СОРОК ВТОРОЙ.

«Это было давно уже - в сорок втором...»

Летом 1942 года, после неудачной для советских войск Изюм - Барвенковской операции и столь же малоуспешных оборонительных действий на Северном Донце, соединениям и частям Юго-Западного и Южного фронтов пришлось в тяжелых условиях отходить на восток и юго-восток.
Предыдущие операции привели к большим потерям с нашей стороны, поскольку значительное количество дивизий попало в окружение, вышли из которого, вероятно, далеко не все.
Не знаю, каково было впечатление от этого отхода в штабах крупных соединений и объединений, а также в высоких командных кругах, но в войсках это отступление воспринималось как крайне беспорядочное и хаотичное. Управление войсками было в значительной мере утеряно. Связи не было. Отсутствовало единое руководство отходом. Части и соединения перемещались и в беспорядке отходили на восток и юго-восток - к Дону.
Отдельные очаги сопротивления, как правило, возникавшие стихийно и случайно, в основном по инициативе среднего и старшего офицерского состава, не могли сколь¬ко-нибудь серьезно помешать быстрому продвижению германских танковых и механизированных колонн.
В первой половине июля 1942 года части, в которой я служил командиром взвода (134-й армейский запасный стрелковый полк 12 армии) было приказано занять оборону в районе станции Мальчевская (25-30 км севернее Миллерова) и прикрыть с севера подступы к этому городу.
По данным авиаразведки, с севера наступала мотомеханизированная колонна немецко-фашистских войск, примерно 50-100 танков и свыше 400 автомашин. Как нам было сказано, эти немецкие войска пока находились на расстоянии свыше 100 км от наших оборонительных рубежей, и мы должны были максимально эффективным образом использовать для оборудования позиции и подготовки к бою то время, которое понадобится немцам, чтобы преодолеть эти 100 км. Учитывая, что немногочисленные и разрозненные части советских войск, измотанные многодневными предшествовавшими боями, не могли надолго задержать наступавшие с севера немецко-фашистские соединения, следовало ожидать, что уже через 3-4 дня, а возможно и раньше, противник подойдет к Мальчевской.
Через много лет после описываемых событий, знакомясь с различными трудами военных историков и мемуарами их участников, я узнал, что с севера от Воронежа в южном и юго-восточном направлениях насту¬пала 4-я танковая армия немцев, под командованием генерал-полковника фон Готта, в задачу которой входило выйти в тыл донбасской группировке советских войск и во взаимодействии с наступавшими с запада 6-ой и 17-ой полевым, а также 1-ой танковой армиями окружить и уничтожить эти войска. Причем район г.Миллерово должен был явиться одним из ключевых пунктов, в которых 4-й танковой армии предстояло установить контакт с 6-й армией генерала Паулюса. Следовательно, силы, двигавшиеся с севера на Миллерово, ни в коем случае не могли ограничиться той группой, о которой сообщила нам авиаразведка: 4-я танковая армия представляла собой огромную массу войск и боевой техники около 1000 танков и десятки тысяч автомашин, бронетранспортёров и т.д. Основная масса этой армии двигалась значительно восточнее линии Мальчевская - Миллерово. Таким образом, мы еще в период оборудования своих позиций в районе станции Мальчевская постепенно оказывались все глубже в тылу немецко-фашистских войск, обошедших нас с северо-востока..
С беспокойством прислушивались мы к глухому отдаленному гулу канонады, доносившемуся сначала с востока, а затей и с юго-востока. 4-я танковая армия своим 40-м танковым корпусом (ранее относившимся к 6-ой армии) продвигалась вдоль правого берега Дона и железной дороги Воронеж-Ростов и все глубже обходила район Мальчевская - Миллерово. Одновременно войска 6-й армии уже подходили к Миллерово с запада.
Нужно сказать, что если бы противник обрушился на нашу оборону в районе станции Мальчёвская, мы вряд ли смогли бы оказать ему сколько-нибудь серьезное сопротивление. Сил у нас было явно недостаточно. Полевой артиллерии почти не было. Противотанковых средств явно не хватало. Они состояли из нескольких 45-мм орудий и некоторого количества гранат и бутылок с горючей жид¬костью. Наш полк располагал несколькими минометами, в том числе и ротными, однако запасы мин были очень невелики. Но основным недостатком нашей обороны было плохое инженерное оборудование позиций. Была отрыта одна траншея неполного профиля и отдельные ячейки для стрелков. Огневые позиции для орудий и минометов были оборудованы недостаточно. Средства маскировки почти игнорировались. Подразделения расположились в чахлых зарослях полу высохшей кукурузы, и предполагалось, что она должна хорошо замаскировать нас.
Таким образом, слабость нашей обороны была очевидной, а если учесть, что фланги у полка были открыты и никаких соседей ни справа, ни слева у нас не было, то становится ясно, насколько противник (вполне обоснованно) мог до поры до времени игнорировать одинокую часть, занимавшую оборонительный рубеж в районе станции Мальчевской, которую он (противник) мог свободно и на безопасном удалении обтекать с обоих флангов. Кроме того, как я уже говорил, полоса главного удара 4-й танковой армий проходила значительно восточнее нашего рубежа, а соединения 6-й армии, хотя ещё и не успели подойти к району Миллерово - Мальчевская с запада, но были уже близко.
То, что немецкое командование знало о нашем существовании в районе Мальчевской, было совершенно очевидным, поскольку его разведывательные самолеты каждый день кружили над расположением нашего полка, занимавшего участок обороны шириной в несколько километров, а маскировка наших позиции не была на должном уровне. Изредка они обстреливали из пулеметов наши позиции и бросали одиночные бомбы. Но одновременно было также очевидно, что противник, зная о нашем местонахождении, попросту игнорировал нас, так как мы ему не мешали. Ежедневно над нашим расположением группами, по 30-40 машин на восток и юго-восток проходило по несколько сот бомбардировщиков Ю-87. В один день мы насчитали 570 самолетов, прошедших над нами, в другой - свыше шестисот. И ни од¬на из этих групп не попыталась сбросить свой груз на нас. Видимо, там, дальше на востоке и юго-востоке, для них были запланированы более важные цели.
Итак, мы занимали оборону в нескольких километрах от станции Мальчевская, вели наблюдение на своих участках, постепенно совершенствовали свои оборонительные рубежи. Не знаю, была ли выслана вперед разведка, но, находясь со своим взводом в боевом охранении, я не видел, чтобы она уходила вперед или возвращалась. В течение этих дней мы не раз видели далеко впереди, в нескольких километрах, большие колонны автотранспорта, В том числе крытые грузовики. Их движение иногда длилось многими часами почти без перерыва. Изредка одиночные самолеты бомбили эти колонны, и там вставали густые дымы и доносился грохот разрывов. Но расстояние было так велико, что рассмотреть что-либо было невозможно. У меня было большое желание сходить туда самому с несколькими солдатами и узнать, чьи это войска так долго движутся перед нами, но это до сих пор является для меня загадкой, так как разрешения на такую разведку мне не дали, чтобы не "раскрыть" раньше времени наше расположение.
Ранним утром (еще в темноте) 13 июля 1942 года нами был получен приказ какого-то вышестоящего начальства сняться с позиции и срочно начать отход к Мальчевской и далее на юг. Быстро погрузив миномёты и боеприпасы на пароконные повозки, которых было несколько в нашей минометной роте, мы выступили.
Шли очень быстро, скорее даже торопливо, но на марше поддерживали полный порядок, подразделения двигались, соблюдая тишину и придерживаясь положенных дистанций. Было тихо, и даже глухой шорох многих шагов и стук колёс по мягкой пыли проселочной дороги не нарушали предутреннюю тишину. Изредка позванивал котелок или раздавался металлический стук опорных плит и стволов минометов, когда повозка подскакивала на ухабе. Впереди шли стрелковые подразделения батальона, которым командовал старший лейтенант Лобач. За нашей минометной ротой двигалась батарея 45-мм про¬тивотанковых пушек, которой командовал лейтенант Плужников.
И с Лобачем, и с Плужниковым я был знаком в течение многих месяцев, с осени 1941 года - по фронтовым масштабам срок огромный. Так в непрерывном движении прошло около двух часов. Мы подходили к Мальчевской. С первыми лучами солнца над нами появился немецкий двух фюзеляжный разведывательно-корректировочный самолет ФВ-189, более известный под названием "рама". Сделав несколько кругов над нами, он ушел. Через несколько минут появились два Ме-109. С тонким, высоким металлическим звуком, напоминающим скорее свист, чем рокот моторов, они прошли над нашей колонной, которая насколько возможно быстро прильнула к придорожным посадкам, и где-то в голове колонны сбросили каждый по бомбе. Гулкие взрывы раскатисто прогремели В утренней тишине. Далекое эхо ответило им. Мессершмитты-109 ушли дальше, а мы продолжали марш. Наша колонна вышла на шоссейную дорогу, обсаженную с обеих сторон молодой, но уже довольно высокой и густой лесозащитной полосой.
До Мальчевской оставалось километра полтора, и маленькие домики этой станции, утопавшие в садах, уже ясно виднелись вдали, когда почти мгновенно возник мощный звук многих авиационных моторов. Из-за близкий линии горизонта, а вернее, из-за линии лесопосадок, которая ограничивала дальность наблюдения, приближала линию горизонта почти вплотную, вынырнула плотная группа больших трех моторных, с черными крестами на фюзеляжах, самолетов, которые шли очень низко, на высоте не более 15-20 метров. (В свое время я довольно подробно изучал силуэты немецких самолётов, и мне не сложно было распознать в этих появившихся внезапно самолётах немецкие трёх моторные транспортные машины "Юнкерса-52"). С натужным рёвом моторов они прошли правее дороги, по которой двигалась наша колонна, и исчезли за линией горизонта, в районе Мальчевской.
Их появление и исчезновение было настолько неожиданным, что мы не успели ничего предпринять и с удивлением и беспокойством смотрели им вслед. И еще увеличили темп своего движения к Мальчевской. Из-за быстроты движения дистанция между повозками увеличилась. Не более чем через минуту вновь возник звук моторов. На этот раз одиночный Ю-52 шел чуть правее дороги в нескольких метрах над землей. Я не успел подумать, что нужно или целесообразно сделать. Все, что произошло дальше, совершилось, казалось, само собой. Мгновенно сорвав с плеча автомат и присев за колесом повозки, я дал длинную очередь по самолету, целясь в моторную часть и фюзеляж и учитывая упреждение. Я хорошо стреляю, а расстояние измерялось всего 15-20 метрами, поэтому я был уверен, что попал.
Мне даже представилась цепочка отверстий, возникших в гофрированной поверхности левой боковой стенки фюзеляжа, но, скорее всего, это было плодом воображения. Ответными пулеметными очередями с самолета была немедленно подтверждена моя уверенность, что я попал, поскольку в самолете могли только ощутить попадание, а услышать звуки стрельбы из-за шума работающих моторов было невозможно. Однако экипаж самолета, видимо, не разобрался, откуда ведется стрельба, и его ответные очереди прошли где-то в стороне; взревев моторами, Ю-52 поднялся несколько выше и, перевалив через лесопосадку справа от дороги, скрылся за ней. Все произошло в считанные секунды, и рассказ об этом занимает больше времени, чем само событие.
Смутное подозрение или догадка, возникшая у меня сразу же после появления первой группы транспортных самолетов Ю-52, быстро превращалась в уверенность: противник высаживал десант прямо впереди на нашем пути, сразу же за Мальчевской. Вероятно, мои автоматные очереди помешали высадиться, по меньшей мере, взводу вражеских десантников здесь же рядом у дороги, может быть, чуть впереди - в нескольких сотнях метров, т.к., учитывая небольшую посадочную скорость самолета и неровности почвы, длина пробега после посадки у него не могла быть большой.
Я льстил себя надеждой, что мои автоматные очереди могли нанести некоторые потери немецким десантникам, и мне очень хотелось пойти посмотреть, где же приземлился этот самолет. Войдя в лесопосадку, я начал пробираться через неё, но она, вопреки ожиданиям, оказалась очень широкой и труднопроходимой из-за густого и колючего кустарника. Пришлось вернуться на дорогу. Моей повозки там уже не было. Я увидел ее метрах в 100-150 впереди. Ездовой усердно нахлестывал лошадей, которые крупной рысью несли повозку к станции. Он не обратил ни малейшего внимания ни на мои крики, ни даже на автоматную очередь, пущенную вверх. Проклиная ездового, я пустился вслед за повозкой, переходя с шага на бег и обратно, насколько позволяли силы. Но догнать своих мне удалось только при входе в Мальчевскую, на улочках которой сгрудилось много повозок и упряжки нашей 45-мм артиллерии. Там же находились солдаты и офицеры наших стрелковых подразделений, а также бойцы каких-то других частей. Все пребывали в возбуждении и даже некоторой растерянности, и было отчего. События стремительно нарастали. Буквально на наших глазах противник высаживал воздушно-посадочный десант.
