Копейка Григорий Иванович. 1913-1951г. Мобилизован в РККА 22 июня 1941года. Демобилизован с фронта 17июля 1945года. Награждён медалью "За отвагу", орденом "Красной Звезды".

ОТЕЦ

Отца впервые я увидел в октябре 1945 года. На улице выпал снег, а я на крыльцо выскочил босиком. И потом увидел, что в калитку входит мужик, лицо которого заросло черной щетиной, с велосипедом нагруженным чемоданами и вещмешком. Он на меня посмотрел и говорит: «Коля это ты?». Я побежал в хату и говорю: «Мама к нам чужой черный дядька идет». Мама побежала к выходу, и тут зашел этот дядька. Мама обняла его и он начал её душить. Я выскочил из хаты и бегом кинулся к тетке Марье, что жила по соседству метров 30 от нашего дома. «Тетя Марья там пришел к нам мужик и душит маму». Тетя Мария схватила молоток и пошла к нашей хате. Я побежал следом. Но тетя зашла в хату и вернулась плача: « Коля это твой батько».

Потом отец держал меня на руках, но я не мог понять, кто такой батько.

До того как приехал отец, я всегда спал с мамкой в одной кровати. Когда приехал отец меня пересилили к Марусе. Мать Маруси, тоже тетя Маруся жили в комнате по другую сторону от кухни, кухня была посредине, а комнаты были по обе стороны от нее. Девочка Маруся меня жалела и говорила: «коханный ты мой». Но я того не понимал и считал, что черный мужик отобрал от меня маму.

Через 8 месяцев мы поехали в Сибирь. Саму поездку не помню, но запомнил эпизод, как потерялся на станции города Харькова. Не знаю, зачем меня отец взял на вокзал, но я запомнил, что в зале, где находились кассы, на потолке были нарисованы ангелы. (Позже, в 1963г. проезжая Харьков, я вспомнил этих ангелов и во время остановки сбегал их посмотреть). Но возле касс я потерял отца и вышел на площадь перед вокзалом. Там стояли танки, бронетранспортеры, пушки и я пошел их рассматривать. Сколько эта экскурсия продолжалась, не помню, окончилось тем, что меня схватил милиционер и бегом потащил в вокзал. Там меня уже отец схватил и побежал вдоль вагонов. Как потом мне говорила мама, когда я потерялся, поезд с мамой ушел, а отец остался меня искать. Когда меня нашел, то попросился на товарняк к машинисту и догонял мамкин поезд в качестве кочегара. А вот как отец в топку бросал уголь с обнажённым торсом, это я запомнил. Не знаю где, но мы с отцом наш поезд догнали. Мама редко плакала, но тогда она говорила: « Коля! Ну! какой ты непутевый!». Отец сверкал черными глазами и ничего не говорил. Потом когда у него сверкали глаза, я от страха убегал, не зная куда.

Мы приехали в село Знаменка, Алтайского края. В Знаменке было три улицы: Восточная, Ленина и Буденного. Мы приехали на улицу Восточную, жили в доме Новохатьковых.

Отец строил дом или землянку, я тогда этого не понимал. Землянка это котлован на один метр в землю, а с боков толщиной 0,5м. слой пластов дерна. В общем, высота стены была 2,5 м. На торцовые стены была положена продольная балка, поперек укладывались доски толщиной 70 мм, а на доски положили 0,5 дерна. Это был потолок землянки. Зимой в землянке было тепло. В ней была выложена русская печка и просто печка. Отец рядом с землянкой построил коровник (у нас была корова и 7 овечек), свинарник (там были свинья и приплод), а также сеновал, где хранилось около 4 машин сена или соломы, что хватало нашей живности на долгую сибирскую зиму. И все это отец построил вместе со своим отцом, т. е. моим дедом за лето 1947 года. Мама в том году родила Лену - мою сестру. И в 1948 году мы уже жили в своем доме.

Отец говорил, что землянку перестроит в дом, и завозил брёвна, доски, шифер и т. д. То есть готовил материал для постройки дома. Это все он делал в 1948-50 г.г. И если бы не болезнь его, мы бы построили этот дом. В свободное от работы время он строгал, пилил доски и брусья для рам окон, косяки для дверей, и учил меня как это все делать. Верстак находился на кухне, размер которой был 8 на 5 м. И сейчас рубанок, стамеска, ножовка и топор отца находятся у меня. Ими я строил и дом в Славгороде, и дачу в Ставрополе.

Отец сделал 12 рам для окон, несколько косяков для дверей и двери. Эти окна и двери я использовал только в 1955 году, когда строил дом в Славгороде.

