Сколько лет пролетело с тех пор, Как от залпов проснулась страна, Как в обыденный разговор Вторглось страшное слово «Война»! Жизнь раскололась на «до» и на «после», Круто всё изменилось вокруг: Замкнулись, нахмурились взрослые, Мы, школяры, посерьезнели вдруг, На запад летели поющие эшелоны. Им навстречу – «вертушки» с кровавым крестом. Мы смотрели сквозь стёкла вагонов, Надеясь увидеть героев с мечом и копьём. Нам чудилась бурка Чапая, Кровавые Щорса бинты, А слышались стоны и ругань мужская – Так стали рушиться наши мечты. Мы на фронт собирались: копили пожитки, Зубрили сценарий как попасть в эшелон, А нам дали лопаты и кирки, И строить послали укрепрайон. Мы землю долбили с утра и до ночи, Она, как свинец после крепких морозов. Строили дзоты из последней мочи, Сбили ладони и носы приморозили. А потом «ремесло», был завод и был фронт. Я с Победой вернулся в родные места, Но встретил меня совсем другой народ, И страна была уже не та. Война прошла по судьбам россиян Глубокой и кровавой бороздой, И разделила их дела и планы На «после» и на «до». До войны была юность кудрявая, Были друзья и святая любовь. Друзья не вернулись с полей кровавых, И первая любовь не волнует кровь. Родителей не стало в сорок пятом, А кров и скарб сгорели без огня, И пришлось вчерашнему солдату Начинать всё заново с нуля. Теперь я постарел и побелел, Буйный чуб сменила лысая прическа, Дети стали дедами и поседели, А внуки обогнали в росте. Но не забыть мне грозного июня, Когда воскресным утром росным Залпы разделили жизнь земную На «ДО» и «ПОСЛЕ».

Я - не певец войны! Я – труженик её и смертник. Стихи мои кровью обагрены. Это – думы солдата на рубеже последнем! Стихи мои – не скулёж на луну, Не излияния жалкого труса. Просто я видел войну Изнутри, и сужу о ней прямо, по-русски! Рядовому солдату на всякой войне Только кровь, только грязь и мученья Не говорить о том, кажется мне, Значит скрывать преступленье

Мехкорпус наш – второй гвардейский Ходил в прорывы вражьей обороны И, действуя в тылах армейских, Блокировал укрепрайоны . В боях на юге Украины корпус обезлюдел И под Котовском стал для пополненья. Мы прибыли сюда в июне, И начались военные ученья. Нас более трёх месяцев учили воевать В условиях поближе к боевым: Жечь танки, подвижные мишени поражать, И – на фронт, на перекладных Свой первый бой принял под Кечкеметом, Опорным пунктом на дороге к Будапешту . Немцы, помня неудачу с Бухарестом, Цеплялись за него, как чёрт за душу грешную. И этот бой наглядно показал, Как далека теория от дела, Наш батальон надежд не оправдал – Толокся робко, неумело . Десант на танках выпал первой роте, Она пропала вся – остался прах и тлен: Была расстреляна из подворотен, Оставшихся в живых забрали в плен .» Вторая (рота) гибла под бомбёжкой, В живых осталось меньше трети. Впервые я увидел здесь гримасы смерти – Кровавой, беспощадной и жестокой . Я связь тянул за третьей ротой, Лавируя меж кукурузных копен, И ясно видел, как пехотой Штурмован узел вражьей обороны. Над полем боя «фоккеры» кружили, Над головами будто тракторы урчали, Но не стреляли, не бомбили – Сноровка в маскировке выручала. Признаться, сперва было жутковато. Хотелось вжаться в землю иль бежать, Но надо было делом заниматься - Бесперебойно связь давать. Под вечер пообвык, не так терялся И в звуках боя начал разбираться. Не всякой пуле кланяться старался, По вою мин определял, где им взорваться. Раз десять бегал на порывы, Сменил разбитый пулей УНАэФ , А флягу, пострадавшую от мины, Закинул, пропавшее вино лишь пожалев. В тот день огнем мы были окрещены, А наша рота справилась с задачей, Занявши первую траншею обороны, И мы поверили в дальнейшую удачу! Мы сбили немцев с главных рубежей, И в постоянных стычках с арьергардом Упорно продвигались к Будапешту, Уничтожая по пути заслоны и засады! В боях за Будапешт бывало всякое: Мы словно на скользкую гору карабкались - То двигались вперёд, то драпали, Из "котелков" ошалело выскакивая!