Низко над землёй на высоте не более 40-60 метров одна за другой проходили группы Ю-52 по 5-8 и даже более машин. Мы могли свободно наблюдать как эти самолёты примерно в километре за Мальчевской, на ровной как стол местности, совершали посадку, скрываясь ненадолго из виду за близкой лесополосой, а, через несколько минут, вновь появлялись. Сделав крутой разворот, они на высоте 10-15 метров ложились на обратный курс, причем многие из них проходили прямо над Мальчевской, у нас над головой, буквально чуть не цепляясь колесами за низкие крыши одноэтажных домов..
Вероятно, в момент посадки и короткой остановки боковые стенки фюзеляжа раскрывались, выгрузка десантников и вооружения занимала несколько секунд, затем самолеты продолжали разбег в том же направлении и, едва взлетев, ложились на обратный курс. Говорят, у страха глаза велики, но я не думаю, что сильно преувеличу, если скажу, что всего в высадке десанта участвовало около сотни самолетов. Если считать, что трех моторный самолет Ю-52 мог взять на борт взвод пехоты с вооружением и боеприпасами (в том числе минометы и танкетки), то в целом в течение 20-30 минут перед нами было высажено не менее воздушно-десантной дивизии противника. Пусть даже это был полк или два полка, все равно, неожиданное появление вражеского десанта на пути нашего отхода вызвало некоторое замешательство. К счастью, оно длилось не более нескольких минут. Хотя это и может показаться странным, но в его преодолении нам помогли сами немцы, а именно проходившие над нашими головами немецкие транспортники. Они были так близко и казались такой легкой и доступной целью, что все, кто успел войти в Мальчевскую, открыли по самолетам огонь из всех возможных видов оружия. Вероятнее всего, это произошло даже без всякой команды. Стреляли из автоматов, винтовок, карабинов, из пистолетов и наганов. Пулеметчики срочно прилаживали на повозках несколько ручных пулеметов. По-моему, было даже сделано несколько выстрелов из 45-мм пушек по тем самолетам, что шли несколько в стороне, потому что из-за незначительного угла возвышения ствола эти пушки никоим образом не могли вести огонь по целям, находящимся прямо над головой.
Но все наши усилия не приводили к положительным результатам. Над нами проходи¬ли уже последние машины противника. Вслед одной из них, прошедшей прямо над нами, пожилой солдат-пулеметчик, приладив свой ДП на высоконагруженной повозке, дал длинную очередь. И вдруг в задней части правой плоскости Ю-52 близко к фюзеляжу показался небольшой клочок яркого красноватого пламени, и за самолетом потянулся дымный след. Пламя было настолько незначительным, что мы все думали, что оно вот-вот по¬гаснет. Однако этого не произошло. С каждой секундой оно делалось все больше, и прежде чем Ю-52 скрылся за домами и садами Мальчевской, мы увидели, что значительная часть его правой плоскости была в огне. Интересно отметить, что самолет сразу же прекратил набирать высоту и пошел на снижение. Вероятно, экипаж намерен был по¬садить машину и попытаться на земле сбить пламя. Но, судя по высокому столбу черно¬го дыма, долго стоявшего над местом посадки самолета, немецким летчикам не удалось справиться с пожаром. Отойдя уже на несколько километров от Мальчевской, мы все еще видели этот столб дыма.
Примерно через полчаса после всех этих событий, когда мы уже отошли довольно далеко от Мальчевской, над догорающим Ю-52 появилось около 30 пикирующих бомбардировщиков Ю-87, вероятно, возвращавшихся после бомбежки на свою базу. Снизившись, они некоторое время кружили над этим местом. Один из них совершил посадку и, видимо, взяв на борт экипаж сгоревшего транспортника, вскоре присоединился к остальной группе, которая продолжила полет к своему аэродрому.
Возвращаясь несколько назад, скажу, что стрельба по немецким транспортным самолетам явилась тем действием, которое помогло быстро справиться с возникшей было растерянностью, потому что в самой неприятной и опасной обстановке острота опасности и чувство страха ощущаются тем меньше, чем больше люди заняты каким-нибудь де¬лом. И в этом смысле, хотя нам удалось сбить только один самолет, описанный поединок с немецкими транспортниками сыграл для нас весьма положительную роль.
Примерно в это время в войсках был зачитан приказ о том, что боец или офицер, сбивший вражеский самолет или уничтоживший танк, представляется к награждению орде¬ном Красного Знамени или Отечественной войны, хотя конкретно я уже и не помню, какая награда за что полагалась. Не знаю, получил ли пулеметчик, чья пулемётная очередь стала роковой для вражеского Ю-52, свою награду. Во всяком случае, он вполне заслужил ее.
Итак, впереди нас, на юго-востоке, именно там, куда пролегал наш путь, был высажен крупный немецкий десант. Мне хочется отметить, что высадка этого десанта, производившаяся, как я уже сказал, почти у нас на глазах, с чисто военной точки зрения вызывала самые противоречивые чувства. Несмотря на весь драматизм обстановки, несмотря на то, что этот десант ног сыграть роковую роль в уничтожении тех наших частей и подразделений, которые сосредоточились в Мальчевской, и, наконец, несмотря на то, что это были действия противника, многие из наблюдавших высадку не могли не отдать должного быстроте, чёткости и организованности проведенной противником операции.
Буквально через несколько минут после завершения высадки, когда мы попытались продолжить наше движение из Мальчевской, мы были встречены из района высадки десанта плотным пулеметным и минометным огнем. В результате пришлось совершить много¬часовой марш, с тем чтобы обойти немецкий воздушный десант и продолжить движение в заданном направлении. Вот в процессе этого движения у нас стали наблюдаться заметные элементы неорганизованности и потери управления войсками.
Подразделения и части перемешались. Многие в попытке обойти десант двинулись различными путями. Командиры потеряли целиком или частично свои подразделения, которые, в свою очередь, без управления со стороны командиров разбредались по разным дорогам и уже самостоятельно продолжали движение, уже без какого-либо общего руководства.
Нужно сказать, что в первые годы войны, в период летних кампаний 1941 и 1942 годов, ведя наступательные операции в большом масштабе, противник широко практиковал высадку крупных парашютных и воздушно-посадочных десантов. До нападения на нашу страну подобные же операции были проведены немецко-фашистским командованием в ходе боевых действий во Франции, Бельгии и Нидерландах, а также при захвате острова Крит. Зачастую мы говорим о воздушном десанте, подразумевая высадку войск с самолетов с по¬мощью парашютов, а не высадку войск с приземлившихся самолетов. А ведь было бы точнее использовать для этих двух видов воздушных операций, имеющих существенное различие, разную терминологию: парашютный десант так и называть парашютным, а высадку войск из приземлившихся самолетов именовать воздушно-посадочным десантом.
Этот последний вид, как мне казалось, имел ряд существенных преимуществ перед парашютным десантом. Возможно, это представление возникло у меня в результате того, что мне помимо своего желания пришлось наблюдать прекрасно организованную высадку немецкого воздушно-посадочного десанта в районе Мальчевской. Во-первых, при десанте с приземлением самолетов не нужно совершать прыжок с парашютом, требующий затраты определенных душевных и физических сил солдата. Во-вторых, нет надобности обременять себя дорогостоящим и зачастую громоздким (особенно для высадки вооружения и материальной части, даже самой легкой) парашютным снаряжением. В-третьих, в период непосредственной высадки, когда парашютисты находятся в воздухе перед приземлением (иногда в течение многих минут, ведь искусство затяжных прыжков не всегда может быть применено, и не все в одинаковой степени могут им овладеть), они представляют собой очень удобную, весьма уязвимую и, главное, почти беззащитную цель для могущих находиться в районе высадки даже немногочисленных подразделений противника и еще до приземления понести значительные потери, в-четвертых, еще до приземления (особенно при сильном ветре) парашютистов может отнести на определенные расстояния, что несколько задержит сбор подразделений и уменьшит способность немедленного и максимально эффективного вступления в бой.
Этот перечень уязвимых мест парашютных десантов можно было бы продолжить. Всех или почти всех этих недостатков нет у воздушно-посадочного десанта, и если предварительно хорошо разведан район высадки, если есть сколько-нибудь подходящая площадка (во времена второй мировой войны для этой цели пригодно было любое поле с травяным покровом или без такового и даже не очень больших размеров), то воздушно-парашютный десант, несомненно, имеет ряд преимуществ перед парашютным. И, вероятно, предпочтение, отдаваемое в наши дни парашютистам, объясняется в основном тем, что для современных самолетов с их сравнительно большими посадочными скоростями и значительно большим весом (особенно для больших военно-транспортных машин) необходимы специальные бетонированные посадочные площадки. Правда, в современных условиях для воздушных десантов определенные возможности представляют вертолеты, особенно большегрузные. Им вообще не нужна посадочная площадка, но у них несомненно, много уязвимых мест по сравнению с самолетами: небольшая скорость, меньший потолок, большая уязвимость для огня зенитной артиллерии и т.д.
Все эти соображения ни в коем случае не претендуют на точность или авторитетность, являются сугубо субъективными, особенно в том, что касается вопроса о современных воздушно-десантных или парашютных войсках. Они навеяны лишь все еще очень живыми воспоминаниями о высадке воздушного немецкого десанта в районе станции Мальчевская 13 июля 1942 года, свидетелем которой мне пришлось стать.
Я знаю, что в предвоенные годы в нашей армии уделялось большое внимание подготовке воздушно-десантных войск. Еще в начале тридцатых годов этот вопрос широко и полно разрабатывался таким виднейшим военным теоретиком к одним из самых прославленных полководцев гражданской войны Маршалом Советского Союза М.Н.Тухачевским, и были достигнуты значительные успехи в деле создания воздушно-десантных частей и соединений.
Мои сверстники, вероятно, хорошо помнят кинофильмы, вышедшие в 1936-1937 годах, о маневрах Киевского и Минского (или Западного) особых военных округов с высадкой многочисленных (1500-2000 человек) воздушных, или, вернее, парашютных десантов. Как известно, на этих маневрах присутствовал будущий генерал-фельдмаршал фон Манштейн, и наш опыт позднее был использован и широко применён на практике немецко-фашистскими войсками в период второй мировой войны. Однако после трагической гибели М.Н.Тухачевского вопрос о подготовке воздушно-десантных войск, равно как и вопрос о формировании крупных бронетанковых соединений (и объединений), судя по современной мемуарной литературе, в частности, по книге Маршала Советского Союза А.И.Еременко "В начале войны" и многих других, был отодвинут на задний план, и его важность в какой-то степени была поставлена под сомнение. Лишь в самые последние предвоенные годы и особенно в первые месяцы войны вновь развернулась лихорадочная деятельность по созданию или, вернее, по воссозданию воздушно-десантных войск.
В первые годы войны, когда нашей армии пришлось отступать, возможностей для широкого, а главное, для сколько-нибудь успешного применения этих войск не было. Воздушно-десантные соединения - это ярко выраженный наступательный род войск. Безусловно, это ни в коем случае не означает, что их применение в обороне исключено. Но именно в крупных наступательных операциях высадка массовых воздушных десантов в глубоком тылу противника для захвата важных оперативно-тактических объектов должна была находить наиболее широкое применение.
Такие операции воздушно-десантных войск должны планироваться в тесном взаимодействии с наступлением мотомеханизированных и танковых соединений. Естественно также предположить, что операции с использованием значительных воздушно-десантных соединений должны быть крупного масштаба и планироваться на большую оперативно-тактическую глубину.
Совершенно очевидно, что всех этих условий для наиболее целесообразного применения воздушно-десантных войск не имелось в период отступления советских вооруженных сил в 1941-1942 годах, когда наша армия вынуждена была отходить с боями на восток. В этот период воздушно-десантные операции с нашей стороны в основном ограничивались скромными задачами установления связи с партизанским движением и выброской небольших десантно-диверсионных групп и разведывательных отрядов в тылу у немцев.
Высадка зимой 1941-42 гг. на западном направлении воздушно-десантного корпуса, к сожалению, не привела к особенно большим оперативно-тактическим результатам. Более того, оперативная обстановка на фронте зачастую складывалась до такой степени неблагоприятно для наших войск, что советское командование было вынуждено бросать в бой специально подготовленные воздушно-десантные части и соединения, используя их в качестве обычных стрелковых дивизий и бригад, поскольку других резервов под рукой не было, а враг не ждал.
Так было, например, в августе-сентябре 1942 года, когда противник упорно рвался к грозненскому нефтяному району, и советское командование вынуждено было бросить в бок формировавшийся в Грозном 11-й воздушно-десантный корпус в составе 8-й, 9-й и 10-й воздушно-десантных бригад. В упорных боях в районе Моздока и Молгобека эти соединения совместно со стрелковыми дивизиями остановили 1-ю танковую армию немцев и отстояли район Грозного. Они покрыли себя в этих боях неувядаемой славой, стали гвардейскими соединениями, но, понеся большие потери, постепенно утратили качества воз¬душно-десантных соединений, т.к. прибывавшие в эти бригады пополнения, естественно, не обладали специальной воздушно-десантной(парашютной) подготовкой. Так они и продолжали воевать в качестве гвардейских стрелковых, а не воздушно-десантных соединений. В боях в Карпатах в 1944-1945 годах в составе войск 18-й армии в качестве стрелкового соединения действовала 2-я гвардейская воздушно-десантная дивизия, которая, видимо, прошла такой же путь, как и бригады 11-го воздушно-десантного корпуса, и участь которой, вероятно, была аналогичной.
