Из письма 1986 г.: "В 1941 году в конце октября в Московском институте инженеров транспорта формировался зенитный артиллерийский дивизион Второй Московской дивизии, где я занимал должность командира зенитной батареи. В начале ноября нам было приказано занять огневую позицию в парке Сокольники. Я помню, как ко мне подошел садовник со слезами на глазах и просил не губить вокруг батареи деревья - мы до этого спилили одну сосну, которая нам мешала для обстрела неприятельских самолетов. Он сказал: "Я вас очень прошу, по возможности не рубите деревья и кустарники, которые вам хотя и мешают, но вы можете обойтись без их вырубки, вы знаете, они очень дороги для парка, для отдыхающих, я уверен, что немцы Москву не возьмут и наш парк станет опять давать радость и хорошее настроение отдыхающим москвичам".
Эти слова пожилого тогда человека, так любящего свой парк, очень задели меня, и я часто вспоминаю об этом эпизоде, когда прибываю в парк Сокольники.

06.11.1941 нам поступила команда выезжать всей батареей на тренировку подготовки к параду, ночью мы тренировались, а утром выехали на парад. Небо было пасмурно и слегка шел небольшой снежок. Какая это была гордость в моей душе, что мы проходили по Красной площади, видим Сталина, Буденного, и никто нам не помешал провести парад, в нас влилась какая-то новая сила и уверенность, что враг скоро будет разбит, а Красной площади, по которой мы идем, ему не видать как своих ушей.

Прямо с парада мы выехали на огневые позиции в район Красной поляны. Весь личный состав усиленно готовился к наступлению, особенно мы отрабатывали борьбу с танками, так как батарея стояла на шоссе. Шестого декабря утром началось наше наступление. Я с самого начала войны не видел столько наших самолетов, участвовавших в одном сражении. Вверху непрерывно шли наши бомбардировщики и штурмовики, а низом возвращались обратно: получалось как будто два этажа.
Оборона немцев была смята, и враг откатился на многие десятки километров от Москвы. Восьмого декабря к нам прибыла выездная редакция, было записано мое выступление, которое передавалось по радио 12 декабря".

Из письма, дата неизвестна: "16 октября мы въезжали в Москву с Волоколамского шоссе. Москва, как невиданный богатырь, ощетинилась ежами, надолбами, противотанковыми рвами, окна домов первых этажей заложены мешками с песком, устроены бойницы для орудий. На всем виден был строгий отпечаток чего-то необычного, лица людей строго сосредоточены и с какой-то укоризной и надеждой смотрели на нас, военных. На второй день я побывал на своем заводе: было непривычно тихо, в заводском политехе я встретил одного из членов завкома, который мне рассказал, что завод эвакуировался, многим жителям предложили идти по Горьковскому шоссе из Москвы. Вокруг меня образовалась небольшая группа людей, и у всех был один и тот же вопрос: "Сдадите Москву или нет?". Я как мог ответил им, что Москву мы не сдадим, хотя это и будет стоить нам больших жертв. На лицах слушавших меня появился проблеск веры в сказанные мною слова. И вот через какие-то несколько дней Парад наших войск на Красной площади. Это действительно героизм и фантастика".

О беженцах: "... с какой горечью и слезами на глазах они смотрели на нас, не сумевших обеспечить им мирный труд от нашествия. Они спрашивали, когда остановим фашистов, что будет дальше, отстоим ли мы Москву. Мы как могли ободряли беженцев, но твердо вселяли веру в их сердце, что Москву фашистам не сдадим, что скоро враг будет остановлен и под Москвой враг получит смертельную рану. Так оно и вышло..."

