Родился я в семье крестьян 14 сентября 1924 года в деревне Александровка бывшего Волчковского, позднее Шехманского, а в настоящее время Петровского района Тамбовской области. Отец мой, Кудрявкин Сергей Тимофеевич, женился на крестьянской девушке Аксеновой Екатерине Ивановне, когда ей было неполных семнадцать лет. Брак был зарегистрирован в Тютчевском сельском совете 29 октября 1923 года по старому стилю. В записи метрической книги Казанской церкви села Найдёновка Тамбовского уезда сказано, что мама родилась 23 ноября 1906 года и крестили её в той же церкви 24 ноября 1906 года. Отцом ее был крестьянин Иван Петров Аксенов, а матерью Евдокия Петровна из деревни Баку Козловского уезда. Оба православного вероисповедания. Крестными отцом и матерью (в метрической книге значится «восприемники») записаны крестьянин Алексей Васильев Куликов деревни Корякиной Козловского уезда и крестьянка Анастасия Петрова Егорова сего же прихода деревни Александровки Козловского уезда.
Выписка из метрической книги подписана приходским священником, дьяконом и псаломщиком. Мне было 4 года, но я помню, как однажды папа катал меня на лошади. Я был у бабушки Дуни, приехал папа посадил меня в сани и погнал быстро-быстро лошадь. Остановив лошадь у бывшего барского сада, он сказал мне, чтобы я взял на гостинцы у него из кармана деньги. Я запустил в карман руку и вынул целую горсть монет. «Ну, а теперь бежи к бабушке и купи себе гостинцев в кооперации». Кооперацией называли магазин, расположенный рядом с домом бабушки. Позже я узнал, что папа приезжал из совхоза, где он отбывал год принудработ, которые присудили ему за невыполнение твердого задания по сдаче хлеба государству. После Отечественной войны, разбирая семейные бумаги, я обнаружил заявление папы в адрес КК РКИ (очевидно, так называли контрольную комиссию рабоче-крестьянской инспекции). В заявлении он просил снять с него твердое задание, т.к. считает неправильным, что ему довели твердое задание.

Далее он писал, что до революции жил на хуторе в имении Спиридонова (барина). После 1917 года семья вела свое хозяйство. Арендной земли не имели. Наемный труд не применяли. В хозяйстве были лошадь, корова, пара овец, изба, двор, рига. С 1919 года по 1923 год папа служил в РККА.

После 1923 года он от родителей отделился, получил от них лошадь 2 лет, телку 1,5 лет и стал жить самостоятельно на квартире. В 1925 году приобрел избу, стал заниматься своим хозяйством, имел лошадь, корову. Арендной земли не было. Наемный труд не применяли. Поэтому он просит не отказать в просьбе снять с него твердое задание. Под этим заявлением подписались 79 односельчан. В верхнем углу заявления наискосок написана резолюция: «Т/задание снять, основание: протокол колхозного собрания Александровского Сельского совета от 24/10/1933 года. Пр. № 38 Секретарь с/совета. Подпись».
В семье я был первым ребенком, и отношение ко мне со стороны родителей, насколько я помню свои детские годы в деревне, было заботливое. Однако я не был стеснен в самостоятельных действиях.
Порой такие действия кончались неприятностями. Помню, как в деревне молотили хлеб тракторной молотилкой. К хлебным скирдам, стоящим у крестьянских риг, подвозили молотилку и при помощи трактора начинали молотить хлебные снопы. Когда кончались снопы в скирде, под ними появлялось множество мышей, которые разбегались в разные стороны. Ребятишки ждали этого момента и начинали азартно ловить этих мышей. Однажды и я наловил мышей в карман. Оказалось, что за мной следила мама, стоявшая у дома. Она позвала меня, а около дома заставила вынуть из кармана всех мышей. Когда я выгребал их оттуда, один из мышей схватил меня за палец. Я вскрикнул и стряхнул его на землю. Мама всё видела, возмущалась, но не била, и не сильно ругала меня.
В другой раз я залез в соседний сад. Хозяин с громким криком побежал за мной. Убегая, я не заметил в траве вырытую яму с водой, и провалился туда. Хозяин вытащил меня из ямы и мокрого привел к маме.
- Возьмите своего воришку Николая! - сказал он маме.
- Как Николая? Его зовут Витя, - ответила мама.
- Теперь он Николай, после купания в яме я окрестил его Николаем.
Он рассказал маме всё, что было. Она поохала, поохала, но не сильно ругала.

