стихов, песен, пословиц и поговорок она знала!
Отец Анатолия Мичурина, видимо, был образованным человеком, так как после смерти в 27 лет от туберкулеза оставил семье большую библиотеку классиков русской литературы и известных зарубежных авторов. Я помню 2 огромных сундука в сенях у бабушки с толстыми томами книг, красочно изданные сказки Пушкина. До настоящего времени сохранились лишь произведения Шекспира.
В страшные, голодные 30-е годы Ольга Алексеевна осталась вдовой с тремя детьми от 1 года до 8 лет и старшим был мой отец. Поднимать детей ей помогала сестра мужа – Василиса Николаевна, также оставшаяся вдовой после гибели мужа в русско-японской войне. Бабушке приходилось пахать и сеять, лес валить и сено косить, вести хозяйство, и первым помощником был старший сын.
Начальное образование Анатолий Мичурин получил в соседней деревне за 2 км от дома, семилетку закончил в п. Навашино. В свидетельстве об окончании 7-летней школы «хорошо» и «отлично» и лишь за немецкий язык «удовлетворительно».
Работать он начал с 15 лет в редакции г. Мурома. Первое его стихотворение было напечатано, когда отцу было 13 лет. Из г. Мурома нам прислали 7 его ранних стихотворений, обнаруженных в архивных подшивках газет. В них немало достоинств, с моей точки зрения. Яркая картина природы:
«В малиннике сонная птица забилась,
Яблони тихо шуршали листвой», –
так соответствует настроению героя – сына партизана. А вот другая, тоже образная, глазами юного воина на границе:
«Ночь темна, а дождь так густ,
Штык винтовки виден еле.
Рядом вот маячит куст,
Чуть подальше – тают ели».
Здесь – внимание и настороженность, наблюдательность героя и автора.
Детская радость восприятия жизни ощущается в стихах «Мы с Володей» и «Зимняя песенка». Простота, образность, лиричность, правдивость и патриотизм пронизывают стихи юного поэта.
В 1940 г. по призыву комсомола отец едет в Сибирь. Ему было всего 18 лет. В Красноярске ему предложили Хакасию или Эвенкию. Он захотел испытать себя Севером и выбрал Туру, куда приехал 19 июня 1940 г.
Отец вел дневник, часть которого сохранилась, и из него я почерпнула сведения о моей малой Родине.
В то время в Туре было 92 дома и лишь несколько из них двухэтажные. Из писем отца: «На огромной территории население очень редко. Проедешь по тайге 200-300 км и не встретишь жилья. К факториям прокладываются дороги на оленях. На дорогах на сотни километров друг от друга станки (2-3 чума). На станках закусишь, попьешь чаю, переменишь оленей и опять мчишься». «Эвенку построили хорошую теплую избу. Но, верный своему обычаю, он на ночь уходил в чум, который стоял сзади избы, а в избе принимал гостей».
«Фактория Виви на крутом каменистом берегу. С трех сторон лес. Стройные, высокие и гибкие лиственницы, пихты. Изредка попадается кедр. Вокруг фактории лес изрублен, и торчат голые, островерхие пни. Четыре бревенчатых крепко сколоченных дома и все окнами на Тунгуску.
На мощный, басовитый гудок теплохода за какие-нибудь полторы-две минуты берег покрылся людьми. С легкостью серны, прыгая с камня на камень, бежали девушки – эвенки. Два эвенка, возбужденно размахивая руками, что-то кричали нам.
С грохотом разбросав сверкающие брызги, упали с баржей якоря. Караван остановился. Мы вышли на берег.
Эвенки и русские, охотники и рыбаки, женщины и дети кольцом окружили каждого сошедшего на берег. Искали своих знакомых, друзей, может быть, ехавших с караваном, просто из любопытства.
Такое событие в жизни фактории случается не часто. Это первый караван за лето, но он в то же время и последний. После него могут быть только катера и илимки (крытые лодки).
Мы познакомились с факторией: магазин, радиостанция, поссовет, красный уголок. В красном уголке в строгом порядке разложены по полочкам и по столам книги, учебники для неграмотных на русском и эвенкийском языках.
