Воспоминания о Великой Отечественной войне

 Крыловой Марии Прокофьевны (мамы Крылова Сергея Васильевича).

Моя война началась в фортификационном батальоне. Попросту говоря – рыла окопы под Одессой. Осенью 1941 из Одессы меня направили в формирующуюся 12 осб (отдельную стрелковую бригаду), 51 армии. Бригада готовилась к десантированию с моря на Крымский полуостров. Медсанбат бригады выделил передовой хирургический отряд для десанта – туда я и попала. Наступление на Крым я начала 31 декабря 1941 года. “На хвосте” у разведроты нас высадили на восточном берегу полуострова. (Можете мне поверить – Крым в декабре – это отвратительно. Холодно, дождь, слякоть, морось!)

Закрепились, организовали перевязочный пункт. Суета, беготня, а у мне не до раненых. Сапоги мне выдали 41-го размера. У меня 37. Таскать за собой тяжело, а надеть не могу. С ног сваливаются, в грязи застревают. Выбросила их к черту. Одела свои «довоенные» ботиночки из дома “шевро”. В грязи и в воде по колено в красивых дамских ботиночках. Удручающее зрелище. Однако стала передвигаться. Хирург отряда увидел – материл страшными словами! Старшина, пожилой и очень сердечный мужик, пожалел – выдал валенки моего размера, так по грязи в валенках и бегала.

Поначалу боев тяжелых не было. Ранения в основном на минах. Работали, оперировали, сами с поля боя таскали раненых мальчишек. За первые три дня ни крошки во рту. Даже воды не было, одно слово-Крым. Ночью приходила баржа, раненых забирали. И на барже ни воды ни хлеба. На четвертый день нашли в пустующем селе бабку-хозяйку, реквизировали у нее масло и творог. С голодухи обожрались. Ну, естественно, всей компанией (санинструкторы да сестры) обоср_сь. Потом нашли зарытую крестьянами на «черный день» пшеницу. Грызли зерно. Третьего января 1942г. с самолетов сбросили нам воду и харчи. За харчами морем подошли основные силы бригады.

После занятия Феодосии меня откомандировали в сформированный в Крыму госпиталь для оказания помощи в медицинском обслуживании раненых. А вскоре начался печальный поход в обратную сторону.

Два месяца отходили от Феодосии до Керчи. Шли в непрерывных тяжелых боях. Рядом с нами шли морские пехотинцы (83 морская бригада). Мою, 12 бригаду, немцы разбили. Остатки войск стали отводить морем в Тамань, а мы оставались в Керчи с ранеными. Немцы сильно давили. Для прикрытия отхода войск на полуостров высадили бригаду, сформированную из азербайджанцев. Тут и начался полный интернационал – массовая сдача в плен, самострелы… Жрут мыло солдатское, срутся кровью! В атаку не поднять – в окопах отсиживаются. Потом уже, командиры тех,  кто из окопа не вылез, стреляли прямо в окопе. За три дня их штук 40-50 набили. В общем каждый 3-й или 5-й.

Отбивались от немцев остатки морских пехотинцев и раненые. Поднимал комиссар. Хлебнет из фляги спирта, пистолет вверх и “За мной!…” Ребята в бескозырках, ленточки в зубах, тельняшки на себе рвут…

Страшные бои! На моих глазах матросику бедро оторвало. Жуткий фонтан крови! Мне потом много лет этот фонтан снился.

18 мая за нами пришли баржи и маленький пароходик. На пароходик загрузили человек 60 девочек-летчиц (авиационный женский полк отходил без самолетов вместе с нами). Пароходик стал отчаливать. С берега “наши” азербайджанцы тучей кинулись в воду, и вплавь за судном. В общем, не знаю,  сколько их было, но когда они догнали пароход и стали также тучей виснуть на борту – пароходик перевернулся. В ста метрах от берега. Утонули все. А мы стояли на берегу, смотрели, плакали и ничем не могли помочь… К азербайджанцам этим лютая ненависть у людей появилась. Хуже чем к фашистам.

На нашем берегу попала в Темрюк на переформирование. Оттуда в Новороссийск. В Новороссийске я уже стояла у операционного стола. С первого дня хлебнула лиха. Раненые запущенные,  по неделе без медицинской помощи. Перевязка прямо на поле боя и все. Тяжелейшие ранения, сплошь полостные операции, и всюду черви. В тканях, в ранах, под гипсом – везде черви. Почти перед каждой операцией отмывали гниющие ткани и червей.

