- Здравствуйте, Елена Сергеевна! Интервью мне хотелось бы начать с небольшой просьбы: могли бы Вы рассказать немного про вашего отца?
- Здравствуйте, конечно. Сергей Архипович Кузнецов родился в 1912 году, в Курской области, Касторенский район, село Михайло-Хлюстино, поскольку в селе стоял храм в честь Архангела Михаила.
- Хотел бы я узнать про эту церковь. До сих пор существует Касторенский район, а вот село Михайло-Хлюстино уже пустеет: все уже перебираются в город, там остаются только старожилы.
- Жалко, конечно. Было очень большое село, очень большое. Речка была маленькая Олым - чистая река, белые берега, как сахарный песок. Туда приезжали лечиться дети, которые не ходили, приезжали туда, их закапывали летом в песке, а потом они уже сами ходили - вылечивались. Рыба там была большая, хорошая. Ближе к разъезду, где можно речку перейти, была станция наша, с неё мы в Пермь и отправились.
- А! Получается в Пермь вы приехали на поезде?
- Да.
- Вы родились в 36 году. В 38-ом году церковь Михаила Архангела взорвали. Помните ли Вы церковь полностью, или только разрушенную?
- Помню и целую церковь.
- Можете, пожалуйста, примерно её описать?
- Очень высокая была. Маленькие мы были: встанешь смотреть, и голова кружится. Хотелось бы рассказать историю создания церкви. Жила барыня, и был у неё сад, (есть ли он сейчас, не знаю), было большое кирпичное здание, забора не было. Деревья были плодородные. Росли ракиты, корзины плели. Был у неё пастух. Около барской усадьбы было небольшое поле, где пастух пас овец. Овцы щипали травку, он лежал, и вдруг услышал под землей колокольный звон. Пастух пришел к барыне и всё рассказал, а она не верила, думала, что больной, но он настоял. Поехала барыня в Москву, ей дали деньги, и на этом месте поставила она большую церковь. Со всех волостей везли яйца, делали штукатурку, но раствор только на яйцах, потому и штукатурка была белая. Когда уже церковь разрушили, мы же маленькие были, так чертили классики. Внутри церкви стены были расписаны великолепно, хотя внутри уже ничего не было, потихоньку всё разрушалось. А всё почему? Цивилизация уже другая была, колхозы. Когда церковь разбирали, то ничего делать не могли - раствор был капитальный, потому и решили взорвать. Когда 9 лет мне было, еще церковь стояла. Помню: была караулка, попов дом был, и, где детей крестили, всё это в одном месте было, где речка проходила, к большой реке туда текла. А потом - кирпич в колхоз.
- Знаю, что и в 60-ых годах кирпич использовался.
- Конечно: церковь была большая и высоченная, в честь Михаила Архистратига. Росли мы в караулке, большая она была. Ну, не знаю: караулка это была или дом. В церкви школа была, в поповом доме тоже школа была, мы там учились. Учителей было мало. Они приходили пешком из других сел. От нас в сорока километрах был Воронеж.
- Моя бабушка говорит [Маркелова Александра Сергеевна - прим. авт.], что ваш отец мог попасть на Финскую войну 1939-1940. Ходил ли он на неё или нет?
- Нет. У нас мой крестный, Николай Мещанинов, брат моей матери, он был на этой войне. Он был высокий, красивый, гармонист. Он вернулся в шинели, в каске, ну, какие там были. Рассказывал нам, детям, как ходили они в засаду на лыжах. А отец от нас ушел, когда нужна была работа, и он уехал на Донбасс, у него даже есть запись в трудовой книжке, что он работал на 59 заводе. До этого трудился в сельском колхозе. Там в селе и женился. Дядя Ваня наш был на войне, на какой - не знаю. Но когда он пришел, то одна нога у него была на 30 см короче. Он тоже родной брат матери. Его послали сюда, на Урал, начальником колонии. Его страшно любили, верующий он был. С семьей он там жил: дочь была и мальчик. А потом он приехал, то ли у него срок закончился, то ли что, (все, говорили мне, плакали, когда он уезжал). Красивый был. Но поменьше папки крестного Николая. В селе жил недалеко от нас. Но сильно потом заболел: когда дрова рубил, ему в щеку прилетел опилок, щека у него заболела. От этого он и умер. Потом ничего не пил, не ел, только пил сырые яйца. Не знаю, в каком он чине был.
Мы трое - дети войны! Так вот и жили - помогали родителям, ведь они уходили на целый день на свёклу. Ведь у нас поля были с сахарной свёклой. В прошлом году [2019 - прим. автора] я купила несколько килограмм сахара. А когда посмотрела на этикетке, то увидела: «Курская область, Касторенский район, завод Олымский». Вот так в Перми купила сахар со своей малой родины. У меня эта бумажка до сих пор есть. Когда отец уехал на заработки, мы остались дома.
- Итак, ваш отец уехал на заработки. Помните, я снимал фильм «Дети войны» с вашим участием, где вы рассказывали про свое военное детство, что у каждого было свое хозяйство.
- Да. Отец уже был на Донбассе, а мы маме помогали по хозяйству. Куры у нас были, цыплята, бычок маленький был, была корова. Я ещё огород вскапывала, полола, поливала.
