Историю прадеда Ивана Кононовича Криворотова я собирала по крупицам информации, встречавшейся в архивах, в открытых источниках в интернете и по рассказам старших членов нашей большой семьи.

Итак, прадед Иван Кононович родился в 1905 году в Ставропольской губернии Медвеженской волости в селе Новый Егорлык. В начале 1930-х он с женой и детьми перебрался жить в племсовхоз 383 Яшалтинского района. Его родителей звали Кононом Иосифовичем и Марией Павловной. К супруге Дарье Матвеевне Рыбальченко он сватался, когда та уже была сиротой. Ее родители погибли в эпидемию тифа, и она жила со своими дедушкой и бабушкой, по другой версии — в семье брата.

В 1943 г. Иван Кононович был призван Яшалтинским РКА на фронт Великой Отечественной Войны, и вскоре попал в плен в Сталинской области Украинской ССР. По документам, опубликованным в базах данных, он был признан в июле 1943 г. погибшим в бою при с. Степановка и захоронен в братской могиле с. Мариновки, Снежнянского р-на Сталинской обл. в Украинской ССР. По другому документу — погиб в двух километрах западнее д. Степановки. Но так случилось, что Иван Кононович оказался жив.

Его в числе других военнопленных вели пешком до Румынии. Он договорился с двумя товарищами бежать, потому что организовать побег из самого лагеря было бы куда труднее. Иван Кононович с товарищем воспользовались моментом, когда в небе заревели моторы самолетов, и бросились в кукурузное поле. Третий пленный, совсем молодой парень, отказался с ними бежать в последний момент. Они ползли по земле, останавливаясь, когда шум затихал и ждали следущего захода самолетов. Ползли на лай собак — в село. 

Далее рассказывает дочь Ивана Кононовича, моя бабушка Галина Ивановна, от его лица: «Самолет пролетел, начал бомбить, и мы в кукурузу попадали, полезли. Кричать нельзя, стража кругом. Как самолет пролетит, мы кричим “вставай, пойдем”. И собаки гавкали, и мы на собачий гав шли, значит, там будет деревня в Румынии. И мы, значит, все время ползли, чтобы кукуруза не заворушилась, иначе на том мисте и постреляют. Ползли, ползли покуда ночь. Встали. А кушать хочется. Кукурузку взяли, жуешь, жуешь пока разжуешь. Вот тут гавкае, пошли сюда. И к утру прийшли в это село. И бабы идут, це они коров чирду гонят пастуху. Пошли. А бабы как глянули, что мы поросли в плену, и кинулися на нас с коромыслами, у кого что было. А дедушка один как заорет: “Это наши люди!” С этим дедом и забалакали. “Вы ж в плену не были?” — “Не, только гнали. Немцы ж тоже идут пеше, сзади машина жрать приносит.” И вин дедушка этот нас привез к себе, умыл, покормил, побрил. “Вот теперь, хлопцы, пошли.” А в погреб зашли — там окорочка висят, красииивые, без холодильника висят и летом, все такое вку-усное. “Сейчас вам кушать нельзя, вы ж голодные були, помрете сразу.” И он в дорогу дал им с собой. Вот сюда идите, хлопчики, они здесь будут. И догнали часть, пришли туда. Думали, сейчас им пистолет. “Где были?” — “Немцы гнали в плен.” — “Вас двое?” — “Двое. Да у нас еще третий собирался, прям дите, не пришел. Все равно нам смерть там буде, никто нас не пожалеет.” Нас там разбирали, разбирали, вопросы задавали, и оставили в части. Потому что еще только в плен шли, и не считались дезертирами».

Продолжает другая дочь, моя двоюродная бабушка Любовия Ивановна: «Их не считали за людей, а сколько их судили, что они дезертиры и шпионы, всякую ерунду говорили, в тюрьмах били. Тяжелое время. В штрафном батальоне папа был до конца войны. А потом попал в госпиталь, полгода там был. И вернулся к нам в декабре. Получил ранения безмерные. И так я хорошо запомнила, как пальчики эти на перебитой руке не двигались. На ногах одни швы, так братья рассказывали».

Галина Ивановна о ранении в штрафбате: «Меня так пристреливали, что я сутки лежал, и меня через сутки нашли. Обязательно помощники и медсестры проходили там, где бои шли. Они толкнули меня, я “ааа…” и берут меня, понесли. Вот в госпитале я уже и глазки раскрыл. И, видно, пронзила пуля и не одна, левую ногу и левую руку, я кровью истик. А пальчики [на левой руке] сбились до кучи не работали. И спасибо хирургу, она [рука] мне так помогае. Возьму тяпочку, прополю, а левая рука придерживает. И прожив так папа — тридцать год еще. Там его друг прийшев, у его левой руки не було. Меня замуж выдавали, так цей Родченко на стул залез и танцуе. Папа так и курить бросил, держать неудобно. Спичку между ногами возьме, чиркае и прикуривае. А так надо бумагу взять, махорку насыпать, скрутить».