Молодежь и даже пожилые эвенки играют в биллиард. И неплохо. На моих глазах пожилой эвенк обыграл русского с каравана и очень крепко!»
«17 августа я возвратился из командировки. Ездил на глиссере за 80 км вниз по Н. Тунгуске в геологическую экспедицию».
В дневнике я нашла карандашные строчки, написанные, возможно, под впечатлением этой поездки:
«Встречный ветер, сильный ветер
Брызжет пылью водяной.
За кормой вода вскипает,
Поднимает вал седой.
Справа скалы – дух захватит,
Сосны, пихты между скал.
И горбясь и извиваясь,
Меж камней дробится вал».
«В экспедиции пробыл 3 дня. Смотрел, как добывают исландский шпат, идущий в оборонную промышленность. Здесь самые богатые месторождения по Союзу. Шпат похож на стекло белого и желтоватого цвета. Колется правильными ромбами. Самородки шпата бывают до 1-5 кг. Он очень дорог. Один кг шпата стоит 12300 руб.
Часть экспедиции – инженер-геолог, рабочие – останутся на зимовку. Цель – выяснить, возможны ли горные работы на Севере в зимних условиях. Если можно, то с будущего года работы будут проходить круглый год. Исландский шпат находится в вечной мерзлоте».
«Сейчас наблюдается массовый переход белок с одного места на другое. Часто можно видеть прямо в Туре этих маленьких зверушек. Белки прыгают по крышам, по телеграфным столбам. Но бить их еще не разрешается. Можно будет только с 15 октября. Пойду на охоту с малокалиберной винтовкой. Из нее уже стрелял много раз. Стрелял в тире из пистолета и револьвера».
В письме к матери: «Брат Николай хвалится, что очень много грибов. Это все пустяки, по сравнению как здесь! Стоит лишь зайти на километр – полтора в тайгу, как наберешь столько грибов, что не унесешь. Очень много голубицы. А брусники (уже поспевает) множество!»
«Рыбы много. Наловили мы однажды с Петром Степановичем – самым заядлым рыбаком Туры (нашим директором типографии), развели в тайге у ручья костер, вскипятили чай с ягодами, сделали опалишку. Наелись замечательно!
«Опалишку» делают так: вычищенную и вымытую рыбу завертывают в газету и кладут в горячую золу. Жарится быстро и хорошо. Попробуй сделать так, только не забудь посолить».
«Рыбы в здешних реках – Н. Тунгуске и Кочечуме – полно. Рыбачил уже несколько раз. Беру одну удочку, ловлю пауков или кузнечиков и на них забрасываю удочку без поплавка и грузила. Попадается хариус, сиг и другая рыба».
19.07.1940 г. «13 июля ездил за 25 км в командировку в пионерский лагерь. Обратно в Туру я вместе с товарищами шел по тайге. Какая красота и дикость природы! Перебродил через 5 горных речек. Там вода холодная, стремительная. Поймал насморк».
«Проходил приписку. Признали негодным к строевой службе по зрению».
Из письма к матери от 26. 06. 1940 г.:
«Я тосковал, я ждал известий из моей премилой деревушки. Сколько раз, прервав работу, я мысленно уносился на нашу широкую зеленую улицу, вдыхал ее ароматный, настоянный запахами садов воздух, играл с друзьями в городки, пел и гулял с ними, шутил с девушками. Но это было лишь одна иллюзия. На самом деле я так далек от Вас, что трудно представить–7000 км!»
«Начинаю все больше и больше привыкать к северной жизни. Друзей завел уже много – всю Туру знаю, всех ребят и девчат наперечет. Ребята есть неплохие. Двое работают вместе со мной в редакции. Один – Миша Толоконников – инструктор, другой – Володя Мешков – художник. Володе только 20 лет, но он рисует замечательно.
Гравирует на линолеуме рисунки для газеты.