Родился отец в 1913 году 4 мая. Закончил 6 или 7 классов, и выучился на тракториста. Трактор НЭТик, колесный, по виду как «Беларусь», только колеса металлические. В 1933 году его призвали служить в действующую армию, где он стал шофёром и вступил в партию. В 1937году закончил службу и стал шофером в райкоме ВКП(б), возил секретаря райкома. В 1939 году был призван как шофёр в армию. Генерал армии Г.К. Жуков издал распоряжение по набору шоферов со всего Советского Союза и направлению их на Дальний Восток (События в Халхин-Голе). Там 4 или 5 месяцев воевал. Воевал сказано громко, просто перевозили боеприпасы, солдат, технику от Великой Сибирской магистрали к боевым порядкам наших войск в Халхин-Голе.

Там познакомился со Степаном из села Юрьевка, Царичанского района Днепропетровской области, а после окончания боевых действий вместе со Степаном приехали в Знаменку. Показать Степану Сибирь. Два бравых вояки на радостях забрели в ресторан (или столовую), где встретили двух официанток - Пашу и Марусю, которым было по девятнадцать лет. Влюбились и расписались: Гриша с Пашей, Степан с Марусей. Степан пожил несколько месяцев в Знаменке, а потом забрал Марусю, которая забеременела, и уехал на Украину, взяв у Гриши с Пашей обещание, что они приедут к ним весной 1941 года. Они и поехали на майские праздники, что-то вроде свадебного путешествия. Хотя мама к тому времени была уже беременная. Хорошо погуляли у Степана. Степан к тому времени уже построил хату. Заодно и новоселье справили. 18 мая собирались уезжать, но 17 мая родился я, семимесячным. Степан и говорит: «Ну куда вы поедите, с малым дитем? Лето поживете у нас, а уедите осенью, когда ребёнок окрепнет. Места хватит». К тому времени у Маруси родилась еще одна Маруся, старше меня 6 месяцев. Они и остались. Гриша устроился работать шофёром у председателя колхоза.

Но 22 июня началась война. 23 июня отец ушел на фронт. Начал воевать в Бессарабии, потом фронт, где воевал отец, отступил до Одессы, 4 месяца в Одессе, затем отступали через Крым, Керченский пролив, на Таманский полуостров. В декабре 1941 года через Керченский пролив брали Керчь, в марте 1942 года снова отступали на Северный Кавказ. Около двух месяцев в Кубанских плавнях был в окружении, где он потерял от голода и болезни (цинга) восемь зубов.

Всё это время отец служил в автомобильной роте пехотного батальона водителем автомобиля АМО. При отступлении через Перекоп, все автомобили были разбиты, так что через Крым отец отступал пехом.

Что очень интересно, отец преодолевал Керченский пролив четыре раза: 2 раза в 41 году, один раз в 42 году и один раз в 43 году. Но не умел плавать. Как-то в году 50, шофера семьями, в том числе и наша семья, поехали отдыхать на озеро Кулундинское, это в 6 километрах от Знаменки. Все купались, плавали, а отец зашел в воду по колено, побледнел и дальше не пошел. Но вот меня отец учил плавать. При поездках мимо водоёмов, отец останавливался, и там где глубина составляла 60 – 70 см, заставлял плавать. В результате, я к 10 годам переплывал в Знаменке пруд шириной метров триста.

Как я выше писал, в марте-апреле 1942 года отец был в окружении в кубанских плавнях. Голодали страшно. Ели камыши, иногда сырую рыбу и раков. Потом окружённых организовал в боевое подразделение один старший лейтенант. Примерно 150 человек. Старший лейтенант говорил: смерть все равно, или от пули, или от голода. Так помрем же с музыкой, хоть какая – то надежда вырваться есть. Поздним вечером проползли из плавней к немецким окопам, без шума сняли боевое охранение, опять же без шума ворвались в траншею с немецкими солдатами, били чем попало, патронов почти не было, и проскочили, а потом километров двенадцать бежали к своим. Прибежали человек тридцать. Вот тогда отец потерял винтовку, но захватил два «шмайсера» - немецких автомата, правда, без патронов, их он расстрелял в немцев. Отца чуть не судили за потерю оружия, тогда это практиковалось, но сжалились: худоба - кости и кожа, зубы выпадают на глазах, да и с трофеями (автоматами). Отправили всех в госпиталь, где и отъедались неделю. Как он говорил: в Краснодаре на рынке за одну головку чеснока просили булку хлеба. Чесноком тогда лечили цингу.