Однажды я услышал по радио, как в одной школе учительница попросила учеников рассказать о жизни своих близких родственников. Оказалось, что очень и очень мало кто мог рассказать о жизни своих дедушек и бабушек. А тем более прабабушек и прадедушек. Я понял: мои дети, и внуки тоже не смогут это сделать, так как не слышал от них подобных рассказов. И тогда мне захотелось помочь им. Но оказалось, что и я знаю о них очень мало. Можно было бы спросить у родственников об этом. К сожалению, тех, кто старше меня, осталось в живых буквально единицы. Я понял, что слишком поздно посетила меня эта мысль. Мне уже 70 лет. Несмотря на это, я решил собрать сведения и записать. Пусть этот скромный труд будет полезен для моих настоящих и будущих потомков.

С 1929 до 1932 года обычная крестьянская жизнь в деревне претерпевала большие изменения. Создавались колхозы. После мне рассказали, что в конце двадцатых годов в селе появилось устрашающее слово «бригада». Это была группа людей, состоящая из нескольких крестьян, в основном из беднейших слоев, во главе с приезжим из волости или уезда представителем. «Бригада» занималась раскулачиванием кулаков, фактически она реквизировала скот, сельскохозяйственное и домашнее имущество у тех крестьян, которые отказались вступать в колхоз. В основном это были состоятельные крестьяне, которые собственным трудом хорошо вели своё хозяйство. Они имели в хозяйстве лошадь, корову, другой домашний скот. За отказ вступать в колхоз, их называли «кулаками», и стали раскулачивать. Больше того, их обложили в больших размерах, так называемым твердым заданием по сдаче хлеба государству. Выполнить твердое задание было невозможно т.к. крестьянин оставался почти без кормов для скота, для семьи и даже без семян для посевов на следующий год. Бригада выгребала у крестьян с твердым заданием все зерно. Тогда такие крестьяне стали прятать зерно в ямах на огородах, в полях. Бригада же, вооружившись железными пиками, прощупывали огороды и поля, нередко по доносу соседей. Находили такие ямы и выгребали из них все до единого зерна. Кроме того, крестьян, не выполнивших твердое задание, отдавали под суд. Таким крестьянам присуждали судебный срок заключения или принудительные работы в других хозяйствах. Нашему папе присудили 1 год принудительных работ, которые он отбывал, кажется, в Степном совхозе Сампурского района или в Первомайском совхозе Волчковского района. Вот почему в селе боялись «бригаду». И крестьяне стали покидать своё село. Они перебирались в города или поселки городского типа.
Бабушку Дуню раскулачивал родственник Василий Иванович Соломатин. Он забрал у неё чугунку из печки со щами, снял с ног сапоги, но, когда бабушка Дуня переехала в город, останавливался у неё на ночлег.
Помню, как-то вечером я гнал домой телёнка, который днем пасся на небольшой лужайке на привязи. Невдалеке от дома я увидел бежавшую мне навстречу соседку, которая махала руками. Подбежав ближе, она закричала: «Куда ты гонишь его? Там «бригада»! Гони обратно!» И она начала толкать теленка в обратную сторону. Подчиняясь соседке, я тоже потянул веревку с теленком назад. Общими усилиями нам удалось отвести теленка от дома, за пределы видимости.