Это с нами случилось под Пештом В ноябре предпобедного года войны, Когда нас, как отпетых грешников, Отдали во власть Сатаны! Нас бросают в прорыв, словно хворост в костёр, Вышли в ночь, как всегда налегке, На оперативный простор, Как звучит на штабном языке. Едем скрытно, на малых газах, Задержались у рва – навели переправу, Во тьме кромешной таращим глаза, Ожидая ударов и слева и справа. Уже днём у села наш дозор обстреляли, В цепь –пехота, мы – за провода, Но штабисты с колёс не слезали, Дескать, всё пустяк. Ерунда! Но всё оказалось намного сложнее: Село подготовилось к встрече «гостей» - Всюду дзоты, окопы, траншеи, Бойницы в оградах и стенах. Гарнизону пришло подкрепленье, Рёв моторов заполнил долину. Мы развернулись, поставив в укрытья машины... Началось настоящее сраженье. Весь день взрывы мин и нарядов, Небо резали их «Фоккера», Пытались утюжить окопы их «Фердинанды», Головы не давали поднять снайпера. Но наши роты умело и споро Шаг за шагом теснили врагов, Идя сквозь проломы в домах и заборах, К обеду достигли последних дворов. С потерей села, конфуз как никак, Фашисты, видать по всему, не смирились. На наши порядки, грозя, покатились Крутые валы контратак. Я сижу с телефоном у крепкого домика, Что стоит на пригорке у края села. Предо мной развернулась, как на ладони, Панорама сраженья, такой, как была. Всякий бой – море звуков, огня и света., Всполохи пушек, громы земные и треск, Сигнальных ракет разноцветье, Скрежет летящих эрэс! Из немецких окопов –лавина огня, Рычат пулемёты и автоматы, Камни искрятся, осколки звенят, Фонтаны песка от разрывов гранат. На ближнем увале – грязно-жёлтая цепь. Это венгры идут, из автоматов от пуза строча, Но их строй начинает заметно редеть, И остатки его задают стрекача. Наши ребята сноровисты, метки, Особо старается наш «горюнов» На левом фланге. Огненный сноп Рвётся из раструба, как из сопла ракеты. А вокруг закипает от взрывов земля, Но он, словно заговорённый, Бьёт и бьёт по врагам, стволом шевеля, Выискивая цели в чужой обороне. Из-за леса вышли два «Фердинанда». Заговорили наши трёхдюймовки. Одного разули первым же снарядом, А второй подползает, лавируя ловко. Самоход переехал окоп, развернулся. Хлопцы в стороны и врассыпную. Вот один бежит, раззявя в крике рот, Рукой на «железяку» указуя. По «Фердинанду» бьёт вся батарея, Высекая искры из его брони, А «зверь» ползёт и выбирает цели, Уверенно, без лишней суетни. «Горюнов», молчавший с некоторых пор, Ударил СУчке в хвост, подсыпав перцу, Но сам погиб от выстрела в упор – Не было брони у пламенного сердца. Но, клюнув на лакомую приманку, «Фердинанд» подставил слабый бок, Получив под-дых пяток болванок, Зачадил! Всё ж есть на небе бог! Боши стихли, словно в шоке, застыли, Но в сердце закралась тревога: Началась канонада по нашему тылу, - Не отрезали ль немцы дорогу? А гром пушек сильней и сильней. Небеса почернели от взрывов шрапнели. А у нас тишь да гладь – ни дымов, ни огней... Да и пушки куда-то исчезли?! Связался со штабом, а там никого?! Наш связист успокоил – «Все у комбрига». Бригада молчит. Режет мысль (не меня одного): Неужели оставили нас на погибель?! Ночью к нам с передка прибежали солдаты. Донесли – кто-то ходит по избам и светит! Речь чужая – не слышно обычного мата. Это враги – кто-то из старших заметил. «Слушай команду мою!»,- сказал лейтенант Кичатов Построил остатки трёх рот, объяснил что к чему, Скомандовал: «Тихо. Вперёд! Не отставать!» И мы тронулись, веря ему. Сначала мы шли по дороге разгрома Колонны бежавших от страха вояк, Под завалами горелого лома. Потом повернули налево в овраг. Шли всю ночь берегом водотока. Приседали на миг, чтобы определиться. А когда засерело на востоке, Смогли со своими соединиться! Выйдя к своим, связались по радио с корпусом. Там удивились, но транспорт прислали. В бригаде встречали с пониженным «тонусом» - Похоронки на всех нас уже разослали...

