Семён Логвинович Лесняк (мой дед) родился примерно в 1847 году. Богатырь, но небольшого роста. Весельчак.
Сеял хлеб, просо, коноплю, разводил овец, коз. Были бахча, сад. Это Головатово.
Был атаманом 25-ти человек и разгромил, поджёг помещичью усадьбу в 1882 году. Сослали на 35 лет. Из них на 10 лет на каторжные работы в районе Иркутска.
В 1892 году – на вольное поселение. Приписан в «сибиряки», считался крестьянином Томской губернии Каинского уезда Щитицинской волости деревни Аранцасс (Аранцасская).
Когда его в 1882-м сослали, его сыну Фёдору было 7 лет.
Мой отец, Фёдор Семёнович родился в 1875-м году. Учиться не хотел. Зарыл книжку.
В 13 лет, избитый мачехой, сбежал из дома. Ушёл скитаться по Сибири с 1888 года.
Через 14 лет стал хорошим плотником.В 1902 году работал на Забайкальской жд, служба пути и зданий. Получал 1,50 в день. (есть репринт удостоверения)
В 1902 году приехал в Ставропольскую губернию Медвеженский уезд, село Воронцово-Николаевское.
В 1903 году женился на Агафье Анисимовне (17 лет), дочери отставного унтер-офицера, крестьянина-бедняка Анисима Ивановича Гончаренко(имел лошадь, корову, 5 овец – считалось бедностью).
Я (прим. Михаил Фёдорович) родился в 1903 году 17 декабря (30 декабря по н.с.) 7-ми месячным.
На радостях Семён Логвинович прислал Фёдору кольцо червонного золота обручальное и перстень с зелёным камнем. Невестке – обручальное и такой же, как сыну, перстень. Мне- золотой крест и часы нового золота.
«Когда дедушку хоронили белая кобыла ноги мыла». Хоронили Анисима в 1907 (1908г.) летом, после дождя. Стояли лужи.
Семёна Лесняка, работавшего на золотом прииске, убила лошадь, ударив передними копытами в грудь, 1908-1909 гг.
Отец, Фёдор Лесняк часто уезжал на заработки в Екатеринодар, в Ростов-на-Дону, во Владикавказ, в Баку - на железную дорогу. Наилучшее средство сообщения было у транспортников, и проезд, и телеграф (ребята часто перебрасывались между собой, не принимая на ленту).
Отец приезжал ненадолго и снова – отъезд.
Оставаясь без отцая требовал, чтоб его укрывали отцовским кужушком (верх – как замшевый, пуговицы городские, кужушок франта, но уже старенький).Кужушок нагревали на печи, чтоб был тёплый.Я привык к этому и кричал – «Дайте мiнi батька горячего!» (То есть, чтоб укрыли нагретым) Все хохотали. Что здесь смешного, я не понимал.
Я был слаб, родился 7 месяцев, кормили искусственно, кутали.
В семье все говорили по-украински: бабушка, мама и я. Отец с 13 лет не слыхал украинской речи, разучился говорить ею.
Перед февральской революцией отец работал в Петрозаводске на заводе азотистой кислоты, на заводе Зелу…….. (в Торговой).
Грамоте отец выучился самоучкой. Читал ещё ничего, но писал – жутко, такими каракулями, что я их запомнил на всю жизнь. Как топором рубил, писал, словно бревно тесал, рывками.
Отец был член РСДРП. В период 1905-1907 год, видимо, существовал рабочий кружок в селе Воронцово-Николаевском(вернее в посёлке Торговом). Возможно, что были и организации РСДРП.
Руководил этим кружком РСДРП Яков Силыч Олейников. (Учительствовал где-то. Откуда приезжал, и как снова исчезал – неизвестно. Скорее всего из с.Медвежьего уездного центра или из губернского Ставрополя.)
Собирались у Игната Николаевича Лозы, крестьянина, которого выучил плотничеству Фёдор Лесняк. (Игнат Лоза превратился в делателя лимонада. Потом неудачно открыл столовую, примерно в 1915 году, в центре базара (за нынешней амбулаторией сзади). После революции уехал.В конце 1930 гг. я видел его в Гаграх, бедствовал. Умер он в 1939 или 1940-м.
Литературу прятал у себя дома Василий Скарда, живший на кучурде.Во время обыска у него нашли литературу. Никого не выдал. Был неграмотен, кажется, поэтому трудно было оправдаться. Отсидел. Это остудило его революционную совесть. После, при белых, скурвился. Начал что-то им симпатизировать.
Состоял в кружке ещё Мусиенко Владимир Иванович, кр-н бедняк, жил (если от нас), не доходя коммерческого училища. В «переворот» (т.е. Окт. Рев.) держался «нейтральным». С красными не ушёл: мелковат, трусоват. Так и остался беспартийным. Умер вскоре после войны, в 1946-47гг.
Детей не имел. Построил за свою жизнь 2 домика (домик и кухньа (Даль)). Приёмная дочь отбывала за что-то наказание в годы Советской Власти.
С гл. действующем лицом я встречался. Я с Олейниковымв «Союзбанке». Собственно оказывался сказать «по работе» - смешно.

(фото (?) – Я.Олейников, Ф.Лесняк, Ф.Скарда, И.Лоза, Вл.Мусиенко)

ГИМНАЗИЯ
«Воронцово-Николаевская и Большедербетовская русско-калмыцкая классическая мужская гимназия».
На гербе «ВАГ» то же и на бляхе поясного ремня.
Построена в селе Воронцово-Николаевском Ставропольской губернии Медвеженского уезда на средства крестьян указанного села и жителей-калмыков Больше-Дербетовского улуса, соседствовавшего с (Воронцово-Николаевской волостью) селом Ивановка.
Построен в 1912 году, а до этого было 2 класса в доме № … по Заводской улице.
Поэтому жители этих двух домов (учредителей) имели право учить своих детей бесплатно в этой гимназии. В виде исключения, впоследствии, принимали в гимназию учиться бесплатно и детей бедных родителей. (в т.ч. рабочих пос. Торгового). …) Обычно крестьяне села не понимали, что «ученье свет» и не хотели отдавать своих сыновей-подростков в гимназию, считая обучение в течение 8 лет «баловством»: в семье дороги были рабочие руки!