В деревне организовали борьбу с пожарами. Вначале жители по очереди караулили ночами. Человек с колотушкой в руке ходил по улице из конца в конец и всё время стучал ей. Если где-то увидит возгорание, поднимает жителей, и все вместе они тушат пожар.
1.
Построили собственный кирпичный дом – пятистенок. Жили в одной половине, вторая половина была не достроена. Вместе с отцом я поехал на лошади за глиной для стройки. Остановились у ямы, где брали глину. Отец стал копать лопатой глиной и бросать её на телегу. Я же находился с другой стороны телеги. Мне надоело стоять на одном месте, и я решил перебежать по другую сторону стоявшей лошади. Сорвавшись с места, я побежал между отцом и стоявшей телегой с лошадью. В этот момент отец, набрав в лопату глину, стал бросать её на телегу. Когда я был между отцом и телегой, лопата с силой ударила меня в переносицу. Кровь залила всё моё лицо. Отец схватил меня на руки, сел в телегу и помчал лошадь к дому. Мама, увидев скачущего коня с телегой и меня на руках у отца, поняла, что случилось что-то ужасное. Когда же она увидела окровавленного сына, она заплакала, но, пересилив себя, стала принимать меры по оказанию помощи. Травма на переносице оказалась серьёзной. По-видимому, она затронула и зрение одного глаза. Правый глаз у меня видел значительно хуже левого. Наблюдалось и очень небольшое косоглазие. Во всяком случае, я сужу так по тому, что при одном медицинском осмотре, меня, уже во взрослом состоянии, врач спросил: «А вам раньше не предлагали операцию на глазу?» «Нет, – ответил я, – а теперь это можно сделать?». «Ну, теперь это уже поздно», – ответил он. Только тогда я понял, что была упущена возможность восстановления зрения.
2.
Недалеко от нашего дома протекал заболоченный ручей, который впадал в небольшую речушку, кажется, её называли Проскуша. Однажды мы вместе с двоюродным братом-одногодком Валентином Анисимовым наловили в болоте несколько штук огромных лягушек. Притащили их к дому и выпустили. Они начали прыгать кругом. Сбежались родители, соседи. Удивление людей, переполох всеобщий. Но потом догадались, что лягушек притащили мы с братом. Нас начали ругать, награждать подзатыльниками, заставили немедленно переловить всех лягушек и отнести в болото. Все это мы и выполнили. Лягушек мы не боялись ни маленьких, ни больших.
3.
У дяди Сани (брат папы) была маслобойка. Когда я приходил туда, мне наливали готового, пахучего масла, давали хлеб, и я, окуная куски хлеба в масло, с удовольствием их ел. Однажды я услышал там одного мужика, который рассказывал группе мужчин, как я сейчас понимаю, веселый анекдот. Но он рассказывал его, как о случае со знакомым всем человеком. «Вернувшегося поздно домой с работы мужчину спрашивает слезшая с печи жена: «Тебе чего дать? Щец или кашки?». Одновременно она рукой почесывает себе то впереди, пониже живота, то сзади, пониже спины».
Мужики громко хохочут.
4.
Однажды я ночевал в доме дяди Сани. Жил он за садом, кажется, это место называлось «засадом» или «выселками». Было у него 8 человек детей, в том числе 5 человек ребят и 3 девочки. Ребят звали: Иван, Алексей, Николай, Александр, Константин, а девочек: Людмила, Лида, Клава. Спал я в ту ночь с ребятами на печке. Ночью они разбудили меня и предложили есть вместе с ними банку варенья. Прямо на постели, на печке. Эту банку мы, конечно съели. Как я догадался, банку с вареньем они утащили из домашних запасов.