Итак, после всех этих драматических событий, т.е. высадки у нас на пути воздушного немецкого десанта и уничтожения нашим огнем одного фашистского транспортного самолета Ю-52, нам предстояло продолжить свое движение. Как я уже сказал раньше, попытка продолжить движение в прежнем направлении на восток и юго-восток была сразу же пресечена сильным пулеметно-автоматным, а также и минометным огнем со стороны десантников. Вероятно, самым целесообразным для нас было бы попытаться уничтожить десант или блокировать его. Однако наших сил, находившихся в этот момент в Мальчевской, было явно недостаточно, чтобы вести успешную борьбу с десантом. Но даже не в этом заключалась главная причина того, что десант не подвергся в то время никакому воздействию с нашей стороны. Уже в момент высадки десанта противника и в период быстрого движения к Мальчевской подразделения нашего полка перемешались, растянулись. Вступив в Мальчевскую, они смешались с уже находившимися там остатками каких-то частей. Движение далее совершалось по разным улицам Мальчевской и стало все более приобретать стихийный характер, часть людей двинулась в обход десанта вправо, другая часть пошла левее. Я не знаю, чем можно это объяснить, но именно в момент высадки и в последующие час-полтора наш полк перестал существовать в качестве организованной воинской части, подразделения потеряли своих командиров, последние потеряли своих бойцов. Повсюду были незнакомые, потные, небритые лица с растерянными глазами, в которых чувствовался один вопрос, как избежать встречи с десантом. Видимо, его неожиданная высадка привела к определенным и даже весьма сильным элементам растерянности среди наших частей. К сожалению, среди всей этой массы людей не нашлось в тот момент командира с сильным и решительным характером, который бы попытался справиться с этой растерянностью и придать нашим дальнейшим действиям больше организованности, порядка, целеустремленности.
Считаю нужным сделать оговорку: может быть, где-то в другом месте это и было, я же могу судить только о том, что делалось в непосредственной близости от меня - в радиусе 200-300 метров или чуть больше. Я сознательно не употребляю термина "паника" для определения нашего состояния в то время и ограничиваюсь более безобидным и осторожным словом "растерянность". Дело в том, что паники, как я её понимаю, не было. Было потеряно управление людьми, они начали действовать стихийно, несогласованно, вразнобой, и не нашлось никого, кто смог бы придать организованность этим действиям. Но, стихийные и разобщенные, эти действия у всех были направлены на достижение одной цели: обойти немецкий десант и продолжать движение на юго-восток.
У людей, попавших в эту ситуацию, пока еще смутно и подсознательно, но все более настойчиво возникала мысль, что произошло что-то очень серьезное, что противник ведёт наступление в широком масштабе и, видимо, прорвал фронт на ряде участков и быстро продвигается вперед, что высадка такого крупного воздушного десанта в тылу наших войск (довольно глубоком ещё, как нам казалось) обязательно должна быть связана с самыми широкими наступательными операциями немецко-фашистских войск. Особенно мучила почти полная неизвестность в отношении происходящих событий и полное отсутствие информации об обстановке. Такое положение порождало массу слухов самых фантастических (о том, например, что противник уже на 100-200 километров восточнее), которые, однако, через несколько минут приобретали какие-то черты правдоподобности и достоверности. Впрочем, как потом выяснилось, реальная действительность в некоторой степени оказалась даже хуже мрачных слухов.
Итак, я двигался в обход десанта слева. В моем ведении были две повозки и несколько бойцов моего взвода. Все остальные уже были где-то, может быть, и не очень далеко, но во всяком случае вне досягаемости зрения и слуха. В повозке вместе со мной и ездовым находился заместитель командира нашей минометной роты, лейтенант, фамилию которого, к сожалению, память не сохранила. Некоторое время лошади шли по¬переменно то рысью, то шагом. Затем, когда нам показалось, что мы уже удалились от немецкого десанта на безопасное расстояние, движение продолжалось шагом. Сразу же по выходе из Мальчевской мы попали в разрозненные группы наших солдат, двигавшихся в одном с нами направлении, и чем дальше мы двигались, тем гуще и многочисленнее становились эти группы. Дальше мы шли в плотном соседстве с остатками каких-то наших частей, двигавшихся вперемежку с большими обозами эвакуировавшегося гражданско¬го населения. Войска были в очень неприглядном виде. Утомленные, небритые лица, лихорадочно блестевшие глаза выдавали многодневную усталость, запыленные обмундирование и обувь устало шагавших солдат и офицеров свидетельствовали о том, что за плечами у них уже много дней пути с тяжелыми боями, с бессонными ночами, зачастую без сколько-нибудь сносного питания. Тылы в хаосе отступления перемешались и потерялись, войска часто оставались без снабжения и вынуждены были довольствоваться тем, что удавалось раздобыть у местных жителей, то есть были на "подножном корму", согласно горькому солдатскому юмору, но у местных жителей у самих уже почти ничего не было.
Особенно тяжелое впечатление производили беженцы. Женщины, дети, старики, ехавшие на нагруженных торопливо собранным скарбом повозках или шедшие рядом с ни¬ми, казалось, были олицетворением того горя и тяжкого бедствия, которое жестокий враг обрушил на них. Они шли долгие дни без пищи и воды под палящим солнцем и оставляли за собой многие могилы тех, кто был послабее и не выдержал этого тяжкого пути.
Иногда над нашими войсками и массами беженцев с металлическим свистом и характерным завыванием проносились парами мессершмитты-109. К нашему удивлению, они в этот день ни разу не подвергли нас (во всяком случае, там, где был я) бомбежке или пулеметному обстрелу. Вероятно, сверху наши колонны представлялись им колоннами беженцев, и они не считали нас достаточно серьезной для себя целью.
К концу дня 13 июля мы свернули с дороги под прямым углом влево и двинулись прямо через огромное поле колосившейся и уже почти созревшей пшеницы. Пшеница была высокой, в рост человека, но в ней была проложена прошедшими до нас широкая, метров в 30, просека. Причем вспаханное поле и колосья на нем были до такой степени утрамбованы тысячами прошедших и проехавших ног, копыт, колес, что производили впечатление хорошей дороги, почти шоссе, только не асфальтированного и без кюветов. Невольно напрашивался вопрос, сколько же войск, сколько людей и транспорта прошло по этой просеке в пшенице, чтобы она приняла вид настоящей дороги. А ведь, судя по всему, дня два-три назад её еще не было. Она была создана массами отступавших войск, про¬шедших здесь в течение последних нескольких дней.
Отступающие вперемежку с беженцами двигались то большими группами, так что колонны вытягивались на сотни метров и даже километры, то иногда эти длиннющие колонны рассасывались и двигались более рассредоточено, сравнительно небольшими группами. Затем эти группы вновь сливались в одну бесконечную ленту и вновь двигались одной длинной колонной. Так повторялось много раз.
Было уже около 5-6 часов вечера, когда, пройдя пшеничное поле, которое постепенно повышалось к юго-востоку, и выйдя на небольшую возвышенность, мы увидели впереди в нескольких километрах и чуть вправо принятого нами направления город Миллерово. Хорошо было видно высокое здание элеватора и станционные постройки, а также широко разбросанные дома, в основном одноэтажные, Во многих местах в городе поднимались дымы, и оттуда раздавался тяжкий грохот бомбежки: над городом кружили, как воронье, группы фашистских самолетов. Мне показалось даже, что оттуда доносится и артиллерийская стрельба. Возможно, это зенитчики вели огонь по немецким самолетам. Но не исключено, что это доносилась стрельба полевых батарей и танковых орудий, потому что в это время противник, вероятно, уже мог подойти к окраинам Миллерова и завязать там бой. Думаю, что просека на пшеничном поле была протоптана теми первыми группами, которые не захотели идти через город, подвергаемый бомбардировке вражеской авиацией, а предпочли обойти его слева и продолжить свое движение.
Постепенно Миллерово с густыми дымами пожаров и грохотом разрывов оставалось справа сзади, а мы продолжали двигаться на юго-восток. После Миллерова количество отходящих войск и эвакуированных стало особенно большим. И справа, и слева можно было видеть длинные колонны и отдельные группы пеших, конных, повозок. Группы автотранспорта, поднимая густые клубы пыли, обгоняли нас. С тех пор летнее отступление у меня связывалось с представлением густых полос пыли, висевших над отходившими воинскими частями и большими группами беженцев.
Я и все те, кто двигался тогда рядом, конечно, не могли точно знать, что же происходит, какой характер носят разворачивающиеся события. Но, тем не менее, каждый из нас, одни смутно, другие более четко чувствовали, что эти события приобретают все более грандиозный характер и что в водоворот этих событий уже втянуто и продолжают втягиваться огромные массы людей - десятки, может быть, сотни тысяч человек - и колоссальное количество боевой техники, транспортных средств и так далее. Еще более увеличивали число людей, участвовавших в этих событиях, массы эвакуирующихся, которые, как уже было сказано, двигались вперемежку и рядом с войсками.
И еще мы все твердо знали, хотя нам этого и никто не говорил, что все эти грандиозные события носят очень неблагоприятный для нашей страны и нашего народа характер. Так хорошо знакомая нам по лету 1941 года картина большого отступления вновь была перед глазами.
Итак, Миллерово осталось справа сзади. Заканчивался этот, такой богатый событиями и переживаниями, день - 13 июля. Наступили сумерки, затем ночь. За день мы, вероятно, прошли и проехали не менее 40-50 км. Нужно было остановиться, дать отдых коням, покормить их, отдохнуть хоть немного самим. Уже почти совсем в темноте мы остановились у группы деревьев, распрягли лошадей, дали им корм (в повозке было немного овса) и пустили их пастись. У самих нас не было никакого продовольствия, пришлось обойтись так. Спали по очереди с заместителем командира роты (по фамилии, возможно, Смолин), чтобы быть в курсе происходящего и стеречь лошадей. Они паслись на длинном поводе, который мы повязали к повозке, а потом к деревьям, чтобы они могли использовать более широкий район луга, поросшего в значительной степени выгоревшей на солнце травой.
Ночь была довольно темной. Луны не было. В небе все время стоял гул самолетов, раздавались глухие взрывы - так срабатывали вражеские осветительные бомбы, которые, медленно опускаясь на парашютах, горели со зловещим треском и заливали мертвен¬но-белым светом землю под собой. Обычно немцы сбрасывали их по две, и в небе раздавались быстро следовавшие друг за другом два взрыва: бум, бум; Вдали спереди и с боков взлетали осветительные ракеты, изредка доносилась пулеметная и орудийная стрельба. В общем, обстановка ночью была очень тревожной и никак не способствовала отдыху.
С рассветом мы двинулись дальше. Постепенно люди покидали места своих ночных пристанищ и с первыми лучами солнца вновь возникла вчерашняя картина: массы людей и повозок, колоннами и группами бредущие на юго-восток. Вновь стало припекать, а за¬тем и жечь солнце. Мучили голод и жажда, усталость, но по сравнению с мучительном чувством беспокойства за все происходящее, эти ощущения были где-то далеко и не да¬вали о себе знать слишком остро. Вновь, как и вчера, над нами с металлическим свистом парами проносились Ме-109, раза два появлялся ФВ-189 - "рама".
Так мы шли до полудня. Неожиданно впереди раздались длинные пулеметные и автоматные очереди, а также частая стрельба из винтовок. Лица у всех стали еще более суровыми и серьезными. Мы еще некоторое время продвигались вперед, но когда рои вражеских пуль со зловещим шуршанием стали проноситься совсем близко над головой, все остановились, а затем бросились назад.
Первым нашим впечатлением было то, что немецкий десант все же опередил нас и преградил дорогу дальше. Возможно, это был другой воздушный десант, выброшенный противником на нашем пути. Зная склонность германского командования к широкому проведению воздушно-десантных операций в период наступательных действий, мы нисколько не сомневались, что противник может в самых широких масштабах применять высадку многочисленных десантов с целью преграждения пути отступавшим частям и соединениям Советской Армии. Но нам и в голову тогда еще не приходило, что это были вовсе не воздушно-десантные подразделения противника, а соединения 4-й танковой армии, которые, развивая наступление от Воронежа на юг и юго-восток вдоль правого берега Дона и вдоль железной дороги Россошь - Ростов, совершили стремительный марш фактически перед фронтом наступавших с запада соединений 6-й, 17-й и 1-й танковой армии немцев.
В то время, как эти армии выдвигались с запада, сдерживаемые сильными арьергардами советских войск, отходивших в порядке и не позволивших противнику добиться сколько-нибудь крупного успеха в расчленении или, тем более, окружении наших соединений, к чему особенно стремились немцы (это признают сами немецкие авторы, см., например: Ганс Дёрр "Поход на Сталинград"), 4-я танковая армия генерал-полковника фон Готта совершив движение перед фронтом этих армий и в направлении, перпендикулярном их движению, то есть практически с севера на юг. Задачей этого несколько необычного марша было, бесспорно, перерезать пути отступления советских войск в восточном направлении с их последующим окружением и уничтожением.