В июне 1943 года был направлен в зенитно-артиллерийский полк, в котором воевал до середины 44 года. Сначала водителем, потом командиром отделения, дослужился до старшего сержанта. После того как вошли в Крым, водил колонны с боеприпасами от Керчи до Севастополя, который еще не был взят нашими войсками. В последнем своём рейсе по Южной Крымской дороге колонну хорошо разбомбили немецкие бомбардировщики. Отец с водителем первой машины при начале бомбардировки побежали наверх в гору. Дорога горная, с одной стороны спуск к морю, а с другой подъем к вершине горы. И при взрыве боеприпасов отец был ранен 18 осколками в спину, а из водителей колонны, которые почему-то побежали вниз, осталось в живых только двое. То есть колонну уничтожили полностью. Так отец попал в госпиталь. Но он вытащил своего водителя, которому оторвало кисть правой руки. После выхода из госпиталя, отца взял личным шофёром начальник штаба этого же полка, который стал потом начальником штаба дивизии, а потом и корпуса. Отец с ним проездил до конца войны. Встречался он с ним в1947 году, когда тот помог уволиться дяде Арсению, младшему лейтенанту, увольнению которого препятствовала ППЖ Арсения подполковник медицинской службы. ( Но это другая история).

В мае 1944 года, после взятия нашими войсками Севастополя, отец смог передать маме свои координаты в Евпатории, где полк отдыхал и пополнялся после боёв. Мать добралась до Евпатории и провела с отцом неделю. (Днепропетровская область была освобождена ранее).

После отдыха полк перевели в Белоруссию, и далее отец воевал в составе 2 Белорусского фронта вплоть до Победы. Затем он ещё четыре месяца возил своего начальника штаба, пока корпус отводили куда-то в Белоруссию, где он и обустроился на постоянное размещение. А потом уж отца демобилизовали.

Я выше упоминал, что когда отец был раздражён или зол, то глаза его карие делались чёрными, и как бы испускали искры. Этих глаз я страшно боялся. Боялась его с такими глазами и мама. Однажды в Знаменке на нашей улице недалеко от нас, на противоположной стороне, завязалась между мужиками драка. Жена одного из мужиков прибежала к нам, и кричит; «Гриша, мужики бьются, разведи». У отца сразу почернели глаза, и он побежал к дерущимся. Я естественно помчался следом за ним. Соседи, увидев бегущего к ним отца, закричали: «Гриша все-все только не бей», и начали разбегаться. Только один из них принял боксёрскую стойку и получил от отца удар кулаком. Куда я не видел, но мужик отлетел метров на пять и упал. Потом поднялся и, согнувшись, начал уходить. Тут прибежали женщины, похватали своих мужей и начали их уводить, говоря при этом: «Ой, Гриша, большое спасибо что разнял». Отец постоял немного и пошел домой. Я потрусил следом. Надо сказать, что дрались не просто мужчины, а вернувшиеся с войны бойцы. Они что- то знали про отца, так просто не кричали бы: «Гриша только не бей». Надо отметить, что отец был левша и бил левой рукой. И когда у меня спросили, от кого мои внуки-левши наследовали этот дар, я сразу вспомнил отца. Только не могу никак понять, почему через два поколения это проявилось.

Что отец был сильным, я сам видел, когда он с его другом Алексеем Коротенко вынимали двигатель из грузовика «Форд» вдвоем. Тогда ещё в автороте (так в Знаменке называли автохозяйство) не было передвижных механизмов для подъема двигателей из машины. Когда они вынимали двигатель, шофера стоящие рядом, восхищались: «Ну, парни сильны». И помочь никто не мог - места не было. Коротенко был ростом 185см широк, отец-176см чуточку уже. Оба выжимали гирю 32кг раз по двадцать, и левой и правой руками. Я до армии эту гирю выжать не мог.

Но вернёмся к черным глазам. У нас, как правило, раз в месяц, собирались друзья отца на гулянку. Человек восемь с жёнами. Гулянки конечно были и у других. Но я запомнил эту гулянку, потому что один из шоферов Василий похвастался: «Я привез с войны немецкую овчарку, она сейчас охраняет дом. Никого не признает только меня». Жил Василий на улице Буденного, это метров 600 от нашего дома. Когда все вышли на улицу покурить, отец куда-то побежал. А минут через 30 появился, ведя на ремне овчарку. Отец говорит: «Василий это твой пес?» Василий изумился, да и все остальные тоже. Как же он тебе подчинился? Отец привязал пса к забору и говорит: «Не хвались на рать идучи, а хвались идучи с рати. А ты сказал: «он никого не подпускает». Как я помню, на отца собаки редко лаяли.

Помню еще один момент. Папа с мамой пошли в кино, взяли и меня. Сидели где то в середине зала. Мама осмотрела зал, а потом говорит: «Гриша вот там сидит Полянский. Позови его». Отец внимательно посмотрел на Полянского и глаза его потемнели. Тот начал крутить головой и через минуты две оглянулся: «Здравствуй Гриша, здравствуй Паша». Потом ещё несколько раз отец по просьбе матери заставлял оглядываться знакомых.

