Это было в конце апреля 1945 года. Мы штурмовали Берлин с юго-западной стороны. Ворвались мы в пригород Берлина Потсдам. Этот пригород с 1416 года был резиденцией прусских королей. Здесь проходили коронации и все важнейшие парады. Здесь в марте 1933 года последний президент Гинденбург в гарнизонной церкви провозгласил Гитлера правителем великой Германии и благословил на все преступления перед человечеством. Поэтому фашисты защищали Потсдам с особым фанатизмом и остервенением. Бои шли за каждый дом, за каждый этаж, за каждую комнату. Часто нас разделяли только потолок, стена или дверь. Штурмовой группе под командованием подполковника Сердюка, состоящей из одних добровольцев, было дано задание форсировать Тельтов канал, который соединял водохранилище Потсдама с рекой Шпрее, проходившей через Берлин. Немцы с ожесточённой стойкостью обороняли другую сторону канала. Изливался сплошной шквал огня и металла в нашу сторону. Было страшно поднять голову. Однако Сердюк схватил знамя и с криком "За мной, друзья! За родину! За Сталина!" поднял всю штурмовую группу в атаку. В это время я был на наблюдательном пункте в танке. Вдруг видим как Сердюк упал. Сразу же знамя подхватил другой гвардеец и группа продолжила атаку. Не верилось, что Сердюк был убит или ранен, т.к. это был необычайно смелый и мужественный человек. Про него говорили что "смелого пуля боится". Но когда по приказанию генерала Лелюшенко санитары вынесли его с поля боя, мы увидели что он уже умирал. Однако он ещё нашёл в себе силы чуть ли не шёпотом сказать наклонившемуся перед ним генералу: "Напишите домой моей матери пусть не плачет. Я дошёл до Берлина". В это время снова загремело мощное "Ура", топот ног, пулемётная и автоматная стрельба и лязг гусениц подходящих танков. Генерал сказал Сердюку: "Слышишь ли ты, Роман, как атакуют твои гвардейцы? Они форсировали канал и уже заняли первые дома на том берегу". Не известно дошли ли до умирающего гвардейца эти слова, но из его закрывающихся глаз медленно выкатились две крупные слезы. Этот эпизод глубоко впал в мою память.

И вот 1 июля 1941 года очень памятный день в моей жизни – в этот день я получил боевое крещение. Бой как-то начали неожиданно и не так, как нас учили и как это представлялось. Полк наш шёл колонной, которая растянулась на один километр плотным походным строем, нельзя было двигаться из-за того, что над нами постоянно висели немецкие самолёты. Только мы проследовали по одной деревушке и вышли на луга, как неожиданно перед нами одна за другой разорвались три мины. Был недолёт и поэтому никто не пострадал. Но это была полная неожиданность, потому что мы думали, что противник ещё не близко. Хотя по пути навстречу нам то и дело попадали раненные красноармейцы, шедшие группами и в одиночку отыскивая, видимо, санбаты или полевые госпитали. Одним словом уже явно пахло близостью фронта. Здесь я впервые услышал с каким воем летят мины и с каким треском они взрываются. Сначала приходилось при каждом вое летящей мины инстинктивно пригибаться или ложиться на землю, но скоро узнали, что если услышал этот вой, то она уже для тебя безопасна, она уже пролетела и разорвётся где-то дальше тебя, а та, которая тебя поразит, ты её не услышишь, т.к. скорость полёта мины, снаряда и пули значительно выше, чем скорость звука.