Совершая это движение, 4-я танковая армия начала создавать частью сил заслоны на рубеже реки Калитва с целью отрезать советским войскам отход на восток. Главные же силы 4-й танковой армии продолжали движение на юг в общем направлении на Цимлянскую, Константиновскую. Однако этих оставленных на рубеже р. Калитва и в прилегающих районах сил было явно недостаточно для выполнения поставленной перед ними задачи - не допустить отхода советских частей и соединений на восток, и они ее действительно не выполнили. Вместе с тем следует признать, что им все же удалось доставить очень много неприятностей нашим отступающим войскам.
Видимо, именно на один из таких заслонов мы и натолкнулись на своем пути. Первым делом мы попытались обойти этот заслон - так же, как накануне мы обошли немецкий воздушный десант в районе Мальчевской. Для этой цели мы повернули назад и попытались сначала отойти на некоторое расстояние, чтобы оторваться от противника и обойти его части, не подвергаясь огневому воздействию с их стороны. Однако, мы не смогли отойти назад более, чем на 3-4 километра или даже меньше, и вновь были встречены сильным пулеметным и автоматным огнем, на этот раз с запада.
Предпринятые нами попытки найти проход в боевых порядках немецких подразделений в других направлениях также оказались безрезультатными. Было ясно, что противнику удалось добиться оперативного окружения, иными словами, создать сплошную линию заслонов, внутри которых оказалось значительное количество советских войск. Правда, эти войска в данный момент не были объединены единым командованием и в главной своей массе не представляли собой организованных частей и подразделений. В основном это были массы солдат и офицеров из разных частей и соединений, остатки которых потеряли свое командование и перемешались, судя по всему, не столько в результате боевых действий, сколько в результате беспорядочного и неорганизованного отхода, особенно в ночное время.
Но, несмотря на эту внешнюю видимость неорганизованности, путаницы и, может быть, даже смятения, во всей этой массе людей было что-то общее, объединяющее их. Этим общим было стремление во что бы то ни стало вырваться из вражеского кольца, выйти к своим и продолжать борьбу против жестокого врага. Это стремление проявлялось в частых атаках, предпринимавшихся нами с целью прорыва вражеского кольца. Руководили такими атаками наиболее активные, деятельные и опытные офицеры, оказавшиеся в окружении. В атаках охотно участвовали все, кто оказывался поблизости, и по неуставной команде: "Пошли, ребята!" - бросались вперед в надежде прорваться через боевые порядки противника.
К сожалению, подобные атаки, будучи совершенно неподготовленными, не могли иметь успеха и не имели его. Видимо, не хватало опыта в делах такого рода, а жажда вырваться из окружения, причем немедленно, была настолько велика, что заставляла идти на заведомо неразумные и даже безрассудные действия, мешала трезво и хладнокровно обдумать положение и принять наиболее выгодное и правильное решение.
Действительно, если мы не могли организовать сколько-нибудь эффективного артиллерийского обеспечения своих действий, хотя среди окружённых войск несомненно были остатки каких-то артиллерийских и минометных подразделений с материальной частью и боеприпасами, то нужно было не тратить силы в бесплодных атаках на совершенно открытой равнинной местности, почти полностью лишённой каких бы то ни было естественных укрытий, которые позволили бы поближе подобраться к противнику для последнего броска, а подождать темноты. Как это стало совершенно ясно немного позднее, действия ночью сулили гораздо больше надежд на успех. Но об этом несколько позже.
Территория, на которой сосредоточились наши окруженные войска, вероятно, не превышала 3x4 или 4x4 километров, и поэтому свободно простреливалась во всех направлениях не только артиллерией и минометами, но и огнем стрелкового оружия. К сожалению, память не сохранила названий населенных пунктов, находившихся в этом месте. В основном это были небольшие хутора по несколько домов в каждом. Смутно помню, что название одно¬го из этих хуторов было Григорьевский, или Григорьевка, или Григоровка. Предполагаю, что все это происходило в районе среднего течения реки Калитва, на рубеже которой противник поставил свои наиболее сильные заслоны с целью воспрепятствовать отходу советских войск.
Позднее стало ясно, что противник не располагал сколько-нибудь значительными силами. Непосредственную блокаду окруженных осуществляли небольшие танковые подразделения, отдельные вражеские танки маневрировали по кольцу вокруг нас, ведя беспокоящий огонь из орудий и пулеметов.
По мере того, как обозначалась очередная наша попытка прорваться, на каком-либо участке, основная масса танков сосредотачивалась именно в этом месте и способствовала своим огнем отражению этой попытки. Между танками располагалась жиденькая цепь автоматчиков. Все это поддерживалось несколькими минометными и артиллерийскими батареями (из них одна не менее 150-мм), огневые позиции которых, видимо, располагались на значительном удаления, поскольку выстрелы были слышны очень слабо, и небольшими силами авиации. Всего противнику удалось удержать нас в этом кольце не более суток. За это время на окружённых было совершено несколько налетов авиации. Бомбардировщики Ю-87 небольшими группами по 5-7 самолетов 3-4 раза в дневное время бомбили наши импровизированные боевые порядки и места особо густого сосредоточения окружённых. мессершмитты-109 парами почти все время барражировали над районом окружения, изредка входя в отлогое пике, постреливая из пулеметов, подвергая штурмовке наши войска. В ночное время район почти непрерывно освещался осветительными авиабомбами (обычно их сбрасывали не менее чем по две).
Мрачно звучали в ночи глухие разрывы в воздухе, после которых, разгораясь все ярче и заливая землю мертвенно-белым светом, медленно опускались на парашютах осветительные бомбы. Одновременно довольно интенсивно действовали ночные бомбардировщики врага. Все эти, в общем, весьма незначительные, силы частей 4-й танковой армии имели ограниченную задачу задержать окружённые группы наших войск (по рассказам, услышанным мною позже, таких котлов в этом районе было несколько, некоторые из них были "блуждающими") до подхода главных сил 6-й полевой армии, которые должны были уничтожить или пленить окружённых.
Однако, кроме выполнения этой главной цели задержания, осуществлявшие окружение немецко-фашистские подразделения, видимо, старались в максимально возможной степени сломить волю окружённых к сопротивлению. С этой целью предпринимались и небольшие, но частые налеты авиации, в том числе ночные, и почти непрерывный беспокоящий огонь артиллерии и минометов, особенно крупных калибров. Стрельба велась не прицельно, а по площадям. Урон был невелик, но факт непрерывного огня, грохот разрывов, особенно 6ризантных снарядов, гулко звучавших в вечернем воздухе, - все это, естественно, производило удручающее впечатление на войска, многократные попытки которых прорвать окружение были пока 6езуспешными . Как это уже было сказано, эти попытки возникали почти стихийно. Откуда-нибудь вдруг возникало движение. Слова "Вперед!" Начиналась очередная импровизированная атака. Я принимал участие во всех таких вылазках, предпринимавшихся в пределах моей видимости.
Люди густыми толпами бросались вперед, постепенно рассредоточиваясь по мере приближения к противнику. Шли вперемежку - пешие и конные (в составе окруженных войск находились остатки частей и подразделений 5-го кавалерийского корпуса). Последние, естественно, скоро опережали пеших и, убыстряя темп движения, неслись вскачь вперед, представляя собой некое ударное ядро идущей на прорыв группы. По мере нашего приближения противник усиливал огонь. Впереди на расстоянии около кило¬метра появлялись 4-5 танков, за каждым из которых тянулся шлейф пыли. Издали танки почему-то напоминали мне гусеничные тягачи с высокими кабинами. Из танков вырывались дымки, после чего в наших боевых порядках, поднимая клубы пыли, взрывались вражеские снаряды. Пулеметный и автоматный огонь усиливался до предела, из-за холмов начинали часто бить вражеские пушки и миномёты, и разрывы густо ложились в наших рядах.
Естественно, идти дальше в таких условиях было бессмысленно. Очередная наша атака захлебывалась. Со стороны противника неслись обратно опережавшие нас вначале кавалеристы и скакавшие в одиночку и небольшими группами кони, потерявшие своих всадников. Начиналось движение вспять до выхода из зоны огня противника. Впрочем, последний, как только обнаруживалось, что очередная попытка прорыва не удалась, уменьшал силу огня, ограничиваясь беспокоящим огнем из отдельных орудий, танков и минометов. Танки тоже избегали приближаться к нам, оставаясь примерно в километре и курсируя по кругу. Не знаю, почему они не шли. Если бы они двинулись на нас, как в Андреевке, то остановить их тоже было бы нечем. Вероятно, их задача заключалась в том, чтобы только задержать окружённых до подхода главных сил 6-й армии,
Так продолжалось весь день. У нас давно уже ничего не было во рту. Мучила жажда. Почему-то в этом районе не было или же не попадалось нам питьевой воды, и когда уже становилось совсем невтерпёж, приходилось пить из луж. Здесь, В этой тяжелой обстановке, мне пришлось стать свидетелем замечательных примеров моральной силы и мужества нашего советского солдата. Многие говорили: "И всё же ничего они с нами не сделают!"
Противник между тем продолжал вести методический, беспокоящий огонь по нашему расположению. Во второй половине дня безуспешные попытки прорвать вражеское кольцо прекратились как-то сами собой. Видимо, всем стало ясно, что целесообразно подождать наступления темноты. К вечеру артиллерийский обстрел со стороны противника усилился. Частые взрывы снарядов сотрясали воздух далеко вокруг. В вечернее время грохот почему-то казался особенно оглушительным даже от снарядов, падавших довольно далеко. Особенно мощно грохотали так называемое бризантные гранаты, иначе говоря, снаряды с дистанционными взрывателями, дававшие воздушные разрывы. Противник, видимо, стремился сильным артогнём подавить волю наших окруженных войск в сопротивлению и заставить нас отказаться от попыток прорыва в ночное время. Надо, однако, сказать, что шуму было много, а особого вреда этот артобстрел нам не причинил.
К вечеру жаре спала, дышать стало легче, все почувствовали себя несколько бодрее. С последними лучами солнца совершенно неожиданно для всех нас к нам с запада прорвалась значительная группа наших войск. В ее составе было много автомашин, артиллерии и несколько танков. (Между прочим, в этой колонне я впервые увидел джипы). Вероятно, она тоже была окружена, но, располагая большими возможностями (танки, артиллерия) отбрасывала немецкие подразделения, пытавшиеся задержать ее, и продвигалась на восток. Противник, противостоявший ей с востока, отходил под её нажимом, а те немецкие подразделения, которые осуществляли блокирование этой группы с противоположного направления, продвигались за ней по мере её отхода. Таким образом, она представляла собой типичный пример "блуждающего котла", а именно - такой случай оперативного окружения, когда у окружившего недостаточно сил, чтобы удержать окруженных на одном месте и тем более уничтожить их. Прорыв этой группы в наш район показался всем доб¬рым предзнаменованием. Все были почему-то уверены, что теперь, с танками и артиллерией, общими усилиями нам обязательно удастся разорвать фашистские клещи. Но главное, пожалуй, было даже не в танках и артиллерии, а в другом. Эта группа, видимо, представляла собой не случайное скопление остатков различных частей и соединений без единого командования и организации, а хотя и остатки какого-то соединения, сохранившего элементы организованности.
Я так и не знаю, что за часть или соединение это было, но до сих пор думаю о нём с чувством благодарности и восхищения. Эта прорвавшаяся к нам часть, как магнит, притянула к себе всех тех, кто был в нашем кольце и стремился вырваться из него. Конечно, особой организованности не было и теперь, элемент стихийности все еще был силён. Тем не менее, вся наша колонна уже почти в сумерках, соблюдая какой-то порядок, подтянулась и втянулась в небольшой хутор, включавший не более десятка домов, и остановилась здесь перед решительным броской. Все ждали неизвестно чего - может быть, команды, но было ли кому дать ее? Ждали очень долго.
Наконец, должно быть, уже в час или два ночи, взревели моторы танков и автомашин, всё двинулось вперед. Противник немедленно заметил наше движение. Видимо, он уже раньше обнаружил наше сосредоточение и был готов встретить нас сильным минометным и автоматным огнём. Мгновенные вспышки взрывов освещали лица двигавшихся в темноте людей. Частые противные кракающие звуки разрывов мин сливались с длинными пулеметными и автоматными очередями. Вверх полетели десятки ракет. Не знаю, было ли это освещение или сигнал, что мы пошли на прорыв. Возможно, и то и другое вместе. Автоматчики, казалось, били совсем близко, в упор. Длиннющие огненные трассы пуль перекрещивались над нашими головами, к особенно странным казалось то, что они мчались и с боков, и сзади, и сверху.
Вероятно, на чердаках домов хуторка, ставшего рубежом для нашей атаки, ещё заранее засели немецкие автоматчики и лишь ждали момента нашего наступления, чтобы открыть огонь нам в спину. Естественно, в такой обстановке, когда все помыслы были устремлены вперед, на прорыв, никто не догадался заглянуть в эти дома, казавшиеся покинутыми жителями, и особенно на чердаки. Казалось, в этом ливне огня, хлеставшего со всех сторон, не может уцелеть ничто живое. Вероятно, потери в нашей колонне были очень велики, однако темнота скрывала их. Впрочем, не исключено, что это было ошибочным впечатлением, ведь немцы вели огонь вслепую - в темноту, на звук, и этот огонь мог и не приносить такого сильного вреда, как представлялось. В темноте не было видно, много ли наших падает от огня противника. Те же, кто оставался невредим, продолжали бежать вперед, ведя на ходу огонь из автоматов и винтовок по вспышкам вражеских выстрелов.