Любовия Ивановна: «Помню день, когда отец вернулся домой. Папа пришел с мороза в шинели, усы у него отросли, выбрит, запомнила, как он стоит. Так он у меня в глазах и остался. А мы, дети, стоим рядом с печкой, у лежанки, где спали. Мама бегает радостная. А мы стоим, и он нам с Галей белые платочки повязывает, орехи дает». 

Галина Ивановна: «Це вин с 1905 г., и в 1945 прийшов в декабре, снег був. Леня як стрипнулся с печи! Мы тико головы с печи трошки выглянули. И он як причепився, целуе, а дедушка Ваня [Иван Кононович] был побритый, чистенький, в шинели, и котелок висел сбоку. Ой-ой, стико радости було! И мама вже прийшла, може ей кто передал, а може сам Леня сбегал. И мама прийшла. Слезы были, мама рада! И я молитву знала, и выучили вот так-вот так, молитеся, говорила мама, може и прийде папка. А ему как в мае сделали операцию, и он до ноября не отзывался. Письма его приходили в Егорлык. А у нас яичко были, може папка живий буде, оставляли. Мама их жарит уже, папа там, и мы с Любой к ним не ходим, играем. И Любу упустила, ударилась она тогда об землю (об пол). Мы так добегались в зале».

Вернувшись домой, Иван Кононович стал знакомиться с послевоенной обстановкой. Галина Ивановна: «“А я в кладовую [овощной магазин] зашел — нема ничего кушать”, — туда все свóзили. Бурак, морковку, капусту, кавуны. А потом папа макуху, то есть от семечек жмых, нам приносил.

И тоди у дедушки Вани вже рука трошечки поправилась, и ему стала мама шить рукавички. Она пошла к верблюду, наскубла шерсти и за ночь — говорила “я привыкла не спать” — попряла, посукала, и на другий день прийшла с работы и вырезала рукавички».

Моя мама, Татьяна Ивановна: «Иван Кононович часто носил кожаную перчатку. Но и с одной рукой умел табуретку смастерить. Бабушка Галя часто вспоминает отца, реже маму. Вспоминает, как они детьми работали у папы на нефтебазе, он их привлекал вести записи в журналах».

Галина Ивановна: «А тоди ему предлóжили продавцом быть. До него был дядя Яша без одной ноги. “Ты грамотный, Иван Кононович, в войну был бригадиром тракторной бригады, и отчеты писал. У нас будет нефтебаза, и мы тебя начальником там поставим.” И мы периихали туда. Там была хатка, люди уже до войны жили. И папа стал на нефтебазе работать заправщиком. “Только я вам, хлопчики, не буду носить одной рукой.” А чтобы ведрами не носить, потом бензин начали качать. Четыре раза качне и хватит машине. Уже дали потом полуторки, дали машины, трактор «Беларус» пшеничный, комбайн кто-то дал на лето. И с одной рукой заправлял, писал, работал до пенсии. А на нефтебазе писал отчеты, сколько использовал солярки. Тоди бензовозы появились, стали бензин, солярку возить, папа расширился, хотели дать ему рабочего. “А я хочу взять свою жену”, — говорит. И Дарья Матвеевна пришла. Она напишет свою фамилию, сколько бензина взяли и вносит. И так они работали до пенсии. А потом наши бросили работать, и совхоз стал разбегаться. Куда те бочки большу-ущие ушли…»

Любовия Ивановна: «Нефтебаза была окопана, пять больших бочек огородили. И в подвале была бочка с маслом для машин, ее там же закапывали, чтобы масло не замерзало. Бензин, керосин, солярка — все по запаху знали. И вот по осени перекати поле носятся, и мы бегаем за ними. А потом они падали в эти окопы, и мы оттуда все доставали и таскали на зиму, чтобы было чем топить. Ветер гонит колючки, а мы домой их заносим, бегаем все в пыли. И никто нас не ругал. Через нее прыгаем.

У него было много медалей, и детям разрешалось с ними играть».

Когда дети разъехались, Иван Кононович вместе с супругой Дарьей перебрались в город Сальск, купили домик, и в возрасте семидесяти лет прадеда не стало. Похороны проходили на старом сальском кладбище. Собралась большая семья Криворотовых. Ивана Кононовича провожали пышными венками цветов.