В 17 лет в пекло
ЖИВ ЛИШЬ ЧУДОМ...
Как это было! Как совпало -
Война, беда, мечта и юность!
Давид Самойлов.

Такими юными и неокрепшими мне кажутся мои дети с их максимализмом, нежеланием идти на какой-либо компромисс. Когда пытаюсь говорить с ними об этом, сын обычно отшучивается: «Ма! Так ведь есть в кого. Вот ты можешь дедушку убедить в том, чтобы он следовал всем предписаниям врачей?» Боже Всевышний! А ведь мой отец в 20 лет – в возрасте моего сына - уже весь был изрешечен фашистскими пулями!
В восемнадцать лет – «бабай»
Балагур и забияка, легконогий красавец со смоляными кудрями, предмет тайных воздыханий деревенских девчонок, ему - моему отцу, Гарифулле Масагутову, не было и 16-ти, когда началась война. Старший брат еще до войны был призван в армию, а вскоре ушел в трудармию пятидесятилетний отец, страдавший пороком сердца. Остались без мужской опоры и все соседние дворы родного Ижбуляка. Разом озорному гуляке пришлось повзрослеть. Хотя к тяжелому физическому труду ему было не привыкать. С семи лет работал в колхозе. Вначале носил ведрами из родника воду для тех, кто трудился в поле. Когда чуточку подрос, сам вязал и грузил снопы.
26 сентября 1942 года отцу исполнилось 17 лет. А 7 декабря ему пришла повестка. Вначале были Тоцкие лагеря со скудной едой, тощей одеждой и бесконечными пробежками по плацу, продуваемому песчаными ветрами. Спали в подвале-землянке на плетеных нарах в той же одежде, в которой бегали днем. Не все 17 мальчишек, его односельчан, смогли вынести такое. Заболел и умер тихий, добрый Салахетдин Рахматуллин. Схватил воспаление легких и был отправлен на долечивание домой Шакур Шарипов. В марте самых крепких повезли в Кувандык – в сержантскую школу.
В августе 1943 года отца, которому еще не было и восемнадцати, отправили на I Украинский фронт. Дали отделение, назначили помкомвзвода. С 6 на 7 ноября он уже форсировал Днепр. А до того трое суток пришлось сидеть в окопах, залитых ледяной водой. До сих пор ему снится ночной Днепр, непрестанно обстреливаемый фашистами. Днепр, кишащий телами погибающих. Снаряд задел их плот, на котором находились 20 солдат, уже у самого берега – успели выскочить.
В боях за Киев тяжело был ранен командир взвода, его заменил отец. Затем, под Житомиром, ранили комбата. Выяснилось, что в батальоне не осталось ни одного офицера. По приказу командира полка молодому сержанту пришлось поднимать уже батальон. А огонь, как известно, косит тех, кто впереди. Он еще бежал с криком «Вперед, за Родину! За Сталина!», когда почувствовал сильный удар в грудь. Даже успел обернуться назад и заметить: подходят «тридцатьчетверки». Потом очнулся, когда два его солдата разорвали на нем одежду. Успел только понять, что не может дышать, а из легкого свищет воздух. В себя пришел уже в госпитале. Молодцы солдаты, видимо, сбегали за санитарами, которые шли далеко позади. Те, заткнув тампонами зияющие в груди и на спине дыры от разрывной пули, туго перебинтовав, отправили раненого в Киев. А из Киева – поездом в Тамбов. Как долго ехали, отец не помнит — не часто он приходил в сознание.
В полубреду прошли три месяца в новом госпитале. Однажды ему показалось, что стало легче. Подозвав санитарок, попросил написать письмо матери – сообщить, что жив. Пока девочки сооружали из серой бумаги треугольник и писали адрес, был в сознании… В обморочном состоянии его перевезли в Мичуринск, где были хирурги-пульмонологи. А тот конверт кто-то пустым отправил по адресу.
