Хочу рассказать о том, как я искала на полях войны последнюю борозду моего отца-тракториста.

Из истории и художественной литературы знаю, что Сибирская дивизия, продвигаясь к линии фронта, в Челябинске оснащалась боевой техникой. Значит, и мой отец-сибиряк Александр Лукич Коновальчик, 1911 года рождения, следовавший в составе этой дивизии из Иркутска, был причастен к этому. И потом, когда побывала в селе Рождественском, я нашла имена шести челябинцев, захороненных вместе с отцом в братской могиле. Вот таким землячеством нас обязывали наши отцы на военных дорогах.

Раньше, когда приезжала к маме в город Черемхово под Иркутск, заранее просила её сохранить побольше номеров газеты «Черемховский рабочий», с интересом читала о жизни города, земляков, искала знакомые фамилии… Давно это было. Мама уже 29 лет покоится на Свирском кладбище. За её могилой ухаживает семья моей двоюродной сестры Л. Ф. Кизиной, а я всё реже и реже навещаю её. Последний раз была в 2006 году, привезла горсть земли с Орловщины, с братской могилы, где захоронен отец, и Омской, с его родины. В Омске меня встречала моя старшая сестра Шура.

А в Черемхово у меня осталась только память о юности и Мемориал сибирякам-черемховцам, погибшим на полях войны. Там имя и моего отца – А. Л. Коновальчик. Низкий поклон всем, кто был причастен к созданию этого Мемориала и тем, кто ухаживает за ним. Мама очень часто там бывала. И я всякий раз, когда приезжала в Черемхово. И там я оставила горсть Орловской и Омской земли.

И вот, чем дальше уходит время, тем острее у меня желание успеть рассказать землякам о том, как я 60 лет искала последнюю борозду моего отца-тракториста и нашла её на Орловской земле.

Со слов сельчан и мамы отец был классным механизатором. А ещё он был рыбак, охотник, умел построить дом, изготовить любую мебель, сшить маме модные сапожки… У него был огромный сундук, полный разных ценных инструментов, как говорила мама, «только под его руки» – всё потом ушло на спасение нас от голода. Вот с этим сундуком и золотыми руками отца мы и приехали в марте недоброго 1941 года из Омской области в деревню Козлово Черемховского района к маминому брату Ф. С. Сычёву. Дед мой в начале прошлого века был сослан за неугомонный нрав в село Гымыль (и надо же!) из Орловской губернии. В Гымыле и родилась мама. Вот ей и захотелось на свою родину, да год-то лихой выпал нам на переезды.

Отец сразу сел на трактор. Дом дяди, где мы временно разместились (у него самого семья была 7 человек) стоял у самого края неглубокого леса. За лесом поле окружало полукольцом деревню. Так и нарезал свои борозды отец, а вечером, возвращаясь домой, приносил нам вкуснющий березовый сок. Без гостинцев «от зайчика» он домой никогда не приходил. Мама меня 4,5 лет выведет на крыльцо дядиного дома, с резными перилами, круглыми оконцами без стекол, нарезанными по двум сторонам, поставит на широченные лавки и говорит: «Слушай, как папкин трактор работает на поле за лесом». Я готова была часами стоять и слушать. Мне казалось – это лес поёт вместе с папкой. У него был сильный красивый голос, он хорошо играл на гитаре. Они здорово пели вместе с мамой. А может, и правда он пел там, на тракторе. Красота и сила звучания зависела от порыва ветра и от того, приближался трактор или удалялся, делал ли развороты и к какому окошку я подходила. Так и бегала от одного окошка к другому. У меня это вызывало чувство такой восторженной радости, как будто знала, что мне предстоит его запомнить на всю жизнь! И ведь запомнила! Запомнила всё!  

И сейчас, когда слышу рокот трактора в поле, память сразу уносит меня в тот тревожный 1941 год. Отца призвали в первые же дни войны.

Потом, подрастая, мы со старшей сестрой Шурой множество раз исходили этот щедрый на грибы-ягоды лес, исходили все поля в поисках колосков и перемёрзшей, перепревшей картошки. С годами поле менялось, вспаханное и вскопанное нашими мамами и мальчишками-подростками, и посевы на нём менялись, и урожаи – скудело всё, но мы всегда помнили, что последняя глубокая борозда у лесной опушки была папкина. Отдохнуть на краю, посидеть, опустив в неё босые ноги, было для меня чем-то святым.

