Для 12-й стрелковой гвардейской дивизии первым крупным сражением сорок четвертого года было освобождение белорусского города Калинковичи... Ночью полки выдвинулись на исходный рубеж, а утром, после артиллерийской подготовки, поднялись в атаку.
Гитлеровцы, охваченные паникой, метались по огромному полю, где их встречали плотным огнем. Враг уже но отстреливался, а искал спасения: лез в выкопанные еще в сорок первом окопы и землянки, в воронки от снарядов и бомб.
Командир полна Колесников приказал прекратить огонь.
Политрук Иван Степанович Константинов помог раненому ефрейтору Даниилу Нестеренко добраться до капонира, где, видимо, когда-то стояло тяжелое орудие.
— А где же, батя, ваша знаменитая шашка? — спросил Нестеренко политрука, только вчера вернувшегося в родной полк после длительного лечения в госпитале.
Шашка комиссара, о которой сейчас вспомнил ефрейтор Нестеренко, имела свою историю. Начало ее восходит к первому году войны, к боям у самой Москвы.
Под Каширой сибиряки в составе 2-го кавалерийского корпуса приняли боевое крещение. Иван Степанович Константинов, бывший первый секретарь Верхчебулинского райкома партии, ныне старший политрук, принял на себя ещо и командование эскадроном автоматчиков, заменив раненого офицера. За мужество в боях под Каширой Советское правительство 8 декабря 1941 года присвоило 2-му кавкорпусу наименование «1-й гвардейский кавалерийский корпус». Тогда и прислал командир корпуса генерал П. А Волов личное ПОЗДРАВЛЕНИЕ И. С. КОНСТАНТИНОВУ: ««Здравствуй, рубака! Поздравляю с присвоением Гвардии! За Каширу — спасибо! Хорошо поработали казаки-сибиряки. Молодец, командир, умеешь поднять дух бодрости у людей, да и сам ты не промах — рука не ослабла. Представил тебя и награде. Теперь — даешь Калугу!»
Перед наступлением на Калугу Константинов построил эскадрон на митинг, говорил о
том, что «Тайфун» (кодовое название операции по захвату Москвы) хотя и стих, но полностью не укрощен.
— Противник перебросил под Калугу значительное подкрепление. Мы пойдем навстречу ого танковой дивизии,— сказал Константинов.
Кавалеристы переглянулись. Как же так? Танк шашкой но перешибешь.
— В открытый бой ввязываться не будем, — объяснил старший политрук. — Нападем на них ночью, внезапно. Прихватите побольше гранат и бутылок с горючей смесью.
Иван Степанович взглянул на левый фланг. В шинелях не по росту стояли там вчерашние школьники, ровесники его сына. Только что прибывшее пополнение. Они еще в окопах-то не были, а тут сразу вылазка в тыл и к тому же ночью. Нет, пожалуй, не возьмет их с собой комиссар в лобовую атаку.
«Когда на окраине города закрепимся, тогда и введу их в бой, — твердо решил про себя Константинов. — Там уже будет яснее*.
Видя, что к ним подходит комиссар, ребята приосанились.
— Когда же нам коней и шашки дадут, какие же мы кавалеристы без этого? — спросил парнишка подошедшего и ним Ивана Степановича.
— К старшим так в армии не обращаются. Нужно спросить разрешения, представиться по фамилии...
Не успел комиссар закончить, как из строя шагнул один из жаждущих полной экипировки.
— Даниил Потапович, — и боец протянул Константинову руку.
Эскадрон покатился со смеху. С тех пор самого молодого бойца все стали величать по имени и отчеству. Потом, когда за форсирование Днепра ему присвоят звание Героя Советского Союза, он объявит однополчанам: «Зовите меня просто Даня».
Эскадрон выдвинулся на рубеж атаки. Там, за Окой, группа гудериановских танкистов готовилась к встрече рождества.
Молодые бойцы шли на лыжах за ударным отрядом. Направление им указывали конные тропы в глубокой снегу.
Не просто отцовская жалость к необстрелянным юнцам заставила Ивана Степановича поберечь новобранцев, использовать их в арьергарде.
«На поле боя каждому отводится своя полоса, — писал Иван Степанович во фронтовых записках. — Опытный обрабатывает клин побольше да потруднее, а кто еще не научен пулей и шашкой пахать, пусть по готовой борозде походит. Зато в следующем бою он у опытного батальонного пахаря солидный кусок оттяпает и возделает. И пожнут они вместе победу».