Квартиру дали вместе с директором типографии. Он хороший, словоохотливый человек». «Работы у меня сейчас «по горло», как говорится. С 1 сентября работаю ответственным секретарем редакции. Ничего, справляюсь. Работу осваиваю быстро. Комсомол поручил мне ответственное и почетное дело – меня избрали председателем комиссии по агитации и пропаганде при РК ВЛКСМ, секретарем комсомольской организации редакции. Вчера в Туре (3 дня) проходила 4-я конференция ВЛКСМ Илимпийского района. Я на ней был делегатом. Конференция тайным голосованием выбрала меня кандидатом в члены пленума РК ВЛКСМ и делегатом на окружную комсомольскую конференцию.
Зря, мама, ты беспокоилась, что я пропаду на чужой стороне, что «глуп», еще молод. В том, что я молод – правда, но, как видишь, не пропадаю, а пользуюсь авторитетом».
Со слов моей матери, односельчан Анатолий Алексеевич, был прекрасным человеком, замечательным семьянином, неутомимым работником, общительным, располагал к себе окружающих и имел много друзей. Он не боялся контактировать с высланными, хотя подобное тогда не одобрялось. Его любили эвенки, и, похоже, любовь была взаимной. Отец отмечал искренность, гостеприимство эвенков и их единение с природой:
«Лишь пробежит лисицей рыжей
Заря раненько кедрачом,
А Долича уже на лыжах
Винтовку вскинул на плечо.
Идет по снегу. Снег нехожен,
Переплетен звериный след,
Тайга в снегу. И кедр, похоже,
В пушнину мягкую одет.
И меж дерев дрожат в ознобе
Не тени робкие ветвей,
А кажется, лежат в сугробе
Меха бесценных соболей».
«Более 2-х месяцев мы не видели солнца. Оно скрылось за горами в ноябре, а вновь показалось только в январе.
Два месяца солнце скрывалось,
Уйдя за хребет далеко,
Светило лишь самую малость,
И нам непривычно казалось
Согнать темноту нелегко.
День был не более 3-х часов. Работали с лампами почти круглые сутки. Пол-одиннадцатого тушили, а в 2 часа лампы опять зажигали. Сейчас солнце поднимается уже высоко. Работаем без лампы.
Почтовая связь между Турой и магистралью была на длительное время прервана. 22 сентября мы проводили последний самолет. Были почти оторваны от мира. Единственной ниточкой, связывающей нас с остальным миром, было радио. Лишь после 3-хмесячного перерыва 22 декабря с магистрали из Красноярска, пришла почта».
Из воспоминаний моей мамы: «Отец кроме работы в редакции был диктором на местном радио, хотя никак не мог расстаться со своеобразным горьковским произношением – «оканьем». Он умел зажечь молодежь, устраивал соревнования в Туре и сам неплохо бегал.
«Не страшны ни пурга и ни ветры,
Мне сердитый мороз нипочем.
Я на лыжах бегу километры
Так, что даже спине горячо.
Как большая подбитая птица,
Вьется шарф у меня за спиной,
Даже ветер и тот не решится
Состязаться на скорость со мной».
В Туре к Анатолию Алексеевичу Мичурину пришла большая любовь и 7 июля 1941 года Строкина Галина Александровна стала его женой.
Из письма к матери:
«Галя работает в поселковом совете секретарем. У обоих много общественных и комсомольских поручений, времени свободного мало.
Мама, как у Вас жизнь в военное время? Дядю Васю, Николая Александровича, наверное, взяли на фронт. Здесь на Севере никого не мобилизуют. Но мы помогаем нашей доблестной Красной Армии своим честным трудом. Досрочно погашаем подписку на заем. Наш коллектив редакции решил ежемесячно в фонд обороны страны перечислять 3 % от месячного заработка».
Обращаясь в газете к рыбакам, А. Мичурин писал так:
«Рыбак, ты тоже фронтовик,
Ты – славный воин тыла,
Тебе оружие – не штык, а
Сеть страна вручила».
Отец рвался на фронт, особенно после того, как младший брат Николай, прибавив себе возраст, ушел добровольцем и был тяжело ранен в голову под Ленинградом.
Из письма к брату:
«Ты знаешь, Коля, как я рвался на фронт. Я горел стыдом, видя, как уезжают мои товарищи, и читая в письмах сообщения о боевых делах моих друзей. Чем я хуже других?! Почему у меня отнимают святое право бить кровожадного врага, мстить ему за все злодеяния, причиненные нашему отечеству и нашему народу?