Тогда я ничего не понимал. Только позже уже взрослым, когда мама рассказывала про отца, я понял, что отец обладал гипнозом. И под его воздействием и люди оборачивались, и собаки виляли хвостом, и когда он был в ярости, люди шарахались от его взгляда. Но это только мои предположения.

Гулянки устраивались не от того, что у их участников было пристрастие к спиртному. Надо понимать психологию шофера. Ведь отец вставал в 6 часов утра, а приезжал в 9-10 часов вечера. Весь день один на один с машиной. И естественно, и у него и его друзей: Паныча, Коротенко, Вдовина, Долинного и других было стремление общаться и с друзьями, и с женами, и с детьми. К тому же отец играл на гармошке и пел. Как рассказывала потом мама, голос его был такой силы, что когда он пел, мигала керосиновая лампа. Надо учитывать, что тогда на нашей улице не было радио и электричества. Радио провели в 1951 или в 1952 годах. Во всяком случае, в марте 1953 года, когда я за столом делал уроки, по радио объявили: « Сегодня умер ….. И. В. Сталин». На гулянках пели не только отец и его друзья, но и их жены, и мы, дети. Когда спустя десятилетия я спрашивал у мамы об этом периоде, на её лице появлялось мечтательное выражение, вероятно, это было самое счастливое время в её жизни.

Пели песни и русские народные, и военные. Эти песни я помню до сих пор. Первой, конечно, была песня военных шоферов:

«Шли мы дни и ночи,

Трудно было очень,

Но баранку не бросал шофёр…

Эх, путь-дорожка, фронтовая,

не страшна нам бомбежка любая,

А помирать нам рановато,

есть у нас ещё дома дела».

Потом две песни, одна известная: «Раскинулось море широко и волны бушуют вдали, товарищ мы едем далёко, подальше от нашей земли». Другая - наполовину блатная: « Раскинулось море широко и волны бушуют у скал, поедем, красотка, кататься, давно я тебя не видал». Потом «Мурка», «По диким степям Забайкалья», «На сопках Маньчжурии» и другие.

И конечно «Коробочка». Как-то пришли шофера с другой улицы и один из них спрашивает отца: «Правда что ты можешь ехать на велосипеде и играть на гармошке?» Отец вывел велосипед, который привез с фронта, сел на него, взял гармошку и поехал. Мы жили рядом со школой, там была площадка примерно 40 на 40 метров. Отец разогнался, бросил руль, поехал по кругу и начал играть: «Эх, полным полна моя коробушка, есть и ситец и парча ……» и т. д. Я этот фокус повторил на том же велосипеде и на той же гармошке через 8 лет, на улице Гоголя в Славгороде. Никто из моих товарищей такого сделать не мог. А тогда шофера с отцом этот номер отметили рюмками.

На гулянках родители просили своих детей что-нибудь спеть. Я с Лидой Паныч пели песню:

«Хороши весной в саду цветочки,

Ещё лучше девушки весной,

Встретишь вечерочком

Милую в садочке,

Сразу жизнь становится иной».

Лида училась со мной в одном классе, а потом когда умер мой отец, её брат Борис научил меня борьбе и кулачному бою. Бориса этому научил его отец Паныч, который во время войны был разведчиком. На всю свою жизнь я благодарен Борису, потому что никогда потом меня никто не только в честной драке, но и побороть не мог, естественно одногодки. Хотя я был маленьким, в армию пошёл ростом 155см., весом 55кг. Из-за роста я не мог учиться играть на гармошке самостоятельно. Она для меня была большой. Но отец ставил гармошку себе на колени, меня сажал рядом, показывал какие клавиши нажимать, и так я научился играть несколько песенок, но только на голосах. На басах я научился играть лет в 12 уже самостоятельно.

Ездить на велосипеде отец меня научил. Правда, я ездил не на раме, а под рамой. Научился быстро. Когда отец умер, мать устроилась работать, и с 53 года я возил сестру Лену в садик. Зимой на санках, а летом Лену размещал на раме, а сам крутил педали под рамой.