Константинов знал: сбереженные сейчас, эти мальчики очень скоро постигнут истинную науку воевать. Станут умелыми, по-умному храбрыми бойцами. Пока они видят войну сквозь романтическую дымку книжек, забытых в школьных партах; видят себя на лихих конях с шашкой в руке. И нелепо гибнут. В первом же бою. Не успев понять, что же такое эта война, в которую их бросила судьба. Выражение недоумения так и остается навсегда на юных лицах павших... Тем более что к этому времени наступление была еще непривычное для нас дело. Мы еще не научились прорывать сильно укрепленную, глубоко эшелонированную оборону противника.
Но до того как внести в свою «Полевую книжку» рассуждения об искусстве воевать, политрук Константинов с винтовкой и шашкой в руках брал Калугу.
Благодарные за освобождение калужане взяли шефство над 12-й стрелковой дивизией. За бои под Калугой в городе сибирякам воздвигнут памятник,
А политрук Константинов был удостоен особой чести. На эфесе его шашки сделана гравировка: «В боях за Советскую Родину в районе Полотняного завода старший политрук Константинов И. С. клинком уничтожил 23 фашиста». На лезвии шашки дарственные надписи от Калужского обкома партии и облисполкома, а также от командира корпуса генерала П. А. Белова. Тогда же Ивана Степановича наградили орденом Ленина.
Дальнейшая судьба именной шашки политрука такова. В сорок третьем году Константинова тяжело ранило. Санитарный поезд увозил Ивана Степановича в глубь Сибири.
После долгих госпитальных месяцев Константинов получил десятидневный отпуск, побывал в родном селе Аристове и в Верхчебулинском райкоме партии, откуда ушел воевать.
В обратную дорогу Ивана Степановича провожали всей районом. На площади, возле райкома, состоялся митинг. Земляки желали Константинову счастливого возвращения домой, скорой победы. А еще попросили оставить им на хранение его знаменитую шашку.
— Вместе с переходящим Красным знаменем района мы будем вручать ее передовым колхозам, — говорили с трибуны.
Иван Степанович отстегнул от портупеи шашку, вытащил из ножен кпинок, поцеловал его и передал боевое оружие землякам. И все время, пока Константинов был на фронте, он получал сообщения от земляков, где, в каком колхозе его шашка.
После войны боевое оружие комиссара, его полевую сумку и пятнадцать осколков, которые вынут из него хирурги, передадут в Новосибирский музей. Вернется в Сибирь и холщовый мешочек, в котором Иван Степанович привез в подарок фронтовикам кедровые орехи. В него комиссар положит обагренную кровью землю из-под Берлина, землю последней атаки.

Накануне боя за Калинковичи Герой Советского Союза, знатный снайпер сибиряк Иван Гореликов показал Константинову несколько пришедших из тыла писем. Два из них Иван Степанович решил зачитать перед строем бойцов — письмо писателя Ильи Эренбурга и калужского мальчика Васи Старовойтова.
По опыту политработника Константинов знал, что ничто не действует на воинов так мобилизующе, как весточки из тыла, забота о фронтовиках, обращение лично к ним, защитникам.
«Мне хочется поблагодарить Вас за Ваши высокие дела, — писал Илья Эренбург снайперу Гореликову. — Вы уничтожили 323 фашиста. Вы спасли этим сотни русских жизней. Я ,писатель, хочу крепко пожать Вашу руку воина. Если я могу писать, это потому, что Вы хорошо стреляете. На Вас с благодарностью смотрит Россия. Вас благословляют матери, Вам улыбаются девушки. У Вас ищут защиты дети...»
И как бы в подтверждение мысли писателя майор Константинов прочитал второе письмо. Оно пришло из Калуги от Васи Старовойтова.
«Мою маму убили немцы, — писал мальчуган. — Они долго ее били, а потом застрелили и бросили под мост. Немец стоял на мосту и нас не пускал. Нас было пятеро, и все маленькие. Мы плакали. А потом пришли вы, наши освободители. Тогда я всегда ходил на мост, чтобы посидеть там. И вот раз я сижу, а по мосту идут бойцы. Один из них спросил, почему я здесь сижу. Я заплакал, мне очень жаль маму. Красноармеец сказал: «Мы убьем их. Не плачь». И вот мне кажется, что ты, дядя Гореликов, есть тот самый боец, потому что ты убил много фашистов. Вырасту, тогда очень крепко отблагодарю тебя. А теперь я учусь и живу в детском доме. Учусь отлично. И мы все ждем тебя и всех бойцов к нам в гости, когда побьете всех фашистов».
Все это было только вчера: и его. Константинова, возвращение в строй, и письма из тыла, и подготовка к бою за Калинковичи. А сейчас они сидели с ефрейтором Нестеренко на опушке, потрясенные только что увиденной картиной массовой сдачи немцев в плен.
...На опушку въехали наши танки. Из танка вылез перетянутый портупеей с планшетом через плечо офицер. Лицо его было в розовых шрамах от ожогов — у многих танкистов такая фронтовая отметина.