Само собой получилось так, что колонна, двигавшаяся вдоль дороги, стремясь уйти от этого центра притяжения вражеского огня, стала рассредоточиваться вправо и влево. Танки, стрелявшие с хода, и автомашины рванулись вперед по дороге и, вероятно, мгновенно проскочили вражеский заслон. В темноте нельзя было понять, все ли они прервались, или же частично были повреждены и уничтожены вражеским огнем.
Как только наша колонна рассредоточилась, автоматный огонь резко уменьшился. Противник потерял цель. Лишь в некотором отдалении продолжали рваться вражеские мины. Несколько ночных бомбардировщиков в стороне и на большом расстоянии "развесили" 6-8 осветительных бомб.
Мы продолжали движение, держа оружие наготове, в ожидании встречи с немецкими автоматчиками. В черноте ночи, которая лишь чуть озарялась отблесками довольно далёких теперь осветительных авиабомб, мы мучительно вглядывались вперед, стараясь не пропустить момента встречи с врагом. Но все было тихо. Естественно, мы сами старались соблюдать тишину, хотя это и не очень удавалось. Дело в том, что моя лошадь, которая во время прорыва потеряла своего маленького жеребёнка, все время призывно ржала. Я старался заставить ее замолчать, потому что ее ржание могло привлечь огонь вражеских автоматчиков, но мне это плохо удавалось.
Постепенно в темноте наша группа все уменьшалась - вероятно, мои спутники отходили в сторону, чтобы быть подальше от такого источника шума, как моя лошадь. Наконец нас осталось всего несколько человек. Я шел, ведя на поводу лошадь, держа в одной руке автомат, а в другой гранату. Не знаю. насколько эффективно я использовал бы это оружие в случае встречи с противником, но решимости использовать его было у меня много.
Справа и слева поднимались вверх немецкие осветительные ракеты. Прошло уже довольно много времени, и постепенно стало ясно, что мы прошли немецкую линию обороны. Хотя я очень сомневаюсь, что ее можно было бы в полном смысле назвать линией обороны - скорее это была линия, которую занимали разрозненные группы автоматчиков противника, осуществлявшие блокирование нашей окруженной группы войск. В этой линии, несомненно, были многочисленные и довольно значительные промежутки, свободные от солдат противника. В дневное время, обнаружив наше движение, противник закрывал такие оголенные промежутки сильным фланговым огнем и таким образом пресекал наши попытки прорваться. Ну а ночью темнота не позволяла ему делать это, и, вероятно, в один из таких промежутков в обороне противника нам и удалось проскользнуть. Возможно также, что противник, обнаружив еще с вечера нашу колонну в хуторе, стянул туда основные и, как я уже говорил, не очень многочисленные силы автоматчиков, оголив соседние участки. Но, что бы там ни было, мы шли на восток, и пока никто не мешал нам больше.
Постепенно стало светать. Мы не прекращали движение. Утренние лучи солнца осветили многочисленные группы солдат, быстро двигавшиеся к востоку. Всем хотелось поскорее и подальше уйти от этих представлявшихся нам теперь мрачными мест, где противнику удалось продержать нас столько времени в кольце.
Судя по довольно сильному шуму, крикам и гулу моторов, главная часть нашей колонны, вырвавшейся из окружения, двигалась по дороге значительно правее нашей группы. Мне казалось, что этот шум являлся результатом некоторой неорганизованности при прорыве, привлекал внимание противника и мог увеличить и без того, вероятно, весьма значительные потери, которые были понесены нами при прорыве из вражеского кольца.
Но вырваться из кольца еще не означало вырваться из окружения вообще. Предстоял длительный и трудный марш по тылам вражеских войск, возможно, продвинувшихся далеко вперед - на 150-200 километров. Причем значительная сложность этого марша ещё больше увеличивалась из-за того, что местность была в основном равнинная, без сколько-ни¬будь значительных лесных массивов, открытая для вражеского наблюдения и огня.
Наши группы сходились и расходились вновь. Быстро завязывались знакомства. Договаривались пробиваться дальше совместно и тут же теряли друг друга. Все еще были возбуждены после ночного прорыва к не пытались скрыть этого. Однако постепенно воз¬буждение проходило, и людей все больше охватывало чувство усталости. Сказывались бессонные ночи, отсутствие пищи, напряжение последних суток.
Впереди показалась довольно большая станица в густой зелени садов. Войдя в неё, все как-то стихийно почувствовали, что дальше двигаться нельзя, что нужно хоть немного отдохнуть. Мне попалось на глаза вишнёвое дерево, усеянное уже спелыми ягодами. Я быстро нарвал вишен и проглотил их несколько горстей - это была первая пища за двое или трое суток. После этого, почти ничего не соображая от усталости, я при¬лёг на траве, привязав рядом лошадь на длинном поводе, чтобы она могла немного попастись. Смутная мысль мелькнула в голове: полежу несколько минут и продолжу путь.
Я сам не заметил, как уснул, и не знаю, долго ли спал - вероятно, несколько часов.
Пробуждение было таким же внезапным, как и приход сна. Причем проснулся я без видимых причин: вокруг было тихо. Видимо, меня пробудило то внутреннее беспокойство, которое часто в минуты опасности не оставляет человека даже во сне. Жаль только, что оно не пробудило меня раньше. Когда я проснулся, моей лошади около меня не было. Чья-то недобрая и нечестная рука увела её, пока я спал. Как бы в насмешку надо мной на лужайке бродил огромный белый в яблоках, худой как скелет конь, доведенный непрерывным многодневным движением или какими-то другими мне неизвестными при¬чинами до такого ужасного истощения, что на него и жалко и страшно было смотреть. Ребра ясно обозначались сквозь туго обтягивавшую их кожу, спина была такой острой, что скорее напоминала топор остриём вверх, чем седловину лошади. Нижняя губа отвисала, Может быть, он был очень стар - я не очень хорошо разбирался в состоянии конского состава. Во всяком случае, ехать на нём было нельзя. В этом я убедился очень быстро. На нём не только невозможно было усидеть из-за выпиравшего позвоноч¬ника, но он вообще отказывался двигаться, а если и шёл, то настолько медленно, что можно было прийти в отчаяние. Резонно решив, что пешком мне удастся уйти гораздо быстрее, я перестал мучить бедное животное и, оставив его пастись в придорожной траве, быстро двинулся дальше.
Шёл я несколько часов. Начинало вечереть. Вокруг двигались такие же одиночки, как и я, или группы солдат. Изредка нас обгоняли повозки или автомашины, поднимавшие густые клубы пыли. К вечеру увеличился поток машин, но все они были переполне¬ны, и очень редко кому из пеших удавалось подсесть на машину или повозку. Неожидан¬но сзади раздался рокот моторов и лязг гусениц. Ко мне на большой скорости приближались два высоких тягача с крытыми кабинами, везя на прицепе по 76-миллиметровой дивизионной пушке. Не знаю, как это произошло, но когда один из них поравнялся со мной, я на полном ходу, оказавшись между тягачом и пушкой, прыгнул на станину орудия, уселся и, стараясь держаться как можно крепче, поехал.
Мое неожиданное вторжение (а для орудийного расчета оно было еще более неожиданным, чем для меня самого) вызвало удивление и, как мне показалось, неприязненные взгляда некоторых солдат. Но вид мой, вероятно, был настолько жалок и измучен, что сержант, командовавший орудием и сидевший здесь же на зарядном ящике, сказал, чтобы меня не трогали, и что я могу проехать с ними некоторое время. Итак, дальнейший мой путь до самого Дона был тесно связан с огневым взводом 7-й батареи 813-го артиллерийского полка 296-ой стрелковой дивизии.
С весны 1942 года дивизия сражалась под Харьковом, на Северном Донце и теперь, в период этого бедствия для наших войск летом 1942 года, отходила на восток к Дону, приближаясь к его большой излучине. Отдельные её части и подразделения в сутолоке отступления оказались оторванными от главных сил и отступали самостоятельно. В та¬ком положении оказался и огневой взвод 7-й батареи 813-го артполка - два 76-мм орудия и два тягача с примерно 20-25 человеками личного состава. При взводе находились ко¬мандир батареи лейтенант Гажиенко и даже начальник штаба 813-го артиллерийского полка майор Сорокин. Еще несколько офицеров и сержантов из других подразделений ехало в кузовах тягачей.
Тягачи НАТИ-5 на гусеничном ходу с крытой кабиной и довольно большим кузовом давали возможность ехать значительному количеству людей, несмотря на то, что в ку¬зовах находился большой запас ящиков с боеприпасами и по 2-3 металлические бочки с горючим. Конечно, невозможно было взять всех желающих в кузова или посадить на станины или зарядные ящики, поэтому периодически командиры этого импровизированного артиллерийского подразделения были вынуждены ссаживать людей, когда их в кузовах и на пушках набиралось слишком много.
Я был избавлен от этой участи только благодаря тому, что у меня была карта, хотя и не настоящая топографическая. Это была карта железнодорожных путей, мелко¬масштабная, но довольно подробная в том отношении, что там были обозначены все железнодорожные станции. По этой карте можно было хотя бы приблизительно ориентиро¬ваться, и она могла оказать хоть какую-то помощь в нашем движении, тем более, что выбора никакого не было - моя карта была единственной. Ни у кого не было вообще ни¬каких карт района восточнее Миллерова и Большой излучины Дона. Дело в том, что бывшие у командиров, в том числе у майора Сорокина, топографические карты уже давно окончились, то есть они отражали местность, уже давно оставшуюся далеко на западе. Новых же карт в обстановке оторванности от главных сил и штабов, естественно, взять было негде. Та¬ким образом, моя примитивная карта приносила определенную пользу, и во время оче¬редного отсева "пассажиров" майор Сорокин, указав на меня, сказал: "Оставьте ещё с нами товарища с картой".
Во время отступления с товарищами из 813-го артиллерийского полка я, кажется, особенно остро почувствовал все преимущества службы в механизированной артиллерии. Да¬же и плохие дороги не были препятствием для мощных гусеничных тягачей, а в те дни дожди выпадали редко, дороги были хорошие, и мы шли со значительной скоростью 25-30 и даже до 40 км в час. Одновременно, какая прекрасная возможность для маневра!
Мы проехали много казачьих станиц и хуторов, названия которых я уже не помню. Везде встречались группы наших отступавших солдат. Иногда эти группы бывали очень значительными - в сотни, а может быть, даже тысячи человек, которые без особого по¬рядка и организованности шли, иди, вернее, брели на восток. По-прежнему от этого отступления оставалось впечатление отсутствия командования. Однажды днем мы въехали в какую-то станицу. Местные жители сообщили нам, что в утренние часы через эту станицу прошло на восток и юго-восток более двухсот немецких танков с мотопехотой. Очевидно, 4-я танковая армия продолжала свое движение к Дону. Задача наша заключалась теперь в том, чтобы наши пути как можно реже пересе¬кались с такими крупными танковыми и механизированными колоннами противника, приш¬лось сойти с большака в сторонку и пробираться больше просёлочными дорогами. Тем не менее, двигались и днём и ночью; там, где нельзя было пройти прямо, делали глубокие обходы, соблюдая известные меры предосторожности. Задача усложнялась тем, что про¬тивник в некоторых станицах оставлял небольшие гарнизоны: 1-2 танка и взвод пехоты.
Однажды мы подъезжали к очередной станице. Когда мы были на расстоянии пример¬но полутора километров от её окраины, раздался пушечный выстрел, впереди нас гулко грохнул воздушный разрыв и повисло облачко чёрного дыма. Решение было принято не¬медленно. Мы свернули с дороги влево прямо в поле (местность была довольно ровная, чуть повышалась в сторону нашего движения) и на большой скорости пошли Б обход этой станицы. Противник продолжал вести редкий артиллерийский огонь, причем почему-то только бризантными гранатами. По мере нашего движения вражеские артиллеристы доворачивали вправо, и скоро при полном безветрии целая линия облачков от воздушных разрывов повисла в воздухе почти неподвижно.
Этот обстрел не причинил нам вреда, поскольку разрывы вражеских снарядов шли с большим недолетом, а их значительная высота, видимо, мешала немецким артиллеристам сделать правильное наблюдение по дальности. После того, как мы обошли станицу и оказались у немцев на фланге, обстрел прекратился. Не могу понять, почему противник заблаговременно начал обстреливать нас с относительно большого расстояния. Если бы он подпустил нас поближе, то, действуя из засады, он мог бы практически безнаказан¬но расстрелять наши тягачи и пушки, в то время как мы могли бы даже не успеть привести себя из походного положения в боевое. Очевидно, немцам не хотелось вступать в схватку, и они ограничились тем, что, заблаговременно открыв огонь и предупредив нас таким образом о своем присутствии, заставили обойти станицу, преследуя нас для порядка воздушными разрывами бризантных гранат {не исключено, правда, что это была шрапнель).