В ноябре нас, связистов, повыбивало: Одних поранило, других поубивало, И на каждом направлении осталось По телефонисту и по два дебила. Приходилось по суткам дежурить без сна, Днём беспрестанно гонять на порывы, Шарахаясь от мин, от пулеметного огня, Снайперов дурачить и эрликонщиков паршивых. Как запаленные лошади, мы все отупели, Ко всему относясь безразлично, И одно лишь желание нами владело – Хоть немного поспать, отключиться. Мне дали в помощь двух киргизят, Степняков, плохо знающих по-русски. Трубку доверять им было нельзя, Засыпали, лишь приняв дежурство. Как-то ночью мне поручили Дать связь ушедшему в лес батальону. Куда точно тянуть, не объяснили, Лишь ткнули в карту: «Вот в этом районе». Мне дали пять автоматчиков, Две катушки, и рукой показали: «Туда». Мы долго блукали в потёмках незряче И заблудились, идя наугад. Кончился провод. Я нащупал окоп у суслонов, Послал спутников обстановку разведать, Подключил телефон, доложил всё дословно, И уснул сном безмятежного детства. Проснулся от мата и сочных пинков, Нахватал пинков от комвзвода. И добро! Не тратя лишних слов, Он мог пристрелить меня свободно. Вернулась разведка – нашла батальон, И мы двинулись дальше нитку тянуть. Дошли до штаба, когда рассвело, И расположились, наконец, отдохнуть. Но не судьба: телефон замолчал. Начштаба сверлил нас глазами, как личных врагов. Комвзвода бульдогом на нас зарычал: «Марш на линию, и чтоб без дураков!». Взяв напарником бывшего прежде танкистом, У меня автомат, у него карабин немецкий, Идём по лесу – себя не слышим, Озираемся, не вляпаться бы по-детски. Перед нами поляна, где утром сидели связисты. Их нет. Остался один и тот мёртвый. Как после узнали, это сделал мадьярский садист, Которого приняли хлопцы за противника Хорти. За деревьями слышим чужой разговор. Вытянули провод, он кем-то разрублен. Всё ясно: на опушке мадьярский дозор. Мы назад, - обо всём доложили подробно. Начштаба связался с бригадой по рации, Нам указали пути отхода. А потом, после ретирации, Меня подозвал старлей-комвзвода: Спасибо за поиск, а за фингал извини. Я подумал, что вас пленили. Запомни наперёд: сон на посту – преступленье, И в трибунале тебя б не простили. Я об этом думал немало, И вывод сделал один для себя: Иногда кулак спасает от трибунала, Как спас он когда-то меня».

Солдат места службы не выбирает: Где прикажут, там «паши», И над тем, что порою бывает, Вспоминая, смеюсь от души. С лазарета попал я в пехоту. В пулеметный зачислен расчет. А какой я стрелок, вы поймёте: Связист я, и вижу, как крот! Зимний день, как костёр, угасал. Пыл сражения – тоже. Батальон наш селенье занял. В тепле переспать появилась возможность. Подъехала кухня, наелись борща, И поскорее за тёплый порог. Потоптались, свободное место ища, И устроились все, кто как смог. День был обычный – мы наступали, Немцы пятились, зло огрызаясь. Наши «ИэСки» нам путь расчищали. И мы шли, их бронёй прикрываясь. Напряжение боя весь день не спадало. К вечеру так все поизмотались, Что не чуяли собственных ног. И уснули, не снявши сапог. Спал-не спал, чую –толкают, Это наш отделенный ребят поднимает: «Поднимайсь, и за мной, нас в штаб вызывают». «За каким?!» - «Ну, конечно, не к чаю!». Прибежали. Построились. Ждём. Вышел начштаба. Разведчик при нём. К нам – «Враг оторвался. Надо разведать, Где оказался, и что хочет делать!» «Есть, разведать!», кто скажет иное?! И хоть дело для нас было чужое, Все догадались – идём не на поиск, А просто на разведку боем. Идём прокосом в жухлой кукурузе… В конце его прорезались две тени, Идут сторожко – полусогнуты колени… Мы залегли, изготовив оружье. Тут бы нам взять фашистов в кольцо, Ошарашить внезапным наскоком. Быть бы нам на все сто с «языком»… К сожаленью, вышло всё боком. Старшой как заорёт, Как будто шилом ткнули, «Кто идет!!», Фрицы - в