— Разрешите обратиться, товарищ майор, — взял под козырек танкист, и тут почему-то рука его стала непроизвольно опускаться. Офицер словно в испуге произнес:
— Иван Степанович! Товарищ комиссар!.. Помните, в санитарном поезде ехали?..
— Саша! Саша Василевич!
— По такому бы случаю, товарищ майор, — заторопился лейтенант. — У меня там, в танке...
Он не договорил, не спуская глаз с Ивана Степановича, плавно повалился в снег. Шальная пуля... Последним усилием Саша подтянул за ремешки планшет, достал оттуда тетрадку в синей обложке, на которой было крупно написано: «Повесть о детях луганской княгини Анны и ее муже, каторжанине».
— У вас переписал... Всему полку давал читать. — говорил слабеющим голосом лейтенант, — очень хотелось ребятам на вас живого взглянуть. Чуть-чуть до дома не дошел. Из Калинковичей я...

...В санитарном поезде рядом с Иваном Степановичем лежал молодой танкист с забинтованной головой. Он всю дорогу метался, не находил покоя. Комиссар опекал танкиста, ухаживал, рассказывал о смешном и неугомонном Дане Нестеренко, о Михаиле Светлове, который был прикомандирован к их гвардейской дивизии, читал знаменитую «Гренаду», тихонько напевал «Каховку».
В эшелоне если и отдыхал Иван Степанович, то урывками. Ночью, когда все заснут, он прилаживал поудобнее больную ногу и принимался писать своим гвардейцам «письма с дороги» или что-нибудь в дневник.
— Что это вы, товарищ комиссар, сочиняете по ночам? — спросил как-то Саша Василевич.
— Повесть, — улыбнулся Иван Степанович. — «Повесть о детях луганской княгини Анны и ее муже, каторжанине». — Саша удивленно пожал плечами: мол, зачем сейчас вспоминать про княгинь?
А была эта повесть одной из страниц биографии большого константиновского рода. Открывалась она 1905 годом, забастовкой в Луганске, на угольной шахте, где работал Степан Максимович, отец комиссара. За участие о бунте главу семьи сослали в Сибирь. На руках Анны Аверьяновны, его жены, осталось шестеро детей. Седьмым была беременна.
По весне собралась она со всем семейством к мужу. В дороге двойню родила. Один умер, а который покрепче, остался. Крестили его в селе Аристово на Алтае и нарекли Иваном.
Три года длился путь. Анну Аверьяновну не встречали губернаторы, как княгинь Волконскую и Трубецкую. Она собирала подаяние, дети нанимались батрачить, добрые люди пускали на ночлег. У волостных да земских пороги не обивала, милость их, если та случалась, покорнейше не принимала. За гордость, за страдания и верность величали ее «княгиней Анной», а в иных селениях к этому титулу добавляли «луганская».
Довела Анна Аверьяновна ребятишек до мужа. О сыне, умершем без имени, ничего не сказала и детям наказала молчать.
Каторжанин Степан Константинов среди бедноты слыл достойным человеком. Когда на Алтае установилась Советская власть, народ поставил его во главе местного Совета.
— До двадцать четвертого года не было мира в нашем крае, — рассказывал Саше Василевичу Иван Степанович. — Кругом орудовали банды кулаков...
Юный танкист Саша Василевич любил читать книжки про гражданскую войну. Он много прочитал книг. Его любимыми героями были Чапаев. Щорс. Павка Корчагин. Когда он представлял себя похожим на них, перед его мысленным взором проносились блеск сабель, бешеные атаки под громогласное «ура!», героическая смерть…
Человек, который лежал рядом с ним в санитарном поезде, стараясь поудобнее пристроить раненую ногу, удивлял Василевича своей обыкновенностью при совершенно необычно драматической своей биографии.

Саша сам был совсем недавно таким же подростком, каким был Иван Степанович во время установления Советской власти на Алтае, во время борьбы его большой семьи с бандой Рогова, с другими белобандитами. Ни в одной, самой страшной сказке не читал Саша Василевич того, что он увидал в бесхитростных и потому жутких своей правдивостью строчках «Полевой книжки» политрука:
«...Чуть светало. Я услышал у крыльца конский топот. Думаю, отец из волости вернулся. Вышел на улицу, а на дворе стоит чужая телега, накрытая рогожей. Открыл рогожу— и похолодел. Под ней, разрубленный на части, лежал... Прохор».
Это было через несколько дней после того, как бандиты повесили истерзанное тело старшего брата Никиты посреди села. В тот день слегла в постель и мать — навсегда отнялись у нее ноги.
И пятнадцатилетнего Ивана, и его отца Степана Максимовича выследили бандиты.
