Мой дед, Леонтьев Александр Михайлович, родился 10 июня 1908 г. в Оренбурге. Его отец – яицкий казак, георгиевский кавалер Михаил (?) Леонтьев имел чин урядника, и по тем времена семья считалась зажиточной – у них было 4 дома в Форштадте (казачья слобода, которая потом стала одним из районов Оренбурга). Его мать – Вера (?) была турецких кровей. Ее мать турчанку взял в полон удалой яицкий казак (к сожалению, его фамилия не сохранилась) во время одного из походов на османов.

Семья эта была бедная, и прадед сосватал ее «за красоту». У Михаила и Веры было четверо детей: Николай, Василий, Мария и  Александр (мой дед). Он был поздним ребенком, про таких  говорят -  «последыш». Все дети  получились как на подбор - высокие, статные, а вот он был росточка небольшого «Материала не хватило», шутил он потом. Вскоре после его рождения Михаил умер, и мать воспитывала детей одна.

Революция разделила семью: Николай ушел воевать за красных, в дивизию Чапаева, Василий – за белых. Веру с двумя остальными детьми четыре раза водили на расстрел – то красные, то белые. Но она, как настоящая русская женщина, не унывала и, как вспоминала потом моя бабушка, ее невестка, брала с собой зеркальце, чтобы выглядеть подобающе и «умереть красивой».

К счастью, каждый раз расстрел откладывался (находился добрый человек, который вспоминал, что сын воюет у красных, или у белых – в зависимости от того, кто вел расстреливать, и их отпускали). После четвертого неудавшегося расстрела мой дед не выдержал и сбежал из дома, отправившись на розыски старшего брата, воевавшего с Чапаевым. Брата он так и не нашел, стал беспризорничать и уехал с шпаной в Ташкент. После нескольких лет странствий решил вернуться домой. Было ему в ту пору лет двенадцать. Как он потом вспоминал, сойдя с поезда в  родном Оренбурге, пошел на базар, потому что очень хотел есть. Подошел к первой попавшейся женщине и попросил: «Тетка, дай пирожок!», а та посмотрела на него и…упала в обморок. Это была его мать…

Тем временем, его старшие братья вернулись с фронта. Николай, воевавший у красных, выучился  мирной профессии ветеринара и переехал с женой-учительницей  (она потом стала директором школы) в подмосковное Лионозово (ныне один из районов Москвы). Василий, воевавший у белых, стал служить в НКВД. Всю свою оставшуюся жизнь он провел в страхе и говорил: «Если власть переменится, меня ждет виселица!». Но боялся он зря, и умер своей смертью в 50-е годы, унеся  с собой в могилу тайну преображения из белогвардейца и монархиста в пламенного борца за светлое будущее.

В конце 20-х гг. мой дед отслужил в армии в кавалерийских войсках, и  опять собрался ехать к Николаю. В Лионозово он окончил техникум и устроился работать на Центральный телеграф. Очень быстро его карьера пошла вверх, и он стал бригадиром отдела фототелеграмм. Там же работала и моя бабушка, Ткачева Александра Алексеевна. В 1935 году они поженились, а в 1936 году родился  их первенец - мой дядя, которого назвали Георгием. Через два года родилась моя мама, которую назвали в честь бабушки Верой.

Голодное детство, скитания по чужим краям  - все это отразилось на здоровье Александра Михайловича. Незадолго до начала войны у него открылась язва желудка, поэтому на фронт его не взяли, дали белый билет, освобождавший от воинской повинности. Но когда осенью 1941 г. фашисты подступили к Москве, он  сдал  свой белый билет и записался добровольцем  в народное ополчение. Как следует из архивных документов призывался он из Советского РК ВКП (б) г.Москвы.

В октябре за три дня были созданы из добровольцев 25 рабочих коммунистических батальонов (по числу районов). Батальоны были сведены в три стрелковых полка, а в конце октября на их основе сформировали добровольческое соединение, получившее название – Дивизия московских рабочих. В середине ноября она была переименована в 3-ю Московскую коммунистическую стрелковую дивизию. В январе 1942 г. дивизия стала кадровой – 130-й стрелковой. В ее состав входил 371 стрелковый полк, в котором служил мой дед.