Итак, после разрыва первых трёх мин в непосредственной от нас близости, поступила команда развернуться в боевые порядки. Наш батальон получил приказ продвигаться по лощине в направлении предполагаемого расположения противника. Как мне показалось, что никакой разведки не проводилось, т.к. данных о численности противника, его вооружении и расположении огневых точек и укреплениях мы ничего не знали. Только политрук, продвигаясь по боевым порядкам, подбадривал нас: «Не бойтесь, ребята, у противника здесь только семь танков, у нас хотя их нет, но зато у каждого из вас есть бутылка с горючей жидкостью». И на самом деле настроение было боевое, рвались в бой и каждый думал совершить в этом бою что-то героическое. Моему пулемётному отделению было приказано по болоту, покрытому кустарником, выйти в тыл немецких позиций, замаскироваться и отрезать пулемётным огнём отступление противника. Сигналом для этого будет крик «Ура» наших рот, когда пойдут они в атаку. По пояс в грязи и воде пробирались мы по болоту в тыл позиций немцев. Вышли, замаскировались и стали ожидать сигнал «Ура». Однако, так мы этого сигнала и не дождались. Все атаки наших рот захлёбывались, противник их легко отбивал. Мы наблюдали как немцы отбивали эти атаки, нам бы с тылу открыть по ним огонь, но приказ был такой чтоб мы себя не обнаруживали раньше времени. А действовать самостоятельно по обстановке не решались нарушить приказ. Сказывалось отсутствие опыта боевых действий. Пролежали мы замаскированными часов с 10 утра до темноты, не сделав ни единого выстрела снялись с этого места и обратно по болоту стали пробираться к своим. Кругом всё горело: горела на полях рожь, горел перелесок, горела деревушка. Мы кое-как нашли свой полк в горящей деревушке, все мокрые в грязи, голодные стали искать пристанища. Залезли в копну сена, прижались друг к другу, пригрелись и уснули. Утром оттёрли засохшую на одежде грязь, кое-как отыскали свою роту, где узнали, что обоз, куда перед боем мы сложили все свои вещевые мешки и скатки шинелей был разбомблён и мы остались без запасной сменной одежды и трёхдневного «НЗ» - сухого пайка. А часов в 10 утра опять приказ наступать на позиции немцев и опять без разведки. Вполне понятно, что весь день мы бесцельно бились, стреляли по фашистам, и ничего не добившись, снова к вечеру вернулись на исходные позиции. За эти два дня стрелковые роты понесли немалые потери. Из моего отделения ранило одного подносчика патронов и в отделении осталось шесть человек.

Это было в ночь с 3 на 4 августа 1941 года. Моё пулемётное отделение получило задание занять позицию на опушке перелеска, в глубине которого расположился штаб нашего полка. Перед отделением была поставлена задача предотвратить возможное ночное нападение противника на штаб полка. В указанном месте мы окопались, выкопав ячейки для стрельбы с колена. У пулемета безотрывно находились первый и второй номер расчёта. Была установлена также бодрствующая смена, в задачу которой входило внимательное наблюдение за впереди лежащей местностью. А местность представляла следующее: перед нами гречневое поле шириной метров 300, а за ним опять перелесок за которым населённый пункт, занятый противником. Поле представляло белый ковёр, т.к. греча была вся в цвету, а ночь была лунная. Всё было спокойно никакой перестрелки, только с немецкой стороны методично взлетали осветительные ракеты, освещая местность своей передней полосы. Бойцы дремали, а перед рассветом в том числе и я уснули. Но я внезапно проснулся, т.к. чувство беспокойства сделало своё дело. Я приподнялся и прислушался и заметил какие-то подозрительные мелькания на гречневом поле. Внимательно присмотрелся и увидел блеск от света луны касок – в нашем направлении ползли по грече немцы. Я выполз из окопа к пулемёту. Первый и второй номера спали, спала и бодрствующая пара. Я их поднял, за пулемёт лёг сам, и одновременно сказал чтоб немедленно сообщили в штаб полка. Немцы уже были видны чётко в прицел пулемёта, но время ночное и по лежащим точного огня не получится. Я решил их допустить на бросок гранаты, чтоб они поднялись в рост и тогда открыть огонь. В последствии я одну за другой бросил две гранаты. Немцы, узнав что их обнаружили, встали и с криком «Ура» или что-то в этом роде бросились на нас. Я нажал на гашетку пулемёта и не останавливался пока не израсходовал всю ленту. После, когда пулемёт остановился, я крикнул: «Быстро ленту!». Но ленты никто мне не подал, а когда я оглянулся назад, то оказывается около меня никого нет – мои бойцы убежали под предлогом сообщить в штаб полка. А когда утром осмотрели что же было впереди, то насчитали 21 труп немецких солдат. Остальные, видимо, уползли обратно, но я этого уже не заметил. За этот эпизод командир дивизии генерал-майор Соколов потом отчитал меня, поставив мне в вину что я распустил своих бойцов, поэтому они в критический момент убежали. Кстати в последствии я узнал, что командир нашей дивизии оказался предателем и в критический момент был застрелен комиссаром дивизии полковым комиссаром.