Мама, вероятно, ревновала отца. Тем более, когда он делал рейсы в Ивановку, где были её подруги по детству. И куда они с отцом ездили на праздники к её братьям и сестрам. Там отец знал почти всех жителей, как до войны, так и после. А что, он же гармонист, мама этим гордилась. В Ивановке, после войны, из взрослого населения были в основном вдовы, так как из ста мужчин с войны вернулось менее десяти человек (Солдаты сибирских дивизий). В числе вернувшихся был дядя Иван, он стал председателем колхоза, у него в результате контузии не действовала правая рука. Вернулся дядя Арсений, он был весь израненный, но стал бригадиром. И дядя Фотий, муж тети Ганны, маминой сестры, он вернулся без ног, стал сапожником. На войне погибли два брата матери, Захар и Василий, и мужья тети Оксаны и тети Нади. Как-то шли по Ивановке отец, мама с Леной на руках, я плелся сзади. Проходя мимо нескольких женщин, сидящих на скамейке, я услышал, как одна из них сказала: «Как повезло Паше, у неё муж вернулся с войны». Потом, когда умер отец, женщины говорили: «Так хоть трошечки пожила с мужем».

Так, о ревности. Мама после рейсов всегда спрашивала, что делали в Ивановке, с кем отец встречался. Вот как проходил один из рейсов, который я запомнил. Выехали из Знаменки часов в 15. Маршрут: Знаменка – Танцареевка – Нижняя Суетка – Ивановка. Приехали в Ивановку в 18 часов. Подъехали к дому дяди Ивана, он был председателем колхоза в Ивановке. Папа провел меня в дом. Там была тетя Фёкла (жена дяди Ивана) и два моих двоюродных брата: Дима Пола и Дима Савченко (сын тёти Оксаны). Тётя Фёкла посадила меня пить молоко с пирожками, а отец уехал к амбарам грузить зерно. Зерно грузили мешками. Сначала насыпали полмешка пшеницы, затем ставили на весы и взвешивали, потом ссыпали в кузов. Все эти действия выполняли женщины. Отец всегда помогал, кидал эти полмешка в кузов, где находящаяся там женщина пшеницу высыпала. Только в 1951 году он уже помогать не мог, так как был болен. Когда у него спрашивали: «почему не помогаешь», он отвечал что занемог. Так как отец тогда меня не взял, я остался с братьями. Тётя Фёкла была очень деятельная женщина, как говорила мама - разбитная, она отправила нас погулять на улицу. И мы пошли. В Ивановке тогда был детский дом, в котором были и девчонки и мальчишки. И часов в семь они выходили на прогулку по улице. На девчонках была одинаковая форма типа школьной. Димкам было лет 14-15, то есть старше меня лет на 6-7. Потом, после, Димка Пола учился в Томске и заезжал к нам в Славгород, когда ехал на каникулы. Выучился он на горного инженера. Димку Савченко я потом не видел, но тётя Оксана говорила, что он окончил танковое училище в Омске. Закончил службу подполковником. Жил после дембеля в Краснодаре. Но я адреса его не знал и встретится с ним не смог.

Итак, идём мы по улице в Ивановке, навстречу, держась за руки, идут четыре девчонки. Один из Димок говорит: «Коля подойди и скажи девочкам строчку блатной частушки, которую он продиктовал. Я сделал, как он попросил. Девочки посмотрели на меня, засмеялись и одна из них говорит вторую строчку этой частушки. Димки и девочки засмеялись. Но тут шла какая-то тётя и она обрушилась: «Димки вы чему парнишку учите. Она ушла, а Димки с девчонками пошли по улице и я с ними. Когда вернулись домой, тётя Фёкла схватила веник из прутьев и начала хлестать Димку Полу: «ты чему Колю учишь?», вероятно, встречная тётка доложила ей, что я говорил девочкам. Но тут приехал отец и взял тётю Фёклу за руки, отобрал веник и спросил: «За что ты его?». Тётя Фёкла объяснила. Отец посмотрел на меня и говорит: « Забудь, что они тебе говорили». Я и забыл на 65 лет. В общем, было уже 9 часов вечера. Тётя Фёкла прогнала нас спать в другую комнату. Потом пришёл дядя Иван, и они с отцом сели ужинать. Чем занимался дальше и что делал отец, я не знаю. Встали утром часов в шесть, попили молока с пирожками. Вывели машину со двора и поехали. Дорога до Нижней Суетки была просёлочной. А после, до Знаменки, дорога насыпная, но грунтовая. После Суетки отец сажал меня на колени, давал в руки руль и я вел машину. Ноги у меня доставали только до педалей сцепления и тормоза, а на газ я давил через ступню отца. Спал он или нет, я не обращал внимания, но вел машину до Знаменки 2-3 часа. У отца было три машины: Форд, ЗИС-150, а последние полтора года - ГАЗ-51, поочерёдно конечно. Приезжали в Знаменку часов в 9. Кушали. Потом ехали в Славгород часа 2-3, в зависимости от погоды, а это 75км. Когда я в 91 году на Жигулях от Славгорода до Знаменки проехал за 50 минут, то понял, какая тогда была техника и дорога. В Славгороде на элеваторе разгружались и ехали домой. Часа в 3 были дома, кушали и снова в рейс. Это сейчас урожай, в основном, перевозят осенью, а тогда его возили круглый год. Конечно, отец ездил не только в Ивановку. Были рейсы и в другие места, но без ночёвок.