На необходимости дальнейшего обучения того иль иного талантливого школьника обычно настаивали учителя школ (сельских, их было в Воронцовке 4: церковно-приходские две – возле церкви и школа «дьякона», и две школы МНП – министерства народного просвещения – на границе с х.Капустяным и на Кучурде, на Бугре).
В пос. Торговом – было т.н. коммерческое училище директором был Сапельников, в послевоенные годы (ВОВ) награждённый орденом «Знак Почёта».
Каждый учитель сельской школы старался своих лучших учеников рекомендовать (советовать) родителям «отдать в гимназию».
Были и понимающие пользу обучения богатые крестьяне (напр. Козырь) – с Кучурды.Но его сын Николай – ни способностью, ни жаждой знания не отличался.
Обучение в гимназии стоило очень дорого – 100 руб. в годы (по ценам самого благоприятного для России 1913 года). Это – сто рублей золотом!
За эти деньги можно купить (было) хорошую корову – 60 рублей и телушку – 3- руб. Иными словами полторы коровы! За курс гимназии – 8 лет – 12 коров! Целое стадо! Да одежда – серая шинель (качество как офицерская парадная шинель), серая рубашка и брюки под ботинки, чёрный пояс с бляхой, а на ней «ВНГ» (Воронцово-Николаевская гимназия). Эти же буквы на гербе для фуражки синего цвета и белыми кантами.
Пуговицы шинели и рубашки – белы. В грязь – галоши, но чаще – боты (глубокие).
Кроме обмундирования нужно было покупать учебники, тетради обычные и для рисования, цветные карандаши и прочее.
В общем – учиться в гимназии было не всем «по карману» для рабочих и служащих старой России.
Несколько человек – дети бедных (рабочих и служащих) учились бесплатно. Для этого надо было написать в заявлении «о чём слёзно молю» - формулировка, говорят, с петровских времён.
Когда моему отцу посоветовали, он взбесился:
«Весь век с сундучком буду ходить (т.е. ища случайной плотницкой работы), так писать не буду, пошли они. Сам без них обойдусь и сына выучу!»
Недосягаемым счастьем считали мы, дети простых смертных, учиться в гимназии! –
Когда я, выдержав экзамен в первый класс, надев впервые синюю фуражку с белым кантом и серебряным гербом (две скрещённые веточки, а меж ними «ВНГ»), проходил мимо витрины магазина и увидел свое отражение – я обомлел от радости! Я – гимназист! Я буду теперь учиться в гимназии!» Это вам не школа «на Бугре».
Сыновья торговцев, коннозаводчиков (помещиков), ссыпщиков – некоторые были буквально миллионеры, а остальные «тысячники» - таких родителей дети считали обучение в гимназии само собою разумеющимся, а цены деньгам они не знали.
Дети «знати» отличались даже внешне: выхоленные, одежда из лучшей ткани нежели у «нашего брата», ботинки и пояса – из лакированной кожи. (*Раньше не было слова «знать». Оно не употреблялось, не бытовало. Делились люди на «»благородных» (в нынешнем понятии «знать»), и «простых» (рабочие, крестьяне, беднота городская – т.е. мещане). На переменах дети богатых – у школьного буфета. Там и копчёная и варёная колбасы, французские и слоёные булочки, даже зимою красивые яблоки, апельсины. Всё это доступно. Мы же - на «большой перемене» пробавляемся тем, что завернули на завтрак мамы – пирожки, бублики, или кусок хлеба с чем-нибудь. Словом, как никому другому нам была ясна пословица: «На одно солнце глядим, да не одно едим!» Но, мы, по - малости лет, (мы – это хлопцы из села) не очень болезненно воспринимали «классовую жизнь», но в дружбе придерживались «своих». Ибо, дружба дело такое: надо бывать и дома друг у друга, совместно учить уроки (особенно по математике) , а к богатым идти в дом? – нет, такого случая не было!
Обучение мальчиков и девочек в школах было совместное, но в гимназиях раздельное. Была у нас мужская гимназия и женская прогимназия (не было полных классов старших, так как позже была организована).
Когда я был в 4-м классе, в 1917 году, рядом с нами был 7-й класс, самый старший, так сказать выпускной. Думали, что этим классом и закончится обучение, так как совершилась Февральская революция, затем Октябрьская.
Летом 1918 года у нас началась власть «белых», призвали на военную службу наших семиклассников, некоторым было не только 18 лет, но и более. И только благодаря настоянию директора гимназии Я.П.Лепилина – им, т.е. выпускникам будущим - разрешили 1918-1919 гг. доучиться, выдали аттестат зрелости.
Получали выпускники аттестаты, их немного –человек 8.
Знатные делились сокровенными мыслями, покуривая раздушённые папиросы при директоре, хотя он был некурящий.
(Из «благородных» т.е. «знати» были: Тер-Асатуров – из купцов, Рысаков-старший – из коннозаводчиков, Меснянкин – из служащих).
- Идём в армию (т.е. белую). Сначала вольноопределяющими. А там – и в офицеры. Теперь это легко! – Да-да – но поддакивал директор, Яков Павлович.
Из «простых» – ерхов Василий Ефимович – из крестьян Воронцовки, Матюшкин Александр.
С ними Яков Павлович говорил отдельно:
- Они (знать) защищают свои привилегии, идут в армию.
А вам это - к чему?
Суховерхов В.Е. – в последствие был начальником фин.части Рост.обл.управления ВЧК – НКВД – МВД.
Награжден орденом Ленина. Живет и отныне в Сальске (пер. Новоселовский).
*Матюшкин А.В. – умер в 20-е годы (ТБЦ)
Гимназия - была средним учебным заведением, окончившие её имели право поступать в университет.
Реальное училище (было в столице Великокняжеской)и духовная семинария (была в гор. Ставрополе) тоже были средними учебными заведениями, но окончившие их не имели права поступать в университет: программа этих была облегчённее. Латинский язык в них не преподавался совсем, и изучение его в университете - продолжалось.