Я намеренно употребляю термин "бризантные гранаты", поскольку он был очень распространен в годы войны среди артиллеристов для обозначения снаряда, дающего воздушный разрыв. В действительности же все гранаты, как им и положено, были снаря¬жены бризантным (дробящим) взрывчатым веществом и имели право называться бризантными. Что касается воздушного разрыва, то если это не шрапнель или снаряды зенитных ору¬дий, то воздушные разрывы могли получаться в том случае, если снаряд был снабжен дистанционным взрывателем, а именно таким, который при соответствующей установке мог давать воздушные разрывы, причем высота их зависела от установки взрывателя - так называемой трубки Т-6. У шрапнелей были эти взрыватели, у гранат - специальные дистанционные взрыватели Д-1. Таким образом, мне и сейчас кажется, что применительно к снаряду, дававшему воздушный разрыв, название "бризантная граната" не совсем точно отражало характер снаряда.
В другой раз перед нами опять оказалась незнакомая станица, наученные горьким опытом с предыдущей, мы на этот раз не мчались лихо навстречу неизвестности, а ос¬тановились и в течение некоторого времени с расстояния в несколько сот метров вели наблюдение. Все было спокойно. Решили двигаться прямо через станицу, тем более, что объездках путей никаких не было - по обе стороны от дороги местность была очень пе¬ресеченной и поэтому труднопроходимой для наших тягачей и пушек, а возвращаться на¬зад и делать большой крюк не хотелось. Решили ворваться в станицу на полней скорос¬ти, приготовившись обрушить шквал автоматного и ружейного огня на любой подозрительный объект и действовать в качестве танкового десанта в случае, если в станице окажется противник. Конечно, наши тягачи очень мало походили на танки, но за бронетранспортёры они могли, сойти при некотором воображении.
Безусловно, в таком решении была известная доля авантюризма и желание положиться на "авось". Риск был очень велик, и если бы, как в прошлом случае, противник находился в станице, то ему даже незначительными силами, устроив засаду, было бы очень несложно уничтожить нас, оставаясь по существу совершенно безнаказанным. Зад¬ним умом я сейчас понимаю, что следовало сначала выслать разведку, а уж потом вхо¬дить в этот населенный пункт. Однако ничего этого сделано не было, и наши тягачи на полной скорости ворвались на широкую улицу станицы, таща за собой орудия, а, мы, ощетинившись во все стороны автоматами, карабинами и винтовками, восседали в кузо¬вах с самыми воинственными и решительными намерениями. Но всё обошлось благополуч¬но: противника, к счастью в станице не было. Я говорю "к счастью" потому, что, как было сказано выше, он мог бы легко уничтожить нас, предпринявших такой лихой, но тактически не очень грамотный и не очень разумный рывок. Но сейчас мне совершенно ясно, почему произошло именно так: мы стали искать встречи с врагом. Нам надоело за эти два-три дня прятаться от противника, обходить его опорные пункты и гарнизоны. И хоть нас было мало, всего несколько десятков человек, мы чувствовали себя достаточ¬но сильными, чтобы сразиться с врагом, сцепиться с ним в смертельной схватке, на¬нести ему максимальный вред. И когда стало ясно, что в станице противника нет, мы все, или по крайней мере большинство, были даже несколько разочарованы.
В этой станице мы остановились на непродолжительный отдых. Нужно было привести себя хоть немного в порядок, помыться (все были покрыты толстым слоем пыли и грязи), осмотреть оружие и просто отдохнуть. Водителям требовалось провести профилак¬тический осмотр машин и кое-что сделать в моторах.
В станице было тихо, спокойно. Много зелени, домики утопали в садах. Все рас¬полагало к небольшому привалу. Местные жители угостили нас хорошим обедом и дали больное количество разного рода продуктов впрок. Особенно мне запомнились десятки огромных круглых караваев белого хлеба, которые они насовали нам в кузова тягачей. Когда мы пытались с благодарностью отказаться от этого богатого подарка, боясь нанести ущерб их собственным продуктовым запасам, они объяснили нам, что это всё вы¬пекается уже в течение нескольких дней специально для таких отступающих по немецким тылам подразделений и отдельных групп советских воинов. Эти добрые, внимательные и ласковые люди, в основном женщины-казачки, вероятно, представляли себе (и не без основания), что и их близкие и родные люди - мужья, отцы, братья - где-нибудь вот так же, как и мы, скитаются, оторвавшись от своих, и надеялись, что и им кто-нибудь поможет так же, как они в данную минуту помогали нам.
Таким образом, продовольственная проблема на ближайшие дни была решена. Горю¬чего у нас тоже было много. Тягачи наши работали на керосине, и несмотря на большой расход топлива, у нас всегда было в запасе несколько бочонков, так как на МТС и поле¬вых станах нам довольно регулярно удавалось пополнять свои запасы горючего, которое нам обычно охотно давали: не оставлять же немцу. Боеприпасов, как я уже сказал, у нас было много - несколько сот выстрелов на два орудия, из них около сотни шрап¬нельных для самообороны.
Итак, как мы видим, материальное обеспечение нашего марша по вражеским тылам было весьма удовлетворительным, люди были полны решимости выйти, а если нужно - пробиться к своим. Единственным темным пятном в нашем тогдашнем бытии было почти полное незнание обстановки. Мы знали, что противник может быть повсюду, что его главные силы вероятно далеко впереди и уже на значительном протяжении вышли к Дону (за исключением восточной части его большой излучины), что по основным дорогам идет интенсивное движение его бронетанковых моторизированных и транспортам колонн, но абсолютно не было ясно, куда же подаваться нам самим, где наиболее удобное и выгодное направление, чтобы выйти к своим войскам и вновь в их составе бороться с врагом. Оставалось, как и прежде, полагаться на интуицию, в какой-то степени довериться случаю, везти, нас¬колько возможно, разведку своими силами и поступать в каждом отдельном случае, со¬образуясь с конкретной обстановкой.
Дальнейшее наше движение проходило примерно таким же образом, как и в первые дни, однако мы все более и более склонялись к югу, так что на заключительном этапе в нашем движении преобладало юго-восточное и даже южное направление. По общему мне¬нию, наиболее вероятным и подходящим рубежом, где удалось бы остановить немецкое наступление, была река Дон. Именно туда мы и стремились, ибо именно там была наи¬большая вероятность, поскорее выйти к своим войскам. На своём пути мы без труда переправились через мелководные жарким летом реки и речки Калитва, Ольховая, Большая, Березовая, Быстрая, Кагальних и другие.
Анализируя сейчас наш путь, я прихожу к выводу, что он проходил примерно по следующему маршруту (с отклонениями вправо и влево, соответственно к востоку и западу, на десятки километров): юго-восточнее населенных пунктов Миллерово, Криво¬рожье, Большинка, Ильинка, Скосырская, восточнее Тацинская, Ермаковская, Трофимов (или Кустов), Белинский, станица Николаевская. В одну из ночей (я уже говорил, что иногда мы двигались и ночью) мы где-то в районе между Тацинской и Морозовским пере¬секли железную дорогу Лихая-Сталинград.
По мере приближения к Дону в дневное время нас все более интенсивно стала бес¬покоить немецкая авиация. В основном это были одиночные самолеты Ме-109 или перео¬борудованные для разведки и корректировки огня двухмоторные Ю-88, которые, кроме разведки, вели свободную охоту за такими блуждающими группами, как наша. В дневное время мы несколько раз подвергались бомбежке и штурмовке этими самолетами. К счастью, все обходилось благополучно, потерь у нас не было. Наша авиация, к сожале¬нию, не показывалась. Один раз мы в своем движении проехали мимо маленького И-16, стоявшего в высокой пшенице в нескольких метрах от дороги. Около него стояло нес¬колько человек, один из них в летном шлеме. Не знаю, почему ему пришлось призем¬литься здесь, удалось ли ему взлететь, или же, уничтожив свой самолет, он вынужден был присоединиться к одной из таких отходящих групп, как наша.
Однажды (было уже, вероятно, 4-5 часов дня) мы подверглись неожиданной штурмовке со стороны какого-то биплана, несколько похожего на нашу "чайку" - И-15. Ве¬роятно, это был румынский или итальянский самолет, какой-нибудь "Маки" или "Фиат" - точно я до сих пор не знаю. Неожиданно вынырнув из-за гущи деревьев, он стремитель¬но обрушился на нашу маленькую колонну. Мы разбежались вокруг и залегли в невысокой траве в радиусе 50-70 м вокруг наших тягачей и пушек. Вражеский летчик, сделав нес¬колько заходов, проштурмовал наши тягачи и нас, залегших вокруг них, причем в ходе штурмовок, отлого пикируя и ведя пулеметный огонь, самолет опускался настолько низ¬ко, не более 15-20 метров, что отчетливо была видна голова летчика в шлеме и больших за¬щитных очках.
С резким завыванием и тарахтеньем самолет то взмывал вверх, то вновь низко опускался, ведя огонь из пулеметов, и казалось, этой штурмовке не будет кон¬ца. Здесь я впервые ощутил, как ливень вражеских пуль с треском и щелканьем врезается в землю, как мне казалось, где-то рядом с моей головой. Могу сказать, что это очень неприятное чувство, когда знаешь, что именно ты являешься целью для вражеского са¬молета, снайпера, пулеметчика и т.д. В последующем мне, к сожалению, еще много, много раз пришлось испытать это неприятное ощущение, особенно тяжкое, когда сознаешь свою почти полную беспомощность. Вместе с тем, не могу простить ни себе, ни своим товарищам, что мы, захваченные врасплох, разбежались из тягачей настолько стремительно, что, вероятно, никто не догадался захватить с собой своего личного оружия. Во всяком случае, никто, как мне представляется, по самолету не стрелял. А ведь он опускался настолько низко, что при дружной стрельбе из наших автоматов и винтовок мы могли легко проучить этого нахала, который почти задевал шасси наши головы. Это представлялось особенно очевидным мне, потому что у меня все еще очень живо стояла в сознании недавняя картина того, как всего несколько дней назад мы так успешно расправились с фашистским транспортником Ю-52.
Наконец, вражеский истребитель ушел восвояси. К счастью, и на этот раз все обошлось сравнительно благополучно. Из людей никто не пострадал, но у одного из тя¬гачей был пробит пулей водяной бак. Водитель заявил, что ехать дальше нельзя, и что для ремонта ему понадобится несколько часов.
В нескольких сотнях метрах впереди виднелись домики какого-то небольшого хуторка или станицы. Это расстояние тягач мог пройти и без ремонта, и было решено добраться туда и остановиться на ночь (день склонялся уже к вечеру), чтобы водители могли за¬няться ремонтом.
Без дальнейших приключений добрались мы до хутора и остановились там между хатками. Отцепили орудия и в целях маскировки поставили их под деревья. Тягачи пос¬тавили близко к домам, чтобы они, опять-таки в целях маскировки, сливались с ними в одно целое. Водители немедленно занялись ремонтом тягача. Солнце все ниже спуска¬лись к горизонту, обозначенному верхушками находившегося неподалеку леса. Через хутор продолжали брести группы наших солдат, выходя из леса, за который опускалось солнце. Издалека с этого направления доносились глухие раскаты артиллерийской стрельбы.
Неожиданно из леса выскочила большая и беспорядочная толпа наших солдат, которые с громкими криками устремились к домам хуторка. Мы с беспокойством глядели на нее. По мере их приближения стало ясно, что они в испуге кричали: "Танки! Танки!" Побледневшие, испуганные лица, лихорадочно блестевшие глаза - все говорило о пере¬житом волнении и испуге. Из леса продолжали выбегать все новые и новые группы. Все смотрели на Сорокина, Гажиенко и других офицеров. У нас выбора не было. Отступать мы не могли: мотор одного из тягачей не работал. Водители, лихорадочно продолжавшие возиться с ним, при возгласах "Танки!" поднялись, прекратили свою работу и тоже растерянно смотрели в сторону леса.
У всех, видимо, одновременно мелькнула мысль, что наступил именно такой момент, когда нам отступать не только нельзя, но мы просто не смеем этого делать, что это как раз то, чего мы смутно ожидали уже несколько дней: бой. У нас пушки, много снарядов, и сейчас на дороге, выходящей из рощи, появятся вражеские танки. "К бою!" - последовала почти одновременно команда Сорокина и Гажиенко. Орудия мгновенно были поставлены между домами, стволы опущены и повёрнуты к дороге на её выходе из ле¬са. Сошники в считанные секунды вкопаны в землю, пушки заряжены, наводчики припали к панорамам.
Ждать пришлось довольно долго. Наконец послышался мощный рокот моторов, и из леса показался сначала один, а потом и другой танк. От немедленного открытия огня, который, несомненно, оказался бы роковым для этих танков, нас остановил только их необычайный вид: они буквально исчезали под массой солдат, облепивших их. Кто ютил¬ся сбоку, кто на башне, кто держался за пушку и почти висел на танке. Это были два наших танка КВ, на которых гроздьям висели наши отступающие солдаты.