-Хотелось бы узнать ещё о военном детстве. Когда была тревога, что вы делали?
- Помню я хорошо: все прятались в погребе и были в смятении. Село было большое, всё было в хаостическом движении. Какой-то был огромный погреб или общий, или какой. От того, что будут бомбить, будут летать, нас всех детей туда опускали. Многие плакали, поскольку они первый раз там оказались, ну, а мы уже знали - надо от этого прятаться.
Когда немцы только заняли село, то они гнали стадо коров, доили их во фляжки и пили, а ещё пинали их сапогами, чтобы стояли животные. Вот помню: один наш парень молодой не мог, видимо, со всеми вместе убежать, наверно, задержался дома. А когда немцы его увидели, то застрелили при всём народе, поскольку «солдатик был». Видимо, не успел убежать к нашим партизанам, и его застрелили.
- В 1943 уже был освобожден Курск. Но как же немцы отступали?
- Мы в начале жили вместе с отцом на Донбассе, а когда началась война, то его эвакуировали в Пермь, а мы отправились обратно в село. Куры тогда петухами кричали, и все знали: если курица запела петухом - уже горе. Завод вместе с отцом эвакуировали на Урал, а мы уже под свист и грохот бомб бежали на поезд, чтобы вернуться в Михайло-Хлюстино. Страшно было. Вот мы сели. Тут уже все молились. Плакали. Не помню уже как доехали. Но потом немцы пришли, и мы полтора года жили при немцах. Взрослые женщины работали, чистили снег. Из нашего дома, который был на перекрестке, нас выгнали в какой-то дом, где было 5 семей и в нашем доме всё изрешетили, всё было в проводах. Дом стал штабом телефонистов.
Когда отступали, то было у них много лошадей, техники: у нас два мотоцикла на чердаке осталось, их потом в колхоз забрали. Везде по полю были мертвые лошади и игрушки детские. Немцы начиняли взрывчаткой игрушки, а дети брали эти самые игрушки и …
После речки шла длинная дорога к нашему дому и дальше. Вся дорога была усеяна гильзами от снарядов. Мы, маленькие, пытались на них держать равновесие. А потом за ночь их кто-то увез.
- Расскажите, как вы приезжали в Пермь?
- Когда всё стихло, отец написал нам письмо. Нас привез отец в Пермь. Вначале жили комнате, где было 3 рабочих. Потом уже нам дали комнату на втором этаже в общежитии Кировского завода. Приехали хохолки-хохолки. Помню: в диктантах писала: “мАлАко”, “Агурцы”, “гАвАрить”.
- И сейчас некоторые пишут! Расскажите, рассказывал ли ваш отец, как он жил здесь?
Работали они. Питались в столовой по талонам.
Была школа № 69. В годы войны там располагался госпиталь, а потом там стали все учиться. Любка и Шурка пошли в 1 класс, а я во 2. Небыстро я читала.
Те, кто жил с семьями, заключали договоры или на дом, или на корову. У нас жилье было, мы и взяли корову. Корову содержали в дровянике, который был за домом, там были ямы, дрова, скотина. Некоторые жили в финских домиках, небольших. А у нас была комната, нам хватало, ведь мы все маленькие были. Жили мы с подселением: две комнаты 14 и 9 метров. Была общая печка; носили дрова и воду. Отец на работу ходил, а мать никуда не брали, ведь она была в оккупации, даже полы мыть не брали, вот она и сидела с нами. Потом мы стали выискивать землю для огорода.
Работал отец с утра до ночи.
«Пропел гудок заводской.
Конец рабочего дня»
Работали по 8 часов. Домой приходил - дрова колол, а иногда мы и за ягодами ходили. Ягод было много. Но про саму работу он не рассказывал. Приходил в “желтых” руках. Я его спрашивала, но он отвечал: «Рано тебе еще это знать». Конечно, это все было очень секретно: он даже подписку давал! Было очень строго!
- Бабушку свою помните?
- Нет, только по фотографии.
- Как ваш отец относился к работе?
- Он был предан работе, предан заводу, он - такой человек. Его очень любили и уважали и начальники, и коллеги. Когда война закончилась, отцу дали отпуск, чтобы он нас из Курска забрал. Он всегда перерабатывал, перевыполнял нормы.
А мы всегда в лагеря ездили на 2 или 3 смену, ведь отцу путевки давали - трое детей сразу в лагерь. Мать - в огороде, отец - на заводе.
Мой отец научился самостоятельно играть на гармошке. На слух. Но только здесь, в Перми. А в Курске у него была балалайка - он был первый балалаечник на селе.
- А рассказывал Вам ваш отец про своих родителей?
Отец у него умер ещё при жизни, а мать с тремя детьми уехала в Москву: Марию, Зинаиду и Ивана. Отец старший был, на тот момент он уже женился. Мария ушла на войну. Она была моей крестной.
- Кто-то вступал в партию, а кто-то нет. Не хотел ли ваш отец вступить в партию? Как к этому относился?
Он сказал: «Я недостоин. В партии должны вот такие люди быть».
- Носил ли он медали?
- Нет, он не кичился, скромный был.