В 1932 году за нами приехал папа и перевез нас в город, где он работал после отбывания принудработ. Как мне говорили, он не хотел возвращаться жить в село. В городе в то время уже жил дядя Саня с семьей. Он, очевидно, и уговорил папу на переезд в город.
Папа работал на хоздворе Козловского ОРСа Московско-Казанской железной дороги кучером. Хоздвор располагался на улице Марата, между улицами Федеративной и Полтавской, между двух домов. Сзади этих домов, один из которых был двухэтажный, а второй одноэтажный, был большой двор с конюшней. В двухэтажном доме, рядом с лестницей, ведущей на второй этаж, была отгорожена сторожка для сторожа хоздвора. Вот в эту сторожку и привез нас папа. Здесь мы и поселились 6 человек: мама, папа и четверо детей: я, Женя, Сима и Катя.
В сторожку часто заходили погреться рабочие, возчики хоздвора. Нередко они заходили с вином и водкой. Устраивали пьянки. Мы же собирались в кучу и располагались в углу сторожки. Иногда кто-либо из компании выпивающих, спросит у папы: «Серега, это все твои?» А он отвечает: «Это все материны, у меня нет никого». Присутствующие смеются над таким ответом.
Вскоре мама устроилась уборщицей в поликлинику. Поликлиника находилась недалеко, всего в двух кварталах от хоздвора. Я оставался за старшего, домоседничал. В обеденный перерыв мама прибегала в нашу сторожку проверить, как мы там. Заодно и покормит нас обедом.
Мы с нетерпением ожидали возвращения мамы с работы. Иногда выходили на улицу её встречать. Однажды я вел по улице за руки Симу и Катю, идя навстречу маме. Кто-то из соседей заметил: «Хоть что им быть сиротами». И, обращаясь, ко мне спросил: «Почему девочку ведешь в одном чулочке? Где второй чулочек у неё?» Только теперь я увидел, что не надел второй чулок Кате.
На работе папа сдружился с плотником Федором, он называл его «подружкой». Частенько они с «подружкой» выпивали, по-видимому, они как-то добывали средства на выпивку. Год был тяжелый. Народ голодовал. Они же пьянствовали. Это не могло долго продолжаться. Конец наступил. Этот конец я считаю, положила, имеющаяся в семейных документах справка, в которой сказано, что папа 10 апреля 1934 года уволился с работы в ОРСе.

В 1933 году мы перешли на квартиру к Любови Лукьяновне Романовой-Скороходовой. Квартира была значительно больше прежней сторожки. Располагалась она под домом в полуподвальном помещении, окна из которой были на уровне земли. У проходивших мимо квартиры по улице людей мы видели ноги и половину их туловища. Дом находился на Тамбовской улице между улицами Красноармейской и Герцена. Почти рядом с домом находилась средняя школа №8, куда меня определили родители в 1-й класс. Муж хозяйки был видным художником города. В 1934 году его арестовали как вредителя советской власти. Жена его осталась с двумя детьми. Олег был на год старше меня, а Валерий на 3-4 года. Жили мы бедновато. Да и год был для страны неурожайным (хлеб выдавали по карточкам). Всегда хотелось есть. И когда кто-то из учеников ел бутерброд с колбасой или с маслом, а такие всё же были, многие ученики смотрели на них с завистью. Однажды я шёл из школы с одноклассником, Поповым Элей (по документам он был, видимо, Олег). Он вытащил из портфеля булку со сливочным маслом и предложил мне прокатить его на горбу по улице. За это он обещал дать мне кусок булки. Я согласился. Да и как не согласиться? Если не только в последнее время не ел булок с маслом, но и вообще никогда не ел подобных кушаний. И я повез на горбу Попова – сына судьи. Они могли себе позволить в то время есть всё, чего захочет их душа. Неплохо жила и наша хозяйка, работавшая заведующей детским садиком. Иногда она передавала остатки со своего стола.
В 1934 году папа с дедушкой Николаем (отчим мамы) купили пополам дом на две семьи. Дом был построен до 1900 года. Хозяин дома был продавцом скота. Дом был не в ряду домов улицы, а во дворе. Двор был вымощен булыжником. Стояли амбар, сарай, навес для животных и инвентарь. Дом деревянный обложен кирпичом. При доме был участок земли 0,4 га. Двор был общий с другими 3 семьями, дома которых стояли впереди нашего дома. Улица имела название Карла Маркса. Улица одним концом выходила к базарной площади с церковью, а другим концом к лугу, начинавшемуся за границей города. Оба конца были в 3-5 минутах от дома.
Когда началась война, жить нашей семье стало особенно трудно. Приходилось все время думать о еде. Ели только картошку, постный суп, щи да хлеб, который выдавали по карточкам. Когда варилась для народившейся Шуры манная каша, каждый из нас просил маму, чтобы она при варке разрешила ложкой мешать эту кашу. Тогда счастливец имел возможность каждый раз после помешивания каши, облизать ложку, на которой оставались крупицы сладковатой манки. Конечно, процесс помешивания при этом учащался. На спиртзаводе, где перед уходом в армию работал отец, иногда в виде помощи нам выписывали шелуху от ячменя, овса, которая оставалась после их переработки для изготовления спирта. Эту шелуху мы хранили на чердаке дома. Из этой шелухи мы отсевали пыль, а из пыли готовили кисель. Бывали случаи, когда кому-либо в ложку попадал сваренный проволочник. Девочки при этом кричали. Мама спокойно доставала проволочника из ложки и говорила: «Кого ты испугалась, глупая? Это же простой шашл», и выбрасывала его в мусорное ведро. После этого все продолжали есть кисель.