Как правило, при поездке из Славгорода, мы раз в неделю заезжали в Семёновку, где жили дед Иван Иванович и бабушка Дарья - родители отца, а также старшая сестра отца Миланья (Милашка). Там обедали. Иногда отец оставлял меня на сутки. Я у них ночевал. У тети Милашки были дети, в том числе Миша Муж Милашки погиб на войне. Миша был старше меня лет на пять. Мы с ним общались немного. Отец ему иногда дарил плотницкие инструменты. Погиб Миша в результате бандитских разборок лет в семнадцать. Подробности не знаю. Сёстры отца - Катя, Дуся и Мария жили в то время на Яровом. Работали на Химзаводе. Ездили мы с отцом и на Яровое. Из поездок туда я запомнил только барак, в котором они жили.

Бабушка Дарья рассказывала мне о детстве отца. Когда Дед в 1914году ушел на войну, у бабушки были дети Милашка, семи лет и Гриша, которому был один год. Из хозяйства были две коровы, лошадь, бык, несколько овец и свинья, а также два надела земли. Вот с этим хозяйством она управлялась до 1918 года, когда вернулся Дед. Но дед в Семёновке пробыл не долго. Он участвовал во взятии Зимнего дворца в Петрограде во время революции, как и несколько его земляков - семёновцев (о чём говорит его награда - золотые часы, полученные в 1957году). Где-то в середине 1918 года белые подняли восстание и были расстреляны большевики в Славгороде, дед с несколькими семёновцами убежали на Урал к Блюхеру. Вернулся в 1920году. Результатом его посещения была тётя Катя, которая родилась в 1919году. Представляю, какое «счастливое» детство было у Милашки и Гриши.

Иногда бабушка водила меня на кладбище, где было шесть небольших могилок. Когда я спрашивал, кто тут похоронен, бабушка отвечала: «твои дяди и тёти». Тогда я не соображал кто они. Уже потом, через десятки лет, тётя Дуся сказала, что бабушка Дарья родила пять сыновей и шесть дочек, больше половины которых умерли в детском возрасте. То есть из одиннадцати детей в живых осталось один сын и четыре дочери. За большое горе «Всевышний» дал бабушке долгую жизнь в 94 года.

Бабушка говорила, что Гриша учился хорошо, закончил шесть классов. Потом работал вместе с Дедом. Когда началась организация колхоза, работал в нём. Там и пошёл на курсы трактористов. Закончил их и ушел в армию, где и приобрёл специальность шофёра.

Как-то мы ехали из Семёновки в Славгород, смотрим, а дорогу перебегают суслики. Отец говорит: «Как их развелось много». И начал рассказывать, что когда он возил на телеге молоко в Весёлое, то при поездке туда ставил петли на сусликов. Когда ехал обратно, собирал их из петель. Я спросил: «А зачем?». Как это зачем: во-первых, шкурки покупали, да и бабушка шила из них некоторые вещи, например, телогрейку без рукавов, зимой в ней тепло, во-вторых, кушали их мясо. «А разве сусликов кушают?» Да, кушали, говорил отец, они ведь питаются пшеницей или семенами других растений. Только варить надо уметь. Да и когда есть нечего, то и мясо сусликов кушать можно. Лучше конечно мясо барсуков, но их поймать трудно.

Однажды осенью отец привез четырёх журавлей. Мама спросила откуда. Отец ответил, что он с детства знает участок поля, где останавливаются журавли на ночь при перелётах. Ехал поздно, вспомнил, остановился недалеко от места ночёвки, взял монтировку и пошел. Вот этих успел прихлопнуть, остальные разбежались. Мясо журавлей было вкусное, но жёсткое.

Я уже упоминал выше, что отец был ранен в Крыму осколками бомбы. В госпитале их вытащили не все. Как- то раз отец пришел из бани, а баня была у Долинных, через двор от нас. Он попросил маму посмотреть, что у него под лопаткой. Я тоже посмотрел. Там под кожей был чёрный бугорок. Мама потрогала пальцами. Там камешек катается. Он говорит: не камешек, а осколок. Потом встал, взял из ящика резиновую заплату, прокипятил её, высушил, и края обмазал резиновым клеем. Взял острый сапожный нож, облил кипятком. Достал йод и все это отдал маме. Потом лег на живот и говорит: «Сожми кожу, чтобы образовался бугорок, помажь йодом и режь верхушку бугорка ножом, пока не вылезет осколок». Мама сделала, как он сказал. Полилась кровь и осколок вылез. Мама залила порез йодом, накрыла его куском марли и приклеила резиновую заплатку. Отец вытерпел операцию молча. Потом мама вытаскивала ещё два осколка при мне, а без меня не знаю.