В эту же ночь с 3 на 4 августа погиб мой самый лучший друг Голубев П.Н., с которым я начинал работу учителем в Мало-Пургинской средней школе. Он совместно с группой бойцов участвовал в ночной разведке противника. Из этой операции он не вернулся, не известно или был убит или попал в плен, но семья его получила извещение, что пропал без вести.

6 августа 1941 года наша часть начала наступление с целью выбить противника из одного населённого пункта. Я с отделением должен был поддерживать пулемётным огнём. Противник по нам открыл очень плотный артиллерийский и миномётный огонь. Необходимо было срочно сменить позицию пулемёта, т.к. оказались в зоне прицельного огня. Однако те, кто должен был выбрать и подготовить новую позицию не решились выдвинуться вперёд. Я решил это сделать сам, короткими перебежками выбежал из зоны обстрела и подготовил место огневую позицию для пулемета, после чего дал сигнал, чтоб ко мне передвигались остальные. Но мои усилия оказались напрасными: видимо из-за сильного огня наступающие цели сначала залегли, а потом отошли на исконные позиции. Мне ничего не оставалось делать, как вернуться обратно. Когда я возвращался обратно быстрыми короткими перебежками был ранен осколками мины в крестцовую часть позвоночного столба и правое бедро. Я сразу упал, двигаться не мог, кровотечение остановить не могу, т.к. зоны не досягаемы для моих рук. От потери крови я потерял сознание. Когда снова вернулось моё сознание уже вечерело, я определил, что нахожусь в ничейной зоне. Хватаясь руками за траву и подтягиваясь подполз к одному кусту, повернулся лицом в сторону противника, приготовил автомат и гранаты. Если будут подходить фашисты, а я думал, что они обязательно пойдут в контрнаступление, то буду отбиваться до последнего патрона и живым в плен не сдамся. Но к вечеру наша часть снова решила атаковать этот населённый пункт и вот тогда уж санитары меня подобрали и вынесли с поля боя, положили на плащ-палатку и тянули по-пластунски. После обработки ран на конной повозке был отправлен в санбат, а оттуда на автомашине к железной дороге, где стоял прямо на перегоне небольшой состав товарных вагонов, которые были загружены раненными бойцами. В вагонах были доставлены в полевой госпиталь под Вязьмой. Здесь нас рассортировали: легко раненных оставляли на лечение, а тяжело раненных отправляли в эвакогоспитали. Меня на самолёте отправили в эвакогоспиталь в Полотняный Завод. Здесь началось интенсивное лечение, но у меня началась гангрена правой ноги. Врачи решили ампутировать правую ногу, но я категорически запротестовал, тогда меня отправили в город Тамбов. Здесь я пролежал до конца сентября месяца, нога была сохранена, а т.к. до выздоровления было ещё далеко, то таких безнадёжных как я погрузили в санитарный поезд и отправили в глубокий тыл. Привезли меня в город Усть-Каменогорск Казахской ССР. Здесь в ноябре месяце прошёл гарнизонную медицинскую комиссию и был признан негодным к дальнейшей военной службе с присвоением инвалидности второй группы и переосвидетельствованием через шесть месяцев. Так я был демобилизован и отправлен домой на долечивание.

В декабре месяце 1942 года я был вновь призван в армию. На этот раз военкомат направил меня в бронетанковую школу в город Выксу Горьковской области. Прибыл я туда 31 декабря 1942 года. Сразу же был зачислен в учебное подразделение и начал осваивать бронетанковую технику. Основное направление учёбы было подготовка командиров бронемашин. Учёба шла нормально, но больше теоретически, т.к. узлов и агрегатов машин было мало. Питание было плохое. В тылу кормили по 3 норме. В столовую идёшь есть хочешь, из столовой идёшь есть хочешь. Постоянно ощущаешь чувство голода поэтому не покидает мысль как бы поесть, где дополнительно взять продукты. А они были очень дороги. Например буханка хлеба на рынке стоила 200 рублей, да и то трудно было найти чтобы купить хлеб, т.к. хлеб рабочим и служащим выдавался только по карточкам.