На сенной площади в базарные дни собирались большие базары. Здесь торговали сеном, скотом, птицей, мукой, пшеном, зерном, различными товарами и вещами. Среди этой толпы ходили мальчишки с ведрами или бидонами и выкрикивали: «Кому чистой, холодной воды?» «Кто пить захотел?» Воду охотно брали, особенно в жаркие дни. За кружку воды платили две копейки. Несколько раз ходил и я по базару с бидоном. Иногда выручка составляла до 50 копеек. Воду для дома носили на коромыслах из «бассейнов». Это жилая будка на маленькую семью, размером примерно 4х4 м, сложенная из бревен, и поставленная на перекрестке двух улиц города. Обслуживала она дома жителей, расположенных в радиусе 200-300 метров. В этом доме находился вентиль от водопроводной трубы, которая была выведена через окно на улицу. Житель, пришедший за водой, подавал в окошко талончик на воду. Талончик покупали в конторе. И тогда кто-либо из живущих в домике открывал вентиль, и вода наполняла ведра. Эти ведра цепляли коромыслом, поднимали на плечи и несли домой. Таким образом, носили и барду, для скота. К этой работе приобщались дети с 8 -10 лет.
Я связался со сборщиком утильсырья, собиравшим в свою тачку тряпьё, старые галоши, кости, макулатуру на окраинах города. Вечером ужинали в общежитии работников конторы утильсырья. И ложились спать на топчанах.

Ездили на пригородных поездах, на подножках и на крышах вагонов, бегали на крышах на ходу поезда. Встречные ж/д мосты проезжали, пригибаясь к крышам вагонов.

Приезжие артисты устраивали на базаре карусель с бегущими лошадками, креслами и другими устройствами. Катание на каруселях стоило денег. Перед войной мы, уже взрослые мальчишки, с завистью смотрели на катающихся на карусели. Иногда старший на каруселях предлагал нам, мальчишкам, поработать на кручении (вертушке) карусели, и за это он разрешал бесплатно покататься. Те, кто крутил, залезали наверх под купол каруселей и крутил эти карусели. Обычно это были 4-5 мальчиков, которые, упираясь в крестовину, на которой весели сиденья, вертели ее.

По праздникам жители двух районов (улиц, низов) договаривались драться. Тогда толпа людей, где были и разновозрастные, сходились стенка на стенку. Обычно шли на луг, где было попросторнее, и там медленно двигались навстречу друг другу. Впереди мальчики, которые выкрикивали разные призывы. Наконец толпы сшибались, и начиналось побоище. По негласным правилам лежачих не били. Остальные смешивались и дрались врукопашную, голыми руками. Не дрались пинками, не били камнями, палками. Однажды в такой толпе большой ломец ударил меня кулаком по голове. У меня закружилась голова. Я выбрался из толпы и больше не принимал в драке участие.