Отец заболел после рейса колонной из шести машин где-то под Хабарами. При возвращении начался сильный буран. Просёлочную дорогу занесло снегом, и колонна застряла. Три шофёра пошли в ближайшее село за трактором, а отец и ещё два шофёра остались с колонной. Трактор приехал через полтора суток. Буран бушевал так, что костёр развести не удалось, а обогреватели машин тогда были слабенькие, да и бензин необходимо было беречь. Ещё половину суток колонну вытаскивал трактор. Так что домой он прибыл с высокой температурой и сильным кашлем. Это случилось в декабре 1950 года. Я запомнил потому, что он говорил, надо же было заболеть перед новым годом. Мама начала топить печь каждый день (я уже писал, что у нас была русская печь плита, плита примыкала к печи, т. е. дымоход от неё проходил через печь, но плита лежанку на печи не прогревала). Обычно мама топила печь два раза в месяц, когда пекла хлеб. Отец лежал на печи, укрытый полушубком, и день и ночь почти весь январь. Потел, пил чай и какие-то настойки. И всё время кашлял. Мама возилась с хозяйством, а я с Леной Мама Лену к папке на печь не пускала, говорила нельзя. Когда Лена спала, я читал книжки. Отец покупал мне много книг, в том числе и для взрослых. Из них я запомнил две: Хижина дяди Тома и Труженики моря Гюго. Потом я начал строгать себе лыжи. Отец, лёжа на печи, иногда подсказывал, что надо делать. На кухне у нас была деревянная кровать, на которую ставился верстак, когда надо было строгать доски. Обычно верстак лежал под кроватью. Отец ставил верстак подклинком вправо, так как был левша. А я правша – подклинком влево. Подклинок это деревяшка с вырезом, в который вставляется заготовка доски, он прибивается к верстаку. Отец, как правило, зимой строгал только в воскресенье, а я чуть ли не каждый день. Поэтому подклинок был почти всегда слева. Когда верстак брал отец, го надо было в кухне разворачивать. Отец ругался: ставь как надо. А я всегда забывал.

Когда закончились каникулы, я по приходу из школы видел, что отец уже ходит по кухне, иногда строгал. Болел почти полтора месяца. Потом начал ездить в короткие рейсы. Но всё время кашлял и потел. В июле поехал в Барнаул на медицинскую консультацию, где у него определили туберкулёз. Врачи начали его лечить. Мама стала продавать хорошие вещи и материал, который отец привёз с фронта, нужны были деньги на покупку какого-то лекарства. Но ничто уже не помогало. В октябре он опять слёг и его направили в больницу города Славгорода. Как он уходил из дома последний раз я запомнил. Он вышел из комнаты в сени и там начал задыхаться. Еле вернулся в комнату. Постоял, подышал и снова пошёл в сени. Опять начал задыхаться. Вернулся. То есть сам выйти не мог. Тогда Коротенко замотал голову отца маминой шалью и понес его в кабину ЗИС-150. Это был последний раз, когда я видел отца живым. После того как отца отвезли в больницу, к нам приехала моя двоюродная сестра Надя, дочь тети Ганны. Надя за нами ухаживала почти всё время до смерти отца 21 декабря 1951 года. Мама тогда была в Славгороде с отцом в больнице.

Мама всегда запасала съестные продукты: варенье, мука, яйца, крупа, картошка, всякие соленья - огурцы, капуста и помидоры. Мясом летом снабжали цыплята и куры. А когда осенью наступали морозы, резали кабанчиков или пару овец. В тот год у отца уже не было сил, свинью у нас резал дядя Моргун, кузнец, который жил с нами по соседству. Мама приезжала из города, брала сумки с продуктами и снова уезжала. Она была женщиной плотного телосложения, при росте 165см., весила около 70 кг. Физически развитая, как и все Полы, она могла взять на плечо мешок весом 50 кг и нести куда надо. Редко выходила из себя, была очень выдержанная. Отца она успокаивала, говорила ничего страшного, вылечишься. Одиннадцатого декабря мама приехала из Славгорода. Надя отпросилась к своей сестре Кате, которая тоже жила в Знаменке. На улице было холодно, и мы втроём легли спать на печи. В три часа ночи мать разбудила меня. На припечке горела керосиновая лампа, электроосвещения у нас не было, имелось только проводное радио. Я с удивлением посмотрел на неё. Она была бледная, по лицу бежал пот, хотя в хате не было даже тепло, ибо мы с Леной спали укрытые шубой, и нам не было жарко. Дрожащим голосом она спросила: «А мы двери закрывали?». Из кухни была дверь в прихожую, где находилась кладовка, оттуда в сени, а из сеней на улицу. Я соскочил на лежанку, с лежанки на пол, надел валенки и пошел проверять двери. Все двери оказались не заперты. Двери я запер и войдя на кухню, сообщил об этом матери. А мама говорит: «Я помню, что прежде чем залезть на печь я проверила запоры, они были закрыты». Я удивился: «Мам, никто же не мог открыть кроме кота Васьки, а Васька спит в ногах у Лены».