Он не помнит, как его оперировали, как целую неделю пролежал без сознания. Очнулся от холода, когда вывезли в морг. На его счастье, в это самое время две молодые санитарки-уфимки вкатили новую каталку. Они и услышали тихое «эни, эни…» Вот эти девочки (кажется, их звали Асия и Зиля) и стали ангелами-хранителями чудом выжившего бойца на многие месяцы. Два месяца ухаживали за лежащим, потом на себе его «выгуливали», учили ходить. Звали сначала этого восемнадцатилетнего старичка (ввалившиеся глаза, кожа да кости) «бабай», затем — «абый». Только спустя девять месяцев после того ранения он смог ходить без поддержки, с большими передышками. И наотрез отказался ехать в батальон для выздоравливающих. Напросился в формировавшийся для отправки в Польшу батальон. Повезло – там не хватало как раз нескольких солдат. Ими и стали такие вот отчаянные выздоравливающие из госпиталя.
«Хочу с товарищами добить врага»
И вновь для отца началась война. Уже в составе II Белорусского фронта в Люблине. Опять стал помкомвзвода. А в Варшаве вновь получил ранение: осколок снаряда пробил каску. С диагнозом «закрытый перелом черепа» его решено было отправить в госпиталь. Написал заявление командиру полка: «Прошу не отправлять меня в тыл. Хочу со своими товарищами добить врага. Буду лечиться в санбате». Оставили, обозвав отчаянным бойцом. Да и солдаты, иные из которых в отцы ему годились, очень за него просили комбата. Всем им – украинцам, азербайджанцам, армянам — нравился этот отважный мальчишка, не боявшийся ни бога, ни черта, шутивший, когда пули свистят, сумевший выучить самые крепкие слова на всех языках интернационального взвода. Любили его за смешной акцент (до армии он знал всего несколько русских слов), за умение искренне сочувствовать, готовность делиться последним. И санитарки не обходили вниманием – сами его находили, чтобы делать перевязки. Командиры ценили его за наблюдательность и сообразительность. И в разведку его посылали, и за «языком».
Пули отца метили часто. Еще семь осколочных ранений он получил по пути в Берлин. Почти в полевых условиях вытаскивали из бойца осколки, зашивали раны, забинтовывали – и вперед. Один осколок в копеечную монету раздробил кость под коленкой и застрял там. Кость пришлось долго долбить. Так и дошел до Берлина – весь в бинтах и повязках.
Домой вернулся только в апреле 50-го года. Обучал в Краснодаре, Армавире, Туапсе, Белореченском солдат, имевших бронь, восстанавливал с ними разрушенные мосты.
… Самой большой наградой за выпавшие испытания отец считает дарованную ему судьбой любовь. Как-то он приехал в Стерлитамак - сослуживца повидать. И в этом городе встретил студентку Учительского института – тихую, стеснительную Рабигу Нигматуллину. Папа уверяет, что это была любовь с первого взгляда. Дождавшись завершения сессии, он повез невесту домой – играть свадьбу.
Заведующий фермой, бригадир, строитель… Большим начальником отец никогда не был. Не только потому, что не довелось ему доучиться до войны, что его главные «университеты» с 17 до 25 лет – служба в армии. Характер у него такой – не столько организовывать, сколько самому нужно все делать своими руками. Самому скакать на лошади, водить мотоцикл, строить дома, косить сено… И работал. К его боевым наградам (медаль «За отвагу», «За освобождение Киева», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией», ордена Отечественной войны) добавились трудовые награды. Он многократно становился победителем соцсоревнования, его фотография висела на Доске почета, о нем писали газеты. Главной радостью была большая семья, в которой росли пятеро детей. А теперь вот уже 13 внуков, шесть правнуков подрастают.
Немало было и печалей. Самая большая – в 2006 году не стало мамы, его любимой Рабиги - тихой, терпеливой, сумевшей приноровиться к взрывному характеру отца. И у взрослых детей случаются проблемы. Но не любит отец жаловаться, не любит, когда его жалеют. Даже когда ночи напролет болят, не дают спать искалеченные войной руки и ноги, когда зашкаливает давление и нехорошо замирает сердце. Садится он, так и оставшийся атеистом, в такие часы на кровать, прикрывает глаза и начинает просить сердце биться ровнее, уговаривает ноги потерпеть еще чуть-чуть. Вот ведь весна пришла – такое это счастье, видеть, как пробивается трава, как неожиданно покрываются розовой и белой кружевной накидкой деревья, которые сам посадил, как носятся по улицам дети, никогда не видевшие войны. А ему кажется, будто вчера пули свистели над головой…