В гимназии изучались: русский язык, история, природоведение, география, математика, алгебра, геометрия, тригонометрия, политэкономия в ст. классах, языки: немецкий – с 1-го класса, французский – со 2-го класса, латинский – с 3-го класса, старославянский – с 4-го и конечно же «закон божий» - с самого первого класса и до старших классов, где подробно изучался весь процесс церковного богослужения.
Иноверцы освобождались от изучения «закона божия», но имели право присутствовать на занятиях, которые у нас вёл «отец Василий» Васильев. Отчества его не знаю, по отчеству его не называли ни учители, ни директор. Только – «отец Василий». Впоследствии, в комсомольские годы, мы не раз вспоминали о нём с благодарностью: он не раз давал нам рясу свою для спектаклей и карнавалов, где мы высмеивали белых генералов, кулаков и попов. Уже седеющий шатен, длинноволосый, с усами и небольшой окладистой бородой, кареглазый, красивый, коренастый, небольшого роста – всегда, конечно, в рясе.
Он первый заронил в наши сердца зёрна не веры, а неверия. Первый намекнул нам, что надо не верить, а шевелить мозгами! Мы, зная его нрав, смело задавали вопросы, которые другому бы не задали, и, не то, чтоб ехидные, но скользкие.
О возрасте Земли: по «Закону божию» - мир существует лишь несколько тысяч лет, а «по природе» (т.е. по учебнику природоведения) – миллионы лет. Как нам быть, ученикам, как отвечать?
На это наш поп - (весельчак, но трезвенник, отец двух сынов-школьников) отвечал:
- Мне отвечайте так, как гласит «Закон божий», а учительнице природоведения – как в учебнике.
Но поп наш был и сам инициатор в таких «безбожных» вопросах: один из нас – Митя Рыбас отвечает «урок» о сотворении человека:
- И сотворил бог человека по образу своему, и по подобию…
Поп (*»отец Василий» зачёркнуто) прерывает его: - Как это ты понимаешь?
Митя: Ну, сотворил человека, похожего на себя.
Поп: - Значит и ты похож на бога? – а дело в том, что Митя хоть и был недурён собою, парубок уже, с кучерявым чубом, но только нос у него был длинноват до карикатурности. Всяк хуже всех знает себя в лицо, поэтому Митя, ничтоже сумняшеся, брякнул: - Ну да, и я похож на бога!
Длинноносый Митя похож на бога! – Мы хохочем во всю. Смеется над своей потешкой и поп.
Весельчаком был!
Директором гимназии был у нас Яков Павлович Лепилин.
По табели рангов, существовавших до революции – директор гимназии имел гражданский чин – генерал. Мы об этом не знали (а зря нам этого не говорили!) и не очень его выделяли среди других учителей. Но, мы его очень уважали, за очень кроткий нрав. Внешне он очень походил на В.Г.Плеханова (тогда нам ещё не знакомого). Всегда в безукоризненной тройке, при галстуке.
Когда неугомонный класс доходил до хилигантва и учительница французского или немецкого языка бежала в учительскую и приводила в класс директора, наш милый Яков Спалочкой (любовное прозвище), мелко шагая, как на каблуках, держа полусогнутые руки впереди себя, чтоб не соскользнули манжеты, говорил спокойно:
- Господа! (Так полагалось всем обращаться к гимназистам) Ну, что это такое? Вы же не мальчики-несмышлёныши! Как не стыдно, господа! – Это говорил старый, по нашим понятиям, уважаемый нами, человек.
И мы были готовы провалиться сквозь землю. После этого коротко упрёка директор уходил. Учительница могла спокойно продолжать урок.
Он умер в 50-е годы, будучи деканом кафедры латинского языка Ростовского гос.Университета, в возрасте около 90 лет.
Любимой учительницей моей была Мария Александровна Трофимова. Старый преподаватель русского языка и литературы. Доброе, продолговатое лицо, сероглазая седеющая шатенка, характером – спокойная, по крайней мере внешне, преподавала с огоньком, как человек, хорошо знающий свой предмет. Выше среднего роста.
Меня она превозносила: я был её гордостью и надеждой – лучше всех писал сочинения на волную тему. Эти мои школьные сочинения она читала даже в старших классах, ставя в пример.
Баловался я и стишками. Писал на украинском языке, потому-что это был разговорный язык всей Воронцовки. В стихах я больше воспевал красоту девок, их косы с вплетенными разноцветными лентами. Писал и шуточные стишки. Меня прозвали писателем. Однажды одноклассник Иван Колпак начал мне декламировать стихотворение: «Эх, товарищ, и ты, видно, горе видал,
Коли плачешь от песни весёлой.
Ты послушай, что я испытал». –
Выдавая это за своё творчество.
Я наивно поверил, позабыв, что он не блистал знаниями, особенно «по-русскому», но я был поражён красотой стиха, его темой.
- Ваня! Да это же чудесное стихотворение! Ну, ты молодец!
Ваня не вытерпел и захохотал:
- А я думал, ты чужой стих не похвалишь. Оказывается – разбираешься. (Дело в том, что Некрасов был «не в ходу» в гимназии, книги его широко не популяризировались). Я это стихотворение услышал впервые и, повторяю, был поражён «жизненностью» тематики
Учившийся классом ниже Николай Козырь (называл его уже вначале) как то попросил меня написать ему сочинение, заданное на вольную тему.
Ему это решительно не давалось, не больше как «цвай» - не получал.
Зимою вечереет рано, я отправился к Николаю как только стемнелось, жил он далеко, за Кучурдой, у балочки.
Николай смотрел на меня с большой надеждой:
- Напиши на «четыре», а? – взмолился он.
Я намекнул, что учительница не поверит, чтобы двоечник сразу написал на четвёрку. Сначала надо написать на тройку. Побеседовал, какую выбрать тему: как он после уроков помогает отцу по хозяйству «управляцца». (Отец сидел далеко в стороне, но слушал внимательно). Тему избрали.Посмотрел я его прежние сочинения, как он пишет, характерные грамматические ошибки. Так умышленно наивно, написал я Николаю сочинение, больше как «тройки» не заслуживающее.
(Уж я то знал характер моей учительницы!)