Сейчас я твердо уверен, что попаду на фронт, хотя крайком ВЛКСМ пытается что-то сделать, чтобы оставить меня. Но зачем мне это надо?
Только бы попасть в Красноярск и зачислиться в часть, и нет такой силы, которая вырвала бы меня из рядов славной нашей армии. Я отомщу тогда за твою рану, дорогой брат, за смерть моих друзей, Николая Петровича, дяди Василия Ивановича, за бесценные муки и страдания, причиненные моему народу.
Прошу тебя, Коля, успокой маму. Пусть мама не плачет. Кончится война, раздавим гадину и снова соберемся мы в родном доме и с новой силой возьмемся за мирный труд.
…Береги мои книги, приеду домой, они мне еще пригодятся. А домой я приеду обязательно!»

Ольга СОЛДАТКИНА (МИЧУРИНА

Мы продолжаем рассказ о нашем коллеге журналисте, поэте Анатолии Мичурине, ушедшем на фронт из Туры в 1943 году и погибшем в 1945. О своем отце пишет его дочь.
Война. Какое короткое, но емкое и страшное слово! Война 1941-1945 г.г. вошла в судьбы всех моих сверстников, унесла близких – опору и надежду семьи, принесла неисчислимые лишения оставшимся в живых, разорила страну.
Но народ выстоял и победил хорошо организованные и оснащенные армии Германии и ее союзников. Письма моего отца – Мичурина Анатолия Алексеевича за 1942-45 г.г. – живые свидетельства истории.
18-летним парнем приехал он в Эвенкию в 1940 году, работал в Туре в газете «Эвенкийская новая жизнь», был секретарем комсомольской организации редакции. За 1941-1943 г.г. не раз обращался с просьбой отправить его на фронт. Главным препятствием было плохое зрение отца (высокая близорукость). Наконец, в 1943 г. он добился своего, но до действующей армии был долгий путь по тылам и частям разного назначения.
28 июля туринцы прибыли на пересыльный пункт г. Красноярска и были направлены на сплав леса, где работали до 9 августа1943 года, после чего были отправлены в летние лагеря в окрестностях Омска.
Из письма Анатолия Мичурина жене: «Вскоре, когда стали формировать маршевую часть, мы – Чирков, Струлев, Константинов, Поддубный, Беренда и я попали в нее. Мы торжествовали, но недолго. В этот же вечер нас четверых: Чиркова, Константинова, меня и Беренду оставили здесь для укрепления парторганизации, для работы с бойцами. «Вы здесь нужны. На фронт успеете», – заявили нам. Все наши просьбы и доказательства обратного остались без внимания. Нас разбили по разным ротам. Константинов и Беренда – в одной, мы с Чирковым – в другой. Константинов работает писарем, Беренда – парторгом, а нас хотят поставить командирами отделений.
4 дня назад случай исковеркал мою жизнь: один из бойцов взял мои очки и сломал их. А ты сама знаешь – без очков я, что «слепой».
2 сентября меня с группой других бойцов направили на сельхозработы в воинское подсобное хозяйство. Рыли котлованы под овощехранилище, убирали лук. Встаем рано, ложимся поздно. Шинель, которая мне до смешного коротка, заменяет подушку, постель, одеяло. Ночи холодные, свертываюсь ужом, дрожу. Точь-в-точь так же, как мне приходилось пересыпать ночи в марте с.г., в пути из Ванавары до Туры с Дроздовым».
«Галюсик, постарайся достать окуляры, очень трудно без очков. На уборке лука и огурцов работал с большим напряжением. Приходилось низко наклоняться и больше надеяться на чуткость рук, нежели глаз».
«Санчасть заказала для меня очки в Новосибирске и, надеюсь, к концу сентября будут готовы. Константинов уехал на фронт.
Наверное, уехали Канчалов, Гераськов, Кнестиков, Русин. Поддубный сапожничает в Омске… С Петром (Чирковым) живем душа в душу. Как говорится, делимся с ним сном, куском и табачком».