кукурузу и … молчок. Мы – ну стрелять, да толку-то – «язык» утёк! Ефрейтор ершился: «А вдруг, да свой!». Он – тыловик, и немца не видал живого. А его узнает и слепой – У него и вид, и дух другой! Возвратились, бойко доложили, О конфузе скромно умолчали, Посетовав потом, что плакали медали. Обидно все ж – почти всю ночь не спали! И от другого дрожь порой охватит: Будь немцы не такие слабаки, Они б нас посекли из автоматов: Ведь мы лежали кучей, чудаки. Таких курьёзов много наберётся, И в каждом вижу рожи неумех – Сапожников, пирожников – всех тех, Кто за чужое дело вдруг возьмётся»

С утра наступленье. Уже все начеку. Примкнуты штыки, поправлены каски. Солдаты с волнением ждут Сигнала к началу атаки. Мы все почти из полевых госпиталей. Перед последним штурмом Будапешта Нас «вымели», добавили обозных, писарей И – на позиции – в порядке пешем. Я сам связист, мне дали «дегтяря» - Ручной на сошках пулемет, Но не умел я из него стрелять. «Научишься в бою» -сказали, -«если повезёт». Разведка донесла – нам противостоят Эсэсовцы и власовцы – считай, головорезы. Известно, что им нечего терять, И будут стоять до креста из берёзы. Солдат – не простак, хорошо понимал: Предстоит не прогулка на утро. Каждый угрозу нутром ощущал И сторожко смотрел на бруствер. В такие минуты в тишине гробовой Человек свою жизнь проживает заново. Сейчас думают все об одном, Хоть ведёт себя каждый по-разному. Ветеран белоусый спокоен и собран, Он всё приготовил. В бою не сробеет. Брови его нахмурена строго. Он белорус: свой счёт к оккупантам имеет. Безусый солдатик в английской шинели Весь – любопытство и удивленье. Не видел он ещё, как рвут тела шрапнели, Не знает, что такое есть кинжальный выстрел. За ним стоит боец, окаменев, Винтовку сжал до судорог в плечах, Глаза горят испепеляющим огнём. Он побывал в плену – мстить будет палачам. А в углу солдат, видать, бывалый, Сидит отрешенный, какой-то усталый, Руки трясутся, лицо меловое. Не жилец он – примета есть на передовой. Боя исход угадать невозможно, Чаша весов резко колеблется. И хотя шанс выжить ничтожен Каждый живым остаться надеется. Смерть страшна, но более страшно Остаться калекой, обрубком презренным. Мы желали себе, как это ни странно, Раны лёгкой, а ежели смерти – мгновенной. В атаке чаще выживает смелый, Робкий первым хватает пулю. Первый – воин зрячий, умелый. Второму – страх мешает видеть и думать. Солдат, несмотря ни на что – человек. И ничто человеческое ему не чуждо. Ему ведомы страх и неверье в успех, И он, как все, надеется на чудо. Но страхи уходят, как только солдат Поднимется в рост на лавину свинца С единственной мыслью – успеть добежать До чужого окопа, до врага, до конца. В те годы часто, много пели О благородной ярости солдат. Певцов бы в наш окоп, да в руки автомат – Другие б песенки запели. Перед атакой, как всегда, артподготовка, Но, дав два залпа, замолчали пушки – «Вперёд!» - команда и, прихватив винтовки, Наш взвод пошел на штурм лесной опушки. Окопов вражеских ещё не разглядели, Но вдруг кострами зачадили Шесть самоходок: засаду проглядели, Нас пулеметами ожгли и минами накрыли. А дело к январю – земля как камень, У нас же малые саперные лопаты. Вдруг вой и шелест, гром и пламень, И свет померк в глазах солдата. Не помню, как в чужой санчасти очутился. Солдат-трофейщик сильно удивлялся: «Ты, паря, как видать, в рубашке уродился, Тебя закапывать, а ты затрепыхался». Живой! Хоть голова, как барабан, гудит, (Мерзляк, а не осколок, приложился), И, чтоб на пересылках не нудить, Я в часть родную возвратился . Такой порядок есть на фронте: Убитых не хоронят, не изъяв жетона. Домой отправят похоронку, И ты уже – мертвец зловонный. Такое приключилось и со мной: Приехав с армии домой, Узнал, что я под Пештом похоронен … Выходит, что срок жизни мне двойной Той похоронкой узаконен.