Отец Николая, всё внимательно слушавший,когда мы всё закончили, подошёл и сказал восхищённо:
- Счастлывиродытыли, щоимиютьтакыхдитей!
Это было при «белых».
Отец мой, красногвардеец, после боя, под Воронцовкой, в восемнадцатом, был неизвестно где.
(был убит «белыми», как узнали мы после) Неизвестность тяготила, жить было не на что, жили голодно. Я рассказывал откровенно, не тая ненависти к «кадетам», знал, что всё население нашего села (даже богатые крестьяне) были настроены против белых, в том числе и отец Николая Козыря.
Николай рассказал то, чего не знал я: Начался учебный год, а меня нет. Учительница русского языка всполошилась: нет её талантливого ученика, будущей гордости гимназии, как она считала. «Этого нельзя допустить, он должен учиться!».
Это её стараниями произошло то, о чем впоследствии рассказала мне мама: «Приехали двое интеллигентных, узнали, почему ты не учишься, и сказали, чтоб ходил в гимназию. Платы за ученье брать не будут!»
(Впоследствии я предположил, что из них один был Стоценко член Попечительствующего совета, меньшевик, искренни иль неискренни, но с уважением вспоминавши большевика Фёдора Лесняка (моего отца).
У меня была переэкзаменовка по-математике, я не пересдавал (думал, что учиться больше не буду), поэтому остался на второй год в 4-м классе. Так меня «догнал» Николай и другие товарищи-одногодки, которых я ранее обгонял.*Как-то задали нам по немецкому выучить наизусть стихотворение «DrobenschtehendiKapellen»и написать перевод по-русски.
Выучил я стихотворение, написал перевод – и задумался: по-немецки – стихотворение, а по-русски то проза? Почему? И я сочинил перевод в стихах. Учительница немецкого была восхищена. Это небывалое! Это в её классе! Очень гордилась мною, рассказала и Марии Александровне, эта лишь улыбнулась: «Этот может, недиво!»)
Выслушав всё это, отец Николая сказал жене, чтоб она накормиламеня. Кроме того, с собою я уносил увесистую четвертину сала, ошромную белую «паляныцю» и большой «глечик» закваски. Всё это я не мог донести, поэтому для сала и хлеба мне дали торбыну.
Это был мой первый в жизни гонорар. И оправданный: Николай получил тройку, похвалила учительница, что вылез он из двоечников.
Но однажды, когда написал я свое сочинение (на пять), а затем Павлу Рыбасу и Николаю Козырю (обоим на четверки), я почувствовал, как это очень трудно. Трудно так много писать.
Чему же удивляться? В хате у Николая Козыря, как и у всех тогда крестьян, не было ни одной тогда книжки. Да и у жителей посёлка было негусто.
Лишь у матери Лангового была энциклопедия Брокгауза и Эфрона.
У нас же в доме была книжка для чтения в …. школе «Пчёлка»; сохранившаяся от школьных лет мамы. Но главное – отцова хрестоматия Галахова.
Благодаря ей я понял прелесть лермонтовского «Выхожу один я на дорогу», музыку к которому сой отец наигрывал на рояльной гармонике.
Зимою выходил я на дорогу, блестящую от полозьев и далеко уходившую в даль, месяц стоял высоко над головой и, напевая, представлял, как этот «кремнистый путь блестит». Романтику навевали также строки «На лоне вод стоит Шильон.
Там в подземелье семь колонн.
На них печальный брезжит свет» и т.д. (у Байрона)

Я зачитывался отрывками из «Рудина» (особенно «Рассказ Лежнова»). Был я легко восприимчивым. «Чтоб рассмешить – достаточно показать палец!» - так обычно о таких говорят. Я любил комичное. В этом – помогали басни Крылова. Я хохотал, читая разговор Гамлета с гробокопателем. И всё это благодаря хрестоматии Галахова. Благодаря лишь одной книжке в доме. Разве Николай Козырь виноват, что был лишён этого? Что ж удивительного было в моём превосходстве над ним? А его отец? Знай это, он может быть купил бы сыну не одну хрестоматию Галахова!
Была ещё одна у нас в доме книга: Мильтон «Потерянный и возвращённый рай». Напечатана она была на плохой бумаге, но картинки были цветные на лощеной бумаге. Одно и то же: ангелы и дьяволы. Ангелы были беленькие, чистенькие, в красных накидках, а в синих одеждах – дьяволы, все брюнеты.
Те и другие с длинными, тонкими как шпаги, мечами, дерущиеся.
Как я ни силился читать, вникнуть в смысл – не мог!
Не в коня корм! Не по возрасту чтиво...
Читал я запоем, что попадя. Знавал я сапожника Жигалова, возле Провалля, отставного унтера, обрабатывавшегокакую то пару десятин, что в наших местах не могло обеспечить существование, тем более – частные недороды.Был у него сундучок, а в нём книжечки: «Бова Королевич и Еруслан Лазаревич», «Битва русских с кабардинцами» и ещё с десяток интереснейших тогда для меня книжечек, с цветными обложками. Безо всяких давал мне этот дядя книжки, хотя и не знал меня (т.е.знал только родителей). С книжками я обращался аккуратно, возвращал в целости и без задержки: это было летом, в каникулы.
А за Провалом жил крестьянин Темнохуд, высокий, худой, неразговорчивый, но так же охотно ссужавший меня таким же чтивом.
Ходил я летом и в школу возле церкви (церковноприходская), перечитал немногочисленные книжки. И конечно же сказки!
Живший на следующей от нас улице гимназист Васька Тенянов зачитывался другой литературой, давая читать и мне: «Шерлок Холмс» (не Конан Дойля, а бульварное чтиво), «Ник Картер», «Нат Пинкертон» - это всё сыщики! «Пещера Лейхтвеса». Это бесконечные дешевые книжечки, на обложках – то в масках, то с пистолетом детективы.
Чем только не забивали детские головенки.
В гимназии была в этом отношении благодать: толстые томики Жюля Верна, сочинения Майна Рида, Фенимора Купера. Индейцы пришли на смену Ш.Холмсу и прочим Пинкертонам.
