Родился 9 марта 1925 года в Москве.

“В Красную Армию меня призвали в начале сорок третьего года, - вспоминает Александр Андреевич. – Хорошо помню тот февральский день – морозный, искрящейся снегом белым-пребелым. И призывной пункт, где нас собралось человек сто. И еще запомнился этот день песнями под гармошки. Они лились, казалось, со всех сторон. Складывалось впечатление, будто мы не на войну собрались, а присутствуем на чьей-то свадьбе. Если бы не провожающие – матери, сестры, невесты в основном, - их лица были заплаканными и грустными. Видно, они больше нас понимали, чем мы, призывники, - куда нас отправляют. А мы, восемнадцатилетнее пареньки, можно сказать еще мальчишки, успокаивали родственников, как могли. Но была в том какая-то молодецкая лихость – все нипочем. На самом деле, не на край света же уезжали – на фронт, да и только.

        На него я попал только в начале весны. Это после того как окончил радиотехнические курсы и в звании сержанта прибыл в 966-й отдельный батальон связи 77-го стрелкового корпуса 60-й армии, которой командовал генерал-лейтенант Черняховский. Говорят, что Иван Дмитриевич был самым молодым в то время командармом: ему было всего тридцать семь. Возглавляемая им армия тогда вела бои под Белгородом, где шли уже почти месяц кровопролитные бои. Вообще-то 60-я армия, в которую я попал, считалась общевойсковой и сформирована была в июле сорок второго. Ее с самого начала ввели в состав Воронежского фронта, и она вела оборонительные бои севернее Воронежа на левом берегу Дона. Когда закончилась Сталинградская битва, она участвовала в Воронежско-Косторненской и Харьковской наступательных операциях. Правда, когда я прибыл в 966-й батальон связи – это в конце марта, - 60-ю армию уже переподчинили Центральному фронту, который осенью сорок третьего переименуют в 1-й Украинский. Но это будет позже.

        А пока я – радист стрелковой роты того самого отдельного батальона связи. Мы тогда находились как раз на переднем выступе Курской дуги. Однако я опять забежал немного вперед. Наверное, в своем рассказе придется вернуться чуточку назад. То есть до момента образования этого самого Курского излома. Когда я прибыл в свое подразделение, наш батальон во взаимодействии со стрелковыми частями дивизии наступал: предстояло форсировать реку Сейм и освободить город Льгов. Меня сначала включили в разведгруппу, которой предстояло выяснить обстановку в большом селе, что раскинулось на противоположном берегу Сейма. Это севернее Льгова. Село немцы, отступая, почти не тронули, однако поговаривали, будто в нем прижилось немало “чужаков”. Вот про это надо было все и разузнать.   

        Река Сейм не такая уж и широкая – где-то метров сто двадцать, не больше. Так что мы особо не мудрствовали с плавсредствами. Сколотили небольшой плот и стали готовиться к переправе. Глубокой ночью тихо причалили к противоположному берегу. Как только поднялись на береговой взгорок, сразу углубились в небольшой лесок. Стало светать. Слышим недалеко от нас кто-то разговаривает. Оказалось, что рядом пролегала тропинка, и по ней шли два местных жителя. Не вдаваясь в подробности, старший группы остановил их, спросил, есть ли в селе немцы. Те ответили, что гитлеровцы уже неделю назад ушли, но появились какие-то люди в гражданской одежде, хорошо вооруженные. “Может, это власовцы?” – предположил кто-то из разведчиков, обращаясь то ли к мужикам, то ли к командиру группы. Мужчина, что был постарше, утвердительно ответил: “Да, они так себя называют”. И, чуть помедлив, добавил: “Изверги, а не люди. Сколько селян уже расстреляли, мародерничают неумеренно. Теперь вот готовятся встретить Красную Армию, а что у них на уме – одному богу известно. Во всяком случае, всю неделю самогон варят и шнапсу понавезли много. Может, и правда хотят встретить красноармейцев, как дорогих гостей? Хотя на сеновалах, чердаках и копнах пулеметы припрятаны да мин всюду понатыкали”. “Все понятно, какие подарки приготовили нашим подразделениям, - сказал командир разведгруппы, когда незнакомцы скрылись за густым кустарником. –Но все равно надо проверить и уточнить”. Оставив меня с рацией и еще одного бойца, группа ушла в сторону села. Через три часа она вернулась. Все, что рассказали нам незнакомцы, подтвердилось. Подытожив результаты, командир группы сказал мне, чтобы я связался со штабом дивизии и передал полученные сведения. Что я тут же и сделал.

        Но, видно, власовцы – а то, что это были они, у нашего командира не было уже никакого сомнения – располагали пеленгатором, так как не успел я передать информацию, как между деревьями замелькали их фигуры. Началась перестрелка. Нападавшие, чувствовалось, хотели зажать нас в кольцо, так как выстрелы слышались уже не только спереди, но и по бокам. Командир группы приказал всем рассредоточиться и добираться до реки самостоятельно. Когда я выскочил на берег, плота не обнаружил: то ли его смыло течением, то ли вышел не в том месте. Искать его –не тот случай. Я быстро вошел в реку. Когда вода дошла до подбородка, оттолкнулся от дна и попробовал плыть, но рация на спине потянула вниз. Изловчившись, сбросил лямки с плеч и освободился от нее. Плыть стало легче. В правой руке я держал автомат над водой, а левой подгребал под себя. Плавал я, надо сказать, неплохо: все-таки родился в Москве, где много прудов, Москва-река и Яуза, не считая мелких речушек, на которых мы с детства пропадали все лето. Помниться, когда плыл, пару раз успел оглянуться. Где-то метрах в ста от меня плыли еще несколько наших ребят. Но их было значительно меньше, чем должно быть. Как оказалось потом, в этом поиске наша группа потеряла трех разведчиков и одного легко ранило. Через два дня, когда село было уже освобождено, нас вызвал к себе командир дивизии. От имени командования он поблагодарил за добытые сведения и тут же вручил каждому по медали. Я получил из рук комдива свою первую боевую награду – медаль “За боевые заслуги”, которая особенно ценилась среди рядового и сержантского состава.