 Как вспоминает моя мама, какое-то время  перед отправкой на фронт,  бойцы проходили обучение (мой дед стал артиллеристом, начальником расчета противотанкового ружья (ПТР). Полк был расквартирован на территории Тимирязевской академии,  и они с мамой и братом ездили несколько раз его навещать: «Хотя я была еще очень маленькой девочкой, я хорошо помню отца. Он смеялся, брал меня на руки, целовал и подшучивал «теперь у меня есть еще одна дочка -  пушка». Я не понимала, кто такая пушка, и почему он теперь ее любит, как дочку,  и горько рыдала: «нет, папа, я твоя дочка!». Он, понимая, что перегнул палку, отвечал: «ну, конечно, ты моя дочка любимая, не плачь, я пошутил».

 Перед отправкой на фронт, он купил маме куклу и попросил передать ей на день рождения, 5 января. Это был последний подарок отца, больше она его никогда не видела…

В феврале 1942 года дивизия была направлена на Северо-Западный фронт, в район Демянского плацдарма южнее Демянска. Вот что пишет в своих воспоминаниях один из однополчан моего деда Г.Г.Горчаков: «Когда началось наступление, 3–я московская коммунистическая дошла до Манихино (Истринский район), немцы практически бежали. На нашей стороне были и 40–градусные морозы. Всюду была вышедшая из строя немецкая техника.

200 километров 

После марш–броска (февраль 1942 года) полк оказался в районе Новой Руссы (Новгородская область). Там были жуткие бои с окруженной немецкой 16–й армией. Фрицы сидели хоть и в окружении, но горя не знали — продуктов хватало, жили в деревнях, не высовывались. Каждую деревню делали неприступной крепостью. Сгоняли людей, вокруг насыпали снежный вал метра в полтора–два и заставляли еще все это обливать. Получался непробиваемый защитный рубеж, за которым и не видно было, что творится в деревнях. 

В начале войны был лозунг: "С марша — в бой!". Люди, которые еле ноги передвигали, посылались в атаку. Они измотаны были до полной апатии: война не война, жить тебе или не жить — уже было все равно, люди буквально засыпали в бою, двигались, как сомнамбулы. Падали под огнем и ползли до тех пор, пока никого не останется. Рядом, допустим, был овраг, по которому можно было пробраться без потерь, но приказ давали идти в атаку по полю, прямо на пули. В 41–м и практически весь 42–й год была тактика лобовых атак. Приказали взять к 23 февраля или к другой праздничной дате укрепленный населенный пункт — и все. Без всяких обходных маневров, прямо на пулеметы и минометы. Это был кошмар».

В ночь на 9 марта два стрелковых полка дивизии, прорвав вторую полосу обороны противника на участке Великуша-Дягилево-Антоново, освободили Молвотицы. Деревня Великуша три раза переходила из рук в руки. Силы были неравные – вчерашним ополченцам противостояли прекрасно обученные войска подразделения  SS «Нордшляйфе», и все же деревня была освобождена. Но какой ценой! Только из 371 стрелкового полка погибли 429 человек, среди них и мой дед – Леонтьев Александр Михайлович.

Вспоминает моя мама, Леонтьева В.А.: «От отца не было никаких вестей, и мама сильно переживала. Однажды я прибежала к ней и сказала: «А нашего папочку убили!». На меня стали ругаться, а я упрямо повторяла: «Нет, папочку убили!». Через три месяца пришла похоронка. До сих пор я не знаю, как этот можно объяснить, но когда стали сопоставлять даты, то вспомнили, что говорила я это 9 марта, именно в тот день, когда погиб отец.

Через какое-то время к нам приехал  его однополчанин. Он рассказал об этом бое. По его словам, отца сильно ранило, они накрыли его плащ-палаткой, продолжили наступление. Когда бой закончился, они вернулись к тому месту, но там уже не было отца, исчезла и плащ-палатка. Поэтому мама отказывалась верить, что его убили. Она так и не вышла больше замуж, и всю жизнь ждала, что папа вернется домой».