Но здесь та же Мария Трофимовна старалась направлять чтение: прививала вкус к произведениям русских писателей, а далее – и зарубежных. Я милостиво был допущен, как исключение, к чтению книг из т.н. фундаментальной библиотеке для учителей, как особая привилегия для старшеклассников. Для меня те – редкое исключение.
Читал я дома долго за полночь, родители считали, что так усердно учу уроки. А узнав – ругали не очень. Я забивался в залик, никому не мешал, сколько я часов читал – догадывались по выгоревшему керосину в лампе…
Читал на уроках. Это знали учители: раз сижу тихо – значит, читаю. Отбирали иной раз книжку, но каялись: тогда я начинал, возмущая общее спокойствие, веселить весь класс.
Моё чтение прерывали тем, что задавали вопрос по ходу урока. Отвечал невпопад, вызывая хохот всего класса. Ставили за это двойки. Не помогало. Махнули рукой, как на неисправимого. Делали скидку на то, что «способный ученик».
(У этого «способного» - каждый год была переэкзаменовка по математике, из-за чего в 4-м классе просидел 2 года.)
Во время перемен последним бежал в туалет, с книжкой.
- Думаешь с учебником? – шутя спрашивали друг друга ученики, указывая на меня. –
С беллетристикой!
Математику преподавала Манефа Трофимовна, высокая, стройная как спортсменка брюнетка с дугообразными бровями. (Косметика тогда была не в моде). Это была энергичная серьёзная женщина, эксцентричная. Казалась злой. Возраст её трудно определить: то ли молодящаяся старая дева, то ли ещё не постаревшая молодая. Преподавала алгебру, геометрию, тригонометрию.
Хорошо знала свой предмет. В меру строга, не выходила из себя, не срывалась на крик. Держалась ровно. Одевалась всегда в тёмное: блузка, юбка. Строго.
«Природу» естествознание и географию преподавала Екатерина АлексеевнаКурятникова. Заметно стареющая, незамужняя, как, почему-то и все остальные наши учительницы. Прическа высокая, взбитая, коса уложена сзади, коронкой. Волос – рыжеват, сероглазая, нос – большеват, ноздреват, усеян чёрненькими точками. Лицо – полное, 2-й подбородок.
Вспыльчивая, крикливая, но незлая, отходчивая. Блузки предпочитала цветные, юбки – тёмные. По природоведению много места отводила гербариям, рисованию пестиков, тычинок. По географии – рисованию карт. Рисовал я до 3- класса лучше всех. Но перевёлся из Москвы в наш класс Валерьян Ланговой, учившийся в худ.школе, оттеснил меня на 2-е место.
Ек. Алексеевна ходила, выставив вперед пышный бюст и «отставив», кормовую часть, что при её небольшом росте выглядело карикатурно.
За нею открыто ухаживал преподаватель истории, провожал ее «об-руку».
Перед её приходом писали мы на доске «Катя+Коля». Увидев это – она вспыхивала, но, видимо, довольная, не злилась, а только говорила дежурному: «Сотрите. Перед уроком держите доску чистой». Была она явно жаждущей любви.
Историю преподавал Константин Александрович Тарасов. Высокий, стройный, в казённого покроя кителе, со стоячим воротничком, всегда с университетским значком (что было далеко не у всех преподавателей). Брюки на выпуск, под ботинки, как одевались и все преподаватели. Китель он носил один, остальные преподаватели –в пиджаках, жилетах, при галстуках. Лицо, полнеющее уже, бритое, красивое, чем-то напоминающее наполеоновское. Спокойный, даже флегматичный, не злой, «неулыба». Шатен. Прическа – пробор на-бок.
Что-то было в нём равнодушное, даже ленивое. Нам казалось, что даже ухаживает он лениво за «Катей». Носил «пенсне». Часто подходил к окну и задумчиво долго смотрел задумчивым взглядом. Мы ему даже клички ни какой не дали, из-за его равнодушия.
Мы удивительно верно определяли, кто из преподавателей как знает свой предмет. Не на высоте были преподаватели первых классов, молодые женщины. Они нервничали, терялись, хотя их подопечные «первички» были ещё не искушены в злодеяниях и опыте, как выводить из себя учителей. (Особенно Мария Александровна).
Константин Александрович мог показаться бы на наш взгляд плохо знающим свой предмет. Спросит заданное, выставит отметки, задаст на следующий урок «от сих пор» «до сих пор» - и ауфвидерзеен!
Но, иногда задавая урок, он с увлечением рассказывал о каком-либо выдающемся полководце, императоре, о битвах. Слушали мы с большим интересом.
Он не требовал, чтобы отвечая урок – мы в точности передавали сказанное им.
Нам хотелось, чтоб он чаще так рассказывал. Но этим не баловал.
Были учители любившие нас и ненавидевшие, которым отвечали мы тем же. Но он был – никакой.Мы ему отвечали тем же. Не изводили его, не смешили, не огорчали, не надоедали.
Немецкий язык, с первого до последнего класса, преподавал Гедиримский Иосиф Вениаминович. Небольшого роста, брюнет, пробор по средине, в отличие от всех он носил не галстук, а «бабочку», не очки, а пенсне. Необыкновенно курносый и злой. Дали ему моментально кличку «мопс». Он ненавидел учеников, видимо за то, что это были в большинстве дети элиты? Ученики отвечали тем же.
Немецкий язык я изучал охотно, хотя некоторые, кто были не в ладу с языком, приписывали это собственному патриотизму, ненавистью к тогдашнему врагу – немцу, так как велась 1-я мировая война.
Иосиф ВениаминовичГедиримский в двадцатые годы Советской власти работал в Ставрополе в органах милиции, куда перетянул и двух гимназистов – Акима Билькиса и Алексея Афанасьева.
Латинский язык преподавал Илья Вениаминович Гедиримский (старший брат Иосифа), прямая противоположность ему и по внешнему виду и по характеру: добрейший человек, пописывал и даже опубликовал один бездарный стих. Оценку я дал в последствие, прочитав единственный листок «Татьянин день», вышедший в начале первой мировой войны. В стихотворении, направленном против Вильгельма ||, наш автор длинно и туманно писал о кайзере, уличая его в каких-то исторических погрешностях против семитов. Был наш Илья Вениаминович рассеян, не собран.