"Я считаю, что самые трудные дни войны были для нас в 1941 г. до разгрома немцев под Москвой. Наша дивизия начала военные действия в Смоленской области под Ярцево, где немцы, сосредоточив большие силы, теснили нас к Москве, как обидно было чувствовать немецкое превосходство в воздухе, и в танках на земле.
Немецкие самолеты бомбили и обстреливали не только скопление наших войск, но и гонялись за отдельными солдатами на открытой местности. Я лично наблюдал эту сцену под Старой Руссой.
Подходя к городу с Волоколамского шоссе, мы чувствовали, что город ощетинился, много работало людей, рывших трашеи и противотанковые рвы, устанавливавших ежи. Окна нижних этажей домов завалены мешками с песком. Люди в городе чувствовали себя неспокойно, напряженно. Было объявлено, что правительство из Москвы эвакуировано.
И вот 18 октября по радио выступил товарищ Сталин, который объявил, что он остается в Москве, и Москва врагу сдана не будет. Он приpвал весь парад Москвы отдать все свои силы для защиты города, вести непримиримую борьбу с распространителями ложных слухов, вылавливать шпионов и диверсантов.
И это выступление товарища Сталина влило новую живительную струю в наши силы. Особенно это почувствовали, когда нам сказали, что наща дивизия будет участвовать на параде Красной площади 7 ноября. Мы готовились к параду ночью, а днем стояли на огневых позициях.
И вот 7 ноября вся моя батарея прошла по Красной площади. Вы не представляете, какое благотворное действие это произвело на весь личный состав батареи, да и всех участников парада. Мы с еще большей уверенностью почувствовали, что мы победим врага.
Прямо с парада мы выехали на передовые позиции в район Красная Поляна. И наша уверенность скоро сбылась: 6-го декабря мы начали наступление, и немцы были отброшены далеко от Москвы.
После госпиталя я командовал батареей истребителей танков целых 1,5 года. Перед отправкой на передовую комиссия Московского округа, проверяющая готовность дивизии к боевым действиям, признала нашу батарею лучшей в дивизии.
В течение этого времени мы вели борьбу с немецкими танками, останавливали и разбивали их в одиночку и группами.
Особенно мне вспоминается наводчик 1-го орудия 3-го взвода ейрейтор Капканец (мордвин): он так любил свое орудие, берег его и считал его неотъемлемой частью своей жизни. И орудие его не подводило: он с первого выстрела поражал вражеские цели, будь это танки или огневые точки врага.
В нашей батарее насчитывалось около 60 человек, за 1,5 года из батареи убыло по причине смерти и ранения 135 человек. Но какие это были люди: один к одному в возрасте 20-25 лет. Нам, командирам батареи, были предоставлены большие преимущества в подборе личного состава. Как только прибывали маршевые роты на фронт, мы первые выбирали нужных нам людей.
Партийные собрания батареи проходили очень часто, перед каждым боем после проведенного наступления. Я хочу подчеркнуть, что за эти полтора года нам ни разу не пришлось отступать, это не 1941 год. Я лично дал рекомендации для вступления в партию около сотни батарейцам. Партийная прослойка в батарее поддерживалась на уровне 80-90%, а вместе с комсомольской - 98%; один только старшина Фролов был беспартийный, ему было более сорока лет.
В конце 1943 года меня прямо с передовой направили в Высшую офицерскую школу в г. Чкалов, где я проучился около пяти месяцев, и остальное время до окончания войны я командовал бронепоездом на Карельском, 2-ом Прибалтийском и Дальневосточных фронтах.
Мне хочется отметить крепкую дружбу личного состава, достаточно было несколько дней или одного боя, чтобы новый человек получал доверие и стал единым организмом в подразделении. Вот эта дружба, взаимовыручка не щадя себя выручать товарища, я считаю, сыграла не второстепенную роль в нашей победе над врагом".

После парада на Красной площади в честь 24-ой годовщины октября наша часть выехала на огневые позиции в район Красная Поляна. А 6 декабря 1941 г. наши войска нанесли такой удар под Москвой, что враг сразу не мог опомниться, откуда у нас взялась такая сила. Жаль, что у нас в то же время было мало механизированных сил и, не поспевая за отсутступающим врагом, позволяли ему возводить новые узлы сопротивления. Эта наша победа под Москвой окрылила всю нашу армию, мы на деле увидели, что можем разбить врага, и это придавало нам новые силы.
После разгрома трехсот тысячной армии Паулюса под Сталинградом в 1942 г., победы на Курской дуге, на Днепре, Висле и Берлине мы добились окончательной победы над врагом.
Трудно было эти четыре года нашей армии, нашему народу, но радость была в том, что мы победили. Лично я думал, да и очень многие думали, что теперь с войнами будет покончено - зло наказано".