25.10.1943 г., г. Канск: «Милая, любимая Галюсик! Видимо, так и не удается нам наладить с тобой регулярную почтовую связь. До сих пор у меня нет постоянного адреса. Я как странствующий рыцарь, разъезжаю по сибирским просторам, нигде не останавливаясь надолго. Меня направили в Канское военное училище, и несмотря на то, что испытания сдал успешно, не был зачислен. Медицинская комиссия сшибла с ног – слепой, не подхожу. У меня нет иного желания, чем попасть в маршевую часть. И снова мне и другим незачисленным предстоит какая-то дорога».
«Сколько, Галюся, за время пребывания в армии встреч и знакомств! Обычно, когда прибывает пополнение или сам приходишь в новую часть, первым делом ищешь земляков. Со всех сторон раздаются крики: «Кто из Омска, с Кубани, из Харькова, Москвы, Горького?» Сколько радостных чувств у земляков, сколько разговоров. Вечером, перед сном особенно, начинаются воспоминания о родных местах, рассказы о пережитом и виденном. Все эти разговоры, обильно струящиеся по казарме, наводят на мечты по дому. Бесчисленное множество раз я представлял себе дорогу на родину, встречу с Вами, моими родными».
12.11.43 г. «Бестолково и глупо я вынужден переезжать их одного сибирского города в другой, и нигде для меня не находится места. После Канска был направлен в часть, где готовят младших командиров, но врачебной комиссией был признан не годным к службе в учебной части».
Декабрь 1943 г.: «Наконец, я, мама, зачислен в специальную лыжную часть – буду лыжником-автоматчиком и, может быть, недели через 3-4 поеду на Запад. Заниматься придется много и упорно, больше на морозе, в поле. Но ничего, мама, трудности постараюсь преодолеть стойко». «…Занимаемся с утра до вечера на лыжах. Недавно мы совершили несколько лыжных походов в полном боевом снаряжении. Ходили на 30 км, а потом на 40 км. Я прошел легко, чувствуется натренированность. Стрелял из пулемета на «хорошо». Чирков учится в военном училище в Кировской области».
Омск, 15 января 1944 г. «Лыжи не снимаю с ног с завтрака до обеда и с обеда до ужина в любую стужу и метель. Программу закончили, прошли все проверки и смотры. Дело за приказом и … застучат колеса вагонов. Я уже назначен парторгом маршевого подразделения».
26 января 1944 из письма жене: «Москва сейчас не та, что была до 1941 года – суровая, по-фронтовому настороженная, хотя фронт от нее за сотни километров. Ночью полное затемнение, окна плотно закрываются – ни огонька, автомашины ходят с притушенными фарами. На улицах редкие синие или бледно-желтые фонари, бросающие скупой свет на асфальт. Здоровье мое хорошее, настроение бодрое. Исполняется мое стремление – попасть на фронт. Будь уверена – буду бить немца, не жалея живота своего».
Но опять осечка – вместо фронта учеба на ст. Алабино, под Москвой.
31.03. 1944 г. «Зачеты сдали (первые, вторые – в конце апреля). Я большей частью на «хорошо». Что особенно удивительно, стрелял из винтовки без очков на «отлично». Ни одной пули не пустил за «молоком!»
«…В газету продолжаю писать – помещают мои статьи с удовольствием. Вчера тиснули петитом статью о комсомольцах.
Из штаба части затребовали мое личное дело для утверждения меня комсоргом батальона. Совсем было забыл – получил неожиданное письмо от Петра Чиркова, подробное, теплое письмо настоящего друга».
02.05.1944 г. «Вчера на митинге приказом командира мне объявлена благодарность за хорошую учебу и дисциплинированность».