Латынь я учил старательно, а «Paternoster» («Отче наш») - зазубрил на всю жизнь.
Рисование преподавал Григорий Александрович Левитский, небольшой, сухощавый, в бороде и усах,и самый старый среди преподавателей. Одевался неряшливо, хотя жил в достатке; имел писчебумажный магазин, в котором всегда торговала его дородная неприветливая жена.
Подсев за парту к кому-либо из учеников, он показывал, как надо тушевать, и увлекался так, что забывал обо всём: ученики баловались, шумели, но он не обращал на них внимания, и словно жалел, что звонок прервал урок.
Нам казалось, что если мы покупаем тетради, цветные карандаши и прочее в его магазине, то он не скупится на оценки. Это наше ребяческое предположение.
Он был незлоблив, добр, обладал ровным характером и густым басом. У него был большой кадык, из-за которого мы и дали ему прозвище.
Рисовать я любил, был первым по рисованию до 3-го класса. Перевёлся к нам из Московской художественной школы Валериан Ланговой. Он стал первым учеником по всем предметам и оттеснил меня на 2 е место по рисованию. (По сочинениям - я оставался первенствовать).
В последствие, в комсомольские годы, он и я оформляли стенгазеты в своих ячейках.КаррикатурыЛангового я узнал бы из тысяч, так одинаковы были изображаемые лица. Я же не мог нарисовать даже две одинаковые физиономии, даже если из чернового наброская срисовывал «на-чисто», т.е. в стенгазету, то обычно уже это разнилось и зачастую было хуже первого варианта. Меня это разочаровывало, а Валериан почему-то мне завидовал.
Его средний брат – Александр учился в 7-м классе, т.е. предвыпускном, умер от туберкулёза.
Старший брат (имени не знаю) Лангового – офицер, служил у белых, в настоящее время живет в Польше.
Отец был оценщик, развелся со своей сварливой женой, женился на молодой. Помогал материально. Мать подрабатывала «иголкой», т. е. была модистка.
Валерий Ланговой продолжал учиться, в начале 20-х годов закончил бывш.гимназию, школу ||-й ступени им. К. Маркса.
Как и многие б/гимназисты он стал бухгалтером. Не раз выступал в газете «Сальский пахарь» под псевдонимом «Эльве» и рисовал карикатуры, вырезал их на ленолиуме, т.к. цинкографии газета не имела.
Оставшись при немцах, Валериан стал предателем, в издававшемся при немцах листке он выступил под тем же псевдонимом «Эльве», клял советскую власть. После изгнания немецко-фашистских захватчиков, Валериан остался в Сальске. Его судили и сослали. Говорят, умер в заключении. Говорят, старший брат Лангового, живущий в Польше, приезжал, устроил поминки по матери, а Валериана – проклял, за выступление «за немцев».

ЗАПИСКИ МАЛЫЕ

С чего начиналась у меня
страсть к чтению книг?
Сказки (русские народные)
Басни (Крылова)
Отрывки из произведений русских писателей
(По настольной моей книге хрестоматии Галахова)
Я восхищался такими отрывками как «Рудин» (И.Тургенева) – «Рассказ Лежнева». «Брынский лес» (Загоскина) «Рассказ боярина Куродавлева».
Восхищался красотой стиха из «Шильонского узника».
Хохотал, восхищаясь остроумием Гробокопателя в разговоре его с Гамлетом (Шекспир).
В моем воспитании Хрестоматия Галахова сыграла большую роль и я благодарю этого учителя, составившего чудесный учебник, прививший мне вкус к классическим произведениям русской и иностранной литературы.
У малограмотного рабочего (моего отца) было всего 2 книги в доме: уже названная выше хрестоматия, любимая моя книга. И… «Потерянный и возвращённый рай» (Мильтона). Эта книга была напечатана на скверной бумаге, но иллюстрации были напечатаны на белой, улучшенного качества бумаге, цветные. Изображены были белокурые ангелы в розовых одеждах, а в синих - брюнетистые черти, и те и другие с предлинными мечами. Ангелы были победителями, они низвергали с облаков своих противников, хотя не понятно: черти были крылаты, как и ангелы. Чего же им бояться низвержения с облаков? С интересом смотрел эти иллюстрации, но само произведение до меня «не доходило», как я ни старался его постичь.

Читал я всякие сонники (что значит тот или иной сон) и песенники, «царей-соломонов» - предсказывающими судьбы: на картинке изображено солнце, от него идут множество занумерованных лучей, скатав маленький шарик хлебного мякиша – бросаешь осторожно над этим солнцем-Соломоном. Ответ ищи по номеру, куда упал шарик. Сбоку или внизу, или на обороте под таким же номером – читай ответ о своей судьбе. Ответы были более намёками, толковать их можно было в зависимости от желания или способностей мыслить гадающего.
Читал такую литературу, которой тогда наводняли простой читающий люд, как «Битва русских с кабардинцами», «Бова Королевич и Еруслан Лазаревич». Эти книжки я брал читать у отставного солдата сапожника на нашей улице Жигалова.
Прослышал я, что есть такой любитель и собиратель подобной литературы грамотей-крестьянин Темнохуд (жил за школой «на Бугре», построенной на самом высоком месте села, откуда был виден весь посёлок Торговый). Оба книголюба хранили свои книжки в маленьких сундучках, которые заменяли чемоданы в редких поездках людей той поры. Стоит ли говорить, что возвращал я прочитанные книжки в обещанный срок, без единой помарки, без единого загиба листов?
Это всё я проглатывал в летние каникулы, когда учился в сельской школе МНП (Министерство Народного Просвещения) на Бугре.
В этой школе не было даже крохотной библиотеки, а вот в церковно-приходской – то ли была, то ли давала учительница из своих личных книг, но туда я дорогу узнал, хотя это было от нас вдвое дальше, чем до школы «На Бугре».
А когда начал учиться в гимназии – вот где открылось раздолье для моей читательской страсти! Была библиотека для учеников, тут я пристрастился к толстенным книгам Жюль-Верна, Майн Рида, Киплинга и пр.