Тогда мама говорит: «Слушай. Меня разбудили Тата и Мама (тата переводя на русский - отец). Мама говорит: Паша у тебя будет большое горе. Да, тебе будет тяжело. Но ты это переживешь, и проживёшь еще много лет. Держись, у тебя двое детей и ты их должна вывести в люди. И ты их выведешь. Нас не осуждай». Затем они встали с табуреток и вышли. Двери одна, вторая и третья за ними закрылись. Я тебя разбудила проверить, и двери не были заперты. Днём пришла Надя, и мама уехала в Славгород. 19 декабря умер отец. Кстати день рождения мамы 21 декабря. Потом были похороны, много всяких событий и забот, так что я забыл о «видение» мамы до 2 мая 1990г. Конечно, мы все горевали за папой. Но жизнь есть жизнь. Мама устроилась работать заправщицей в автороте. Лену устроили в садик. Надя с нами прожила ещё около месяца. Когда я освоил обязанности извозчика Лены в садик, она уехала домой. В Знаменке у неё, вероятно, остался парень, потому что через несколько лет она вышла замуж и переехала к нему. Но это уже без нас. Дальше уже другая жизнь без отца. Но «видение» мамы повторилось через 39 лет.

30 апреля 1990г. я вместе с женой Любой и внуком Серёжей приехал в Славгород. В это время дочь Марина, проживающая в Новосибирске, сломала ногу и вместе со своим мужем Володей переживали эту напасть. Баба Паша (моя мама) и баба Вера (мама Любы) решили, чтобы я съездил в Новосибирск и помог чем смог. Они собрали две неподъёмные сумки, которые я должен был на поезде отвезти 2 мая. Поезд шел в 17.17.

Мама Паша попросила с утра 2мая отвезти ей на дачу ящики с рассадой помидор и перца. Я взял машину, заехал к Лене. Она попросила покатать её дочек Оксану и Валю. С ними я поехал на Яровое, а потом и на дачу. Примерно с 9 до 12 мы поработали на даче, а потом поехали к маме на Яровое. Когда ехали с дачи, мама мне говорит, что 26 апреля примерно в три часа ночи пришли Тата и Мама. Сели на стулья. Разбудили. Я спала на кровати. Илья спал в прихожей на диване. Мама говорит: «Паша, ты прожила хорошую жизнь, воспитала хороших детей. Но жизнь людей всегда кончается. Извини, мы тебя ждём». Встали и ушли, закрыв за собой дверь. Я полежала минут пять, вспомнила, что дверь в квартиру закрывала, потом разбудила Илью. Он проснулся и проверил дверь, она была открыта. Илья закрыл дверь, сказал, не бери в голову и лег спать.

Во время разговора с мамой, мы подъехали к перекрестку, где была пожарная часть, на наших глазах москвич врезался в Жигули. Тут же подъехала скорая. Начали вытаскивать потерпевших, плюс милиция, плюс тьма народа, пока проехали, у меня выпало из головы, что говорила мама про маму и тату.

Потом приехали к маме домой, там она покормила меня борщом (последним, что она сварила для меня). В спешке я завёз девчонок к Лене, поставил машину у Каменевых. Взял сумки и на вокзал. Потом поезд. И только когда он доехал до Кулунды, я вспомнил то, что говорила мама. Мы же это проходили в 1951году. Что делать? Мама же чувствовала себя хорошо. Всё. Еду в Новосибирск.

2 мая я был у Володи с Мариной, а 4 мая Марина получила телеграмму: «Умерла мама приезжай". Я позвонил в Славгород, никто не ответил кроме Раи жены Фёдора. Она сказала: «Коля умерла твоя мама». Мама умерла. Но что значит Тата и Мама?

Теория вероятности объясняет: Один - случайность. Два – пятьдесят на пятьдесят. Три - закономерность. Но третьего случая нет, и не будет. Откуда мама получила информацию? Про отца могли сказать врачи. Но про себя сказать? Вопрос, который меня мучает всю жизнь...

Сын - Копейка Николай Григорьевич, полковник в отставке, родился 17.05.1941 в с. Юрьевка Царичанского района, Днепропетровской области