20.06.1944 г. «Галочка! Милая моя, уведомляю тебя, что я скоро еду на фронт. Не пугайся, дорогуля, этого слова и не грусти чрезмерно. Пойми – я должен быть там, где миллионы мне подобных в жестокой борьбе со смертью завоевывают право на жизнь. Конечно, война – есть война, с кровью и жертвами. За три года я потерял много близких мне людей. Мой младший брат искалечен немецкой миной. Их кровь пролита во имя нашего народа, во имя жизни, тебя и меня в частности. Так могу ли я со спокойной душой читать оперсводку и корреспонденции в газетах? Нет, тысячу раз нет! Душа моя, сердце мое бунтует и возмущается несправедливостью. Конечно, есть люди, подобные щедринскому премудрому пескарю, которые стремятся отгородиться, скрыться с головой в житейскую трясину, чтоб как-нибудь повременить, переждать грозу – авось пронесет, меня не заденет. Это не люди – это пиявки.
Я бы мог по-прежнему далеко от фронта, регулярно кушать, слушать сводку информбюро по утрам, водить пальцем по карте, отыскивая населенные пункты, отбитые у врага, горячо обсуждать итоги боев. Но где же тогда моя совесть? Нет, Галюсик, ты знаешь меня, я совесть в карман не прячу. Для чего же я вырвался из Туры? Чтобы болтаться по тылам? Или чтобы мое истинное стремление превратить в пустую болтовню? Я должен исполнить свой долг перед Родиной, чтобы потом смотреть людям в глаза свободно и открыто
Вопрос об отправке меня на фронт должен решиться в ближайшие день-два. Завтра на мою докладную командир батальона наложит резолюцию. Он уже беседовал со мной, и я неопровержимо доказал ему необходимость удовлетворения моей просьбы. Он вынужден был согласиться. Галочка, дорогая, я поеду на фронт с мыслями о тебе, о дочке, моей горячо любимой маме, о няне и братьях. Я честно выполню свой долг как коммунист, как сын своей великой Родины. Тебе не придется краснеть за меня».
29.06. 1944 г. «Мое ходатайство перед командиром части о направлении меня на фронт удовлетворили. 26 июня нас обмундировали во все новенькое, посадили в вагоны, и мы простились с Алабино. Вместе со мной попал Чертищев.
Ты знаешь, как я рвусь на фронт. Но какая-то словно сила неведомая отбрасывает меня, оттягивает час решительного испытания моих сил. На фронт я опять не попал.
Сейчас я нахожусь в воздушно-десантной части. Прошел врачебную комиссию и не получил отказа, несмотря на мое зрение. Чартищев комиссию не прошел».
«В ближайшие дни буду прыгать с парашютом. Конечно, я относительно не на фронте, т.к. десантные войска на передовой линии никогда не бывают, а их забрасывают в тыл врага.
Со дня на день ожидаем приказа. Сядем в самолеты, чтобы в неожиданном для врага месте обрушиться на него, как снег на голову. Настроение мое отличное».
«Наконец-то, союзники раскачались и открыли второй фронт. Масштабы операций по высадке десантов невиданно больших размеров. Настроение у всех приподнятое. Надо надеяться, что проклятая Германия будет повержена в этом году».
19.08.1944 г. «Третьи сутки в пути. Поезд мчит и мчит по Белоруссии. Где остановимся – неизвестно… Сейчас я воочию убедился, какие страшные разрушения причинили фашисты нашим городам и селам. Начиная от Тулы все превращено в щебень. Нет ни одного не разрушенного, даже маленького каменного здания. Торчат одни трубы, валяются в беспорядке кучи щебня. Мосты через реки взорваны и бесформенными массами лежат в воде. Вдоль насыпи разбитые вагоны и паровозы».
22.08. 1944 г. «Вот я и на месте. Недалеко от Минска. Вокруг сосновые боры, березовые рощицы и поля, поля, поля. Деревушек и хуторов, словно веснушек на лице рыжем.
Визжат пилы, стучат топоры, веселые возбужденные солдатские голоса разносятся вокруг. Заделываются следы варварских разрушений. Ведь всего какой-то месяц, как враг изгнан из этого региона. В окрестностях до сих пор бродит много всякой дряни – ухо приходится держать востро. Недалеко от нас находится бывший концлагерь, где немцы держали советских военнопленных. Это длинные невообразимо грязные полуземлянки, обнесенные колючей проволокой в 2 ряда. На нарах деревянные ботинки и тряпье, заменявшие военнопленным обувь и одежду. Что особенно страшно – блохи. Их несметное количество. Стоит только войти в землянку, как блохи облепят тебя плотным слоем с ног до головы. Только от одних блох можно сойти с ума. От грязи, болезней, голода (не считая расстрелов) умерли десятки тысяч советских людей».
