12 апреля - День Космонавтики, а у моей Мамы (Левитской Галины Михайловны) – День Рождения! А 13 апреля – День Рождения моей дочери Лили, а 14 апреля – День Рождения моего внука Фёдора. Все они и я, в том числе учились в одной и той же суджанской школе. Вот такое совпадение!

Мама родилась в далёком 1921 году, в школе была активисткой: занималась в волейбольной команде, участвовала в соревнованиях, пела в школьном хоре.

Мои родители Галина Михайловна Левитская и Сергей Сергеевич Пугачёв встретились на фронте в 1943 году. До этой встречи семья Левитских с началом войны эвакуировалась из города Суджа в Саратовскую область. Моей маме было уже 20 лет. До войны она уже работала в военкомате служащей.

Старший её брат Леонид с началом войны поступил в лётное училище в городе Иркутске. Мама с меньшей сестрой Женей поступила на курсы трактористов. Более младшие - сестра Надя и брат Миша учились в школе, где мой дедушка Михаил Петрович Левитский был учителем черчения и рисования. Бабушка – Надежда Ивановна управлялась по дому.

После окончания курсов трактористов сёстры работали некоторое время в колхозе Саратовской области, но потом мою маму послали в райцентр на курсы механиков, после окончания которых, она попала на фронт и служила сержантом (шофёром) в войсках РККа.

В этих же войсках служил и мой отец. К сожалению, о нём мне было ничего не известно. Остались его 12 фотографий, присланные с фронта. Потом - «Пропал без вести».

Мама в 1944 году, будучи беременной, комиссовалась и вернулась домой в уже освобождённую, полуразрушенную Суджу, куда немного раньше вернулись из Саратовской области её родители, сёстры Женя, Надя и брат Миша.

Немцы, когда покидали город, жгли дома, убивали людей. На площади стояла виселица с повешенными. В Троицкой церкви были заживо сожжены раненые венгры. Горевшие люди кричали, звали на помощь, но поджигавшие немцы не подпускали к церкви тех, кто хотел помочь им.

Рядом с церковью стояло большое здание театра - Народного дома. Это было красивое 2-этажное здание, с большим зрительным залом, где шли первые немые кино, шли спектакли. Зал и балкон всегда были заполнены. В фойе играл духовой оркестр, в перерывах спектаклей зрители танцевали. Сюда немцы сложили мешки с зерном, которое они не могли увезти, и тоже подожгли. Здание сгорело. Остались руины и от больницы, аптеки, средней школы, школы глухонемых, почты, детского дома, маслозавода, мельницы. Всего разрушено и сожжено 101 здание нашего небольшого города Суджа. Было зверски повешено 11 человек, сожжено 59, в том числе 25 детей; расстреляно 38 пленных красноармейцев, изувечено 32. Угнано в плен в Германию 2223 человека, в том числе 34 ребёнка. Особое зверство проявили немцы в селе Ивнице. Здесь сожжено и расстреляно 183 человека.

3 марта 1943 года Суджа встречала своих освободителей – воинов 180-й танковой бригады полковника Киселёва и 237-й стрелковой дивизии. Танки обошли город и вошли в него с юга, перейдя замерзшую реку Суджа вначале ул. Р. Люксембург (здесь берега реки были пологие). После ухода немцев всех погибших похоронили, поставили памятники.

Вот в такой обстановке я и родилась 16.12.1944 года. Семья Левитских ютилась в двух маленьких полуподвальных, сырых комнатках уцелевшего 2-этажного дома по ул. Красноармейской №11, который был окружён полукольцом болота. Зимой поверхность болота замерзала, и дети катались на каруселях: вбивался столб, сверху колесо и поперёк привязывали тонкое бревно, к концам которого крепились санки.

Как и большинство суджан Левитские жили в нужде и хроническом недоедании. Одежды и обуви не было. Михаил Петрович писал для лесничества плакаты за разрешение выписывать сухостой самовывозом. За дровами ездили далеко, примерно 7-10 км с самодельной тачкой. «Утром выезжали, а к вечеру приезжали уставшие, в городе встречали сверстников, которые шли в дом культуры на танцы» - вспоминала Женя и Надя. Постоянной работы не было. Только мой дедушка Михаил Петрович Левитский был кормильцем семьи – работал учителем. Благодаря его работе семья имела, хоть плохую, но крышу над головой.