Читал запоем, ночами, на-спех приготовив уроки. Читал на уроках, открыв крышку парты. Учители, заметив отсутствие моего интереса – поднимали и задавали вопросы. Захваченный врасплох – отвечал невпопад, вызывая восхищённый хохот одноклассников и возмущение учителей. Оторванный от книги я становился невозможным для учительницы: Смешил весь класс, урок срывался, меня перестали «ловить», махнув на меня рукой: «ладно, пусть читает, лишь бы не мешал вести урок».
(В начале ставили двойки, но, т.к. спрошенный не в расплох я отвечал хорошо, то ставить «цвай» только за «врасплох» - прекратили: не выгодно было терять хорошего ученика, прилежно учащегося.)
Не выучивший урок дома – наспех читает перед уроком. Перед концом перемены я бежал в уборную, не расставаясь с книгой. Стоящие у дверей класса обычно говорили: «а ну, покажи книгу?» - и, убедившись, что это не учебник – смеялись: «он перед уроком никогда не зубрит!»
Чтение давало свою пользу: Начитанность помогала в диктанте по русскому языку. Слабо зная грамматику и синтаксис – я писал грамотно, без ошибок. Я был первым учеником по русскому, когда задавали сочинения на вольную тему, я удивлял учительницу, всегда писал «на пять». Мои сочинения – четырехклассника – она читала семиклассникам, будущим выпускникам.
Седьмой класс – всего около десятка человек был с нашим 4-м, самым многочисленным, около 40 человек.
С уважением относились 7ми классники, усачи-дяди , глядя на меня. Старшеклассники иногда давали подзатыльников младшеклассникам, но меня «миновала чаша сия».
При всём при том – я плохо учился по математике. Из-за слабости я переходил из класса в класс с переэкзаменовками: по арифметике – в младших классах. При переходе из 4го в 5й, я получил переекзаменовку по алгебре и геометрии. А тут я ещё потерял отца, который ушел «с нашими» (был командиром красногвардейского отряда завода, и как выяснилось, спустя много лет, погиб в бою против белых).
Платить за обучение было нечем. Я оплакал мою страсть к учению. Как впоследствии узнал – всполошилась моя учительница русского языка Мария Александровна Трофимова. Оказывается – гимназия лишилась одного из тех учеников, кем она могла гордиться в будущем. Директор - Яков Павлович Лепилин видел, что среди выходцев богатых семей – славы не жди, избалованные, изнеженные, ленивые.
Он разделял тревогу Марии Александровны.
Михаила Лесняка, хоть он и не сдал переекзаменовку по математике, надо в гимназии оставить. Хотя бы на 2й год в 4-м классе, но оставить. И не потому, что мальчишка прослыл «писателем». Чуткие люди – Мария Трофимовна и директор Яков Павлович, - понимали, какая трагедия в семье – потерявшей кормильца, и в душе мальчика, потерявшего отца и лишившегося возможности учиться в гимназии. В гимназии! – это надо понимать! В те времена это было нелегко для детей рабочих, крестьян, для людей несостоятельных.
Меня не было дома, я работал в поле, по-найму, т.е. батрачил. Мама мне сказала:
- Приходили двое благородных мужчин (так называли людей не из «простых»). Сказали, что тебе надо продолжать учиться в гимназии.
- А платить за обучение?
- Сказали, что освободят от уплаты.
Я был рад несказанно!
Казалось, учение, вдруг чудом даровано мне. Рад я был – до слёз!
И так, хоть второгодником, но я снова – учусь!
И учительница и директор (как я узнал после) учитывали всё. Их подопечный был далеко не пай-мальчик. Слаб в математике. Очень живой и подвижный. Он однажды в церкви, заорал громко первым, чем вызвал в церкви хохот всей гимназии (т.е. учеников всех классов).
При гимназии была своя церковь, ставшая церковью посёлка. В неё шли ученики строем, а стоявший у входа старшеклассник задавал тон: «сегодня - волыним». Это значило, что имитировать никакне налаживающееся церковное песнопение: младшие классы, по взмаху камертонарегента, начинали петь, а старшие - вроде б отстали и начинали петь с запозданием.
Терялся и регент. Он считал, что это естественное явлениеи успокаивал: «Спокойно, господа, спокойно!» - а господа яко бы не понимали, и снова сбивали младшеклассников гулом своих басов.
Иногда договаривались: «Сегодня – взвоем!» Это значило орать всем, что есть мочи, то – есть, во всю глотку. В одно из таких песнопений Михаил Лесняк, из 4-го класса, раньше всех, набрав побольше воздуху в легкие – заорал во всю глотку раньше всех. В ответ – хохот! В церкви!
Только слава хорошего ученика спасла от занесения виновника в кондуит (чёрная книга, при повторении какого либо проступка - исключение!).
Был и такой случай, уже в 4-м классе, при изучении средней истории.
Прочитали письмо запорожцев турецкому султану. Одноклассник Попов, красивый смуглый казачёнок из верхнее-донских станиц, был старовер. Из озорства Лесняк, сам неверующий, вцепился в Попова, и с криком: «Ах ты, некрещёный лоб!» - начал тузить его. Попов был постарше и посильнее, но неожиданное обвинение в «мусульманстве» так его рассмешило, что он из-за хохота не мог отбиться. А противник наседал, повалил его на пол и колотил, приговаривая: «Некрещёный лоб, мать твою…! »
И хотя это было событие более весёлое, и, принимая во внимание, что шла война с Германией и Турцией, даже несколько патриотическое, но тем не менее – многошумное.
Связь изучаемого с практикой (т.е патриотизм) – спасло от наказания разыгравшегося шалуна.
Был и третий случай. Лесняк пришёл в класс не по форме одетым – в валенках. Был мороз. Это развеселило гимназистов из семей знати. Виновника приговорили стать перед началом урока за доску и стоять там, пока придет учительница математики. А т.к. это предмет для меня был не из любимых – я согласился.
Пришла учительница Манефа Трофимовна, вначале не заметила, но смех в классе заставил ее осмотреться. Увидевши валенки, она с высоты кафедры весело приказала:
- Валенки, а ну, выйдите из-за доски!