17.09. 1944 г. «Ходили в деревню Кобыличи работать. Немцы сожгли ее дотла. На месте, где было 137 дворов, росли тенистые сады, – щебень, зола да дикий бурьян выше человеческого роста. Остатки жителей ютятся в крохотных землянках, как кроты в норах. Немцы пожрали и угнали всю скотину. В деревне 1 корова, отбитая у немцев партизанами, пяток лошадей и ни одной курицы. А пожитки можно уложить в чемодан. Представляешь, какие трудности приходится испытывать людям?! Это летом каждая травка пригреет и прикроет, а что будет зимой?
Жители не ожидали нас и, узнав, что мы пришли помочь им в устройстве жизни, они не знали, как благодарить нас. В тот день мы построили им 15 благоустроенных землянок и не менее 45 построили в основном. И когда рано утром мы уходили и деревни, нас провожали со словами благодарности и старые и малые. Я никогда не забуду их горя, их благодарности, высказанной нам».
«Недавно был на двухдневных учениях. Пришлось прошагать километров 70, не меньше. Вот горячая была работа. Вся комсомольская работа проводилась в поле. Прямо в окопах проводили бюро, принимали в комсомол, выпускали боевые листки и т.д. Завтра снова ухожу на 2 суток».
21.10. 1944 г. «Что может быть лучше для солдата, оторванного от Родины, от семьи, чем письма от близких и друзей! О, радость! Сегодня я получил кучу писем, охапку вестей нежных и трогательных, веселых и печальных… Я рад, что вы здоровы, что ладится работа, что вы достаточно получили продуктов и не терпите особую нужду ни в чем».
В письмах к Анатолию Мичурину была святая ложь его матери – Ольги Алексеевны, которой приходилось выхаживать младшего сына после тяжелого ранения под Ленинградом, вести хозяйство и от зари до позднего вечера трудиться в колхозе. У меня осталось воспоминание о хлебе военного времени – «милушках», как называла бабушка черные, липкие, сладковатые хлебцы с отстающей коркой. А пекся этот хлеб из сушеных и молотых картофельных очисток с отрубями; не было элементарного – соли, спичек, и бабушка разжигала русскую печь самодельными «серянками».
3 января 1945 г. Из письма к жене: «Родная моя Галюсенька!
Поздравляю тебя с Новым 1945 годом. Четвертый раз мы отмечаем Новый год в условиях войны. Четвертый год не иссушаются слезы жен, матерей, и кровь сыновей нашего народа льется на полях сражений. О, сколько ненависти накопилось в наших сердцах против кровожадных бандитов, немецких упырей!
Дорогая, наступает время и для нас. Пришла пора испытать мои силы, мои чувства. Что ж, события покажут, на что я способен!
Галочка, впереди много трудностей и неожиданностей. И, несмотря ни на что, я верю, что в этом году мы встретимся. Сколько раз я с волнением смотрю на твои фотокарточки, и сколько дорогих воспоминаний возникает во мне. То я вижу нас, сидящих на высокой скале над Тунгуской, то себя, прохаживающимся в 50-градусный мороз под окнами твоей квартиры со страстным желанием увидеть тебя, то вижу обоих нас в нашей уютной квартире, занятых купанием любимой дочурки. Да разве перечтешь все?!
Пиши, родная, береги себя и мамочку».
2 февраля 1945 г. «Сегодня ночью пересекли государственную границу. Всю ночь и день едем по чужой земле. Румыния! В недалеком наш ярый враг, а теперь смирившийся зверь, сломленный и притихший под нашей силой.
Нас везде встречают с подобострастной улыбкой, заискивают, лебезят… Все в один голос трубят: «Гитлер капут», «Антонеску нехорош» и т.д.»
13 февраля 1945 г. «Ну, вот я и за границей. Проехал по всей Румынии. Теперь нахожусь в Венгрии, недалеко от фронта. Мадьяры встречают гостеприимно, здороваются на каждом шагу. Но нам ясно их нутро. Они вежливости учились под Сталинградом и Воронежем, в Трансильвании и под Будапештом. Многих заставляет улыбаться наша сила и мощь».