Видимо, не разобрав из-за деревьев, что это свои танки, и слыша рокот моторов, группы наших солдат, проходивших через рощу, приняли их за фашистские и учинили небольшую панику. И опять, как в предыдущий день, когда мы, ворвавшись в станицу, не обнаружили там противника, у всех нас было какое-то разочарование, что и на этот раз не пришлось сразиться с врагом. Наш импульс решимости не нашел применения. И я уверен, что если бы нам тогда действительно суждено было встретить немецкие танки, мы принесли бы противнику много неприятностей. Возможно, и нам досталось бы, но мне, во всяком случае, ясно одно - то чувство решимости драться с врагом, которое овладело всеми нами, когда мы услышали о приближении вражеских танков, не позволило бы нам уйти с нашей позиции, и мы не ушли бы оттуда до конца. В качестве разрядки мы все же выпустили 15-20 снарядов в том направлении, где, по словам проходивших мимо стрелков, находились немецкие танки и пехота. Не знаю только, принес ли наш артналёт какой-либо вред противнику.
Ночь прошла спокойно, а рано утром, когда ремонт тягача был уже давно и успеш¬но завершен, мы двинулись дальше на юг, к Дону. Как я уже говорил, в последние дни нашего марша, уже почти на подходе к реке, мы все чаще подвергались нападениям вра¬жеской авиации. Но мы тоже к этому времени научились отбиваться от воздушного про¬тивника. Делали мы это при помощи наших 76-мм пушек. Я уже говорил, что в кузовах наших тягачей находился большой запас боеприпасов. Среди имевшихся у нас снарядов находилось значительное количество шрапнельных выстрелов, предназначенных для само¬обороны в случае нападения пехоты противника непосредственно на огневые позиции: шрапнельные выстрелы можно было использовать в качестве картечи при соответствующей установке взрывателя - тру6ки Т-6 и при условии, если орудия, из которых производи¬лась стрельба на картечь, были без дульных тормозов. Вот эти-то шрапнели мы и ис¬пользовали для стрельбы по самолету.
Конечно, ни о какой точности стрельбы речи быть не могло. Все делалось примерно, на глаз. Мы примерно определяли высоту полёта вражеского самолёта (как правило, мы вели огонь по одиночным самолетам, летевшим на относительно небольшой высоте) и устанавливали соответствующую установку трубки для получения воздушного разрыва.
У наших пушек угол вертикального поворота был очень велик. Насколько я помню, он превышал 45 градусов, благодаря чему наши орудия могли посылать снаряд по очень крутой (навесной) траектории и выполнять, таким образом, гаубичные задачи. Это свойство орудий можно было использовать и для стрельбы по вражеским самолетам, летевшим нем¬ного в стороне, а не прямо над головой. Надо сказать, что такими оптимальными тактико-техническими данными обладали наши орудия. Это были 76-миллиметровые пушки образца 1939 года, так называемые УСВ.
Итак, пушки заряжены шрапнелью, наводчик (я часто выступал в той роли) ведет ствол при помощи подъёмного и поворотного механизмов по курсу самолета, учитывая примерное упреждение. В наиболее оптимальный момент наводчик нажимает рычаг спуско¬вого механизма, оглушительно грохочет выстрел, затем второй, третий, причем нужно все время вести ствол орудия за самолётом и почти одновременно вести огонь.
Конечно, вся эта затея может вызвать пренебрежительную улыбку у любого опытно¬го артиллериста, особенно у зенитчика. Но, честное слово, я могу с некоторым даже удовлетворением сказать, что иногда наши разрывы ложились не так уж плохо, иной раз довольно близко от самолета. Вначале опыта у нас не было, и разрывы (они по внешне¬му виду почти не отличались от разрывов обычных зенитных снарядов) появлялись дале¬ко в стороне от летящего самолета. Дело в том, что мы ошибались в упреждении, и быстро летевший самолет успевал уйти далеко от того места, где, по нашим приблизительным расчетам, должна была произойти его встреча с очередной нашей шрапнелью. Потом мы стали значительно увеличивать упреждение, и разрывы стали ложиться гораздо лучше. Нужно было видеть, с какой радостью и чисто охотничьим азартом вели мы огонь по вражеским самолетам и с какой гордостью наблюдали за клубочками дыма, обозначав¬шим разрыв, или, точнее, выстрел из шрапнельного ставка, которые, как я уже говорил, иногда появлялись довольно близко от самолета противника.
Особенно разгорелись наши охотничьи страсти, когда мы, наконец, добрались до Дона. Мы вышли к Дону в районе большой станицы, которая называлась Николаевская и располагалась между станицами Цимлянская и Константиновская. По нашим данным, по¬черпнутым из местных источников, как в одной, так и в другой уже были немцы. Нико¬лаевская же была еще в наших руках, и здесь сосредоточилось довольно много остатков наших подразделения со значительным количеством транспортных средств и артиллерии.
Противник ограничивался артиллерийским обстрелом Николаевской и возможных районов переправы наших войск, а также ожесточёнными ударами пикирующих бомбардировщиков Ю-87 по понтонным мостам, как только нашим саперам удавалось навести их. Нужно, отдать должное саперам, которые упорно наводили переправы, делая это несколько раз за время нашего пребывания в Николаевской, и каждый раз вражеская авиация разбивала их..
Самолеты-разведчики (как правило, это были специально оборудовавшие Ю-88) поч¬ти непрерывно кружили над районом переправ в Николаевской, и по мере продвижения работ наших инженерных подразделений, наводящих мосты, как только они были близки к готовности, вызывали бомбардировочную авиацию. Конечно, наших слабых сил было не¬достаточно для борьбы против больших масс пикирующих бомбардировщиков, налетавших группами по 35-40 самолетов. Но по разведывательным самолетам мы вели довольно ин¬тенсивный огонь, применяя методы, описанные мною выше, пока не израсходовали все наши шрапнельные выстрелы.
Еще совсем недавно я принимал посильное участие в уничтожении транспортного Ю-52 под Мальчевской, и теперь, под впечатлением этого опыта, я старался добиться результата и здесь, в Николаевской. Как хотелось сбить вражеский самолет! Трудно сейчас рассказать об этом, не тогда желание уничтожить противника было настолько велико, что мы забывали обо всём, старательно наводили орудие и, казалось, вкладывали в каждый посылаемый снаряд всю силу нашей злости к проклятому врагу. Но, конечно, одновременно с ненавистью и злостью у многих из нас были еще и такие чувства, как азарт охотника, этакий спортивный интерес: очень уж завидной была добыча -
не утка и не куропатка, а вражеский самолет! Мне кажется, у меня эти чувства были особенно сильны: в те дни мне только должно было исполниться 19 лет, и еще много мальчишеского оставалось в душе.
Естественно, трудно было ожидать, что наши старания увенчаются успехом. Даже настоящие зенитчики со специальными орудиями и приборами, со специальной подготовкой и высококвалифицированными орудийными расчетами и офицерами, не очень часто могли в то время похвастаться сбитыми вражескими самолетами. В те дни у зенитчиков существовало мнение, что на каждый сбитый неприятельский самолёт в среднем приходилось 900-1000 зенитных снарядов среднего (76 мм) калибра. Чего же можно было ожидать от нашей примитивной стрельбы из орудий "на глазок" - по чутью или вдохновению. Лишь редчайшей случайностью и везением можно было бы объяснить наш успех, если бы нам удалось сбить вражеский самолет. Опытные артиллеристы и, особенно артиллеристы-зенитчики, могут скептически усмехнуться по поводу наших стараний и весьма обосновано назвать их попытками с негодными средствами. Тем не менее, мы упорно стреляли по вражеской авиации до полного расходования шрапнельных выстрелов, и думаю, что мы правильно делали.
Это не только усиливало наше собственное сознание хоть какого-то участия в борьбе с врагом, участия в отпоре ему. После того, как у нас появился некоторый опыт, наш разрывы зачастую ложились совсем неплохо, и если вражеские летчики чувс¬твовали, что огонь ведут именно по ним, то это было определённым достижением, пос¬кольку мешало их работе, и уже потому наш огонь был оправдан. А в том, что вражес¬кие лётчики чувствовали наш огонь, мы были совершенно уверены, хотя бы потому, что они несколько раз пытались реагировать на него, ведя обстрел нашей огневой позиции из пулеметов и иногда пикируя на нее. К счастью, они ни разу нас не бомбили: очевидно, у этих, в основном разведывательных, самолетов обычно не было бомбового гру¬за.
Однажды произошел такой случай. Двухмоторный разведчик Ю-88 долго кружил на небольшой высоте над Николаевской. Мы вели по нему интенсивный огонь, прячём разры¬вы наши ложились очень прилично. Заметив это и обнаружив по вспышкам и дыму стреляющие орудия, вражеский летчик после глубокого виража вошёл в отлогое пикирование прямо на пушку, при которой находился и я. Она в это время была заряжена, и я лихо¬радочно работал подъемным и поворотным механизмами для придания стволу оптимально¬го, по моим расчетам, положения, чтобы произвести выстрел.
Когда вражеский самолет начал пикировать прямо на нас, мои более опытные това¬рищи быстро рассредоточились и залегли, используя в качестве укрытий неглубокие ка¬навы, находившиеся поблизости, и стены ближайших деревенских домов. Теоретически я отлично сознавал, что нужно последовать их примеру и что если с самолёта будут сброшены бомбы, то мне придется очень плохо. Позднее, анализируя этот случай, я пришёл к выводу, что в общем я подвергался не большей опасности, чем мои рассредо¬точившиеся и залёгшие товарищи, так как отбежать они могли только на 15-20 шагов, и неизвестно, куда могли попасть бомбы, если бы они были сброшены. А в тот момент азарт охотника и желание еще раз выстрелить по врагу, причем выстрелить прямо по пикирующему на меня самолету, без всякого упреждения, что, на мой взгляд, значи¬тельно увеличивало шансы попасть и они были так велики, что я никуда не побежал и не залёг. Придав стволу направление, как мне казалось, прямо на пикирующий самолет, я произвел выстрел - почти в упор. К сожалению, он опять не достиг цели, но полагаю, что совсем немного, и меня это до сих пор несколько утешает.
Вражеский самолет, дав несколько коротких пулеметных очередей (я даже не слы¬шал, куда легли пули), вышел из пике и скоро скрылся из виду. Расчёт вновь собрался вместе, никто не пострадал. Все успокоились, возбуждение улеглось. Но этот случай через некоторое время дал повод для разговора между солдатами - разговора, который я случайно услышал и который доставил мне большое удовольствие.
Несколько солдат во главе с сержантом - тем самым, который доброжелательно отнёсся к моему вторжению в число едущих на его орудии после прорыва из вражеского кольца в районе Миллерова - сидели в тени дерева и негромко беседовали. Я нахо¬дился рядом, но они меня не видели. Сержант, командир орудия, сказал: "А наш лейте¬нант спокойный, пикировщика не испугался, в упор выстрелил. За таким можно куда угодно пойти". Я понял, что речь идет обо мне, и, кажется, очень покраснел. Во вся¬ком случае, я чувствовал, как горят мои торчащие уши.
Сержанту, вероятно, было уже далеко за сорок - по моим тогдашним представлениям, это был уже весьма пожилой человек (сейчас, далеко перешагнув этот возраст, я по¬чему-то пересмотрел эту в корне ошибочную точку зрения), бывалый воин, умудрённый жизнью, и похвала из его уст звучала особенно лестно. Я в душе был очень благодарен ему за эту добрую оценку. Впоследствии мне пришлось получать правительственные награды и слышать официальные лестные и похвальные отзывы о себе, но ни одна из этих наград и ни один из отзывов, кажется, не доставляли мне столько радости, как эти слова моего товарища по 7-ой батарее и я до сих пор считаю их самой высокой наградой, которой я когда-либо был удостоен, хотя официально она нигде и никак не зафиксирована.
Вместе с тем не могу не сказать, что по зрелому размышлению я не заслуживал та¬кой высокой оценки. Дело в том, что весь этот случай с пикирующим самолетом по вре¬мени уложился в несколько считанных секунд, в течение которых я просто не успел осознать степень опасности происходящего. Кроме того, я настолько был увлечён своим примитивным прицеливанием, желанием выстрелить как можно лучше, настолько охвачен охотничьим азартом, что просто не успел испугаться, наконец, я в то время относился ещё довольно легкомысленно к вражеской авиации, не успев её как следует ощутить на собственном опыте, в отличие от танков, с которыми, особенно после Андреевки и окружения под Миллеровом, я считал себя близко знакомым и относился к ним весьма серьёзно. За год войны мне не приходилось ещё самому попадать под серьёзную авиационную бомбёжку, я больше наблюдал со стороны это "захватывающее" зрелище. Этот пробел в моём во¬енном опыте мне ещё предстояло восполнить в будущем, причём самым жестоким для меня образом. Впереди были бои под Туапсе и на Малой Земле...
Таким образом, объективно оценивая случай с пикирующим самолетом, не могу ска¬зать, что я действительно проявил там какую-то особую, сознательную храбрость. Ско¬рее, всё это было удачным и благоприятным для меня стечением обстоятельств, даже проявлением некоторого невежества и легкомыслия с моей стороны, чем действительной храбростью. Тем не менее, воспоминания о похвале «пожилого» сержанта и до сих пор доставляет мне радость.
Между тем, события в районе Николаевской развивались своим чередом. Переправы не действовали, регулярно разбиваемые вражеской авиацией. Солдаты переправлялись на лодках местных жителей, на подручных средствах, а технику и транспорт переправлять было не на чем. У берега уже стояло довольно много брошенных автомашин, повозок и орудий, в том числе и 152-мм пушек-гаубиц. Противник тем временем все ближе подходил к Николаевской. Как уже было сказано, станицы Константиновская и Цимлянская были заняты соединениями 4 танковой армии ещё раньше, чем мы вышли к Никола¬евской, и сейчас, судя по гулу артиллерийской стрельбы, немцы надвигались к Николаевской со всех сто¬рон, сдерживаемые остатками наших отходящих частей.