«Валенки» вышли, в классе хохот, неописуемое веселье.
На второй перемене, перед уроком французского языка, меня одноклассники повалили, сняли валенки и начали ими перебрасываться из угла в угол. Бесполезно бегать за мелькающими из угла в угол валенками, я ел за парту.
Дверь чуть приоткрылась, стоявший в противоположном углу нацелился моим валенком, и когда дверь открылась, валенок уже летел в воздухе и угодил в грудь «француженке» Екатерине Афанасьевне.
Почему так произошло?
Наша «француженка» хоть и не молодая, но имела привычку, перед входом в наш класс, любезничать с усачами, верзилами-семиклассниками, что дверью рядом.
«Француженка» вскрикнула, уронила журнал, груду тетрадей, и выпорхнула из класса.
Пришёл сам директор – Яков Павлович, милейший старичок (внешне очень похожий на В.Г. Плеханова).
- Он ходил мелкими шажками, выставив вперёд руки, растопырив пальцы, словно боялся, как бы не выскочили из рукавов манжеты. Он остановился перед классом:
- Что же это такое, господа? –
Так преподаватели обращались к гимназистам.
Мы, «господа» молчали потупив очи долу.
Не он был страшен. Страшно было обидеть его, любимого нами старика.
Сказать: «Мы больше не будем!» - неуместно.
На вопрос «Чьи валенки?» - я ответил. Сказал, что меня повалили, сняли валенки, кто именно – в толчее не видел, т. к. прыгали и скакали вокруг меня.
Кто именно бросал? Бросавший не сознавался, а потом сказал, что, если б видел, что входит учительница – не бросил бы, но дверь приоткрывалась очень медленно, думал, что входит кто-то из учеников, ну и запустил.
Кончилось извинением виновника перед учительницей в присутствии всего класса.
На меня директор только посмотрел с укоризной.
Видимо, не по себе было Марии Трофимовне, отстоявшей меня...
Из 3х изучаемых языков, я больше преуспевал в немецком, не труден был для меня и латинский. Самым трудным – французский.
«Немка» Нина Георгиевна задала нам выучить наизусть и перевести стихотворение «Die Kapellen» (Капелла, т.е. Часовня).
Это не составляло для меня труда. Но блеснула дерзкая мысль: перевод написать в стихах. Это дело трудное, но я взялся.
Стихи я пописывал и не скрывал этого, пописывал на…. школьном, конечно, уровне. В это время мне ещё не было 15 лет.
В классе был ещё один, считавшийся первым учеником (имя его не заслуживает воспоминания), тоже писавший стихи, на равном со мною уровне.
Но «прощупать» мою силу взялся не он, а Иван Колпак, даже в писании сочинений он не успевал, а тут вдруг он мне сказал по секрету, что написал стихотворение, просит послушать и строго не судить.
И начал читать…
Я был потрясён!
- Ваня, да это же… Это настоящие чудесные стихи!
Смотрел я на него с таким радостным восхищением, что он не утерпел и рассмеялся:
- Я пошутил над тобой. Это из Некрасова. Хотел проверить, как ты разбираешься в стихах. А то вот, продекламировал одному, так он как начал разносить… Говорит, что тут стихами и не пахнет, бездарно. Считал, что раз написал я – значит бездарно.
По крайней мере, Иван Колпак в меня уверовал. Писал стихи я по-украински, т.к. в быту дома я говорил по украински - с мамой, а по русски - с отцом-сибиряком.
Вызвала меня «немка», прочитал я заданное стихотворение. – Теперь – перевести. Мой перевод в стихах - ошеломил её!
Рассказывают: когда она в учительской рассказала Марии Трофимовне, та, радуясь за меня («он - может»), попросила её рассказать директору.
Тот, видимо, не пожалел, что меня вернули в гимназию, и, видимо, простил мне все мои прегрешения.

***

Уже будучи взрослым человеком, я узнал, что умер в Ростове бывший декан Гос.Университета завкафедрой латинского языка – Яков Павлович Лепилин. А ведь он был стар уже тогда, когда я был мальчишкой…
Очень я жалел, что живя рядом, я не знал, что бывший директор нашей Воронцово-Николаевской и Большедербетовской русско-калмыцкой мужской гимназии, хороший учитель, чудесный человек.
Директор гимназии – имел штатский чин генерал. Последний выпускной класс должен был выпущен в 1919 году. Выпускникам было 18 и более лет, белые мобилизовали их в свои ряды. Я.П Лепилин вмешался и первый выпуск гимназистов состоялся. Это был не только первый, но и последний выпуск. Через год – пришли наши. Гимназия стала школой 2й ступени им. К.Маркса. Мне не довелось её кончить. – Сынки коннозаводчиков – да, а вам что воевать в рядах белых? – Советовал он Суховерхову В.Е.

На этом записки обрываются….

Фёдор Семёнович Лесняк убит под Ивановкой в 1918 году, на 2-й день Троицы. Командир отряда
Красной Гвардии (завода Земгор, бывший Фогеля, ныне. Бр.Красновых в Сальске) в бою с конницей Эрдели.
Столяр-краснодеревщик (1917)
Агафья Анисимовна Лесняк умерла 30 января 1973 года (1886 г.р.) Колхозница колхоза «Весёлый». «Без всякой техники, одними нашими женскими рученьками посажены лесополосы, берегите их»
Их дети –
Михаил – 1903 г.р.
Елизавета – 1913г.р.
Александр -1917 г.р., умер 30 октября 1979 года. Шофёр такси
Умерли –
Дарья, Наталья, Анастасия, Мария, Константин

Жена Михаила Лесняка – Лесняк Галина Павловна 1912 г. (брак с 1936)
Их дети -
Михаил – 1929 г., г.Сальск
Валентина – 1930г., с.Белая глина
Виктор – 1932 г., с.Белая Глина
Юрий – 1934г., с.Кр. Поляна
Елена – 1936г. с.Развильное
Леонид – 12 июня 1945г.,с.Развильное - 30 августа 1959
Борис – 30 мая 1947г., г.Ростов-на-Дону, художник