О боевом пути дедушки я знаю непростительно мало, Какие-то отрывочные рассказы, впрочем очень впечатляющие, иногда страшные. Самые главные вещи - дедушка участвовал в Сталинградской битве, во взятии Берлина и расписался на стене Рейхстага, был награжден медалью "За отвагу" и ордном "Красная заезда". Он мечтал быть летчиком, как и его отец, но война  Впомешала исполнению планов, правда, он приблизился к самолетам уже после войны, когда до пенсии работал авиационным техником на военном аэродроме и вышел в отставку прапорщиком. Во время работы он любил напевать "Первым делом, первым делом самолеты, ну, а девушки, а девушки – потом". В нашей хрущовке у него была мастерская, маленькая каморка, в которой был верстак, а над ним полки с инструментами в идеальном порядке. В этой каморке он сделал за свою жизнь более 25 моторных лодок и плавучую дачу на понтонах. Более рукастого человека я в своей жизни не знала. Вообще у него было много увлечений, кроме того, что он все время что-то мастерил, любил ходить по Днепру, был страстным грибником, рыбаком, травником. А еще он любил читать. Причем читал он не всякую ерунду, а хорошие книги из моей библиотеки, ему нравился Хемингуэй, с которым он ощущал, видимо, некоторую близость. Он, кстати, стал на него немного похож к старости. Когда я сказала ему об этом, он пошутил: "Так что - выходит, я заместитель Хемингуэя на земле?" Несмотря на то, что он был простой человек, хотя иногда рассказывал, что он потомок одного старинного дворянского рода. Не знаю, насколько это было правдой, но более внутренне интеллигентного, сдержанного, спокойного и скромного человека я не знала. Он никогда не кричал, выходил из себя очень редко. Однажды, когда я засиделась на лавочке у подъезда со своим будущим мужем до двух часов ночи, он вышел с духовым ружьем, сделал очень короткий комментарий по поводу моего поведения, развернулся и ушел. Все потому, что очень волновался. Он вообще очень любил нас с мамой и готов был сделать для нас все. У нас с ним были очень доверительные отношения, он рассказывал мне то, что не рассказывал никому. И я в ответ любила его, любила как никого на свете. Я приходила, он кормил меня на кухне, потом мы с ним долго сидели и разговаривали обо всем. Когда он слег, то часто бредил войной, иногда говорил мне: "Так, собирай автоматы, боеприпасы, мы уходим". Перед смертью он успел исповедоваться единственный раз в своей жизни и причаститься. Мне очень жаль, что я не слашала той исповеди, но священник - он мне говорил - помнит ее до сих пор. Когда он умер, мне было больно так, что я не могла еще много месяцев говорить о нем. Иногда он мне снится, обнимает меня и я думаю о том, как не хватает мне его объятий. Когда в церкви поют Херувимскую песнь, я представляю, как он в белом костюме, таком, с широкими брюками – дед был красавец и до самой старости очень следил за собой – стоит у престола Божия и молится за меня. Я и оттуда ощущаю его любовь.