В первые дни нашего пребывания в Николаевской немцы, кроме бомбардировки переправ вели методичный артиллерийский обстрел Николаевской из 105-мм и 150-мм орудий. Теперь же близкая пулеметная стрельба свидетельствовала, что передний край проходит в нескольких километрах от станицы и, охватывая ее полукольцом, прижимает к Дону все скопившиеся в ней наши части. Нам повезло, что мы со своими пушками проскочили в станицу Николаевскую раньше противника. Если бы мы не успели этого сде¬лать, то наше положение было во много раз сложнее - возможность переправы была бы сведена почти к нулю, поскольку враг к этому времени уже на большом протяжении вышел к Дону и даже смог с ходу захватить ряд плацдармов на левом берегу.
Когда стало ясно, что надежды на переправу в ближайшее время нет, Сорокин и Гажиенко решили отвести нашу полубатарею подальше от берега, чтобы не подвергаться ударам вражеской авиации, бомбившей районы возможных переправ с целью уничтожения едва возникавших понтонных мостов.
Расположившись в районе нескольких крестьянских домиков, утопавших в густой зелени, мы ожидали благоприятного момента для переправы, а наши представители все время дежурили у берега и были в курсе обстановки. Отсюда мы вели огонь по вражес¬ким самолетам, а когда противник приблизился к Николаевской на дальность выстрела наших пушек, то и по наземному врагу, выезжая для этого на более удобные позиции, поближе к району боя. Для ведения огня пользовались приблизительным целеуказанием стрелковых подразделений и сами проводили рекогносцировку. Небольшие высоты в нес¬кольких километрах от Николаевской были уже у немцев. По ним и далее мы и вели огонь, пока у нас были боеприпасы. Выдвинуть вперед и оборудовать настоящий артил¬лерийский наблюдательный пункт у нас не было возможности, поскольку средствами свя¬зи мы не располагали - видимо, они остались при других тягачах 7-й батареи.
Однажды ранним утром наши наблюдатели на переправе сообщили, что сапёры соору¬жают плот - грузоподъемностью, как нам было сказано, до семи тонн. В случае успеш¬ного завершения работ нам предлагали попробовать переправить через Дон свои пушки и тягачи при помощи этого плота.
Не теряя даром времени, подтягиваем пушки к берегу, у которого действительно кипит работа: саперы достраивают плот. Наше воображение рисует некое чудо инженер¬ного искусства, лишь немногим уступающее морским паромам, действительность же нес¬колько разочаровывает: перед нами очень небольшое и на вид не очень прочное соору¬жение из скреплённых между собой (как потом оказалось, весьма не прочно) брёвен, с несколькими пустыми бочками, укреплёнными по сторонам с целью увеличения его плаву¬чести.
Вид этого плота заставлял сомневаться, что он может поднять семь тонн. Выбора, однако, не было. Решили попробовать погрузить на плот сначала один тягач, имея в виду произвести переправу отдельно каждого тягача и каждой пушки и отдельно боепри¬пасов, если плот окажется в состоянии выдержать эту более чем скромную нагрузку. Освободили один из тягачей, выгрузив из него оставшиеся еще у нас несколько ящиков со снарядами. Вес тягача в пустом виде не превышал, по нашим расчетам, трех с поло¬виной или четырёх тонн. Плот вплотную подогнали к берегу, так что его край лёг на прибрежный песок. Берег и палуба оказались на одном уровне, таким образом, тягачу было очень удобно въехать на плот.
Водитель взялся за рычаги, тягач медленно вполз на плот. Несколько секунд плот неуверенно раскачивался под тяжестью своего груза, неожиданно несколько брёвен с треском отскочило от основной массы плота, который вдруг с поразительной быстротой начал крениться, ещё мгновение - и тягач с шумом свалился в воду и, поднимая кас¬кады брызг, мгновенно ушёл на дно. Видимо, здесь прямо у берега была большая глуби¬на, поскольку тягач скрылся целиком, и кроме водоворота и плавающих бревен ничто больше не выдавало его недавнего присутствия. К счастью, водитель успел выскочить через предусмотрительно оставленную открытой дверь кабины, и теперь плавал среди разрозненных бревен - останков нашей надежды, "семи тонного" плота,- отплевываясь и весьма энергично ругаясь по адресу наших незадачливых сапёров. Вид у них и без того был обескураженный, но трудно было винить их в том, что мы потеряли тягач: они от души хотели помочь нам переправиться и старались из подручных материалов соорудить для нас хоть какое-то подобие плавсредства. На плоту свободно могли переправляться люди, но для нашей техники он оказался слаб, а сапёров можно было упрекнуть разве только в том, что они, мягко говоря, не совсем точно определили грузоподъемность своего детища.
Разочарование было полным. Первой мыслью было прицепить к оставшемуся тягачу обе пушки и, включив скорость, загнать весь этот "поезд" в Дон, чтобы ничего не досталось врагу, благо мы теперь знали, что здесь у самого берега значительная глубина и всё утонет надёжно.
Водитель должен был, включив малую скорость, выпрыгнуть на ходу, а дальше тягач с пушками заполз бы в воду сам, без его помощи. Немного поразмыслив, решили, что эту крайнюю меру мы всегда успеем осуществить, а пока признали целесообразным еще подождать какой-либо возможности переправиться.
Утро разгоралось, предвещая яркий и жаркий июльский день. Около 8 часов утра появилась группа пикирующих бомбардировщиков Ю-87 и пробомбила район берега в 300-400 метрах от нас. Саперы понемногу собирали разрозненно плававшие бревна, на¬деясь восстановить плот в улучшенном варианте. Появилось несколько лодок, управляемых местными жителями. Учитывая сложившуюся обстановку, Сорокин и Гажиенко решили переправить часть людей на левый берег, оставив при орудиях только минимум народа. Одновременно мы должны были разведать на левом берегу, нет ли там каких-либо плавсредств, пригодных для переправы наших пушек и оставшегося тягача.
Несколько человек, в том числе и я, уселись в один из челнов. Гребцом у нас был босой старик, давно не бритый и усталый. Однако со своей задачей он справился хорошо, не доверив никому из нас процесс гребли и управления, которое представляло определенные трудности, учитывая, что борта нашей лодки после того, как мы заняли в ней места, возвышались над водой сантиметров на пять, не больше.
Дон действительно в это время оправдывал титул "Тихий". Двигались мы не очень быстро, но плавно, без рывков. Пассажиры с тревогой поглядывали на небо, опа¬саясь новых налётов вражеской авиации, поскольку на реке от них пришлось бы особен¬но плохо. Но, к счастью, всё обошлось благополучно, и скоро мы, поблагодарив лодоч¬ника и распрощавшись с ним, уже выходили на левый берег Дона, хлюпая мокрыми сапо¬гами {во время переправы в лодку набралось довольно много воды) по прибрежному пес¬ку и траве. Быстро ознакомившись с обстановкой, убедились, что никаких переправоч¬ных средств здесь тоже не было, и стали ждать остальных.
Вдоль берега бродили группы наших солдат, иногда попадались меж ними и офице¬ры. Неожиданно я увидел несколько офицеров своего полка. Знакомые, запыленные, по¬черневшие на солнце лица. Среди них командир моего учебного батальона старший лейтенант Лобач, комиссар одного из батальонов старший политрук Лесин и ещё несколько человек. Последний раз я видел их где-то ещё на подходе к Мальчевской, недели две назад. Встреча была сердечной, радость - самой искренней. Они тоже недавно переправились через Дон. По их сведениям, наш полк, или, вернее, то, что от него осталось, находился где-то неподалеку, а наша 12-я армия отходила на Се¬верный Кавказ. Прежде чем идти на соединение с частью, они решили пройти вдоль бе¬рега в надежде встретить своих или присоединить чужих "бесхозных". Естественно, что каждый новый человек, особенно из своих, встречался ими с большой радостью.
Вот и настала пора мне распрощаться с моими товарищами из 7-й батареи 813-го артиллерийского полка. Я с грустью расставался с ними. Всего полторы - две недели провели мы вместе, а казалось, что я знаю их годы. И неудивительно, эти недели были так полны событиями. Они по-доброму отнеслись ко мне, приняли в свой небольшой, но дружный и боевой коллектив. Это были прекрасные, храбрые люди и великолепные артил¬леристы.
Через остающихся товарищей я просил передать Сорокину и Гажиенко привет и по¬желание успехов. К сожалению, никого из них, кроме Гажиенко, я больше никогда не встречал. Но всех своих товарищей по 7-й батарее я часто с большой теплотой и бла¬годарностью вспоминаю до сих пор.
А с Гажиенко я встретился больше чем через год, в конце сентября 1943 года. Это было уже после освобождения Новороссийска, после выхода с Малой Земли - во время наступления на Анапу. Встреча была сердечной. Гажиенко был уже капитаном, как и я - в погонах - за этот год наша армия надела погоны. "Зачем же ты ушёл тогда к сво¬им?- с некоторым упрёком спросил он меня,- Ведь мы послали на тебя представление на медаль "За отвагу". Нужно было уж оставаться с нами". Что я мог ответить? Честно признаться, мне и самому хотелось остаться с артиллеристами 296-ой стрелковой дивизии, но что было делать: встреча со своими состоялась, и избежать её я мог только путем нарушения дисциплины.
Мы вспомнили наш путь через донские степи, он еще раз припомнил, как я в тем¬ноте ночью вёл тягачи, выбирая чуть ли не на ощупь дорогу, и особенно подробно почему-то стал рассказывать об этом присутствовавшему при нашей встрече командующему артиллерии 8-й гвардейской стрелковой бригады подполковнику Крылову. В заключение он с гордостью сообщил, что пушки ему все же удалось переправить через Дон, и что они еще хорошо постреляли по врагу. Это было приятно услышать. Подробности, к сожа¬лению, я не узнал - времени не было. И он, и мы спешили. Армия наступала на Анапу, и задерживаться было нельзя. Тепло распрощавшись, мы расстались, каждый пошёл в свою часть. Больше мне не пришлось встречаться с этим добрым, храбрым, славным че¬ловеком и прекрасным артиллеристом. Так хочется надеяться, что ему и другим моим товарищам по 7-й батарее удалось дождаться великого дня Победы.
Кстати, в Симферополе в 1957 году я встретился с полковником Павлом Маховым (тогда ему было около 40 лет с небольшим), бывшим начальником штаба артиллерии 18-ой армии, который работал до отставки в штабе Таврического военного округа. Он был с группой других офицеров-отставников; они очевидно тосковали после преждевременного увольнения с армейской службы, и изредка выпивали. Я представился, что служу майором в новой системе. Они обрадовались. Одним из них был полковник Васильев. Обмениваясь воспоминаниями, Васильев сказал, что он командовал 296-ой дивизией под Харьковом в 1942 году.
Я часто думаю, почему на участке Константиновская – Николаевская - Цимлянская наши войска не смогли использовать такую крупную водную преграду, как Дон, чтобы остано¬вить или хотя бы задержать на сколько-нибудь значительное время продвижение вражес¬ких войск. Ведь на Сталинградском направлении нашим войскам удалось, используя ру¬беж по реке Дон, задержать продвижение противника на более или менее продолжительное время, и немцам пришлось вести упорные бои - сначала чтобы оттеснить наши части на восточный берег реки, а затем - чтобы захватить и расширить плацдармы, с которых они могли бы в дальнейшем уже развивать наступление к Волге. Как известно, в нижнем течении Дона, а также в районах междуречья Дон - Северный Донец (Константиновская, Цимлянская) обстановка развивалась совершенно по-иному. Здесь соединениям 4-й тан¬ковой армии в междуречье, а также 17-ой и 1-ой танковой армиям - на участке от устья Север¬ного Донца до впадения Дона в Азовское море удалось сравнительно быстро форсировать Дон и захватить ряд плацдармов, с которых они затем без особых задержек продолжали наступление на Северный Кавказ по расходящимся направлении - на Грозный и Красно¬дар-Майкоп, а соединения 4-й танковой армии были затем возвращены на Сталинградское направление и продолжали продвижение к Волге вдоль левого берега Дона и железнодо¬рожной линии Котельниково-Сталинград.
Вероятнее всего, такой успех противника можно объяснить тем, что наши войска, которым в общем удалось на этом этапе относительно организованно отойти на левый берег Дона, избежав сколько-нибудь значительных окружений, не смогли или не располагали возможностями немедленно организовать прочную оборону по левому берегу Дона. Возможно, фронтовое и армейские командные инстанции не проявили должной настойчивости и оперативности и упустили удобное для организации прочной обороны время. Более того, мне представляется, что в момент выхода к Дону на указанных участках передовых частей немецко-фашистских войск у нас здесь вообще не было сплошной линии обороны, в результате чего противник с ходу преодолел эту круп¬ную водную преграду и, захватив плацдармы, обеспечил себе возможность без промедления продолжать свои наступательные действия.
(…)