Но нет! Последняя папкина борозда оказалась на Орловщине, на поле за деревней Лаврово в сторону Гранкино. Вот её-то мне пришлось долго искать.

Я не буду рассказывать, что нам выпало пережить в годы лихолетья. Мы разделили судьбу всего нашего поколения, прошли испытания и холодом, и голодом, и недетским трудом. А положение нашей семьи осложнялось ещё и тем, что у нас не было «ни кола, ни двора», никакого хозяйского подспорья. Разве это можно забыть! А разве забудешь то, как мы с сестрой уже в 1945 году, когда с фронта стали возвращаться мужчины, ждали своего отца, ждали чуда и, уходя от посёлка в лес и поле, бросали всё и бежали домой сколько хватало сил, убедив себя в том, что папка вернулся, а нас нет. Ведь пришёл же сосед вчера! И то горькое чувство разочарования, когда мы, еле живые, прибегали к пустому дому. Невыносимая детская тоска стала неотвязной мечтой – пойти по следам отца и найти его. Постоянные воспоминания – разговоры об отце и о той счастливой с ним жизни, единственная его фотокарточка в белом полушубке, присланная им из Иркутска перед отправкой на фронт, и пропахший папкой кисет из кожи с тиснёным штампом Ленинградской фабрики, поддерживали дорогой образ в детской памяти.

В 1960 году, когда я уже жила в городе Коркино, мне довелось встретиться с двоюродным братом, который проживал с нашей бабушкой, пока она была жива, там, откуда мы приехали в Черемхово. Он-то мне и рассказал историю гибели моего отца, услышанную от его фронтового друга. Когда-то, до войны, они с отцом работали в одной тракторной бригаде и военные дороги их снова свели. Отец и нам писал об этом.

От брата я услышала буквально следующее:

«Бой был страшный. Там совсем не осталось снарядов и дядя Шура (мой отец) погнал туда по полю на тракторе со снарядами. Ему кричали, что там есть мины, но он отмахнулся и погнал…» Вот на этом поле, за деревней Лаврово он и остался. Это поле я искала так долго в Троснянском районе (ошибка в похоронке в написании) Курской области. И последнее его письмо было из-под Курска. Искала сначала по географическим картам, книгам административного деления, судьба сводила с жителями Курска – безрезультатно. Нет такого района в Курской области. Спустя время, годы, я снова начала искать – делать запросы. Я уже знала из ответов, что после войны менялись границы областей.

И вот долгожданный ответ из Орла, что по их учётным данным значится погибшим Алексей Лукич Коновальчик. Захоронен в братской могиле села Рождественского, Кромского района. Перезахоронен из деревни Лаврово в 1956 году. И адрес наш обратный, и в графе «Родственники» имя мамы – Мария Степановна Коновальчик, но вот незадача – опять ошибка, имя Алексей. Несколько часов просидела, не вставая со стула, над этой весточкой об отце. Поделиться радостью было не с кем, мамы уже не было, сестра в другом городе. Я не сомневалась, что это был наш отец, но нужно было это подтвердить документами. И снова запросы, только уже в Омский ЗАГС, копии свидетельств о рождении моего и отца. И вот письмо облвоенкома – изменить во всех документах и на мемориале имя на Александр и подробный маршрут как доехать до села Рождественского.

Полдела было сделано. Но чтобы сразу собраться и поехать, для меня оказалось по тому времени делом непростым.

И только в 2002 году я с внучкой Наташей (тогда ещё 11- классницей) отправилась по маршруту: Коркино – Челябинск – Москва – Орёл – Кромы – Тросна – Рождественское – на Тургеневский «Бежин луг», как мы потом узнали.

Приехали мы 3 августа. В районе праздник – День освобождения села Тросна от фашистов. Нас ждали, но мы не знали. Приехали лишь к вечеру, порядком уставшие, задержавшись в Кромах на несколько часов.