        А потом наши подразделения и части освобождали Рыльск. Я опять шел в ударной группе, постоянно держа радиосвязь со штабом полка и дивизии. После того как освободили Рыльск, на фронте наступило затишье. Сам же город стал своего рода вершиной переднего выступа Курской дуги, ее так называемого северного фаса. По всему фронту войска перешли к обороне. Ее потом еще назовут преднамеренной обороной. Более трех месяцев оборудовали ее армии Центрального и Воронежского фронтов. Сооружали траншеи, рыли окопы, строили блиндажи и землянки, готовили артиллерийские позиции и доты. А сколько было уложено минных полей, натянуто колючей проволоки – гектары, десятки километров. Работали, как говориться, не покладая рук. В основном ночью, строго соблюдая светомаскировку. И в то же время командиры не забывали о нашей боевой и политической подготовке. В общем, ночью копаем, днем – учимся. И все бы ничего, если бы не фашистские стервятники. Уж больно часто они летали над нашими головами: или бомбили, или охотились за всем, что двигалось и шевелилось. И так – до конца июля.

        А пятого июля началась собственно Курская битва. Правда, основные бои проходили в районе Орла и Белгорода, на нашем же участке фронта по-прежнему было более или менее спокойно. Лишь изредка проходили схватки с немцем, но это были бои местного значения. Однажды, правда, попытались они серьезно сунуться к нам, но им дали отпор, да такой, что у них отпало всякое желание ввязываться в драку. Впрочем, и силенок, видно, на тот момент у них не так уж много было. Всю свою бронированную мощь они бросили под Белгород и Орел. Пятого августа эти города полностью освободили, и войска Центрального и Воронежского фронтов двинулись вперед. Настала очередь наступать и нашей 60-й армии. Впереди лежала Левобережная Украина, впереди был Киев. Ну а как с боями брали на пути к нему Конотоп, Бахмач и Нежин, как с ходу форсировали широкую Десну – рассказывать не стану. Об этом немало писали в своих мемуарах многие участники тех событий. Остановлюсь на том, как мы форсировали широкий и могучий Днепр. В начале октября части и соединения 60-й армии подошли к его левому берегу одними из первых. Наша дивизия вышла как раз напротив Киева. Мы уже, было, подготовили подручные переправочные средства, как поступила команда всем грузиться на автомашины и перебазироваться на восемьдесят километров выше по Днепру. Когда прибыли но новый рубеж, не теряя времени, командование также решает форсировать Днепр с ходу. Табельные переправочные средства, как всегда бывало в таких случаях, отсутствовали. Часть из них находилась где-то на полпути, остальные все еще оставались на Десне, по которым переправлялись армейские тылы. Как только наступила ночь, наша рота, как и другие подразделения, начала переправу. В ход пошло все – и крохотные плотики, и большие плоты, и рыбацкие лодки, и большие плоты и толстые бревна, и даже хворост. В общем, все, что могло плавать и держаться на воде. В нашей плоскодонке разместилось человек восемь. На носу, помниться, примостился пулеметчик, я же со своей радиостанцией сел на корме. Хоть и была глубокая ночь, но осветительными ракетами и прожекторами немцы превратили ее в светлый день. Вода в Днепре буквально бурлила, кипела от взрывов снарядов и пулеметных пуль. Огонь был настолько плотным, что, казалось, вряд ли кто выживет в этом аду. Немало страха наводил вой немецких пикировщиков, которые расстреливали переправляющихся почти на бреющим полете. Когда наша лодка уткнулась в берег, нас в живых осталось лишь трое. А впереди поднимался крутой склон высокого берега, который извергал смертный огонь. Но уже раскатисто неслось над Днепром наше громкое “ура”.

        Через полчаса наша рота, точнее, все, что от нее осталось, вместе с другими подразделениями уже врывались в траншеи третьей линии обороны фрицев. Выбив их, мы стали готовиться к обороне. Я быстро настроил радиостанцию на нужную волну и установил связь со штабом полка. И, кажется, сделал это вовремя, так как тут же подбежал командир стрелкового батальона. Он передал информацию о сложившейся ситуации и просил помощи. Как только комбат ушел, в небе появились “юнкерсы”, которые стали с высоты трехсот метров забрасывать нас кассетными бомбами. Одна из них разорвалась вблизи. Ударная волна отбросила меня метров на пять и засыпала землей. Стало почему-то тихо. Когда пришел в себя, понял, что ранен в ноги да еще и контужен. На мое счастье, поблизости оказалась молоденькая девушка-санитарка, которая оказала мне первую медицинскую помощь и помогла добраться до берега. Рано утром меня переправили на левый берег Днепра. “Студебекер”, что вез нас, раненых, ехал уже по наведенной понтонной переправе. Ну а дальше были одни госпитали, где я проходил лечение. Но это уже другая история. Вот такой осталось в моей памяти та переправа через Днепр…

        К рассказу ветерана стоит лишь добавить, что Александр Андреевич так и не смог до конца излечиться от ран. В конце концов, в январе 1944-го медицинская комиссия вынесла свой окончательный вердикт – к строевой службе не годен. Но в армии сержанта Мамонова все же оставили, и он служил вплоть до июня 1951 года.