В августе сорок второго меня отправили в резерв,  в Курганную. Формировалась 9 приморская армия. Там меня определили в Эвакогоспиталь. С этим госпиталем я и закончила войну в сорок пятом.

Главный врач Симонович Георгий Степанович, шестидесяти лет, из Ейска. Великолепный хирург, заслуженный врач. Умница, из “старой” интеллигенции. Бывал в Риме, учился в Сорбонне, дружил с Шаляпиным. Для меня он был – почти бог. Я ведь до войны козу пасла, потом фельдшерское училище – вот и все образование.

 г.Одесса, студентки фельдшерского училища.

Для иллюстрации – пример. Уже в Польше, в 44, поселили персонал госпиталя в доме польского пана. А у пана библиотека огромная. Собрания сочинений разных авторов. Обложки в собраниях внешне одинаковые, вот я и спросила Георгия Степановича: “А на кой черт пану столько одинаковых книжек?…” Дальше можно не объяснять!

За годы войны Георгий Степанович вывел меня из “козьего” прошлого. Относился ко мне, как к дочери. Много рассказывал о мире, многому учил в операционной и в редкие, свободные от работы часы. Научил читать и любить книги и многому, многому еще.

Терпел он меня, наверное, за полученные в наследство от папы “правильные” руки. Очень быстро я стала его единственной операционной сестрой. А как мне доставалось за мое “деревенское” образование и за неуемный характер! Сколько я плакала! От обиды плакала, и от стыда! Но, таки, он меня выучил! Когда в 1946 году я поступала в Кубанский медицинский институт, одно упоминание, что я ученица Симоновича и его операционная сестра, вызывало завистливые взгляды педагогов.

Большую роль в моем образовании сыграли и другие врачи. Так уж получилось, что будучи постоянной и единственной операционной сестрой Георгия Степановича, я как-то незаметно, вошла в круг хирургов. Некоторые из них стали мне близкими, родными людьми на всю оставшуюся жизнь.

Отступаем из Крыма.

Прямо с из боя санитары тащат на носилках раненного матросика, лицом вниз, покрыт грязной тряпкой, под тряпкой что-то сильно торчит. Санитары бросили бойца у операционной палатки и назад в мясорубку.

Затащили мы носилки в операционную сняли тряпье и присели – из правой ягодицы торчит неразорвавшаяся мина (минометная). Матросик в полном сознании, зовут Костей. То, что взрыватель мины у него внутримышечно введен – понимает, не шевелится.

Пришел хирург, посмотрел, сказал, что вынимать без разрезов тканей не будем, ягодицы крепкие, мускулистые – неосторожное движение – взрыв. С какого конца начинать никто не знает. Наркоза никакого нет, только спирт. Дашь спирт - парня поведет, дернется – опять взрыв. Резать «по живому» - задергается …

В общем объяснили ему доходчиво, что резать будем широко, чтобы освободить взрыватель, наркоза нет, зато крепко зафиксируем, надо терпеть. Для тех кто не знает – вокруг хирургического стола для фиксации конечностей и др. частей организма проложена толстая стальная труба – потолще водопроводной, к ней специальными ремнями и привязывают все, что не должно болтаться.

Матросик говорит – понял, не боись сестричка, не дернусь, режьте.

Зафиксировали мы его хорошо, хирург помылся и приступили. Константин лежит как полено, только зубы поскрипывают. Через 15 минут мина легко вышла из тканей и ее нежно как ребенка понесли в окопчик – расстрелять. Хирург ушил рану и пошел курить, а я закончила перевязку и стала снимать фиксирующие ремни.

Так вот – та самая труба, за которую матросик держался руками, выше головы, оказалась закрученной в узел! Я не могла поверить своим глазам, позвала хирурга, тот поднял крик, что ему испортили казенный стол, за который его могут и к ответу призвать…В общем, покричали, покричали, а тут следующий с тяжелым ранением, так потихоньку и забылось. За этим «гнутым» столом я еще полгода работала.

Как я получала воинские звания

22 июня 1941 года я окончила Одесское фельдшерское училище. Как и полагается, по окончании стала младшим лейтенантом запаса. Пробыла в запасе минут сорок и пошла на войну и стала просто младшим лейтенантом медицинской службы.

Воевала, воевала и, как полагается, постепенно, к началу 1943 года, доросла до старшей операционной сестры эвакогоспиталя и до старшего лейтенанта медицинской службы. Кубари, петлицы – красота...!