Отец о моём рождении узнал на фронте. Очень обрадовался, присылал небольшие посылки с материей, просил мою маму назвать меня Галочкой, что мама и сделала. А с отцом мы виделись только по фотографиям. Он видел меня маленькой, а его фотографии я смотрю и сейчас. Может поэтому я никогда не чувствовала себя сиротой: я всегда видела своих родителей на фото молодыми и здоровыми, ведь им было менее 30 лет. Сейчас мои дети намного старше их.

Жизнь моей мамы была короткой. Как только я немного подросла и мама перестала меня кормить грудным молоком, она, чтобы не сидеть на шее у родителей, завербовалась в Грузию, забрав меня с собой. Через некоторое время её сестра Женя поехала к ней и увидела, что мама со мной находится ещё в более бедственном положении. Она привезла меня в Суджу, а мама осталась еще некоторое время в Грузии. Чтобы завербованные не нарушали контракт и не убегали (за это полагалось тюремное наказание), у них забирали документы.

Пять суток голодные добиралась тётя Женя и я до Суджи. Поезда ходили редко, долго стояли на остановках и были переполненные. В Судже Женя залила своё свидетельство о рождении чернилами и по нему получила новое свидетельство на мою маму. Она выслала его маме и та с новым документом вернулась тоже в Суджу (паспортов тогда не было и свидетельство о рождении было его заменой).

В Судже 1946 год был на редкость засушливым. Дождя ждали на Пасху, потом на Троицу, а его всё не было. Всё посеянное или не взошло, или находилось в чахлом состоянии. Полив ничего не давал; вода сразу же испарялась. Зимние запасы продуктов у людей давно кончились. Начался голод. Суджане ходили по городу с опущенными головами: смотреть на опухающих знакомых было страшно. Многие умерли зимой и на следующую весну. Пришедшей 1947 года весной, сажать уже ничего не было – все съели, да и опять была засуха.

Двоюродная сестра мамы – Мария Игнатенко уехала из Суджи в город Чарджоу и от туда писала письма, что жить там легче, есть работа, люди не голодают, зимы тёплые. Мама, с согласия родителей, оставив меня в Судже, поехала в Чарджоу. Там стала работать художником – оформителем на фабрике, где работала Мария. Жила сначала с сестрой, а потом ей дали комнату. С зарплаты в Суджу присылала понемногу денег, и часть денег откладывала на сберкнижку для поездки за мной. Домой писала письма, 3 из которых сохранились до настоящего времени. В них она сообщала, что жизнь её налаживается, что скучает по дочери, просила привезти меня к ней. Но Женя помнила ещё ту ужасную дорогу из Грузии и не рискнула ехать. Возможно, это спасло мне жизнь: однажды вечером, протопив печь, мама преждевременно закрыла вытяжную трубу печи и легла спать. Утром Мария нашла её мёртвой (от угарного газа). Но, возможно, если бы я была с ней, она была бы более осторожной, и не погибла? Ей всего было 28 лет.

Предпоследнее фото мамы было с подписью: «Моей родной любимой доченьке Галюси. Мать Г. Пугачёва 3 мая 1949 г.», последнее фото – похоронное, его прислала Мария Игнатенко. На похороны родные не поехали: дорога была дальняя (5 суток), да и денег не было. На день смерти мамы мне исполнилось 5 лет и 5 дней. На тот момент из-за длительной разлуки с мамой я уже не помнила её лица и моё первое детское воспоминание, связанное с ней, когда тёмным вечером (зимой рано наступают сумерки) почтальон подал в окно телеграмму о смерти мамы. Все стали плакать, одна я сидела на кровати, ничего не понимая, и не плакала. Бабушка обняла меня и сквозь слёзы сказала: «Ты теперь – сирота.».

Дальнейшая судьба моя такая. Растили и воспитывали меня бабушка и дедушка. Во время голода я чуть не умерла. Из больницы меня выписали как безнадёжную. Дедушка отстреливал ворон, а бабушка отпаивала меня бульоном из этих ворон. Так они меня и спасли. Я окончила школу, потом медицинский институт. Вышла замуж. С мужем родили и воспитали шестерых детей. Дети все получили высшее образование, работают, подарили нам восемь внуков. Я уже отработала врачом в родном городе и сейчас на пенсии занимаюсь сбором материалов по истории Суджи.

12 апреля 2015 года, Дорошкова (Пугачёва) Галина Сергеевна, г. Суджа Курской области.