В Рождественском нас очень тепло и гостеприимно встретила глава сельской администрации Валентина Семёновна Данилина со своей помощницей Татьяной Ивановной Глазковой. Валентина Семеновна и приютила нас у себя дома. И я, и семья моего сына, внучки, внук всегда будем помнить, и знать о бескорыстной доброте, чуткости, внимании к нам этих замечательных женщин. О том, что они и их односельчане ухаживают за могилами наших отцов. Всех благ им земных и их семьям!

Трудно выразить словами те чувства, которые переполняли меня все дни на Орловской земле. В те минуты, когда я подошла к Мемориалу, где написано имя моего отца – все годы, прожитые без него, вся жизнь спрессовались в этих минутах. Казалось, я в одной руке держу тот день из 1941 года, а в другой – день с названием «сегодня».

Все свободные минуты до последней ночи я читала о боевых действиях нашей армии на Орловско-Курской дуге и конкретно в этом районе, читала краеведа Агошкова, название сёл и их историй. Нашла село с названием, одноимённым с фамилией моего деда – Степана Павловича Сычёва. Может, отсюда он и был сослан в Сибирь?

Прикоснулась к своим корням

5 августа город Орёл отмечал День первого салюта – освобождение города от фашистов. А нам в этот день Валентина Семёновна и Татьяна Ивановна организовали поездку в деревню Лаврово. Я с нетерпением ждала этого часа. Деревенька, каких много сейчас по России. Вся в густых зарослях. На всём пути от дороги, где мы оставили машину и шли по тропинке к деревне, мне казалось, что я ступаю на следу отца. Ведь я мечтала об этом. Мы сразу подошли к крайнему дому у лесочка, у ограды на скамейке сидела его хозяйка – 90-летняя Татьяна Васильевна Денисова. Милая старушка, с хорошей памятью, удивительная собеседница. Она рассказала, как шли здесь бои, где сильнее всего «громыхало» – показывала рукой на поле в сторону Гранкино… Буквально в нескольких метрах от её дома, на взгорке в лесочке, небольшое ухоженное деревенское кладбище и две открытые, уже заросшие большие могилы, из которых в 1956 году были подняты 248 наших бойцов и перезахоронены в селе Рождественском. Среди них и те 6 челябинцев, о которых я писала. Их имена я нашла в архивной книге учёта. черемховцев там нет.

А за лесочком – поле, которое я так долго искала, то самое поле, на котором отец оставил свой последний след, свою последнюю борозду…

Я стояла на его краю. Нетрудно понять, что я чувствовала. Оставалось одно жгучее желание – мне хотелось пройти по всему этому огромному полю пешком так же, как в детстве в Сибири мы ходили по полю, вспаханному отцом. Это было уже несбыточное желание, я знала. Но думать об этом мне никто не мешал. Все молча стояли рядом…Назавтра утром мы выезжали домой.

Я не могу не рассказать и о том, какую радость доставила мне моя внучка Наташа. Она разделила со мной всё! И трудную, незнакомую дорогу, и все мои переживания, и слёзы радости и горя. Мне казалось, что она в этой поездке повзрослела. Сколько неподдельного интереса, сострадания, открытия для себя нового, искреннего уважения к могилам… Когда мы ехали в Лаврово, там, в степи у дороги, стоит памятник морякам-пехотинцам. По её просьбе остановили машину, все вышли, а Наташа нарвала полевых цветов и положила их у подножия. Она вслушивалась в каждое слово старожилов, читала со мной книги краеведов. В своей статье в местную газету о нашей поездке она писала: «история не должна померкнуть в нашей памяти». Эту память мы передали и младшей внучке Даше, и внуку Паше. У нас в городе уже несколько лет ни один праздник Дня Победы и Дни Памяти и скорби не обходятся без участия моих внучек (а теперь уже и с их мужьями). А мама внучек, работник культуры – постоянный постановщик этих памятных дней.

У них все четыре прадеда не вернулись с фронта. Пока нашли могилы только двух. Прадед Петр Юрьевич Тугай погиб в 1942 году под Волоколамском. Похоронен в городе Ильинске.

Наша поездка по следам отца помогла острее почувствовать моему сыну и его семье, внучкам, внуку, дочерям и внукам моей сестры, родственникам-сибирякам то, что нам пришлось пережить.

А для нашего уходящего поколения это сейчас, пожалуй, важнее – не предать забвению могилы наших отцов и того, за что они воевали и умирали.