В 1943 году, как известно, в Красной Армии ввели погоны. Военачальники, видимо, чтобы не путаться, всем лейтенантам, и старшим и младшим, присваивали одно новое звание “лейтенант”. Ну, и выдали мне погоны лейтенанта. Отдельные (язвительные) сослуживцы стали торжественно меня поздравлять с очередным воинским званием.

В красивых новых лейтенантских погонах я проходила до 1944 года и, наконец,  дождалась своего военного счастья – получила старшего.

Вдруг, откуда ни возьмись – приказ об откомандировании старшего лейтенанта медицинской службы Крыловой М.П. в распоряжение командующего 1-ой Польской армии для поддержки Польских военно-медицинских штанов. Из-за имеющейся разницы в количестве лейтенантских званий в РККА и Войске Польском, чтобы не путаться, присваивают мне польские командиры первичное воинское звание “подпоручик” (лейтенант - по нашему) Войска Польского. К сожалению, отдельные сослуживцы, из-за непонимания сложности кадровых вопросов, снова стали подшучивать и организовали в парадной зале большого панского замка, где наш госпиталь расквартировали поляки, торжественный банкет в честь моего очередного звания.

Бурный карьерный рост привел к тому, что уже в 1945 я стала поручиком (читай – старшим лейтенантом). Знай наших!  Это событие мы отметили скромно – был праздник по важнее! Война окончилась!!!

01.10.1945 г. Мария Прокофьевна Крылова.

В шесть часов вечера после войны польские товарищи благодарят меня за доблестную службу и отправляют обратно в Красную Армию, в распоряжение управления кадров РККА. Офицер управления кадров РККА со мной побеседовал и сказал, что ни какие “поручики” и “подпоручики” ему не понятны и разбираться он не собирается. Поэтому, не мудрствуя, присвоили мне звание “лейтенант медицинской службы”.

 Но тут меня демобилизовали. Приехала я в Краснодар и пришла в военкомат становиться на воинский учет. Посмотрели там мои документы и решили, что не солидно герою-фронтовику, орденоносцу, после победы в лейтенантах щеголять. Присвоили мне звание “старший лейтенант запаса” все той же медицинской службы!

Много лет сослуживцы писали мне письма, а в 1985 году мы встречались, поплакали вместе, немножко выпили и, главное, мне удалось их убедить (по моему, все нормальные люди давно это понимают), что до полковника мне не хватило самой малости…!

Как наш папа искал детей после оккупации

Как только выбили немцев и румын из Одессы, наш папа решил искать меня и братика Ваню. Сестра Полина, по малолетству, провела всю войну в родном доме в Одессе.

Крепко поразмыслив, папа пришел к следующему заключению – Мура – фельдшер, семнадцать лет, совсем девчонка, ну кто ребенка на фронт пошлет - следовательно, разыскивать ее нужно в тыловых госпиталях, санаториях,  где долечивали раненых, в общем, в медучреждениях тыла. Напротив, Ваня – крепкий 20 летний парень, окончил десятилетку (то есть образованный), наверняка на фронте, может даже уже и офицер, поскольку с образованием.

Строго в соответствии с принятой программой, папа стал методично писать письма с просьбами сообщить о возможном прохождении службы или о работе вышеуказанных “деточек”. Я думаю, что штабам фронтов и армий, а также секретариатам всяких тыловых учреждений досталось от него изрядно, папа умел добиваться поставленной цели. За неполный год поисков (пока мы сами не нашлись) папа извел на искательные письма килограмма два бумаги. Это был, наверное, единственный случай в жизни, когда расчеты его подвели. Именно там где он искал меня и Ваню – нас, как раз, и не было.

Ваня осенью 1941 года был отправлен из резерва в Москву для поступления в Военно-медицинскую академию, успешно сдал экзамены и проучился до лета 1944 года. Потом его направили в войска, а оттуда -  в Киев для прохождения службы в окружном госпитале. Завершил войну в Вене.

Я попала на войну 22 июня 1941, два года была практически на передовой, а потом с эвакогоспиталем дошла до Польши. Демобилизовалась только в 1946.

Летом 46 мы с Ванечкой, не сговариваясь, одновременно приехали в Одессу. Слушая о наших похождениях, папа и смеялся, и плакал, и сильно жалел штабных писарей, ответивших на сотни его писем.

 Студентки мединститута  г.Краснодар

Василий Петрович Крылов, папа Сережи.

Познакомились и поженились  во время службы в Войске Польском.

Старший брат мамы – Норенко Иван Прокофьевич. Завершил Войну в Вене, врач - невролог.