Обучение шло ускоренным темпом, в конце апреля уже сдавали экзамены. Я сдал всё на отлично, правда по вождению машины была 4. После сдачи экзаменов сразу же всех нас направили в город Горький в запасной бронетанковый полк. Здесь формировались маршевые роты, которые после получения боевой техники отправлялись на фронт. В то время на Сормовском заводе и автозаводе г. Горького выпускались танки Т-34 и бронеавтомобили БА-64. Мы 2,5 месяца работали на автозаводе города Горького на главном конвейере, с которого сходили автомобили ТАЗ и бронемашины БА-64. Другие ребята работали на танковом конвейере «Красное Сармово». В июне 1943 года противник начал бомбардировку этих объектов, в результате многие цеха, в том числе главный конвейер с автозавода был в развалины и пепелища. К этому времени мы успели получить боевую технику – танки и бронемашины и вскоре были отправлены в действующую армию. На станции Кубинка под Москвой формировалась 4 танковая армия. В её распоряжение и было передано наше подразделение. Наша рота называлась Рота танков командования и бронемашин. В ней было 10 танков и 18 бронемашин, входивших в состав 118 отдельного полка связи, в последствии он стал 8 гвардейский отдельный. Львовско-Берлинский орденов Красной Звезды и Богдана Хмельницкого полк связи. Основное назначение нашей роты состояло в том, чтобы обслуживать оперативный отдел штаба армии, а так же сопровождать командарма. А июне месяце 1943 года 4 танковая армия была отправлена на Брянский фронт, где началась величайшая в истории Великой Отечественной войны Орловско-Курская битва.

Брянский фронт представлял правый фланг Орловско-Курской огненной дуги. По прибытии на фронт меня в первую очередь поразили те перемены, которые произошли на фронте к этому времени. Если в 1941 году за всё время прибывания на фронте я раза два видел одиночные наши самолёты, которые почти на бреющем полёте уходили от преследования их «Мессершмиттами», то теперь наши боевые действия поддерживали десятки наших самолётов, делающих по несколько вылетов в день. В воздухе то и дело завязывались бои и почти всегда наши выходили победителями. Правда и наших самолётов сбивали немало. Если в 1941 году я видел только 3 наших танка, которые шли впереди нас в атаку на позиции противника, и не дойдя до окопов немцев, были подбиты и сожжены, то теперь у нас было уже превосходство в танках. Если в 1941 году наши наступательные операции поддерживались очень «одиноким» артиллерийским и миномётным огнём, который не мог подавить огневые точки противника, из-за чего наши атаки захлёбывались и мы несли большие потери, то теперь перед атакой велась такая артподготовка, от которой трудно было остаться действующим огневым точкам противника, если они были открытыми. Артподготовка была, как правило, массированной, продолжалась 20-30-40 минут, а то и больше, от чего стоял сплошной гул, земля тряслась, речи нормальной было расслышать невозможно, надо было только кричать, воздух наполнялся дымом и пылью, так что солнечные лучи еле пробивались сквозь эту завесу, а само солнце казалось красновато-тусклым шаром.
4-я танковая армия, состоявшая из двух корпусов – 30-й Уральский добровольческий танковый корпус (в последствии он стал 10-ым гвардейским добровольческим уральским танковым корпусом) и 6-й гвардейский механизированный корпус. Командовал армией генерал - лейтенант танковых войск Баданов В.М. Командованием Брянского фронта нашей армии был дан приказ прорвать оборону противника на заданном участке фронта в направлении города Карачаев, овладеть им и выйти к городу Брянску. Задача была выполнена, но очень дорогой ценой. При прорыве сильно укреплённой обороны противника только в первом бою мы потеряли почти половину танков. Дело в том, что противник, видимо, узнав, что завтра утром мы начинаем штурмовать их передний край, чтоб прорвать оборону они ночью отвели свои войска на запасные позиции. Поэтому вся мощь нашей артиллерийской подготовки была обрушена на пустое место. После артподготовки пошли в атаку танки, и за ними пехота, которые не встретили никакого сопротивления. Подумав, что противник далеко отступил, наши перестроились из боевых порядков и открытыми люками двинулись вперёд походной колонной. Противник же на пути выставил сильный противотанковый заслон и внезапным огнём в упор стал расстреливать наши танки. Завязался танковый бой, с обоих сторон всюду горели танки, из них горящим факелом выскакивали танкисты, многие, теряя силы от ранений и ожогов, повисали прямо на вылазе из люков. Была страшная картина, поле боя представляло целое кладбище танков и танкистов. Тут же валялись догорая свыше десятка самолётов наших и немецких, сбитых в воздушных боях. Всюду, сколько достаёт взор, везде столбы дыма горящих танков. Противник не выдержал, отступил, но наши потери были велики. За эту боевую операцию командарм был снят.