26 февраля 1945 г. «Родная, ты беспокоишься обо мне. Само собой разумеется, может случиться всякое. Мы в Венгрию приехали не за блинами, а немцев бить. А зверь хоть и побит изрядно, но огрызается крепко…
Между прочим, в первые дни, когда мы пришли сюда, не было видно на улицах и в квартирах ни одной девушки. Мамаши при виде русских прятали своих дочек. Боялись. Немцы наговорили им всяких страстей о нас.
Теперь, убедившись в благородстве русского солдата, на улицах стали появляться мадьярские красотки. Галочка, уместно сказать, что русские девушки куда лучше!»
13 марта 1945 г. «3 марта получил от тебя письмо и тотчас сел писать ответ. Написал всего четыре строчки, как была объявлена боевая тревога. И с того дня, дорогая, мы все шагаем на своих двоих. Идем по ночам, а днем коротко отдохнем и дальше. Первую ночь сорок километров дались трудновато, а потом втянулся и, кажется, прошел бы еще столько.
Настроение у всех отличное. Сегодня подошли, очевидно, к нашему пункту. Всю ночь нынче шли вдоль фронта в 8-12 км. Может быть, завтра утром мы померяемся силами с эсесовцами. Здесь сейчас идут самые ожесточенные бои».
14 марта 1945 г. «Вот я и на фронте. Вчера пережил первую бомбежку – первое боевое крещение. Самочувствие не из приятных. Этот день был печальным – убит мой хороший друг – парторг, лейтенант Воложанин. Ему 25 лет. Замечательный был парень».
19 марта 1945 г. «Уже начинаю привыкать к бомбежке, артобстрелу… Наши самолеты целый день бомбят вражеские позиции. Мы идем вперед, но враг крепко огрызается с яростью обреченного».
23 марта 1945 г. «Привет, дорогая, с фронта. Пишу тебе во время боя, в момент затишья. Мы только что захватили после жаркой схватки одну мадьярскую деревню. Через полчаса-час идем штурмовать вторую. Я жив, здоров».
26 марта 1945 г. «Уже шестой день в бою. Гоним фрицев, хотя они и огрызаются крепко. Здоровье мое прекрасное, не ранен. Вчера мина разорвалась в одном метре, часа два ничего не слышал. Воюю, Галочка, неплохо. Даже отличился. Собственноручно убил несколько фрицев».
Из письма к матери: «Мама, труженица ты моя бессменная! Сколько у тебя работы и так мало отдыха. Ты растила нас, своих сынов, все время лелея мечту, что будет тебе замена. Мы выросли, окрепли, прочно встали на ноги, но судьба предрешила нам суровые испытания. Впереди, дорогая, еще много лишений и борьбы, слез и страданий. Наконец, и меня Родина призвала на рубеж, где решается наше будущее. Но пусть сердце твое преисполнится мужеством и твердостью, чтобы встретить возможный удар жизни со спокойствием.
…Мама, я почему-то верю, что, чтобы со мной ни случилось, встречусь с тобой, еще более возмужавшим, суровым солдатом, встану на порог и скажу: «Здравствуйте, мои дорогие! Вот и я!»
Но не дождалась сына Ольга Алексеевна Мичурина, Анатолий Мичурин погиб 27 марта 1945 года при форсировании реки Раба в Венгрии.
Остались десятки его писем, полных любви, нежности и заботы о близких, передающие дух патриотизма советского человека, не щадящего своей жизни ради защиты Отечества.

Послесловие
Анатолий Алексеевич очень хотел, чтобы его жена училась, настаивал на этом в письмах. И моя мама и бабушка выполняли его наказ. Мама – Мичурина Галина Александровна – заслуженный врач России, я имею такое же звание. Мой внук в этом году поступает в Томский государственный университет на факультет журналистики и за свои публикации имеет дипломы разного достоинства. Он и внешне похож на своего прадеда.

Ольга СОЛДАТКИНА (ДОЧЬ)