«— Пришел я, Степашка, должок за хлеб получить. Не забыл? — с издевкой спросил Рогов.
— Сейчас отдавать нечем. — услышал я спокойный голос отца. — А до нового урожая ты не доживешь. Конец тебе. Рогов, приходит.
...У ног моих на отрубленной голове отца судорожно заморгали и навек закрылись добрые его глаза».
Остались в семье Константинова последний большевик Карп Степанович и первый комсомолец Иван.
До конца гражданской войны Иван воевал в рядах чоновского отряда. А когда в Аристове организовалось сельскохозяйственное товарищество, во главе его стал последний Константинов.
Саша закрыл «Полевую книжку». Осторожно положил ее. Мерно стучали колеса поезда. Кто-то открыл дверь в тамбур. В другом конце вагона бредил лейтенант с перебитыми ногами. Каждую ночь он кричал на кого-то за то, что тот отстает в атаке.
— Не шумите, ребята. — прошептал Саша, — комиссар заснул.
Герои любимых книг Саши Василевича были велики до символичности. Жизнь их высокая. лишенная бытовых подробностей, равна их подвигам. Так было в книгах. Или так во всяком случае,Саша воспринимал эти книги. Автор и главный герой повести о «луганской княгине» Анне лежал рядом с ним, иногда постанывая во сне от боли. — коренастый, светловолосый, на Сашин взгляд, пожилой майор с голубыми добрыми глазами. И пока шел санитарный поезд, в короткие часы Комиссарова сна Василевич переписывал печальную повесть его ранней жизни. Лейтенант хотел понять, как смог человек, в детстве и юности прошедший через такие невообразимые страдания, как он смог, этот человек, не сломиться под бременем страданий, не ожесточиться сердцем.
В Иване Степановиче Константинове не было ничего, что привыкли себе представлять Василевич и его сверстники при слове «комиссар»: стальной блеск в глазах, суровая решительность, кожанка, перетянутая ремнями. В Константинове подкупало нечто совсем другое: чуткая способность воспринимать чужую боль, душевную и физическую, как свою собственную, умение найти нужное слово утешения, а то и просто взять вовремя в руки гармошку.
Переписывая повесть Константинова, танкист хотел постичь истоки его жизнелюбия, его человеколюбия, истоки, давшие силу преодоления. И еще — через комиссара Саша хотел понять и «свою» войну, на которую намерен вернуться, едва затянутся раны.
...Хоронили лейтенанта Василевича на месте гибели со всеми воинскими почестями. В юбилей освобождения Белоруссии Иван Степанович приезжал сюда. Красные следопыты показали ему братскую могилу.

В сорок четвертом 12-я гвардейская дивизия с боями продвигалась к западным границам Союза. К началу войны.
Под Брестом Константинов записал в «Полевой книжке»:
«Тяжесть предстоящих боев не пугала гвардейцев. Наоборот, близость героической крепости вдохновляла нас. Мы как бы стояли перед лицом самой истории. В подразделениях проходили партийные и комсомольские собрания. Почти все молодые бойцы вступили в члены ВЛКСМ, на двадцать человек увеличилась партийная организация полка».
В этой записи нет и намека на образность, нет как будто личного отношения к фактам, авторских рассуждений. На самом дело и эта дневниковая запись, похожая, с точки зрения нынешнего молодого человека, на газетную заметку, тоже глубоко личная.
Чтобы с меньшими потерями и быстрее освободить Брест, командование решило нанести удар с тыла. Для этого был создан конный отряд, командиром которого назначили майора Константинова.
Отряд на рассвете незаметно подошел к западной стороне города. Через партизан, действовавших в окрестностях Бреста, удалось выявить объекты обороны противника и промышленные здания, которые враг подготовил к взрыву. И сразу же, как только закончилась артиллерийская подготовка, конники и партизаны ворвались в форты. Удар с тыла был настолько стремительный и неожиданный, что гитлеровцы не успели принять мер к отражению атаки. Воспользовавшись замешательством, в наступление перешли основные силы. 28 июля 1944 года Брест был освобожден.
Отряд майора Константинова возвращался в расположение дивизии. Навстречу кавалеристам ехала машина командующего фронтом Константина Константиновича Рокоссовского.
— Смело, хитро, дерзко! — сказал командующий фронтом и прямо здесь, на улице Бреста, наградил майора Константинова орденом Красного Знамени. К ордену Ленина и трем орденам Красной Звезды, которыми был отмечен боевой путь Константинова от Москвы до Бреста, прибавилась еще и эта награда.
В последних боях на подступах к Берлину Иван Степанович Константинов был второй раз ранен. День Победы он встретил в ВОЕННОМ госпитале в Иванове.
А уже в конце лета сорок пятого он принимал активное участие в разгроме войск империалистической Японии.